Андрей сахаров. о себе. 1974 г.

Я родился в 1921 г. В Москве, в интеллигентной и дружной семье. Мой отец – преподаватель физики, автор ряда широко известных учебных и научно-популярных книг. С детства я жил в атмосфере порядочности, взаимопомощи и такта, трудолюбия и уважения к высокому овладению избранной профессией. В 1938 г. Я окончил среднюю школу, поступил в Московский государственный университет и окончил его в 1942 г. В 1942-1945 гг. работал инженером на военном заводе, автор нескольких изобретений в области методов контроля продукции.

В 1945-1947 гг. я был в аспирантуре под руководством известного советского ученого, физика-теоретика Игоря Евгеньевича Тамма. Через несколько месяцев после защиты диссертации, весной 1948 г., я был включен в исследовательскую группу, занимавшуюся проблемой термоядерного оружия. Я не сомневался в жизненной важности создания советского сверхоружия для нашей страны и для равновесия сил во всем мире. Увлеченный грандиозностью задачи, я работал с максимальным напряжением сил, стал автором или соавтором некоторых ключевых идей. В западной печати меня часто называют «отцом водородной бомбы». Эта характеристика очень неточно отражает сложную реальную ситуацию коллективного авторства, о которой я не буду говорить подробно.

Почти одновременно с началом работ по термоядерному оружию, с лета 1950 г., вместе с И.Е. Таммом начал работу по проблеме управляемой термоядерной реакции, то есть по использованию ядерной энергии легких элементов для целей промышленной энергетики. В 1950 г. Нами была сформулирована идея магнитной термоизоляции высокотемпературной плазмы и проведены оценки параметров установок термоядерного синтеза. Эти работы, о которых стало известно за рубежом из доклада И.В. Курчатова в Харуэлле в 1956 г., из материалов Первой Женевской конференции по мирному использованию ядерной энергии, признаются пионерскими. В 1961 г. Я предложил для тех же целей нагрев дейтерия лучом импульсного лазера. Я упомянул тут об этом, чтобы разъяснить, что мой вклад не ограничивался только военными проблемами.

В 1950 г. Наша исследовательская группа вошла в состав специального института. В течение последующих восемнадцати лет я находился в круговороте особого мира военных конструкторов и изобретателей, специальных институтов, комитетов и ученых советов, опытных заводов и полигонов. Ежедневно я видел, как огромные материальные, интеллектуальные и нервные силы людей вливаются в создание средств тотального разрушения, потенциально способного уничтожить всю человеческую цивилизацию. Я наблюдал, что рычаги управления находятся в руках циничных, хотя по-своему талантливых людей. До лета 1953 г. Верховным шефом атомного проекта был Берия, во власти которого находились миллионы рабов-заключенных, почти все строительство осуществлялось их руками. С конца пятидесятых годов все более отчетливым образом вырисовывалось коллективное могущество военно-промышленного комплекса, его энергичных, беспринципных руководителей, слепых ко всему, кроме своего «дела». Я был в несколько особом положении. В качестве теоретика-изобретателя, сравнительно молодого и к тому же беспартийного, я находился в стороне от административной ответственности, был свободен от партийной идеологической дисциплины. Мое положение давало мне возможность знать и видеть многое, заставляло чувствовать свою ответственность, и в то же время я мог смотреть на всю эту извращенную систему несколько со стороны. Все это толкало меня, особенно в идейной атмосфере, возникшей после смерти Сталина и XX съезда КПСС, на общие размышления о проблемах мира и человечества, в особенности о проблемах термоядерной войны и ее последствий.

Начиная с 1957 г. (не без влияния высказываний по этому поводу во всем мире таких людей, как А. Швейцер, Л. Полинг и некоторых других) я ощутил себя ответственным за проблему радиоактивного заражения при ядерных испытаниях. Я встретился с большими трудностями при попытках разъяснить эту проблему, с нежеланием понимать. Я писал докладные записки (одна из них вызвала поездку И.В. Курчатова для встречи с Н.С. Хрущевым в Ялте – с безуспешной попыткой отменить испытания 1958 г.) выступал на совещаниях. Я вспоминаю лето 1961 г., встречу ученых атомщиков с председателем Совета министров Хрущевым. Выясняется, что нужно готовиться к серии испытаний, которая должна поддержать новую политику СССР в германском вопросе (Берлинскую стену). Я писал записку Н.С. Хрущеву: «Возобновление испытаний после трехлетнего моратория подорвет переговоры о прекращении испытаний и о разоружении, приведет к новому туру гонки вооружений, в особенности в области межконтинентальных ракет и противоракетной обороны» – и передаю ее по рядам. Хрущев кладет записку в нагрудный карман и приглашает присутствующих отобедать. За накрытым столом он произносит импровизированную речь, памятную мне по своей откровенности, отражающей не только его личную позицию. Он говорит приблизительно следующее. Сахаров хороший ученый, но предоставьте нам – специалистам этого хитрого дела – делать внешнюю политику. Только сила, только дезориентация врага. Мы не можем сказать вслух, что мы ведем политику с позиции силы, но это должно быть так. Я был бы слюнтяй, а не Председатель Совета Министров, если бы слушал таких, как Сахаров. Своей политикой в 1960 г. Мы способствовали избранию Кеннеди. Но на черта нам Кеннеди, если он связан по рукам и ногам, если его в любой момент могут свергнуть.

В 1964 г. Я выступил на собрании Академии наук ССР (в связи с выборами одного из соратников Лысенко) и публично коснулся «запретной» темы о положении в советской биологии, где десятилетиями преследовалась как «лженаука» современная генетика, а ученые, работавшие в этой области подвергались жестким гонениям и репрессиям. Затем я подробно развил эти мысли в письме на имя Н.С. Хрущева. Оба выступления имели очень широкий отклик, впоследствии в какой-то мере способствовали исправлению положения. Тогда впервые мое имя появилось в советской прессе/

D 1966 г. Я принял участие в коллективном письме XXIII съезду КПСС о культе Сталина. В том же году я послал телеграмму Верховному Совету РСФСР о намечавшемся тогда новом законе, который открывал возможности широких преследований за убеждения (статья 190′ УКРСФСР). Так впервые моя судьба переплелась с судьбой той малочисленной, но очень весомой в нравственном и, смею сказать, в историческом плане группы людей, впоследствии получивших название «инакомыслящие» (Лично мне больше по душе старое русское слово «вольномыслящие».Очень скоро мене пришлось выступить в письме на имя Брежнева против ареста четырех из них: А. Гинзбурга, Ю. Галанского (трагически погибшего в лагере в 1972 г.), В. Лашковой и А. Добровольского. В связи с этим письмом и предыдущими действиями министр ведомства, которому я был подчинен, сказал обо мне, что Сахаров крупный ученый и мы его хорошо наградили, но он «шаловливый политик».

В 1967 г. Я написал для одного распространявшегося в служебном порядке сборника футурологическую статью о будущей роли науки в жизни общества и о будущем самой науки. В этом же году мы вдвоем с журналистом Э. Генри написали для «Литературной газеты» статью о роли интеллигенции и опасности термоядерной войны. ЦК КПСС не дал разрешения на публикацию этой статьи, однако неведомым мне способом она попала в «Политический дневник» – таинственное издание, как предполагают, нечто вроде «самиздата» для высших чиновников. Обе эти оставшиеся малоизвестными статьи легли через год в основу работы, которой суждено было сыграть центральную роль в моей общественной деятельности.

В начале 1968 г. Я начал работу над книгой, которую назвал «Размышления о прогрессе, мироном сосуществовании и интеллектуальной свободе». В ней я хотел отразить свои мысли о самых важных вопросах, стоявших перед человечеством, – о войне и мире, о диктатуре, о запретной теме сталинского террора и свободе мысли, о демографических проблемах и загрязнении среды обитания, о той роли, которую может сыграть наука и научно-технический прогресс. На общем настроении работы сказалось время ее написания – разгар «Пражской весны». Основные мысли, которые я пытался развить в «Размышлениях», не являются очень новыми и оригинальными. В основном это компиляция либеральных, гуманистических и «наукократических» идей, базирующихся на доступных мне сведениях и личном опыте. Я оцениваю сейчас это произведение как эклектическое и местами претенциозное, несовершенное по форме. Тем не менее основные мысли его мне дороги. В работе четко сформулирован представляющийся мне очень важным тезис о сближении социалистической и капиталистической систем, сопровождающемся демократизацией, демилитаризацией, социальным и научно-техническим прогрессом, как единственной альтернативе гибели человечества.

Опубликование за рубежом «Размышлений» мгновенно повлекло мое отстранение от секретных работ (в августе 1968 г.) и перестройку всей моей жизни на новый лад.

Наша страна за 56 лет прошла путь тяжелых потрясений, страданий и унижений, физического уничтожения миллионов лучших в нравственном и интеллектуальном отношении людей – десятилетия казенного лицемерия и демагогии, внутреннего и внешнего приспособленчества. Эпоха террора, когда пытки и особые совещания грозили каждому, когда хватали самых верных слуг режима просто для общего счета и для создания атмосферы страха и подчинения, – сейчас позади. Но мы все еще живем в созданной этой эпохой духовной атмосфере. К тем немногим, кто не подчиняется господствующему соглашательству, государство по-прежнему применяет репрессии. Наряду с судебными репрессиями самую важную и решающую роль в сохранении этой атмосферы внутреннего и внешнего подчинения играет власть государства, сосредоточившего в своих руках все экономические и социальные рычаги. Это больше всего держит в невидимой зависимости тело и дух большинства людей.

Для психологической обстановки в стране также очень существенно, что люди устали от бесконечных обещаний экономического процветания в самом ближайшем будущем, разуверились в громких словах вообще. Уровень жизни (питание, жилье, одежда, возможности отдыха), социальные условия (детские учреждения, медицинские и учебные заведения, пенсии, охрана труда и т.д.) – все это крайне отстает от уровня в развитых странах. В широких слоях населения развивается равнодушие к общественным вопросам, потребительская и эгоистическая позиция. Протест же против мертвящей официальной идеологии у большинства носит неорганизованный, подспудный характер.

Наиболее широкими и осознанными являются религиозные и национальные движения. Среди тех, кто заполняет лагеря и подвергается другим преследованиям, много верующих и представителей национальных меньшинств. Одной из массовых форм протеста является желание покинуть страну. К сожалению, надо отметить, что иногда стремление к национальному возрождению приобретает шовинистические черты. При этом оно смыкается с традиционной «бытовой» неприязнью к «инородцам». Русский антисемитизм – один из примеров этого. Для части русской оппозиционной интеллигенции, таким образом, намечается парадоксальная близость с негласной партийно-государственной доктриной национализма, которая фактически все больше сменяет антинациональный и антирелигиозный миф большевизма. У некоторых же чувство неудовлетворенности и внутреннего протеста принимает другие социальные формы (пьянство, уголовщина).

Очень важно, чтобы фасад показного благополучия и энтузиазма не закрывал от мира этой истинной картины, – наш опыт не должен пропасть даром. Столь же важно, чтобы наше общество постепенно выходило из тупика бездуховности, при котором закрывается возможность не только развития духовной культуры, но и прогресса в области материальной сферы.

С.274-277. -283. Андрей Сахаров. За и против 1973 год: документы, факты, события. М.,1991. С.57-65.С.102-104. С.274-277.

А. ЗИНОВЬЕВ. ЗИЯЮЩИЕ ВЫСОТЫ

Говорят, что Хряк разоблачил режим Хозяина и нанес по нему удар, так что теперь этого режима вроде бы и нет. Много ли сказано слов, а какая масса двусмысленностей! Что считать режимом Хозяина? Некоторые индивидуальные исторические особенности жизни нашего общества в то время или общую основу, породившую эти особенности в данных исторических условия? Хряк не наносил никакого удара ни по какому режиму. Он спасал этот режим. И, спасая, предпринял некоторые не им придуманные акции для этого. Иное дело – неконтролируемые последствия. А кто из тех, кто санкционировал эту акцию (а она – плод решения многих власть имущих, а не одного), мог их предвидеть? Мы настолько привыкли к тому, что мы любую пакость проглотим безропотно как благодеяние свыше, а любое благодеяние воспримем как пакость, что никому даже в голову не могла прийти мысль о неконтролируемых последствиях. Они были немыслимы, и поэтому их не могло быть в принципе. Да уж если быть исторически точным, то основной удар по режиму был действительно нанесен. Но – извне. Изнутри этот режим неуязвим. Удар был нанесен в начале войны. Именно тогда он закачался и рухнул в его иллюзорных одеяниях и нелепых крайностях. А потом эти крайности лишь агонизировали много лет. Они все равно были бы сметены. Они были обречены со всех точек зрения – с экономической, военной, человеческой. Они стали невыгодны всем – и начальникам и подчиненным, у которых за время войны накопились свои «нет» и способности к сопротивлению. То, о чем говорил Хряк, было неожиданностью лишь для ханжей, лицемеров и самих палачей. И, может быть, для многочисленных кретинов. Для миллионов людей это был обычный нормальный образ жизни. Хряк, как и подобает власти в наших условиях, лишь ловко присвоил себе то, что сделали другие и что сделалось бы само собой. Он не заслуживает восхищения. Наоборот, он заслуживает презрения и насмешки.

Акция Хряка была отчасти акцией правящей группы, причем акцией самозащиты. Они боялись за себя. Сохранись прежнее положение, все они один за другим были бы ликвидированы теми, кто стремился бы сохранить статускво, то есть ими самими же, но в очередности. Эта акция была выгодной акцией Хряка в борьбе за личную власть и в удерживании ее. Тут даже нельзя сказать, что он преследовал свои личные цели, – такие люди не имеют целей. Просто он слепо подчинялся механике взятия и удержания власти. У него что-то получилось в результате. Но не акт гуманизма, а акт, на какое-то время украсивший их власть и, между прочим, облегчивший жизнь многим людям. Это – в последнюю очередь.

И вел он себя в этой в высшей степени выгодной для себя ситуации крайне глупо. Он лишь чуточку приоткрыл клапан, стравил давление, а потом опять прикрыл. Преждевременно прикрыл. У него не хватило ума понять, что если уж бить, так бить во всю силу. Половинчатость в таких случаях кончается поражением. Говорите, ему не дали бы? Скинули бы? Не успели бы! Прежде чем они очухались бы, он мог наломать таких дров, что потом принимать меры против него было бы поздно. Чем дальше он пошел бы, тем прочнее было бы его положение. Он действительно не мог ударить по-настоящему. Но не в силу понимания объективной невозможности полного удара, а в силу субьективного непонимания открывшейся возможности. И в силу нежелания бить сверх того, что нужно было ему самому в устройстве личных делишек. И в силу страха перед неведомыми последствиями. В наших условиях любой удар по Хозяину, как бы его ни оформляли словесно, есть удар по всей системе, ибо Хозяин есть наиболее показательный ее продукт, а сам он, в свою очередь, врос во все сферы нашей жизни, в души всех людей. Причем даже слабый удар должен был вызвать могучий резонанс, буквально цепную реакцию крушения иллюзий. Не системы, подчеркиваю, а иллюзий. Если бы Хряк был мало-мальски умным человеком, он должен был бы это понять и идти до конца. А он занялся ликвидацией последствий своейакции.

Что касается снятия Хряка, то его, конечно, скинут. И довольно скоро. Но совсем за другое. Весьма возможно – за нарушение меры соотношения личной и номинальной системы власти. Хозяин в свое время тоже создал систему личной власти, не совпадающую с номинальной, но потом он последнюю привел в соответствие с первой. Хряк тоже пытался идти тем же путем – пример полного непонимания ситуации и неспособность к оригинальности. Но делает это карикатурно. Он оригинален только в глупостях. Какая грандиозная идея – засеять пустырь кукурузой! И какие грандиозные прогнозы – «нонешное пакаление будит жить при полном изме».

С.184-186.

Социальные отношения суть отношения индивида к своей социальной группе, группы к своему индивиду, индивида к индивиду в группе, индивида к индивиду вне группы по стандарту отношений в группе, индивида к обществу как социальному целому и общества к индивиду, писал Шизофреник. Отношение индивида и его группы характеризуется двумя величинами: 1) степенью зависимости индивида от группы; 2) степенью зависимости группы от индивида. Степень зависимости индивида от группы имеет тенденцию к максимальному увеличению (к максимуму), а степень зависимости группы от индивида – к максимальному уменьшению (к минимуму). Первое реализуется в стремлении создать для индивида такую ситуацию, чтобы все, что он получает от общества, он получал бы в зависимости от группы; чтобы все, что он может и хочет отдать обществу, отдавал бы в зависимости от группы; чтобы поощрения и наказания контролировались группой; чтобы все производственное и внепроизводственное поведение индивида контролировалось группой и т.д. Когда различного рода правдоборцы и социальные критики утверждают, что не соблюдается принцип «от каждого по способностям, каждому по его труду», то это есть свидетельство детски наивного непонимания сути дела. От каждого по способностям – это отнюдь не пропагандистки-демагогическое раскрытие всех способностей (хотя бы потому, что в массе люди посредственны, что способности суть отклонения от средней нормы по самому определению смысла слова), а принцип, согласно которому от человека требуется то, что он должен делать в данном его положении. Каждому по труду – это отнюдь не абсолютно справедливая доля продукта за фактически отданный труд, а доля продукта, которая считается справедливой человеку в данном его положении. Это цена социальной позиции человека. Если бы труд измерялся действительно в соответствии с затратой физических и умственных сил, то в обществе имела бы место совсем иная система распределения, чем существующая. Дело в том, что ценность того, что именуют трудом, есть социальная ценность. И труд человека, занимающего более высокую социальную позицию, чем другой человек, априори ценится выше, чем труд нижестоящего. Начальник получает больше не потому, что он тратит больше физических и умственных сил, чем подчиненный, и что он сильнее и умнее подчиненного, а потому, что его социальная позиция по социальным законам считается выше социальной позиции подчиненного. И потому считается, что начальник трудится больше и лучше, чем подчиненный. Замечу кстати, что именно по этой причине всякие попытки развить научные методы измерения социальных качеств людей либо обречены на неудачу, либо допустимы лишь в профессиональных кругах под контролем начальства. Следует сказать, что ситуация, в которой карьера, зарплата, квартира, путевки, детсад и т.п. зависит целиком и полностью от группы, не есть нечто случайное и переходящее. Официальное стремление закрепить человека за группой здесь полностью соответствует социальной закономерности. Не случайно даже фразеологически это становится обычным делом. Все, что получает и имеет человек, изображается не как нечто заработанное им, а как дар общества («ему государство дало то-то т то-то, а он...»). Существенно отметить, что, говоря о зависимости индивида от группы, я выражаюсь фигурально. Фактически есть зависимость индивида от других индивидов, принимающая лишь видимость зависимости его от группы в целом. Это есть насилие одних людей над другими, в самой ее основе – взаимное насилие. Что же касается обратной взаимосвязи группы от индивида, то тут господствует принцип: незаменимых людей нет.

Социальный индивид, сумевший добиться достаточно высокой степени независимости от социальных групп своего общества вообще, есть социальная личность. Степень личностной свободы общества определяется процентом таких личностей в населении общества и степенью их влияния на общественную жизнь. Но это – между прочим.

Социальные отношения внутри группы разделяются на отношения сотрудничества и отношения господства – подчинения. Отношения сотрудничества базируются на принципе: наибольшую опасность для социального индивида представляет другой социальны индивид, превосходящий его по своим возможностям (по каким-то признакам, существенным с точки зрения социального бытия, – по интеллекту, талантам в области искусства, изворотливости, красноречию, корыстолюбию и т.п.). Отсюда стремление ослабить социальную позицию другого индивида; не допустить усиления, если ослабить нельзя; свести усиление к минимуму, если нельзя помешать усилению. Так что обычно встречающиеся двуличность, доносы, клевета, подсиживание, предательство суть не отклонения от нормы, а именно норма. Тогда как обратные им качества суть исключения. Когда повсюду приходится слышать сентенции по поводу ненадежности людей («никому нельзя верить» «ни на кого нельзя надеяться»), то удивляться приходится не факту массовой ненадежности, а тому, что она не воспринимается как нечто естественное. Просто для социальных законов сложились благоприятные условия. А сила инерции старого воспитания, мировой культуры такова, что это воспринимается как нечто случайное, недопустимое и излечимое.

Вне групповые социальные отношения индивидов строятся по принципу переноса на них правил сотрудничества и господства -– подчинения. Этому есть два основания. Во-первых, вырабатываются определенные навыки поведения. Во-вторых, всякий индивид, с которым приходится иметь дело данному индивиду вне его группы, воспринимается как возможный сотрудник, возможный начальник или возможный подчиненный. Кроме того, имеются многочисленные случаи, когда индивид по роду своей работы имеет дело с другими индивидами регулярно (продавцы, милиционеры, служащие канцелярий, преподаватели и т.п.), становясь по отношению к этим индивидам в положение, ничем не отличающиеся от отношений в группах. Так что здесь складываются неформальные квазисоциальные группы, действующие по принципам социальных. Более того, в таких случаях социальные законы действуют более открыто в силу того обстоятельства, что здесь менее эффективны сдерживающие факторы. Хамство и произвол мелких и крупных чиновников, грубость продавцов, произвол милиции, открытое взяточничество в системе услуг, в учебных заведениях, бесконечная бумажная волокита и т.д. – все это не мелкие недостатки, а суть дела. Удивительно не то, что это есть. Удивительно то, что в этой среде удается что-то сделать. Правда, какой ценой – ценой бессмысленной потери сил и времени, скверного настроения и сознания тупой бесперспективности.

Александр Зиновьев. Собрание сочинений в десяти томах. Т.1. Зияющие высоты. М.,2000. С.184-186, 142-146.

Владимир Николаевич Гузаров

Надежда Ивановна Гузарова

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ