Дэйёнункеокуа нзй деохэйко (Ва-ус-шт'-пео-диа па йе-о-Ьа'-Ьо), или праздник жатвы 6 страница

Рис. 22. Персиковые косточки (для игры) (§чз-1са'-еЪ); чаша (для игры) (§а-)Ш)

Чаша вырезалась из древесного нароста или делалась из глины диа­метром у основания око­ло фута. Затем шесть персиковых косточек обтачивали или обреза­ли до овальной формы, уменьшая их при этом приблизительно напо­ловину, после чего уда­ляли сердцевину и сами косточки обжигали с од­ной стороны, чтобы за­чернить их. На рис. 22 показаны и чаша и кос­точки; последние изо­бражены в различных положениях, чтобы была видна степень их выпуклости.

Это была очень простая игра, зависевшая отчасти от ловкости играющего, но больше от его удачи. Играющий тряс персиковыми косточками в чаше, и счет зависел от того, сколько их ложилось вверх одним цветом, после того как их переставали катать в чаше. В общественном доме совета в эту игру играли несколько человек, двое одновременно, под наблюдением руководителей, назначенных представителями от каждой партии и ведущих состязание. Продол­жительность игры зависела до некоторой степени от числа бобов, составлявших банк, — обычно их была сотня,— и победа одержива­лась той стороной, которая в конечном счете выигрывала их все.

Воздвигался помост в несколько футов высотой от пола и усти­лался одеялами. Когда битье об заклад было закончено и вещи были переданы под охрану руководителей, последние усаживались на по­мост, окруженные толпой зрителей, и за игру садились два челове­ка, представители двух партий, на которые они сами разделялись. Бобы для банка ссыпались в одно место. Каждому игроку давалось по пять из них, с этим количеством он и начинал. Каждому игроку по правилам игры разрешалось сохранять свое место до тех пор, пока он не проигрывал свой запас, после чего он уступал место друго­му игроку своей партии, выбиравшемуся ее руководителями: И та-

ново было правило безотносительно к количеству бобов, которое он мог выиграть у своего противника. То, что он выигрывал, передава­лось руководителям его партии. Шесть персиковых косточек клались в чашу и встряхивались игроком; если пять из них выпадало одного цвета, белого или черного, то засчитывалось одно очко и его против­ник платил ему проигрыш в размере одного боба; боб просто шел за единицу в счете игры. При следующем встряхивании, право на ко­торое сохранял за собой выигравший игрок, если выпадало наверх меньше чем пять одного цвета, это не считалось ни за выигрыш, ни за проигрыш, и он передавал чашу своему противнику. Тот встряхи­вал чашу, и если все косточки выходили одного цвета, белого или чер­ного, то это засчитывалось за пять очков. Для уплаты этого проигры­ша требовался весь запас бобов первого игрока, после чего, не имея чем платить, он оставлял свое место, которое занимал другой из его партии; он получал из банка то же число бобов, которое имел и пер­вый. Этот игрок продолжал бросать до тех пор, пока выигрывал, после чего передавал чашу своему противнику. Если игроку удава­лось выиграть пять бобов, а у его противника оставался всего один,— это было все, что он мог выиграть. Таким образом, игра продолжа­лась с переменным счастьем, пока бобы не распределялись между обеими сторонами соразмерно их удаче. После этого игра продолжа­лась так же, как и прежде, причем запас каждому новому игроку ссужался руководителями его собственной партии; но так как бобы или фишки были теперь вне поля зрения, никто, кроме руководите­лей, не знал точно состояния игры. В этой игре было лишь два ко­зырных броска, один из которых шел за один, а другой — за пять. Когда одна из партий лишалась всех своих бобов, игра кончалась.

В этой игре были и некоторые другие особенности и отступления, которые были бы необходимы для полного ее понимания, но для объяснения общего ее характера сказано уже достаточно. Если они начинали играть в эту игру около полудня, то часто случалось, что заканчивалась она только на другой день. Она превратилась в про­должительную игру, так как ее заботливо охраняли от крайней пе­ременчивости, присущей большинству азартных игр. Обычно интерес к играм этого рода не зависит от удивительных комбинаций, заклю­ченных в их построении. В огромной степени он зависит от обычаев, привычек и ассоциаций. Нередко наиболее простая по своему пла­ну игра является наиболее привлекательной и захватывает опытного игрока. Такая игра, несмотря на кажущуюся простоту, вызывала большое возбуждение, и, когда определялся ее исход, торжество победителей прорывалось в неистовой радости. Часами напряженно следили они за переменчивым счастьем игры, и, как только прекра­щалось длительное состояние ожидания и кончалось напряжение ума, разрядка в порыве победы проявлялась в бурных восклицаниях.

Краткое описание схемы всех этих игр не в состоянии выявить скрытые источники развлечений, так же как пространные описания шахматной игры — раскрыть очарование самой игры. Интерес ко всем этим играм зависит от обстоятельств. Олимпийские, пифийские и другие игры греков, аполлинарии, цирцензии и другие игры рим-

лян состояли главным образом, как хорошо известно, из бегов, вер­ховой езды и состязания на колесницах. За исключением последнего, эти игры не были, по существу, намного совершеннее игр ирокезов. Но они стали самым выдающимся развлечением античного мира, особенно у греков. У ирокезов при проведении их национальных игр царили энтузиазм и дух соревнования, подобные тем, которые харак­теризовали спортивные праздники античности. Хотя национальные игры, так же как и народные песни одного народа, не могут вызы­вать энтузиазм или пробуждать патриотический дух другого, это все же не лишает их интереса. Если спросят, какой интерес для нас могут представлять игры ирокезов, по крайней мере один ответ мо­жет быть дан: они показывают, что в отдаленнейших уголках аме­риканских дебрей, которые нас учили считать дикой пустыней — до тех пор, пока белый человек не вступил в их пределы,— на самом деле давно уже звучали радостные голоса счастливых людей.

ГЛАВА VI

Индейское общество. — Укрепление селений в старину ча­стоколом.— Дом из коры. — Брак. — Любовная страсть индейцам неизвестна. — Развод. — Права собственности.— Гостеприимство. — Уголовный кодекс. —Верность догово­рам. — Употребление вампума. — Обычаи войны. — Отсут­ствие обмена пленными. — Усыновление. — Охота. — Ин­дейская жизнь

Несмотря на простоту жизни индейца и отсутствие в ней более высоких общественных развлечений и удовольствий, присущих утон­ченным обществам, индейское общество было сплочено постоянными институтами, оно управлялось точно определенными законами, им руководили и двигали его вперед прочно установившиеся привычки и обычаи. Разнообразные побуждения и ограничения, содержавшие­ся в этих законах и обычаях, оказывали значительное влияние на общественную жизнь индейцев, и поэтому они представляют собой плодотворные и интересные темы для исследования. Чтобы составить суждение о характере индейца, основанное на знании побуждений и правил поведения, нужно видеть его в свете общественных отно­шений. Но рассматривать эти темы подробно нецелесообразно.

Ирокезы жили в постоянных селениях. Не умея пользоваться колодцами, они основывали поселения на берегах рек и озер или вблизи обильных источников. Ко времени образования Лиги, когда ирокезы стали подвергаться вторжениям враждебных наций и набе­гам кочующих групп ^а, их деревни были расположены компактно и укреплены частоколом. Вырыв ров глубиной в несколько футов вокруг 5—10 акров земли и набросав вынутый грунт на внутреннюю

^а В тексте: т1дга1огу Ьап<1з (Прим ред.) 166

сторону площадки, они вбивали в получившийся земляной вал сплошной ряд столбов или кольев под таким углом, чтобы они на­клонялись над рвом. Иногда деревня окружалась двойным или даже тройным частоколом. Внутри этой ограды индейцы строили дома из коры и хранили свои запасы. Вокруг было расположено деревен­ское поле, нередко достигавшее нескольких сотен акров земли, раз­деленной на посевные участки; те из них, которые принадлежали различным семьям, разграничивались необработанными межами. Древнейшая деревня.сенека Нундэйвао (Мип-йа-\?а'-о), расположен­ная в верховьях оз. Канандейгуа, была окружена частоколом. Де­ревня Скахзйсегао (81ш-па8е'-§а-о), находившаяся на месте Лимы, и два-три других древнейших поселения также были укреплены.

Но в начале XVII столетия, которое может быть названо средним периодом истории ирокезов, когда их силы были консолидированы и большинство соседних племен подпало под их господство, необхо­димость укрепления селений частоколом почти отпала, а с ней исчез сам обычай. Около 1640 г.⁶, в период открытия внутренней части страны ирокезов, очень немногие из деревень сенека, кайюга и онон-дага были окружены частоколом; но онейда и могауки вследствие вторжений французов продолжали, укреплять свои деревни еще мно­го лет спустя. В это время их селения также строились компактно.

Современная деревня представляет группу домов, разбросанных, подобно деревьям, в лесу, с неправильными промежутками и на об­ширном пространстве. Не делалось никаких попыток проложить улицу или расположить дома в ряд; редко два дома находились на одной линии напротив друг друга. Они группировались на расстоя­нии, достаточно близком для соседства.

Так как в ранние времена размер деревень ирокезов определял­ся количеством домов, то для выяснения числа жителей важно от­метить разницу между ганосоте (§а-по'-5о4е), или домом из коры, среднего и нового периодов. Когда селение было раскидано на об­ширном пространстве, то дома были обособлены друг от друга и обыч­но предназначались для одной семьи; если же оно было компактным, как в древние времена, то дома строились очень длинными и дели­лись на секции, чтобы дать пристанище нескольким семьям. Длин­ный дом имел обычно от 50 до 130 футов в длину и около 16 в шири­ну, перегородки были расположены с интервалом в 10—12 футов или равны длине двух тел. Каждая комната являлась, в сущности, от­дельным домом, в центре которого находился очаг и где размещались две семьи, по одной с каждой стороны очага. Таким образом, дом длиной 120 футов мог вмещать 10 очагов и 20 семей.

Некий м-р Гринхалшв 1677г. посетил деревню сенека Дайодехок-то (Ва-уо-<3е-по1с'-1;о), что означает «извилистая речка», расположен­ную на излучине протоки Хонеойе, к западу от Мендоны, в граф­стве Монро. Называя деревню Тиотохэйттон, он так говорит о ней: «Тиотохэйттон лежит на краю или над обрывом холма; имеет немного

⁶ Францисканец Ле Карон в 1616 г. пересек страну ирокезов (ВапсгоЛ'в V. З.'Ш, 120). Тем не менее до 1640 г. о них было известно очень мало.

расчищенной земли; находится близ реки Тиотохэйттон, что значит излучина". Она расположена в 30 милях западнее Канагораха, ве­роятно Нундэйвао, и имеет около 120 домов, которые являются самыми большими из всех виденных нами (обычные дома имеют от 50 до 60 футов в длину), с 12—13 очагами в каждом. У них хороший запас кукурузы, растущей в миле к северу от поселения» ^в. В 1687 г. эту деревню вместе с тремя другими деревнями сенека захватил мар­киз де Нонвиль во время нашествия на их земли. В указе (Ас1ё), изданном от имени Франции в этом селении, по которому французы вступали в формальное владение территориями сенека-ирокезов, оно обозначено как «Тотиактон» и названо «крупнейшей из деревень сенека» ^г. Нет ничего невероятного в том, что в крупнейших селе­ниях ирокезов проживало до 3 тыс. жителей.

Ганосоте, или дом из коры (см. рис. 1), являлся несложной по­стройкой. В основании он обычно имел около 20 футов длины и 15 ширины, а высота его равнялась 15—20 футам. Остов состоял из вертикальных столбов, крепко вбитых в землю, обычно по пяти с каждой стороны и по четыре на концах, включая угловые столбы. На развилинах этих столбов на высоте около 10 футов от земли го­ризонтально укреплялись поперечные балки, в которые вделаны бы­ли стропила, представлявшие собой жерди, более тонкие, чем балки. Стропила, в свою очередь, крепились жердями, и все обычно рас­полагалось так, что образовывалась изогнутая крыша. После того как остов был закончен, возводились стены и крылись корой крас­ного вяза или ясеня, шершавой стороной наружу. Кору выпрямляли и высушивали, а затем нарезали в виде пластин. Чтобы пластины из коры прочно удерживались на месте, снаружи забивался второй ряд столбов, соответствующий столбам остова, и между ними с помощью креплений из луба и лубяных веревок укреплялись горизонталь­но пластины. На покрытие одной стороны шли четыре пластины по длине в четыре ряда от основания до стропил, так как они внахлест­ку перекрывали друг друга по краям и закреплялись по ним; в той же пропорции они использовались на концах. Подобным же способом пластинами из коры, но меньшей величины и обращенными шерша­вой стороной кверху, с волокнами, направленными по скату, по­крывалась и крыша; пластины прошивались насквозь креплениями и таким образом держались между рамами из жердей, как и на стенах. Посередине крыши оставлялось отверстие для дыма, огонь расклады­вался на земле в центре дома, и дым поднимался кверху без трубы.

^в Бос. Шз*. N. У., 1, с. 13. Далее он указывает, что в Канагорахе имелось 150 домов, в Онондога — 140, в деревне онейда — 100 (там же, с. 12—1^).

^г Вое. ШзЪ. N. У., 1, с. 242. Три других селения, захваченных де Нонви-лем, были: Ганнагаро, как оно именуется в Ас1ё, или Гаосэйгао (Оа-о'-за-§а'-о), что означает «в стране американской липы», расположенное на небольшом рас­стоянии к юго-востоку от Виктора в округе Онтарио; Ганнондата и Ганнонгарэ, одно из которых, несомненно, было Ганундагвэй (Са-1шп-с1а-§\уа), означающее «место, выбранное для поселения», расположенное на территории современной деревни Канандейгуа. Де Нонвиль определил население четырех селений в 15 тыс., а количество кукурузы, уничтоженной его войсками, в 400 тыс. тшо(з (Вое. Шз1., 1, 239). Несомненно, обе эти оценки преувеличены¹⁰.

На обоих концах дома были двери, сделанные или из коры и под­вешенные на деревянных петлях, или из оленьей или медвежьей шкуры, свисающей над входом. Независимо от длины дома и числа очагов в нем имелось только два входа. Над одним из этих входов вырезалась родовая эмблема главы семьи. Внутри по обеим стенам на высоте устраивались широкие нары, также сделанные из пластин коры, в двух футах от земли, прочно подпертые снизу и тянувшиеся по всей длине дома. На них ирокезы расстилали свои подстилки жз шкур, а также одеяла, используя нары днем для сидения, а ночью для спанья. У каждой стены были устроены одинаковые койки, ко­торые возвышались над нарами на пять футов и закреплялись в осто­ве дома, отгораживая таким образом каждую семью. На балках под крышей висели связки кукурузы, скрепленные листами початков,— запасы на зиму. Обжаренная и высушенная кукуруза и бобы хра­нились обычно в сосудах из коры, которыми заставляли углы. Ору­дия охоты, домашняя утварь, оружие, одежда и различные вещиД складывались и развешивались там, где только имелось свободное место. Строение такого типа годилось для семьи из восьми человек с ограниченными потребностями, служило местом хранения необ­ходимых запасов и было довольно удобным. Познакомившись с упо­треблением топора, ирокезы начали вместо прежних делать дома из бревен, но строили их по старому типу. В современных деревнях ирокезов долины Дженеси многие дома — этого типа.

Иногда возводились дома и другого вида — для временного ис­пользования или для нужд небольшой семьи. В основании его лежал треугольник, а остов состоял из расположенных на каждой стороне трех жердей, сходившихся у верхушки, но оставлявших достаточное пространство для дымового отверстия. Покрывались они тем же спо­собом, что и прямоугольный ганосоте. Жилища из коры этого ти­па нередко строились в качестве убежища во время охоты.

У ирокезов был обычай зарывать излишек своей кукурузы, а также всю обжаренную зеленую кукурузу в тайные хранилища, где первая сохранялась без порчи в течение года, а вторая значитель­но дольше. Они вырывали яму, выкладывая ее дно и стены корой, и, положив внутрь ямы кукурузу, воздвигали над ней крышу из коры, непроницаемую для воды, а затем все покрывали землей. Ямы с об­жаренной кукурузой до сих пор еще попадаются близ древних посе­лений ирокезов. Заготовленную впрок оленину и другое мясо зары­вали в землю тем же способом, если не считать того, что хранилище из коры выстилали оленьими шкурами.

В этой связи естественно приходят на ум брачные обычаи ироке- \ зов. Они обнаруживают новые, хотя и не очень заметные черты. Брак не был основан на любви, составляющей единственное законное ос­нование этих отношений в цивилизованном обществе, но рассматри­вался исключительно с точки зрения физической необходимости. ': Это было соглашение не между вступающими в брак сторонами, а,

^д Описание их изделий, орудий и утвари ем. в кн. III, гл. I.

по существу, между их матерями, действовавшими нередко под вну­шением пожилых женщин и мудрых людей тех племен, к которым принадлежали обе стороны. Поэтому вопросы бракосочетания на­ходились под наблюдением старших членов каждого племени, а фак­тически под материнским контролем. С прогрессом и подъемом расы постепенно были введены изменения, касающиеся брачного возраста и разницы в возрасте вступающих в брак. В прежние времена моло­дого воина всегда женили на женщине несколькими годами старше его, полагая, что он нуждается в спутнице, опытной в житейских делах. Время женитьбы откладывалось до тех пор, пока юноша не достигал 25 лет, чтобы он мог привыкнуть к трудностям военной тро­пы и охоты, до того как будет ограничена его свобода и возрастет ответственность из-за необходимости заботиться о семье, какими бы легкими ни казались эти заботы при их общественной системе. Та­ким образом, часто молодой воин 25 лет был женат на 40-летней жен­щине, нередко вдове, тогда как вдовец 60 лет соединялся с 20-лет­ней девушкой. Но таковы были их первоначальные обычаи; впослед­ствии возраст вступающих в брак приблизился к равенству и со вре­менем сократился до 20 лет и даже менее.

Когда мать считала, что ее сын достиг подходящего для брака воз­раста, она присматривала девушку и, основываясь на отзывах о ней или на личном знакомстве, решала, подходит ли эта девушка сыну по нраву и характеру. Затем следовали переговоры между матерями, и стороны быстро приходили к соглашению. Иногда советовались с ближайшими родственниками и старейшими членами племен, к ко­торым принадлежали обе стороны, но само по себе их мнение, неза­висимо от желания матерей, не имело значения. Немаловажной чер­той сговора являлось полное неведение, в котором пребывали сто­роны предполагаемого соглашения; первое, что они узнавали, было объявление об их браке, причем возможно, что они никогда не знали и не видели друг друга. С их стороны никогда не было попыток про­тестовать или возражать, они принимали друг друга как дар своих родителей. Так как повиновение всем требованиям родителей при­вивалось как первостепенный долг, а непослушание приводило к ост­ракизму, то действенная сила обычая в дополнение к этим мотивам была достаточна, чтобы гарантировать покорность. Отец у индейцев никогда не беспокоился по поводу брака своих детей. Вмешиваться означало бы посягать на женские права; а последние, какими бы они ни были, соблюдались им настолько же свято, насколько он был не­преклонен, настаивая на уважении к его собственным правам.

Как только стороны извещались о заключении брака, он завер­шался несложным обрядом. На следующий день после объявления девушку, которую провожали подруги, мать отводила в дом буду­щего мужа. Невеста несла в руках несколько пресных кукурузных лепешек, которые она, войдя в дом, подносила свекрови как знак своего умения и полезности в домашних делах. Приняв их, мать молодого воина отдаривала мать невесты олениной или другими про­дуктами охоты в качестве свидетельства его способности обеспечить свою семью. Этот обмен дарами скреплял и заключал договор,

связывавший новую пару брачными узами. Так несложно было со­здать брачный союз у наших первобытных обитателей.

Из самой сущности института брака у ирокезов следует, что лю­бовная страсть была им совершенно незнакома. После брака, есте­ственно, между мужем и женой появлялась привязанность благодаря общению, привычке и взаимной зависимости. Но той чудесной стра­сти, которая рождается при более высоком проявлении велений че­ловеческого сердца и основана на развитии любви между полами, они совершенно не знали. По своему темпераменту они были ниже даже простейших форм этого чувства. Привязанность друг к другу или развитие этого чувства до брака были им неизвестны; то же са­мое относится и к перспективам брака. Тот факт, что индивидуумы объединялись в этот союз без их ведома или согласия и, возможно, даже без предварительного знакомства, иллюстрирует и подтверждает это положение. Наше вторжение во владения писателей с их романа­ми, поэтов с их фантазией, посвященных чувствам, возникавшим в индейском обществе, может, пожалуй, лишить воображение читате­ля некоторых приятных впечатлений. Но эти впечатления совер­шенно не соответствуют брачным институтам и фактам социальной истории индейцев.

Общение между полами сдерживалось обстоятельствами и наклон­ностями. Индейские обычаи и образ жизни делили народ в общест­венном отношении на два больших класса — мужской и женский. Мужчина искал беседы и общества мужчин, они вместе развлекались и вместе выполняли более суровые обязанности жизни. Точно так же женщина искала общения с представительницами своего пола. Общение между полами было невелико — в том смысле, как это по­нимается в светском обществе. Официальные визиты были им неиз­вестны. Если неженатая молодежь обоего пола случайно сходилась вместе, то молодые люди мало или почти не разговаривали. Ими никогда не делались попытки понравиться или доставить удоволь­ствие друг другу, оказывая знаки личного внимания. Больше чем когда-либо они общались во время советов и религиозных празд­неств, но общение сводилось к пляскам и само по себе было ограни­ченным. Объяснение этому странному явлению отчасти можно найти в отсутствии равенства полов. Индеец смотрел на женщину как на существо низшее, зависимое и как на служанку мужчины, и благо­даря воспитанию и привычке она сама себя считала такой. Это не­равенство в положении в совокупности с силой обычая дает удовлет­ворительное объяснение многим характерным особенностям индей­ского общества. В появлении склонности между полами и развитии родственных чувств следует искать источник вежливости и смяг­чения грубости жизни ¹⁵.

В тесной связи с темой о браке стоит вопрос о разводе. Полига­мия была у ирокезов запрещена и никогда не практиковалась, но право избавиться от жены или расстаться с ней по обоюдному согла­сию было предоставлено каждому. Матери поженившейся пары были? ответственны за их согласие и дружбу/Если между ними возникали \ разногласия, то обязанностью матерей было добиться примирения {

и дать им совет, чтобы предостеречь от повторения разногласий. Но если за примирением снова следовали неприятности и характеры супругов исключали домашний мир, происходил разрыв или по вза­имному соглашению, или из-за решительного отказа одной из сторон признавать дальше брачные отношения. Так как подобный разрыв в прежние времена считался позорным для сторон и последние под­вергались общественному порицанию, то они случались не часто. Позднее, однако, нерушимость брачного договора соблюдалась менее свято, и самых легкомысленных причин или минутного каприза бы­ло достаточно для разрыва брачных уз.

Муж и жена никогда не принадлежали к одному и тому же пле­мени, как это было подробно объяснено выше, а дети принадлежали к племени матери. За отцами не признавалось ни право опеки над ними, ни право на их воспитание. Так как после развода он далее не беспокоился о них и не интересовался их будущим благополучием, они становились чужими для него сейчас же после расставания. Родительская любовь со стороны отца, как это обычно бывает, была намного слабее, чем со стороны матери. Отец-индеец редко ласкал своих детей или как-либо внешне проявлял хотя бы малейшую заботу об их благополучии, но, когда его сыновья вырастали, он сильнее привязывался к ним, делая их своими товарищами на охоте и на тропе войны. Забота о них в младенчестве и детстве полностью вверялась бдительной привязанности матери.

По законам ирокезов они никогда не теряли своей принадлежно­сти к нации, так же как и к племени, и не могли перейти в другую нацию или в другое племя. Если женщина кайюга выходила замуж за сенека, то_д_ети ее были кайюга и ее потомки по женской линии до самого последнего поколения продолжали быть кайюга, хотя они и проживали вместе с сенека и благодаря бракам с ними почти утра­тили частицу крови кайюга. Таким же образом в том случае, когда могаук женился на женщине из племени делаваров, то ее дети были не только делавары, но и чужаки, если только они не были усынов­лены согласно обычному праву и названы как могауки и о факте усыновления не было возвещено на открытом совете.

Собственность и по количеству ее, и по видам была чрезвычайно ограниченна, как, естественно, и следует ожидать у народа, ведущего охотничий и полуземледельческий образ жизни и считающего про­питание пределом своих потребностей и стремлений. Но как бы соб­ственность ни была незначительна в своей совокупности, она тем не менее существовала и распределялась по установленным законам. Так как ирокезы не имели ни денежного обращения, ни торговли, ни стремления к наживе, то их собственность состояла лишь из зе­мельных наделов, фруктовых садов¹⁶, домов, орудий охоты, оружия, одежды, домашней утвари, личных украшений, запасов зерна, зве­риных шкур и тех разнообразных изделий, изобретать которые за­ставляла их жизнь. Ни муж, ни жена не теряли права на свою соб­ственность. Пока существовали брачные отношения, жена, так же как и ее супруг, владела и распоряжалась своим собственным иму­ществом, забирая все с собой в случае развода. Ни один человек

не мог получить неограниченного права на владение землей, так как по законам ирокезов это право принадлежало всему народу, но каж­дый мог брать для обработки столько незанятой земли, сколько ему было угодно; и до тех пор, пока онпродолжал обрабатывать ее, ох­ранялось и обеспечивалось его право на владение землей. Он мог также продать свои улучшения⁶ или завещать их жене или детям. Если жена до замужества или после него наследовала фруктовые сады, засаженные или обработанные участки земли, она могла рас­полагать ими по своему усмотрению, и в случае ее смерти они на­следовались ее детьми вместе с остальным имуществом. Правило на­следования после смерти отца было иным. Его дети, не принадлежав­шие к отцовскому племени, были вне линии наследования, потому что по законам ирокезов собственность не могла путем передачи по на­следству уходить из племени. Если отец завещал свои обработан­ные участки или любую другую собственность своей жене или детям в присутствии свидетеля, то им разрешалось владеть ими. Но если он не распределил свое имущество, оно передавалось после его кон­чины ближайшим родственникам в его собственном роде, которые обычно отдавали семье дом и всякие предметы обихода по своему усмотрению, а остаток распределяли между собой; в память о по­койном.

Одной из наиболее привлекательных черт индейского общества был пронизывавший его дух гостеприимства. Пожалуй, никогда ни один народ не доводил этот принцип до такой степени универсаль­ности, как это сделали ирокезы. Их дома были открыты во всякое время дня и ночи не только друг для друга, но и для путника и чуже­земца. С приветливыми и добрыми словами они угощали гостя с той щедростью, которую позволяли им средства. Нередко один такой дом вмещал от 10 до 20 семей, связанных вместе узами близкого родства и составлявших в действительности одну семью. Они в полной мере осуществляли принцип обобществленной жизни ^ж. Все, что давали охота, земледелие, природа, все, что добывалось любым членом объе­диненных семей, шло на пользу всех, так как все их запасы были об­щими. В общем хозяйстве пища готовилась в определенные часы и была доступна всем. Кроме утренней еды, у индейцев не было регу­лярного питания, и свой голод они утоляли в любое время, когда представлялся случай. Так как в старину у них не было столов, то они ели отдельно и всякий раз, когда это можно было сделать без больших хлопот; при этом сначала ели мужчины, а после них — женщины. Забота о питании была целиком возложена на женщин, так как мужчина никогда не спрашивал о еде. Когда бы ни возвра­щался муж, в любое время дня обязанностью и обычаем жены было поставить перед ним пищу. Если в жилище входил соеед или чуже­земец, то перед ним немедленно ставилось блюдо кукурузной каши или что-нибудь другое, приготовленное ею, с приглашением отве­дать. Это гостеприимство 'распространялось на всех пришельцев,

^с В тексте: Ыз шргоуетепЬв (Прим, ред.) ^ж В тексте: !луш§ 1в сошшоп (Прпм. ред.

когда бы они ни приходили и сколько бы их ни было, и являлось первым знаком оказываемого внимания. Этот обычай был всеобщим и действительно являлся одним из законов их социальной системы. Пренебрежение к его соблюдению рассматривалось и как нарушение гостеприимства, и как личное оскорбление. Сосед или чужеземец,, переходя из дома в дом в индейском селении, мог получать угощение в каждом жилище, в которое он входил. Если аппетит гостя был пол­ностью удовлетворен, то оп был обязан из вежливости попробовать поднесенное блюдо и ответить обычной благодарностью: Ш-пе-а'-•меЪ, «Я благодарю вас»; не соблюсти то и другое означало нарушить обычаи жизни. Таким образом, чужеземец мог питаться бесплатно до тех пор, пока ему это нравилось; родственник же имел право поль­зоваться жилищем любого своего сородича столько времени, сколько ему требовалось. Благодаря такому простому и всеобщему закону гостеприимства им совершенно были незнакомы голод и нищета. Этот способ удовлетворения потребностей человека поражает своей новизной. Основанный на началах братства и общественных взаимо­отношений, он ненамного отличался от общего стола спартанцев. Обильные запасы кукурузы, которая взращивалась на их плодород­ных и легко обрабатываемых полях, и несложная пища индейцев делали это широко распространенное гостеприимство незначитель­ным бременем. Оно основывалось главным образом на трудолюбии, а следовательно, и на природной доброте индейской женщины, ко­торая, возделывая кукурузу и другие растения и собирая дикие пло­ды, обеспечивала основную часть их средств существования, потому что воин презирал земледельческий труд и считал всякую работу ниже своего достоинства. Но это находилось в полном соответствии с беспримерным великодушием характера индейца. Он уступал свой обед, чтобы накормить голодного, покидал свою постель, чтобы дать отдохнуть уставшему, и отдавал свою одежду, чтобы одеть нагого. Для индейского характера никакое испытание дружбы не было слиш­ком суровым, никакая жертва не была слишком велика, чтобы воз­наградить за помощь, никакая верность договору не была слишком непоколебима. С врожденным пониманием свободы и достоинства че­ловека он проявлял благороднейшие качества души и совершал вы­дающиеся поступки гуманности в этих лесных дебрях, на которые мы привыкли смотреть как на пустую и страшную глушь ⁸.