Два позабытых произведения 2 страница

Все же «орать» приходилось по-прежнему.

«Безработные требуют работы, а не милостыни»

Роман «Позолоченный век» был завершен до начала знаменитого в истории США кризиса 1873 года. Этот кризис с особой убедительностью показал, что законы капитализма и вызываемые ими страдания и утраты обязательны не только для старых стран Европы — таких, как Англия, но и для молодой, самоуверенной и необычайно быстро развивавшейся заокеанской республики.

В сентябре 1873 года, когда книга Твена и Уорнера уже находилась в руках издателей, потерпел банкротство банк «Джей Кук и компания», детище того самого Кука, который в период Гражданской войны в США занял ведущее место в мире финансов. За крахом следовал крах. Закрывались заводы и фабрики. Ширилась безработица. Теперь стало даже яснее, чем раньше, что «золотой век» в США поистине был лишь позолоченным, что под блестящей оболочкой таились моральная гниль, ужасы голода для простого американца, бесчеловечная эксплуатация. Американские рабочие проводили демонстрации под лозунгом: «Безработные требуют работы, а не милостыни», но им не давали ни работы, ни милостыни. Измученных, голодных людей разгоняла конная полиция. Газеты клеветали на них.

Кризис и последовавшая за ним депрессия затянулись на много лет. В 1877 году в Америке было три миллиона безработных. Воспользовавшись тяжелым положением рабочих, предприниматели проводили одно снижение заработной платы за другим. Не потребовалось даже и одного десятилетия после окончания войны Севера и Юга, чтобы сотни тысяч рабочих ощутили с огромной силой, сколько горя и мук несут рядовому человеку «нормальные» буржуазные порядки. «Взгляните на тысячи миль наших железных дорог, — писал один современник, — на наши бесчисленные заводы и фабрики, шахты и кузницы, на наше огромное богатство. Все это создал труд рабочих в течение одного столетия. А какова доля рабочих во всех этих созданных ими прекрасных вещах? Рабочий не имеет ничего. Ему не принадлежат ни железные дороги, ни фабрики, ни кузницы, ни шахты. Капитал коварно присвоил себе все».

Локауты и привлечение рабочих к суду по обвинению в «заговоре» против государственной власти стали повседневным делом. Во второй половине 70-х годов правящий класс Америки, страшась растущего гнева рабочих, пустил в ход против них оружие террора. Некоторые из руководителей профсоюза шахтеров были повешены по ложному обвинению. Примерно в это же время в Питсбурге и других центрах американской промышленности против рабочих, осмелившихся бастовать, были брошены войска. Генералы, получившие известность во время Гражданской войны благодаря победам над рабовладельцами, теперь поливали свинцом американских пролетариев. Солдат, участвовавший в расстреле стачечников в Питсбурге, сказал корреспонденту одной нью-йоркской газеты: «Я служил в армии во время войны с южными мятежниками и видел жестокие схватки… Но такую ужасную ночь, как эта, я никогда не переживал, и не дай бог, чтобы мне когда-либо снова пришлось пережить ее».

На первый взгляд кризис и обострение классовой борьбы в США на Твене почти не сказывались.

Как ни досадовал писатель порою на хартфордские обычаи и нравы, он не забывал, что члены его семьи чувствуют себя хорошо в этом красивом и уютном городе с его чудесными особняками и тенистыми улицами. Да и сам Твен в 70-х годах ощущал себя счастливым и веселым чаще, чем в последующие три десятилетия жизни.

Беды, омрачившие первые годы семейной жизни писателя, уже почти позабылись. Здоровье Оливии больше не внушало особых опасений. Росли и крепли маленькие дочки, обожавшие ласкового отца, который умел рассказывать изумительные истории. К середине 70-х годов относится письмо Твена одному из его друзей, в котором он полушутливо называет себя самым счастливым человеком на свете.

В 1875 году Твену исполнилось сорок лет. Еще недавно он был окружен сверстниками, успевшими завоевать более прочное место в жизни. Теперь все это изменилось. Когда Твен пригласил к себе в гости Дэна де Квилла, чтоб помочь своему старому другу написать книгу о Неваде, то Дэн, которому Гудман предвещал больше удачи, нежели «лентяю» Твену, был потрясен роскошью дома Клеменсов.

Особняк, построенный Твеном, оказался одним из самых удобных и привлекательных в Хартфорде. Твена уже, несомненно, причисляли к виднейшим обитателям этого города. За ним охотились репортеры — они просили его суждений по любому поводу. Анекдоты Твена, подлинные или приписываемые ему, были у всех на устах.

В 70-х годах автор «Позолоченного века» написал немало произведений на бытовые темы, полных добродушного юмора. В рассказах «Мак-Вильямсы и круп», «Разговор с интервьюером», «Режьте, братцы, режьте!» и других Твен ласково посмеивается над мелкими недостатками хороших, по сути дела, людей. Многие юморески писались в один присест — ведь никто не вздумает, рассказывая анекдот, отложить его продолжение на завтра.

Могло создаться впечатление, что в те годы Твен не прочь был уйти от острых проблем современности в уютный мирок беззлобных шуток, забавных пародий, воспоминаний о давно прошедших временах.

Факт таков, что после «Позолоченного века» Твен создал ряд крупных произведений, посвященных не современной, а довоенной Америке. В «Старых временах на Миссисипи» рассказывается о годах, когда автор служил лоцманом. На материал еще более далекого прошлого опирался писатель, создавая «Приключения Тома Сойера».

В начале 80-х годов вышла в свет повесть Твена «Принц и нищий», действие которой происходит не в Америке, а в средневековой Англии.

Установить, как относился Твен к американской действительности в этот период его жизни, не так-то легко. Иным литературоведам кажется, что Твен тогда просто не задумывался над происходящим. Другие склонны видеть в Твене 70-х годов мыслителя, который превосходно, во всех деталях представлял себе, какая обстановка сложилась в США, но предпочитал держать свои истинные воззрения в тайне.

Тома произведений Твена, написанных в ту пору (а среди этих произведений есть подлинные шедевры), недвусмысленно говорят о том, что на самом деле писателя глубоко волновало все, что творилось в родной стране, что он настойчиво пытался разобраться в жизни. Но его взгляды носили сложный характер. Твен не исходил из продуманной до конца позиции, поддавался разным влияниям. На мировоззрении писателя сказывалось отношение к действительности широких слоев трудового народа Америки. Как и миллионы фермеров в США, к которым Твен чувствовал с юных лет особенную близость, как многие и многие идейно незрелые американские рабочие, он метался и кругу противоречивых чувств, настроений и идей.

По своим общественно-политическим взглядам Твен был демократ, демократ буржуазный в конечном счете. Его представления о демократии, разумеется, не были и не могли быть научными.

В своей статье «Ценные признания Питирима Сорокина» Ленин отмечает, что во всех странах веками и десятилетиями держались «вера в универсальное, всеспасающее действие «демократии» вообще»[4], а вместе с тем непонимание того, что «демократия» вообще на самом деле «является буржуазной демократией, исторически ограниченной в своей полезности, в своей необходимости»[5].

Твен тоже мечтал о некоей абстрактной демократии, которая должна каким-то образом (как именно, он себе не представлял) сделать жизнь простого человека радостной и счастливой. Он тоже, разумеется, был далек от понимания сущности той буржуазной демократии, которая существовала в Америке.

Сколько неясного, смутного и даже глубоко неверного встречалось в суждениях Твена, видно из одного малоизвестного его рассказа.

В 1875 году в журнале «Атлантик» появилось небольшое произведение под названием «Удивительная республика Гондур». В этом рассказе-памфлете речь идет о том, каким образом некая фантастическая республика Гондур добилась благополучия.

Оказывается, что в Гондуре установлен хороший избирательный закон. По этому закону каждый обитатель страны, как бы беден и невежествен он ни был, пользуется правом голоса. Но некоторые люди имеют на выборах не один голос, а гораздо больше. По новому закону низшее образование дает право на два голоса, среднее — на четыре, высшее — на целых девять. Наиболее широкие возможности открываются перед богатыми людьми. Владелец имущества, оцениваемого в три тысячи сакос, получает право на дополнительный голос; каждые пятьдесят тысяч сакос дают богачу еще один голос.

Твен и сам ощущал, что в этом рассказе есть что-то чуждое всему складу его жизненной философии. Он опубликовал рассказ анонимно и не перепечатывал его.

Но сходные — по сути дела, антидемократические — взгляды Твен выражал порою и в дальнейшем, на протяжении ряда лет. Например, в 1877 году он писал дочери своей старой знакомой Фейрбенкс, что республиканская государственная система, исходящая из принципа всеобщего избирательного права, «должна исчезнуть, ибо в основе ее — зло, ибо она слаба, дурна и тиранична».

Как ни нелепы и прямо реакционны такого рода высказывания, в них надо видеть не столько результат влияния на Твена взглядов хартфордской денежной «аристократии», сколько своеобразное отражение собственных грустных раздумий писателя насчет несовершенства американской «демократии».

Твена тревожило то, что демагоги и политические спекулянты, подобные Туиду, систематически скупали голоса избирателей, заставляя нищих и невежественных людей оказывать им поддержку на выборах. Ему казалось, что туидов можно лишить их мощи путем передачи большего числа голосов в руки людей, которых нельзя подкупить. Существующие имущественные отношения в целом еще не вызывали у Твена протеста.

Свою роль сыграла также наивная вера писателя в то, что образование само по себе делает человека справедливым.

Органический демократизм Твена и его здравый смысл заставили, однако, писателя изменить свои позиции. Он понял, что в создавшихся условиях повинны в конечном счете не простые люди, как бы невежественны они ни были, а те, в чьих руках власть.

В середине 70-х годов в США была торжественно отмечена знаменательная дата — столетие войны американцев за независимость. Но приближение этого юбилея не настраивало Твена на панегирический лад в отношении современности.

После «Позолоченного века» писатель создал несколько небольших произведений, говоривших о том, что сатирический динамит, которым был начинен этот роман, отнюдь не израсходован до конца.

Твен, например, послал в газету «Дейли график» письмо, в котором облик Америки воспринимается через зеркало газетных «шапок». Вот некоторые из приведенных писателем заголовков газетных сообщений:

ПАНИКА НА УОЛЛ-СТРИТ.

АРЕСТОВАН ЗАБАСТОВЩИК ПО ОБВИНЕНИЮ В УБИЙСТВЕ.

УБИЙСТВА, СОВЕРШЕННЫЕ КУ-КЛУКС-КЛАНОМ.

ПОТРЯСАЮЩЕЕ БЕДСТВИЕ!

СЫН УБИЛ ОТЦА.

ГРУППА ШАХТЕРОВ ОСАЖДЕНА В ГОСТИНИЦЕ.

Нет, облик Соединенных Штатов, возникавший в зеркале этих «шапок», был далеко не идилличен. Накануне отъезда в Европу Твен писал редактору «Дейли график»:

«Все сообщения под этими «шапками» датированы вчерашним числом — 16 апреля (см. Вашу газету!), и, поверьте честному слову, эти самые обыкновенные случаи выдаются за новости! «Ох, — подумал я, — так ведь помрешь со скуки!.. Заснула, что ли, наша передовая нация?»

Писатель подписывается:

«Изнемогающий от торжественной тишины, всеобщего застоя и глубокого сна, в который погрузилась наша страна,

преданный вам,

Сэмюел Клеменс (Марк Твен)».

Писатель как будто просто шутит. Но его слова полны скрытой тревоги. В приведенных и других, подобных им заголовках нашла отражение американская жизнь. Твен видел, что в США растет преступность, усиливаются классовые столкновения, все более нагло действует Ку-клукс-клан.

Юморист, начинавший свой творческий путь в газете, сохранивший на всю жизнь теплые воспоминания о «Территориал энтерпрайз», теперь склонен был думать, что печать играет отрицательную роль в жизни страны. В том же 1873 году, когда было написано письмо редактору газеты «Дейли график», Твен выступил в клубе журналистов в Хартфорде с речью о печати. Он сыплет остротами, шалит, но вместе с тем бросает в адрес американских газет грозные обвинения. «Мне кажется, — восклицает Твен, — что нравственность в Соединенных Штатах падает в той же пропорции, в которой растет число газет. Чем больше газет, тем хуже нравы… Общественное мнение нации — эта грозная сила — создается в Америке бандой малограмотных, самодовольных невежд… газеты превратились буквально в проклятие Америки и того гляди погубят страну».

В 1876 году, когда исполнилось сто лет со дня появления «Декларации независимости», Твен написал свое «Послание ордену «Рыцарей святого Патрика». Это сатира-мистификация. Твен прибегает к иносказанию. Он делает вид, что говорит о святом Патрике, жившем в Ирландии в VI веке нашей эры и, по преданию, прославившемся изгнанием змей. На самом деле в «Послании» идет речь о современной Америке.

Еще в бытность секретарем Стюарта Твен глотнул в столице отравленного воздуха подкупа и обмана. В «Позолоченном веке» было несравненно больше обличения, чем в рассказе «Когда я служил секретарем». В «Послании ордену «Рыцарей святого Патрика» Твен еще решительнее обнажает пороки правительственной машины в США. Вашингтон, показывает писатель, до краев наполнен коррупцией. Несмотря на личные симпатии к герою Гражданской войны Гранту, ставшему президентом, Твен не закрывал глаза на то, что взятка царила в самых высоких сферах, что военный министр Гранта как раз в 1876 году ушел в отставку, дабы избежать ответственности за взяточничество, что печать подкупности лежала и на других министрах, членах законодательных органов и т. д.

И Твен не только глядит на жизнь открытыми глазами. Он хочет растоптать то мерзкое, что предстало перед народом после Гражданской войны. В «Послании» звучит призыв изгнать из Америки змей коррупции, уничтожить виновников злодеяний. Святой Патрик застал Ирландию, пишет Марк Твен, имея в виду, конечно, Америку, «богатой республикой и принялся думать, к чему с наибольшей пользой приложить свои силы. Он заметил, что президент республики имеет привычку укрывать государственных деятелей от заслуженных наказаний, и так отколотил президента своим посохом, что тот умер. Он узнал, что военный министр живет так экономно, что сумел за год скопить двенадцать тысяч долларов при жалованье в восемь тысяч, — и убил его. Он узнал, что министр внутренних дел всегда причитает над каждой бочкой солонины, предназначенной для отправки дикарям, а потом присваивает эту солонину себе, — и укокошил этого министра тоже… Он выяснил… что у… конгресса нет… других принципов, кроме партийного политиканства; что кругозор его узок и вообще непонятно и неоправданно само его существование. Поэтому он перебил всех членов конгресса до единого».

Свирепость Твена, резкость его языка поразительны. Он готов стереть с лица земли любого обитателя Вашингтона, который грязнит дело демократии. А ведь речь идет о важнейших колесиках и рычагах правительственного аппарата. Не удивительно, что «Послание ордену «Рыцарей святого Патрика» принадлежит к числу произведений, которые и по сей день не получили в США широкого распространения.

Лоцман рабства не знал

Повесть «Приключения Тома Сойера» вышла в свет в том же году, когда было написано «Послание ордену «Рыцарей святого Патрика». Несколько раньше появились очерки «Старые времена на Миссисипи». Неужели же автор этих двух книг, полных тепла, света, человеческой радости, это тот же самый Твен, который назвал газеты «проклятием Америки» и создал «Послание ордену «Рыцарей святого Патрика»?

Путь писателя к «Старым временам на Миссисипи» и «Приключениям Тома Сойера» был трудным.

«Позолоченный век» уже разошелся, а никаких определенных планов создания нового крупного произведения Марк Твен еще не имел. Он лишь принял участие в инсценировке своего романа. Героем пьесы стал Селлерс — неисправимый мечтатель. Сатирическая сторона книги оказалась сниженной.

Но суровые стороны жизни продолжали напоминать о себе. Однажды добродушная старая негритянка с трагической простотой рассказала Твену историю своей семьи. Все они — муж, жена и семеро детей — были распроданы разным хозяевам. Изо всей семьи она нашла только одного сына. Писатель создал на основе рассказа негритянки свою реалистическую «Правдивую историю».

Среди многих произведений, то насыщенных юмором, то сатирических и исполненных трагизма, которые начал писать Твен в эти годы, была пьеса о деревенских непоседливых мальчуганах. Писатель решил рассказать о повседневной жизни простых, бесхитростных людей в маленьком поселке на Миссисипи. В этом произведении фигурируют тетя Уини и шалун, по имени Том. Оно осталось незаконченным.

Так уж получалось, что писатель теперь довольно часто возвращался мыслью к жизни хорошо знакомых ему обитателей долины Миссисипи.

Летние месяцы 1874 года Клеменсы провели на ферме родственников Оливии. Твен любил работать в застекленной со всех сторон беседке. Там было тихо, оттуда открывался превосходный вид на долину. С утра и примерно до пяти часов дня он трудился, а вечером читал родным написанное. Тогда, вероятно, и сложилось у Твена решение создать повесть о приключениях миссурийского сорванца Тома Сойера. Увлекала перспектива отдаться воспоминаниям о солнечных днях на Миссисипи, о мирном маленьком городишке довоенных лет. В пьесе, чувствовал Твен, нельзя показать эту жизнь во всей ее конкретности и со всем ее ароматом. Для этого требуется широкий простор повести или романа.

Вскоре, однако, работа над повестью застопорилась. В то время писатель еще не имел ясного представления о том, какого рода книга у него получается — то ли повесть для детей, то ли сатирическое произведение для взрослых о мещанском мирке, о быте, заслуживающем осмеяния. В июле 1875 года, обращаясь к своему другу Гоуэлсу с просьбой прочитать один из вариантов книги, Твен писал ему: «Это вовсе не книга для детей, отнюдь нет. Ее будут читать только взрослые. Она написана только для взрослых». Полгода спустя он заметил в письме к тому же Гоуэлсу, что книга «предназначается для мальчиков и девочек».

По-видимому, эти колебания в какой-то мере задержали работу над повестью. Сам Твен много лет спустя рассказал о том, как во время его работы над «Приключениями Тома Сойера» «книга неожиданно и решительно остановилась и отказалась двинуться хотя бы на шаг». Объясняет он это следующим образом: «…мой резервуар иссяк, он был пуст, запас материала в нем истощился, рассказ не мог идти дальше без материала, его нельзя было сделать из ничего… я сделал великое открытие, что если резервуар иссякает, надо только оставить его в покое, и он постепенно наполнится, пока ты спишь, пока ты работаешь над другими вещами…»

Прежде чем «резервуар» в должной мере наполнился, Твен создал «Старые времена на Миссисипи» — первую часть «Жизни на Миссисипи».

И эта книга родилась не сразу.

Писателя, который, как многим казалось, был вполне доволен жизнью, что-то томило. Он тосковал, брался то за одну, то за другую тему. Работалось ему нелегко.

Мягкий по природе, увлекательно-веселый, вспыльчивый, но неспособный долго сердиться на людей, в которых есть что-нибудь хорошее, Твен жаждал смеха и мог бы излучать океаны солнечного юмора. Однако современная Америка, где царила вечная неуверенность в будущем, где бесконечные заботы делали людей несчастными, вызывала у него горечь. Жизнь не была такой, какой он хотел ее видеть, — свободной, приносящей людям удовлетворение.

Писатель часто бродил по лесам с Твичелом и с увлечением рассказывал ему о прошлом, о Миссисипи.

Как раз тогда пришло приглашение от Гоуэлса написать что-нибудь для очередного номера журнала «Атлантик». Твен решил отказаться. Ему совсем не пишется. Он не знает, о чем сказать читателям.

Однажды во время прогулки Твичел заметил: почему бы Твену не написать для журнала «Атлантик» о том, что теперь его больше всего занимает, о Миссисипи, о работе лоцманом? Твен загорелся этой мыслью. Он тут же сообщил Гоуэлсу, что принимает его предложение.

Твен решил ничего не выдумывать. Он напишет не роман, а очерки. Он соберет даже мельчайшие обрывки воспоминаний о работе на Миссисипи. Он правдиво расскажет о былом.

Очерки были напечатаны в журнале «Атлантик» в 1875 году.

В «Старых временах на Миссисипи» повествуется главным образом о том, как Сэмюел Клеменс изучал лоцманское дело. Твен написал о родном Ганнибале времен его юности. Он рассказал о встрече с Биксби, о постепенном овладении трудным и прекрасным искусством вождения пароходов. Писатель вспомнил и о своей стычке с Брауном и о пароходной катастрофе, во время которой погиб Генри.

Говорить о старых временах на Миссисипи было радостно. Ведь «я такой человек, — с улыбкой заметил Твен в письме к Гоуэлсу, — который бросил бы писательство в одну минуту ради работы лоцмана, если бы мадам согласилась на это».

Очерки пронизаны юмором. Сэмюел Клеменс, этот «щенок», обучающийся лоцманскому делу, зачастую выглядит традиционным «простаком». Он делает все невпопад, он наивен и неловок. Но читатель знает, что на самом-то деле он прекрасный малый и, безусловно, проявит свою сообразительность, свое мастерство. Рассказчик заставляет читателя смеяться над ним, но в нашем смехе много тепла.

Вот Биксби пытается заставить своего ученика усвоить названия всех мысов, деревушек, плантаций, мимо которых идут суда по Миссисипи. Когда приходит время проверить знания «щенка», оказывается, что тому и в голову не приходило запоминать все эти важные сведения. Биксби спрашивает:

— Слушай-ка, а зачем я, по-твоему, называл тебе эти мысы?

Герой очерков отвечает, как типичный «простак»:

— Ну… ну… я думал… ну, чтобы поразвлечь меня.

В одной из глав своей книги Твен описывает изумительную красоту природы на Миссисипи, а затем делает замечание, что для лоцмана, стоящего на посту, романтика и красота реки исчезают.

Это, конечно, не так. Очерки убедительно показывают, как глубоко воспринимал лоцман Клеменс романтическую прелесть Миссисипи. Вместе с тем Твен заставляет читателя ощутить и романтику труда — творческого труда лоцмана. В большой мере именно это определяет привлекательность «Старых времен на Миссисипи». Писатель настойчиво знакомит нас с деталями лоцманского дела, заставляя совершенно чуждых этой профессии людей разделить чувства «щенка», гордого масштабами познаний, необходимых для лоцмана, смелостью и мастерством этих волшебников с Миссисипи.

С каким подъемом описывает Твен, например, искусство лоцмана Биксби, который в темноте провел судно через опасный проход у Шляпного острова!

Восторженно рассказывает Твен о деятельности созданной лоцманами ассоциации, защищавшей их интересы.

Один американский историк сообщает, что главу из книги Твена, в которой описана профсоюзная организация лоцманов, рабочие в США восприняли с большой радостью.

Поэтизируя лоцманов прошлого и, несомненно, отчасти приукрашивая их жизнь, Твен прямо или косвенно выражал не вполне приязненное, а то и откровенно недружелюбное отношение к современности. Есть в «Старых временах на Миссисипи» нечто такое, что отчасти сближало Твена с некоторыми американскими романтиками середины века.

В литературе США прошлого столетия видное место принадлежит плеяде талантливых писателей-романтиков. В произведениях Дж. Ф. Купера воспеты просторы Америки, богатой лесами, пушным зверем, пахотной землей и смелыми людьми. Вместе с тем в наиболее сильных, художественно-выразительных произведениях как Купера, так и Готорна, Мелвилла и других американских романтиков слышится недовольство плодами буржуазного прогресса.

Знаменитый герой романов Купера вольный охотник Натаниэл Бамппо — это, по выражению Горького, «безграмотный полудикарь… обладающий в совершенстве лучшими качествами истинно культурного человека: безукоризненной честностью в отношении к людям, ничем несокрушимой любовью к ним». И благородство Бамппо противопоставлено низости стяжателей.

В романах Мелвилла романтизированные обитатели тихоокеанских островов тоже противопоставлены фальши и лицемерию представителей цивилизованного мира.

В книге «Тайпи», например, Мелвилл воспел дикарей, которые не знают частной собственности и потому лишены пороков жителей больших торговых и промышленных городов США. Вместе с тем эти дикари по-своему счастливы.

В творчестве всех этих прозаиков, и особенно Купера, проявляет себя в той или иной мере и реалистическое начало, но все же они прежде всего романтики. Их творчество развивалось в годы, когда сущность капитализма и общественных противоречий, порождаемых им, еще не раскрылась в США во всей полноте. Однако этих писателей объединяло, во всяком случае, стремление противопоставить миру буржуазного хищничества образы людей чистого сердца. В произведениях некоторых американских романтиков звучат и социально-утопические мотивы, выражена мечта об обществе, строящемся на основе братского единения и взаимопомощи людей, совершенно чуждых собственнических интересов.

Творчество Марка Твена получило развитие в более позднее время. Он создавал свои книги уже после Гражданской войны, когда темные стороны капитализма становились с каждым годом все более очевидными для всех, кто способен был видеть жизнь. В книгах Твена — об этом еще будет речь ниже — господствует реализм. Но в некоторых своих произведениях и он развивал в той или иной мере традиции американского романтизма. Это относится, например, к «Старым временам на Миссисипи».

Твен романтизировал труд лоцманов на Миссисипи именно потому, что был не очень-то доволен Америкой «позолоченного века».

О том, что, описывая жизнь на Миссисипи в былые годы, Твен в какой-то мере полемизировал с современностью, совершенно ясно говорит одно примечательное место в его книге о лоцманах прошлого. Писатель заявляет, что он любит профессию лоцмана больше всех своих других профессий. «Причина проста: лоцман в те дни был на свете единственным, ничем не стесненным, абсолютно независимым представителем человеческого рода… редактор газеты не может быть самостоятельным и должен работать одной рукой: другую его партия и подписчики подвязали ему за спину… Священник также не свободен: он не может говорить всей правды, так как должен считаться с мнением прихода; писатели всех мастей — это рабы публики: пишем-то мы откровенно, бесстрашно, но, перед тем как печатать, «подправляем» наши книги. Да, в самом деле: у каждого мужчины, у каждой женщины, у каждого ребенка есть хозяин, и все томятся в рабстве. Но в те дни, о которых я пишу, лоцман на Миссисипи рабства не знал».

Твен и мечтает о жизни без рабства.

Надо добавить, впрочем, что в «Старых временах на Миссисипи» утопические нотки чувствуются все же довольно слабо. Книге Твена о радостном труде лоцманов при всех ее достоинствах не хватает широты поэтических обобщений. В ней нет того осознанного устремления в мир более справедливых и гуманных социальных порядков, которое с такой силой сказывается в творчестве Уитмена и нашло выражение в его стихах, созданных почти одновременно со «Старыми временами на Миссисипи» (например, в поэме «Таинственный трубач»).

«Приключения Тома Сойера»

Написав о лоцманах, Твен смог вернуться к «Приключениям Тома Сойера».

Вскоре повесть была завершена и вышла в свет. В «Приключениях Тома Сойера» Твен показывает себя мастером приключенческой литературы. Книга полна юмора, вызывает то улыбку, то громкий хохот. Вместе с тем автор повести предстает перед читателем как изумительный знаток человеческой психологии, бытописатель и тонкий лирик — поэт природы и людей.

Мучивший Твена вопрос: для кого, собственно говоря, предназначаются «Приключения Тома Сойера» — для, детей или взрослых? — нашел неожиданное разрешение. Это книга для детей, пользующаяся горячей симпатией и взрослых читателей. Каждому известны факты, когда книги для взрослых становятся любимыми книгами детей (вспомним хотя бы классические романы Свифта о Гулливере и Дефо о Робинзоне Крузо). Твен создал произведение иного характера. «Приключения Тома Сойера» — одна из не столь уж многих в мировой литературе высокохудожественных детских книг, которые близки сердцу читателя любого возраста.

Повесть привлекает юные души занимательнейшим рассказом об удивительных происшествиях в жизни обитателей Санкт-Петербурга. Твен вложил в книгу присущие ему живость выдумки, умение строить динамический сюжет. Он заставляет читателя с волнением ждать дальнейшего развития событий.

А сколько в повести неподдельного веселья, радующего всех, кто не лишен чувства юмора!

Тетя Полли хочет наказать Тома за очередную шалость.

«Розга взметнулась в воздухе — опасность была неминуема.

— Ай! Тетя! Что это у вас за спиной!

Старуха испуганно повернулась на каблуках и поспешила подобрать свои юбки, чтобы уберечь себя от грозной беды, а мальчик в ту же секунду пустился бежать, вскарабкался на высокий дощатый забор — и был таков!»

В церковь во время проповеди забежал пудель. А у Тома был жук. Пудель «начал клевать носом; мало-помалу голова его поникла на грудь, и нижняя челюсть коснулась врага, который и вцепился в нее. Пудель отчаянно взвизгнул, мотнул головой, жук отлетел в сторону на два шага и опять упал на спину. Те, что сидели поблизости, тряслись от беззвучного смеха, многие лица скрылись за веерами и носовыми платками; а Том был безмерно счастлив».

Потом пудель «позабыл о жуке и преспокойно уселся на него! Раздался безумный визг, пудель помчался по проходу и, не переставая визжать, заметался по церкви; перед самым алтарем перебежал к противоположному проходу, стрелой пронесся к дверям, от дверей — назад; он вопил на всю церковь, и чем больше метался, тем сильнее росла его боль; наконец собака превратилась в какую-то обросшую шерстью комету, кружившуюся со скоростью и блеском светового луча… К этому времени все в церкви сидели с пунцовыми лицами, задыхаясь от подавленного смеха. Даже проповедь немного застопорилась».