Как складывались отношения Горбачева с Западом?
Человек системы
Особенность такой жесткой тоталитарной системы, какой являлась советская, в том, что любые изменения в ней могли происходить только сверху. Изменения снизу были невозможны, ибо они, как мы уже не раз имели возможность убедиться, были бы подавлены танками. Но приход на вершину этой системы лидера, который желал бы радикальных демократических перемен, было тоже явлением почти невозможным, ибо система жестко отбирала людей «под себя». Поэтому, когда мы говорим о Горбачеве, надо понимать, что он человек этой системы, но лучший из тех, кого система ещё как-то могла допустить на свою вершину. Придя к власти, он и не думал разрушать систему, он лишь хотел её улучшить, придать ей «человеческое лицо». Но, сдвинув с места этот «сизифов камень», который система безуспешно пыталась вкатить на «вершину коммунизма», он уже не мог удержать его. Глыба, набирая скорость, покатилась вниз, снося всё на своем пути. Объявленная Горбачевым «гласность» взорвала систему изнутри, ибо фундаментом её была ложь. Величайшей заслугой Горбачева было то, что, начав процесс «перестройки» и поняв, что система более не жизнеспособна, он, после определенных колебаний, отказался подпирать её штыками и танками, дав ей возможность саморазрушаться. Первым из советских лидеров он понял мудрость хитрого Талейрана, сказавшего императору Франции: «Штыками можно сделать многое, но на них нельзя сидеть». Гневная реплика Горбачева: «Что, хотите опять решать вопрос танками?!..» – в ответ на требование «ястребов» подавить антикоммунистическое восстание в Румынии, навсегда останется светлой страницей его биографии. Говоря о Горбачеве, надо помнить, что, став «могильщиком коммунизма», он в то же время был, если не ортодоксальным, то, по крайней мере, правоверным коммунистом.
У каждого периода советской эпохи были свои «болевые точки». Если у Андропова ею стал «южнокорейский Боинг», то у Горбачева, будто символизируя распад системы, ею стал Чернобыль.
26 апреля 1986 г. в 1 час 23 минуты в 130 км от Киева произошло событие, которому суждено было стать в один ряд с такими историческими катаклизмами, как гибель Помпеи или Лиссабонское землетрясение. Взорвался реактор атомной электростанции. Уносимые ветром смертоносные радиоактивные тучи поплыли над планетой. Уже через несколько часов после катастрофы западный мир забил тревогу. Скандинавские страны начали передавать сводку радиоактивной обстановки, экстренно уничтожались овощи в северной Италии, и даже в далёкой Америке проводились замеры молока на радиоактивность. А Кремль молчал. Весь мир требовал от него разъяснений – что произошло? – но Кремль упорно молчал. Ни одной строчки информации пока еще не получили советские люди. В зоне аварии по-прежнему гуляли дети, грелись на весеннем солнышке пенсионеры, а молодежь справляла свадьбы. Шла весна, приближались майские праздники с их теплыми днями, уличными гуляньями и длинными выходными, а невидимая смерть расползалась по обширным районам Украины и Белоруссии. Как впоследствии определят ученые, серьезному радиоактивному заражению было подвергнуто более 150.000 человек. А Кремль по-прежнему хранил молчание. И лишь 28 апреля собралось Политбюро под председательством Михаила Горбачева, чтобы решить вопрос о том, какую информацию давать миру и какую не давать.
Опыт такого смертоносного умалчивания у Политбюро был. Еще в сентябре 1954 г. на Тоцком полигоне Оренбургской области, чуть ли не в центре России, вблизи населенных деревень, было проведено первое в истории человечества войсковое учение с применением настоящей атомной бомбы. Первый атомный удар по русскому народу был нанесен его же собственным правительством! А в октябре 1957 г. на Урале в Челябинской области, на комбинате по производству плутония, произошла авария – «малый Чернобыль», покрывшая радиацией площадь в 20 тыс. кв. км, где проживали тысячи ничего не подозревавших людей. Всё это хранилось в тайне от мира десятилетиями.
История Чернобыля хорошо известна, и мы не будем ее повторять. Мы остановились на этом эпизоде лишь потому, что он, по нашему мнению, явился не только последним символическим набатом распадающейся советской системы, но и тяжелейшим испытанием для самого Горбачева, подтолкнувшим его к провозглашенному им вскоре «новому мышлению». К чести Горбачева надо сказать, что на том заседании Политбюро, перешагнув через инерцию партийного мышления, он первый произнес: «Надо быстро давать сообщение, тянуть нельзя...» – и, помолчав, добавил: «Чем честнее мы будем вести себя, тем лучше...». Шел лишь второй год его правления.
Пик популярности Горбачева на Западе пришелся на 1989 – 1991 гг., а присуждение ему Нобелевской премии мира было как бы вершиной этого пика.
Чем выше поднимался его политический авторитет на Западе, тем ниже он опускался у себя в стране. В этом, пожалуй, одна из глубинных трагедий Горбачева-политика.
Опасность физического уничтожения висела над Горбачевым постоянно, начиная с 1987 г. Противоречивость его поступков создавала парадоксальную ситуацию. Ему угрожали как «слева», так и «справа». Фанатики демократических преобразований видели в нем тормоз на пути тех реформ, которым он сам дал импульс, а фанатики-коммунисты видели в нем предателя, обманувшего партию. События в Румынии и судьба Чаушеску были как бы наглядным примером и для тех, и для других. Охрана была многократно усилена. Теперь Горбачев чаще всего ездил в бронированном ЗИЛе, который, как шутили охранники, мог сшибить, если не танк, то, по крайней мере, «ленинский броневик». Но, несмотря на все предосторожности, выстрелы всё же прозвучали. 7 ноября 1990 г., во время празднования очередной годовщины большевистской революции, когда вся партийная верхушка страны находилась на трибуне Мавзолея, некий Александр Шмонов из Ленинграда, недовольный темпами демократических реформ, произвел два выстрела, предназначавшиеся Горбачеву. К счастью, трагедии не случилось.
Два лидера
Михаил Горбачев и Борис Ельцин были знакомы еще по провинциальной жизни, когда первый был «хозяином» богатого сельскохозяйственного края, а под началом второго были промышленные гиганты самой индустриальной области страны – Свердловской. Время от времени Горбачев просил своего коллегу помочь краю металлом и техникой, а сам благодарил его дарами юга. Иногда они встречались на кремлёвских сходках, дружески пожимая друг другу руки.
Желая омолодить состав Олимпа, Горбачев приглашает Ельцина на работу в Москву. Привыкание этого закоренелого провинциала к столичной жизни было болезненным. По натуре он «народник», его стихия – это прямые контакты с людьми, мужская прямолинейность, размашистый шаг по заводскому цеху, отдача приказов на ходу, аврал... А тут – тихие кремлёвские коридоры, устланные ковровыми дорожками, строжайшая субординация с нескрываемым подхалимством, падение ниц перед сильным, чванливое «тыканье» подчиненным, дворцовые интриги...
К декабрю 1985 г. по рекомендации Горбачева Ельцин уже партийный глава Москвы и кандидат в члены Политбюро. Давно москвичи не видели такого «головы», которого можно было встретить утром в битком набитом городском автобусе, в очереди за хлебом или сосисками, в кинотеатре и на колхозном рынке. К нему можно было попасть на прием и даже подать жалобу. В среде торговых работников столицы пошёл шумок – уже сняты с работы десятки директоров крупных магазинов, а спрятанные под прилавком – «для своих» – деликатесные продукты, которых москвичи не видели десятилетиями, выставлены для продажи. Говорили почти невероятные вещи, что новый партийный руководитель города уже в 8 ч. утра на работе, а в 12 ч. ночи его еще можно застать в своём кабинете. Одним словом, пришел «добрый царь», о котором всегда мечтает русский народ...
Слухи начали распространяться и в среде партократии: он уже снял с работы больше половины региональных партийных боссов столицы. Отказался от шикарной дачи и выбрал более скромную. Не захотел переезжать в роскошную квартиру, более подобающую его теперешнему статусу, а остался в обычной, которую получил при переселении в Москву. Пользуется рядовым лечебным учреждением, а не «правительственным». Полетел на отдых на юг не на положенном ему отдельном самолёте, а сел в рейсовый...
Шло время. Приближался праздник 70-летия большевистской революции. В связи с этим собралось заседание Политбюро. Всё шло как обычно – обтекаемые речи, слова, обещания. Выступил и Борис Ельцин. В его словах еще не было взрывной силы, но уже была скрытая критика. Он весьма осторожно говорил о том, что пора пояснить народу, что такое «перестройка» и сколько она будет продолжаться – год-два-три или 20 лет! От этого зависит настроение народа, его вера в реальные результаты. Горбачев смотрел на своего «протеже» внимательно, в чем-то даже соглашаясь с ним, но в глазах у него уже не было прежней дружбы.
В октябре 1987 г. состоялся партийный пленум. Всё опять шло гладко, пока руку не поднял Ельцин. В зале повисла тишина ожидания. Ведь он уже прослыл «диссидентом» в этом кругу. Повторив свои слова о сроках «перестройки», он вдруг посмотрел в сторону стола президиума и добавил: «... Меня, например, очень тревожат... славословия от некоторых членов Политбюро... в адрес Генерального секретаря...». Теперь тишина зала уже стала звенящей. Начиная со сталинских времен, в адрес «хозяина» таких слов здесь произносить было не принято. Горбачев смотрел на своего противника скорее иронически, чем зло. С кем он вздумал бороться?! А Ельцин продолжал: «... Видимо, у меня не получается в работе в составе Политбюро... Я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от... обязанностей кандидата в члены Политбюро...». И тяжелой походкой сошел с трибуны.
С этого дня начинается открытая борьба двух крупнейших лидеров России конца XX в., во многом определившая будущее страны.
В чем же были главные расхождения этих двух людей?
Нам кажется, что в основе этого конфликта, пусть даже неосознанно, но все же лежали не только личные, но и более глубинные причины, скорее, даже моральные, которые в народе ассоциируются с силой воли и открытостью души. Двойственность Горбачева не позволила ему раньше своего соперника отринуть от себя ту закостенелую коммунистическую догму, которой он столько лет служил. Его понятие «перестройки» было связано с сохранением системы, но приданием ей «человеческого лица». Ельцин же, в силу более прямолинейного, приближенного к народу характера, острее чувствовал антинародность системы, полностью выработавшей свои ресурсы. Осознанно или неосознанно, но он шел не к «перестройке», а скорее к «новостройке», к полной замене существующего строя. Горбачев тоже придет к этому, но с опозданием...
Весной 1991 г. в противостоянии этих двух людей был момент, когда судьба дала им в руки шанс повернуть историю страны в нужное русло. Опасность распада уже нависла над империей. Власть ускользала из рук всесоюзного президента. Одна за другой объявляли себя независимыми бывшие республики. Владения Горбачева сужались до границ кремлёвских стен. Он становился «королём без королевства», его уже иронически называли «Комендантом Кремля». Надо было что-то решать...
В мае в подмосковной резиденции Президента СССР собрались главы республик. Речь шла о создании совершенно нового содружества – Союза Суверенных Государств. Как вспоминает Ельцин, ситуация была столь ответственной, что даже они с Горбачевым нашли в себе силы отбросить личное, общаться как «нормальные люди» и даже выпить по рюмке коньяка. Казалось, что всё вот-вот войдет в нужное русло, страна избежит развала и как птица Феникс возродится в своем лучшем качестве. Осталось лишь подписать «Союзный Договор». Всего лишь подписать...
Какие роковые силы толкнули Горбачева уехать в этот момент на отдых в Крым? Семья, дети, усталость? А, может, опять какие-то неизвестные нам «зигзаги» политики? Есть слухи, которым не хочется верить – будто бы он не только знал о том, что должно было произойти в ближайшее время, но и сам руководил этим процессом... Как бы там ни было, но 2 августа, выступая по Всесоюзному телевидению из своей крымской резиденции – Фороса, он объявляет, что «Союзный Договор» будет открыт для подписания с 20 августа. А 19-го, как теперь уже знает весь мир, произошло неожиданное – начался прокоммунистический путч...