Приложение к главе «Союзники». 5 страница

— Почему же вы арестовали юнкера?

— Я схватил его на Невском и привел прямо сюда: он шпион.

Слово за словом выясняется, что юнкера он сейчас уви­дел впервые в своей жизни, а схватил его за внешность, как блондина, полагаясь исключительно на свое чутье.

Речь офицера спокойная, но глаза ужасны: неподвижный, тяжелый, сосредоточенный взгляд. Сумасшедший? Так и ока­залось: доблестный офицер был в бою тяжело ранен в голову, потерял рассудок, сидел в доме умалишенных. Оттуда бежал. Сколько таких гуляло по улицам? Вызываю по телефону смот­рителя лечебницы, возвращаю ему офицера, а расстроенного вконец юнкера утешаю, что он очень дешево отделался. Усту­пая его просьбам, выдаю ему для представления начальнику училища удостоверение с печатью, что он «вовсе не шпион».

Среди иностранцев, приехавших в июне в Петроград, был известный швейцарский социалист Роберт Гримм. Попав в Россию под видом ознакомления с революцией, он был встре­чен автомобилями и овациями на вокзале и на первых порах вызывал горячие симпатии Президиума Совета, а также не­которых министров-социалистов, особенно Скобелева.

Однако после такой обшей радости дружеские чувства внезапно постигло горькое разочарование. Удалось перехва­тить чересчур откровенную телеграмму от немецкого вице-консула в Женеве Гофмана, посланную Гримму в Петроград. На память мне трудно привести точный текст телеграммы. Заметим только, что по нему можно было безошибочно су­дить, что Гримм имел определенное задание от Гофмана — добиться сепаратного мира России с Германией, действуя через Совет. Конечно, можно спорить и против документов, но уже гораздо труднее.

Официально социал-демократическая формула Гримма, как известно, переписывалась в Петрограде в таком виде: «Самая важная и совершенно неотложная задача русской ре­волюции в настоящий момент — борьба за мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов, борьба за мир в международном масштабе».

Ратовать за немедленное прекращение войны не возбра­нялось, если оратор исходил из какой-нибудь политической платформы, хотя бы пораженческой. Но когда та же мысль являлась из немецкой инструкции, то оригинальное понятие должно было получить более узкое толкование.

Вот и доказывай каждый раз, откуда именно пришла мысль о сепаратном мире.

Временное правительство очень горячо обсудило новое положение Гримма. Переверзев рассказывал мне, что мини­стры-поручители были посрамлены выше меры, даже не на­шли, что возразить. Временное правительство единогласно постановило выслать Гримма в 24 часа за пределы России.

Переверзев меня вызывает, сообщает решение Прави­тельства, приказывает привести его в исполнение, проследить Гримма до границы.

— Вот так, Павел Николаевич, — отвечаю я, — благода­рю вас за добрые вести; но почему бы нам не поместить Гримма в Трубецкой бастион Петропавловской крепости и не рассказать ему о содержании нескольких статей нашего Уголовного Уложения? Это было бы так наглядно для других гостей.

Переверзев смеется:

— Вы хотите невозможного. Будьте счастливы и высылке.

Согласно новому порядку, Правительству еще предсто­ит защищать свое решение во Всероссийском съезде Советов. Для сего оно назначает докладчиком министра-социалиста Церетели. Выступление последнего на трибуне 19 июня вы­зывает жаркие дебаты и особенно резкие выпады ныне здрав­ствующего члена II Интернационала Абрамовича, и уже умер­шего Цедербаума (Мартова), особенно защищающих Гримма.

Церетели не смущается. Он аргументирует, настаивает и в финале добивается подавляющего большинства, признав­шего постановление Правительства правильным.

Таким образом, необходимо отметить, что Гримм, счастливо избежав каторжных работ, был изгнан из России не одними буржуазными министрами, но согласно поста­новлению многолюдного съезда Советов. Своим пригово­ром съезд удостоверял подлинность описанного факта; само же дело приобретало международный интерес ввиду положения Р. Гримма и той исключительной роли, которую он играл на интернациональных пораженческих конферен­циях в Швейцарии, — тех самых, поставим в скобках, где протекала работа Ленина и его клики.

Напомним, что Циммервальдская конференция избрала руководящий центр, так называемую Интернациональную комиссию, куда вошли: член итальянской палаты Моргари, член Швейцарского Университетского совета Нэн, Роберт Гримм и, как переводчица, Анжелика Балабанова.

Комиссия обосновалась в Берне, откуда давала руково­дящие указания по всем странам через свой постоянный секретариат; а последний состоял всего из секретаря Роберта Гримма и переводчицы при нем Балабановой.

Итак, Роберт Гримм рассылал по Европе «руководящие указания», собирал конференции, а сам, как мы документаль­но доказали (в Петрограде), получал инструкции от немец­кого вице-консула в Женеве Гофмана (Что касается Балабановой, то ее работа на Германию была ра­зоблачена итальянской прессой и Бурцевым в октябре 1917 года. См. «Мессажеро» и «Общее Дело» номер 15, 12 октября 1917 года).

НЕМЕЦКИЕ ДЕНЬГИ

Контрразведка появилась заново. Предоставленная самой себе, она боролась собственными силами. В этих условиях очень многое заведомо оказывалось вне ее досягаемости, и отнюдь не следует упускать из вида, что целые немецкие зве­нья так навсегда и оказались неосвещенными, а значитель­ные части общей картины немецкого наступления по России остались покрытыми вечной темнотой.

Прошли годы. В печати появились всевозможные разъяс­нения, дополнения, комментарии, даже фотографии новых документов, но все это меня не касается, как бы они на пер­вый взгляд ни казались заманчивыми для подтверждения основных положений. Контрразведке июля 1917 года они не нужны, а некоторые из них даже опасны.

Нам посчастливилось в свое время выйти навстречу нем­цам по нескольким путям и на них зацепиться. Вот только об этих достижениях и о материалах, попавших тогда в бюро государственной контрразведки, мне придется представить здесь краткую сводку (Я далек от мысли тем самым умалить значение всех тех, кто со своей стороны сам разоблачал предателей. Их деятельность не со­ставляет темы настоящего описания).

Прежде всего, два слова о Ермоленко. Почему-то с него начинаются почти все разоблачения в печати и на него при­нято указывать, как на главного обличителя. Но так как он, кроме голословных заявлений, не дал ничего, то все обвине­ние, построенное на его показаниях, по справедливости ос­талось неубедительным.

Как известно, 25 апреля прапорщик 16-го Сибирского полка Ермоленко был выпущен из плена немцами в тыл 6-й армии. Пойманный, приведенный в Штаб, он стал рассказы­вать, что послан для пропаганды сепаратного мира, что со­держание будет получать от украинца Скоропись-Иелтуховского, который направлен к нам немцами, как и Ленин, для работы по разрушению России; а в отношении Правительства оба получили задание в первую очередь удалить министров Милюкова и Гучкова.

В этом заявлении очень интересно найти подтверждение о заботах немцев по удалению названных двух министров, сведения о нем пришли к нам совсем иным путем из дела пуб­лициста К. Даже знаменательно, что в этом вопросе две раз­личные траектории, вышедшие из Берлина, попадали в одну точку. А так как наши данные из дела К. были основаны на подлинных документах, то, повторяя их, Ермоленко тем са­мым мог вызвать к себе некоторое доверие. Интересно так­же отметить, что К. и Ермоленко появились в разных концах России почти одновременно — в апреле.

Весьма ценно и указание на Скоропись-Иелтуховского, пользуясь которым можно было бы изловить последнего в Киеве, конечно, при условии, что Ермоленко сказал правду, будто именно от него будет получать деньги.

Что же касается до сообщения Ермоленко о Ленине, то оно не может рассматриваться даже как первое осведомление, по которому обыкновенно приступают к расследованию; о том, что Ленин послан немцами, мне не говорили только немые. На эту тему мы получали сотни писем. «Обратите внимание на Лени­на», — останавливали меня своими возгласами даже незнакомые люди. Ну, а дальше? На этом дело Ермоленко обрывается; но по недоразумению, его оставляют краеугольным камнем всей постройки, после чего она немедленно рассыпается.

Должен заявить, что Петроградская контрразведка кате­горически отмежевывается от Ермоленко. Больше того: у нас даже не было досье Ермоленко. До июльского восстания его фамилию я слышал только раз от Переверзева, а подробные показания, данные им в штабе 6-й армии, я узнал от самого Ермоленко только после восстания, когда 8 июля мне его прислала Ставка (Почему нам не сообщили раньше его показания? Как исполь­зовала Ставка самого Ермоленко? Мне неизвестно.).

Я увидел до смерти перепуганного человека, который умолял его спрятать и отпустить. П. А. Александров записал показания, а я его спрятал на несколько часов и отпустил. Пробыв в Петрограде не больше суток, он уехал в Сибирь.

Первые достоверные сведения об участии немцев в улич­ных беспорядках Петрограда и политических событиях, не предположения, а документальные данные, вошли в контрраз­ведку из дела публициста К*. В этом досье перед нами прежде всего телеграммы информационного характера, адресованные немецкому агенту — госпоже Брейденбейд, сообщающие шаг за шагом о несогласиях в недрах Временного правительства. За ними следует подробное собственноручное письмо К. той же Брейденбейд, представляющее донесения о работе по удале­нию Милюкова и Гучкова, сопровождаемые просьбами пере­дать партии центра Рейхстага, чтобы она перестала бряцать оружием и не требовала аннексий и контрибуций, со ссылкой при этом, что «Ленин не соглашается поддерживать эти тре­бования». Как ни толковать эту фразу, но она свидетельствует о каких-то переговорах с Лениным, то есть, выражаясь техни­ческим языком, устанавливает связь последнего с немцами.

Перелистывая дальше то же досье, мы попадаем на Степина. До революции Степин был агентом компании Зингер по продаже швейных машин в кредит, когда и приобрел многочис­ленные знакомства среди рабочих. Как выяснило наше рассле­дование, начиная с апреля месяца 1917г., Степин нанимал лю­дей для участия в большевицких демонстрациях. Увидев впер­вые Степина, я поручил проследить за ним младшему агенту наружного наблюдения Савицкому. Последний отличался боль­шой инициативой и поразительной изворотливостью. Способ­ный кубанский казак, Савицкий рванулся с места таким аллю­ром, что не прошло и нескольких дней, как сам познакомился со Степиным. Это личное знакомство совершенно не входило в обязанности агента наружного наблюдения, причастность ко­торого к контрразведке может быть вообще легко обнаружена. Для «внутреннего наблюдения» пользуются секретными сотруд­никами. Но Савицкий поставил меня перед совершившимся фактом, который мне, конечно, захотелось использовать. Оста­валось предоставить тайну Савицкого на волю случая. Однако Савицкий был не так прост: он, видимо, предусматривал все случайности, все время обводил Степина вокруг пальца и так до конца и сохранил свое инкогнито (Савицкий — агент старого режима; должен быть хорошо изве­стен моему предшественнику полковнику Якубову).

Конечно, за Степиным пришлось поставить других аген­тов наружного наблюдения. День за днем они доносят, что Степина часто посещают рабочие и солдаты разных полков, чаще других Финляндского, Павловского и Волынского. Сам он был человек осторожный, крайне подозрительный. Дело затягивалось. Все же хитрый Савицкий так его обошел, что Степин стал ему доверять и, наконец, в один прекрасный день, в середине июня пригласил Савицкого к себе в «бюро», куда имели доступ только очень немногие — избранные.

Прекрасно помню возбужденный доклад Савицкого, ког­да он, упоенный успехом, явился мне поздно вечером прямо от Степина после своего первого приглашения. «Бюро» по­мещалось во дворе большого дома на Екатерининском кана­ле. Оно состояло из двух комнат, которые были почти пустые: в них стояло два стола, несколько табуретов и один шкаф. Степин, по-видимому желая похвастаться перед своим новым гостем, открыл шкаф и показал Савицкому пачки денег в мелких купюрах по 5—10—25 рублей.

— Сколько же их было? — спрашиваю я Савицкого, сам приходя в волнение, которое мне передается от докладчика.

— Много, очень много! — отвечает Савицкий, уверяя, что они занимали целую полку, но приблизительной цифры на­ звать не берется, а также не знает, от кого их получил Сте­пин. Это предстоит ему выведать в следующие визиты.

Ловкий казак крутит голову Степину, обещает ему свои казачьи связи, все больше и больше входит в доверие, дела­ется частым посетителем «бюро», несмотря на косые взгля­ды вооруженных сторожей, которые днем и ночью зорко ох­раняют его вход.

Наружное наблюдение все неотступно следит за Степи­ным независимо от приключений Савицкого. Просматривая рапорты агентов, можно было убедиться, что не проходило и двух дней, чтобы Степин не побывал в штабе Ленина — в доме Кшесинской.

Наконец, 3 июля, около 6 часов вечера, Савицкий, застав Степина за раздачей денег солдатам, преклоняется перед его умом и талантом доставать деньги. Степин самодовольно возражает, что денег у него сколько угодно. Савицкий не ве­рит, обещает, что если так, то приведет ему своих казаков. Степин попадается на удочку, говорит, что он «первый чело­век» у Ленина, что последний ему во всем доверяет и сам дает деньги.

В эти часы по городу начиналось восстание. Савицкий спешит к начальнику наружного наблюдения П. А. Александ­рову. Последний, оценив обстановку, ставит дату на ордер, который взял у меня заранее для Степина, и его арестовывает.

Кстати, из рапорта агента наружного наблюдения мы точно узнали, что 3 июля Степин около 4 часов дня был в доме Кшесинской и оттуда поехал к себе в бюро.

Мы никогда не надеялись переловить всех Степиных. Нам достаточно было и одного.

На этом досье публициста К. закрывается.

Второе, совершенно независимое направление, обрисо­валось в Финляндии из отдельных признаков.

На одном из заседаний, устроенных Переверзевым, я познакомился с председателем финляндской национальной контрразведки. От него я узнал, что госпожа Коллонтай час­то бывает на двух дачах под Выборгом.

С другой стороны, комендант станции Торнео, поручик Борисов сообщил мне, что нащупал два места в районе Тор­нео, через которые отдельные люди нелегально переходят границу. Торнео не входило в мой район, но было очень ве­роятно, что именно в этих двух проходах нас ожидают инте­ресные встречи. Кроме того, положение Борисова после раз­вала было очень трудное; его следовало поддержать, тем бо­лее что он мог служить нам заставой.

Наконец, Временному правительству было известно, а меня об этом предупредил Переверзев, что в Германии име­ются клише для наших десятирублевых кредитных билетов. Они были изготовлены еще до войны; но в свое время Ми­нистерство финансов обратило внимание, что на отпечатан­ных в Германии кредитных билетах две последние цифры серии оказались слегка подчеркнутыми. Следовало ожидать, что такие десятирублевки будут двинуты к нам через Финлян­дию, а потому проходы у Торнео приобретали совершенно особое значение.

Важно отметить теперь же, что на некоторых солдатах, а особенно у матросов, арестованных после июльского восстания, мы находили эти десятирублевки немецкого происхож­дения с двумя подчеркнутыми цифрами (В т. II «Моя жизнь» Троцкий пробует снять и это обвинение, выдвинутое против большевиков еще Переверзевым и Штабом окру­га. Троцкий объясняет, что пойманных просто грабили под предлогом, что найденные у них деньги были отпечатаны в Германии. Своим не­удачным оговором Троцкий только удостоверяет и самый факт, и обо­снованность неприятного для большевиков обвинения. В главе «Пос­ледняя карта» читатель увидит, что все без исключения арестованные проходили через одну из 12-ти комиссий прокурорского надзора при Штабе округа, наблюдаемых нами. Комиссии зарегистрировали эти найденные немецкие деньги; причем состав прокурорского надзора, открыто, коллективно производимые дознания, само собой, исклю­чали всякое отступление от закономерности и от истины.).

Еще в мае все вместе взятое побудило меня командиро­вать в Финляндию своего опытного человека, который на месте исследовал бы интересующие нас вопросы. Выбор мой остановился на следователе С. Опытный в делах розыска юрист, он обладал богатой интуицией.

В мае и июне следователь С. несколько раз съездил в Финляндию. В Выборге он установил наблюдение за дачами, посещаемыми Коллонтай, на которых, как оказалось, проис­ходили встречи лиц, приезжавших из Петрограда и Торнео.

Под Торнео он помог Борисову обнаружить организацию контрабандистов, занимавшихся также переброской через кордон разных сомнительных путешественников.

Едва мы провели по этим вехам линию Петроград — Выборг— Торнео, как в первых числах июня Переверзев сообщил мне, что ему удалось получить сведения при по­средстве одного из членов Центрального комитета партии большевиков, что Ленин сносится с Парвусом (Парвус Александр, наст, имя Гельфанд Израиль Лазаревич (1867—1924), из мещан Минской губернии. Во второй пол. 1880-х годов принимал участие в работе революционных кружков Одессы. В 1886 г. выехал за границу, стал членом немецкой соц.-дем. партии. В 1900-х сотрудник «Искры», в 1903 г. меньшевик. Автор теории «перманентной революции». В 1905 г. вместе с Троцким возглавлял пер­вую революцию в России, входил в состав 1-го Совета рабочих депу­татов, был сослан в Сибирь.) письмами, от­правляемыми с особыми нарочными.

Вспомним вкратце давно известную историю Парвуса. Бежав из Сибири, Израиль Лазаревич Гельфанд, он же Пар­вус, поступил в социал-демократическую немецкую партию, а по объявлению войны был сначала командирован немецким Генеральным штабом для специальных заданий в Турцию. Здесь, пользуясь своими немецкими связями, он занимался поставками турецкому правительству, на которых нажил хо­рошее состояние.

Переехав в Копенгаген и получив генеральное предста­вительство на экспорт всего немецкого угля в Данию, Пар­вус основал там свой так называемый «научный институт», который, как известно, представлял собой международное бюро для ведения шпионажа в пользу Германии. Приняв сна­чала турецкое, а потом немецкое подданство, Парвус имел влияние в своей немецкой партии и выполнял поручения немецкого штаба.

Приведенные выдержки из послужного списка Парвуса были нам известны в 1917 году, еще до июльского восстания. Сбору сведений способствовали старые эмигранты, к кото­рым за справками обращался начальник контрразведки, сле­дователь В.

О том, что Парвус был политическим агентом немецко­го правительства, было также своевременно подтверждено с полной несомненностью двенадцатью представителями пет­роградской прессы в Копенгагене. Они произвели коллектив­ную анкету на месте и удостоверили этот факт телеграммой, которую послали за двадцатью подписями в Министерство иностранных дел. Телеграмма была распубликована петро­градской печатью 19 июля 1917г. (К характеристике Парвуса любопытный инцидент рассказал мне В. Л. Бурцев, но уже за границей, после октябрьской революции. В 1908 году Парвус, состоя еще в русской социал-демократической партии, растратил около 200 000 германских марок партийных денег, вырученных от продажи изданий Максима Горького на немецком языке, которые Горький пожертвовал партии. Парвус истратил их на женщину, скрываясь с ней по Европе.).

Нарочных от Ленина к Парвусу, о которых мне сообщил Переверзев, вероятнее всего можно было найти на тех же станциях Выборг и Торнео; поэтому мы усилили наблюдение по всей линии, а Борисов, поддержанный моими агентами, стал дотла обыскивать всех проезжавших и переходивших границу.

Не прошло и недели такого наблюдения, как в Торнео при обыске было обнаружено письмо, адресованное Парвусу. До конца июня таких писем было доставлено еще два. Все они, написанные одним и тем же почерком, очень корот­кие — не больше одного листа обыкновенной почтовой бу­маги, в 4 страницы, а последнее так даже в 2 страницы. Под­пись была настолько неразборчива, что даже нельзя было прочесть приблизительно. Содержание писем было весьма ла­конично, без всякого вхождения в какие-либо детали. В них просто приводились общие фразы, вроде «работа подвигает­ся очень успешно»; «мы надеемся скоро достигнуть цели, но необходимы материалы»; «будьте осторожны в письмах и те­леграммах»; «материалы, посланные в Выборг, получил, не­обходимо еще»; «присылайте побольше материалов» и «будь­те архиосторожны в сношениях» и т. п.

Первые два письма были перехвачены Борисовым при попытке переноса их через границу нелегальным путем. Тре­тье письмо было для нас особенно интересно. Его вез Лурье, а нашли его так. Наш агент Аносов, наблюдавший за одной из дач Коллонтай под Выборгом, заметил человека, вышед­шего из дачи и направившегося на вокзал. Агент, следуя за ним по пятам, доехал до пограничного пункта Белоостров, где точно выяснил, что то был Лурье, который возвращался в Петроград. Аносов показал его коменданту станции, есаулу Савицкому (Дела Аносова помнит мой выдающийся бывший сослуживец Ф. Чернышев, проживающий во Франции.). Через несколько дней Лурье снова выехал из Петрограда в Выборг, но уже Савицкий обыскал его до нит­ки, отобрал от него бумаги, среди которых и оказалось тре­тье письмо Парвусу. Имея так много указаний, установить автора писем было совсем не долго. Не надо было быть гра­фологом, чтобы, положив рядом с письмами рукопись Лени­на, признать везде одного и того же автора. Конечно, ввиду важности случая мы этим не ограничились: Александров при­вез двух присяжных графологов, выступавших с ним экспертами в Петроградском суде, которые, не задумываясь, и ут­вердили наше общее мнение. Письма эти читали все мои помощники и Переверзев.

Настойчивые просьбы Ленина, обращенные именно к Парвусу, о присылке «побольше материалов» были очень сим­птоматичны.

Принимая во внимание, что тогда в России существова­ла полная свобода печати, очевидно, не могло быть и речи о присылке секретным путем каких бы то ни было печатных материалов. Торговлей Ленин не занимался; таким образом, гипотеза о товарах также отпадала. Оружия у большевиков в петроградских полках было сколько угодно. Что же подразу­мевал Ленин под словом «материалы», обращаясь секретным путем к официальному германскому агенту? Но я воздержусь пока от вывода и перейду к третьему, совершенно самостоя­тельному, направлению.

— Борис Владимирович, обратите внимание на Козлов­ского, — как-то сказал мне Переверзев.

— Еще бы, Павел Николаевич! Да он мне жить не дает своими угрозами от имени Совета. Я поставил за ним наблю­дение.

С первых же шагов нашими агентами было выяснено, что Козловский по утрам обходил разные банки и в иных полу­чал деньги, а в других открывал новые текущие счета. По мнению наших финансовых экспертов, он просто заметал слады.

Расследование, однако, приняло серьезный характер лишь после того, как блестящий офицер французской служ­бы, капитан Пьер Лоран вручил мне 21 июня первые 14 те­леграмм между Стокгольмом и Петроградом, которыми об­менялись Козловский, Фюрстенберг, Ленин, Коллонтай и Суменсон. Впоследствии Лоран передал мне еще 15 теле­грамм (Общее число телеграмм было гораздо больше, оно было изъя­то военной цензурой после восстания).

Припомним, что Яков Станиславович Фюрстенберг, он же Ганецкий (Ганецкий (наст. фам. Фюрстенберг) Яков Станиславович (1879—1937), из мещан г. Варшавы, член Бунда и соц.-дем. Партии Кор. Польского. В 1901 г. выехал в Германию, до 1917 г. жил в основ­ном за границей. В 1914г. способствовал освобождению Ленина из тюрьмы в Новом Торге и переезду его в Швейцарию. После Февраль­ской рев. был связным между Лениным и Российским бюро ЦК РСДРП(б), участвовал в возвращении Ленина и др. соц.-демократов в Россию. В Россию приехал после октябрьского переворота. В де­кабре 1917 г. назначен помощником, затем гл. комиссаром Гос. бан­ка. В 1937 г. расстрелян.), состоя членом социал-демократической партии, был очень близким человеком одновременно и к Парвусу, и к Ленину. Парвус выписал Ганецкого из Австрии в Копенгаген, где сделал его своим помощником. В 1917 году Ганецкий был арестован в Копенгагене за контрабанду, а во­обще за ним там установилась репутация первоклассного мошенника. При поддержке Парвуса Ганецкий избежал суда, отделался крупным денежным штрафом и был выслан из Дании. Он выехал в Стокгольм, где все время служил связу­ющим звеном между Парвусом и Лениным*.

Привожу точные копии двадцати девяти телеграмм, пе­реданных мне капитаном Laurent.

1) Ульяновой** (Крупской) Широкая 48-9 Петроград Новый теле­графный адрес Сальтшэбаден Фюрстенберг.

2) Козловскому Сергиевская 81. Станкевича отобрали Торнео все сделали личный обыск протестуйте требуйте не­медленной высылки нам отобранных вещей не получили ни одного номера Правды ни одной телеграммы ни одного пись­ма. Пусть Володя (Ленин) телеграфирует прислать на каком разме­ре телеграммы для Правды. Коллонтай.

3) Фюрстенберг. Стокгольм. Сальтшэбаден. Номер 86 по­ лучила вашу 123. Ссылаюсь мои телеграммы 84-85. Сегодня опять внесла 20.000 вместе семьдесят. Суменсон.

4) Фюрстенберг. Сальтшэбаден. Стокгольм. Мой багаж у Леламеда пошлите с Марией. Белении.

5) Фюрстенберг. Сальтшэбаден. Приехали благополучно Белоострове ждали Мячеслава Франи с семьями. Телеграм­мы Козловского совсем неосновательны.

6) Козловскому Сергиевская 81, Суменсон Надеждинская 36. На днях еду Петроград день сообщу. Куба (Уменьшительное имя Ганецкого).

7) Фюрстенберг. Сальтшэбаден Стокгольм. Зовите как можно больше левых на предстоящую конференцию мы по­сылаем особых делегатов телеграммы получены спасибо Уль­янов Зиновьев.

8) Козловскому Сергиевская 81. Всетаки воскресенье приеду тогда урегулирую мандат.

9) Сальтшэбаден Козловскому Семья Мэри требует не­сколько тысяч что делать газет не получаем.

10) Гиза Фюрстенберг Сальтшэбаден. Финансы весьма затруднительны абсолютно нельзя дать крайнем случае 500 как последний раз карандашах громадные убытки ориги­нал безнадежно пусть Нюэ Банкен телеграфирует новых 100 тысяч Суменсон.

11) Козловскому Сергиевская 81. Первые письма получи­ли Нюэ Банкен телеграфировали телеграфируйте кто Соло­мон предлагает местное телеграфное агентство ссылается Бронека Савельевича Авилова.

12) Суменсон Надеждинская 36 Строчите могу ли сейчас приехать Генрих ждет.

13) Фюрстенберг Сальтшэбаден Смогу ответить только в конце недели. Суменсон.

14) Фюрстенберг Сальтшэбаден. Номер 90 Внесла Рус­ско-Азиатский сто тысяч Суменсон.

15) Срочно Шадурскому Ротгейм 19 Христиания. Жди меня Христиании субботу выезжаю Стокгольм. Колонтай.

16) Петроград Фюрстенберг. Гранд Отель Стокгольм. Увыпока мало надежды. Телеграфируйте можно ли ждать долго или предпочитаете приехать второй раз на мой призыв Пи­шите Суменсон Надеждинская 36.

17) Фюрстенберг Сальтшэбаден. Вашу получили. Кампа­ния продолжается потребуйте немедленно образования фор­мальной комиссии для расследования дела желательно при­влечь Заславского официальному суду. Козловский.

18) Суменсон. Надеждинская 36. Последняя Ваша теле­грамма 28 дайте окончательный ответ дольше ждать не могу.

19) Суменсон. Надеждинская 36. Сальтшэбаден счет письма выслал 5905 рублей внес Суменсон. Кржесковский Гранд Отель Улица Гоголя.

20) Стокгольм из Петрограда Фюрстенберг Гранд Отель Стокгольм. Нестле не присылает муки. Хлопочите. Суменсон Надеждинская 36.

21) Стокгольм из Петрограда Фюрстенберг. Гранд Отель Стокгольм. М-ль Юнгбек возвращается на днях из Мальмэ Петроград. Постарайтесь переговорить с ней Стокгольме. Суменсон Надеждинская 36.

22) Мальмэ из Петрограда. Пильдамевеган 12 Мальмэ. Пожалуйста повидайтесь Фюрстенбергом при Вашем отъез­де Стокгольм. Гранд Отель Суменсон Зверинская 38.

23) Из Стокгольма Суменсон Надеждинская 36 Петро­град. Телеграфируйте сколько имеете денег Нестле.

24) Петроград Фюрстенберг Сальтшэбаден. Вышлите немедленно рукописи о Польше и брошюру о литературе социалистической. Вронского и копию постановления Турова Козловскому Веселовский Бронислав 6 линия 48 кв. 8.

25) Суменсон, Надеждинская 36. Невозможно приехать вторично уезжаю Сигизмунд телеграфируйте туда остатки банках и по возможности уплатить по счету Нестле.

26) Сальтшэбаден из Петрограда Фюрстенберг Сальтшэ­баден. Телеграфируйте Мензикен Ааргау Варшавская благо­получно доехала Адрес Костовский Басков пер. 22 кв. 8.

27) Петроград Фюрстенберг Сальтшэбаден Стокгольм. Номер 22. Банк вернул взнос 100.000 приехать теперь невоз­можно Попросите Татьяну Яковлевну вернувшись помочь мне она там. Суменсон Надеждинская 36.

28) Сальтшэбаден Фюрстенберг. Последние десять слов Вашей телеграммы 30 непонятны. Прошу повторить Сумен­сон Надеждинская 36.

29) Фюрстенберг Гранд Отель Стокгольм Срочно кроме 28 посланы три телеграммы поездка теперь невозможна. По­слала письмо нарочным когда смогу приглашу вас приехать напишите не откажите платить моему тестю двести рублей привет Суменсон Надеждинская 36.

Содержание некоторых телеграмм не могло пройти не­замеченным.

В телеграмме № 2 говорится об одном из обысков, кото­рые закатывал проезжающим поручик Борисов в Торнео. В ней же странная просьба, чтобы Ленин телеграфировал, «каком размере присылать телеграммы для «Правды» (На третий день восстания, при очищении дома Кшесинской, где помещался штаб большевиков, была найдена следующая теле­грамма, отправленная из Стокгольма Ленину и подписанная Ганец­ким: «Штейнберг будет хлопотать субсидию для нашего общества обязательно прошу контролировать его деятельность, ибо совершен­но отсутствует общественный такт»).