Образование государства руси 3 страница

века сообщили сведения, которые стали известны науке лишь в самом конце XIX

века.

В 875 году князь Осколд "избиша множество печенег". Печенеги в это

время уже начали движение из Приазовья на запад, вслед за ушедшими к

Карпатам мадьярами. Войны приднепровских славян с кочевниками (в данном

случае с болгарами и печенегами) были давней и важной функцией как Русского

союза племен в VI--VII веках, так и государства Руси в IX веке.

Последняя четверть IX века прибавила еще одну заботу Киевскому

государству: на крайнем севере славянского мира появились заморские

"находники" -- варяги. Никоновские записи, несмотря на их предельную

лаконичность, рисуют нам три группы интересных событий: во-первых,

новгородцы под предводительством Вадима Храброго ведут в своем городе

активную борьбу с Рюриком, не желая быть его рабами. Имя Вадима возбуждает

некоторые сомнения, но факт антиваряжских выступлений заслуживает доверия,

так как у него уже был прецедент -- изгнание варягов за море.

Вторая группа событий -- бегство новгородцев в Киев от Рюрика. Киев

дает убежище эмигрантам.

Третья группа событий наиболее интересна. Киевская Русь организует

отпор варягам на северных окраинах своих владений. Под одним годом

поставлены: посылка Рюриком своего мужа в Полоцк и ответная акция Киева --

"воеваше Асколд... Полочан и много зла сотвориша". Вероятно, с этим связана

и война Киева против кривичей, упоминаемая В. Н. Татищевым под 875 годом

("Ходи же (Осколд) и на Кривичи и тех победи").

Полочане уже входили ранее в состав Руси, и война с ними после принятия

ими Рюрикова мужа была продиктована стремлением Киева вернуть свои владения

на Западной Двине. Война с союзом кривичей была обусловлена стратегической

важностью Смоленска, стоявшего на том месте, где начинались волоки из Днепра

в Ловать. Это была война за Днепр, за то, чтобы путь "из Грек в Варяги" не

стал путем из варяг в греки.

Стратегическая задача киевских князей состояла в том, чтобы

воспрепятствовать по мере сил проникновению заморских "находников" на юг

или, по крайней мере, взять их движение под контроль Киева, давнего хозяина

Днепра. Обезопасить себя от вторжения варяжских отрядов можно было, только

поставив прочные военные заставы на важнейших путях. Первой такой заставой у

Руси был до прихода Рюрика Полоцк, перекрывавший Двину; второй мог быть

Смоленск, запиравший самое начало днепровского пути. Такой заставой было, по

всей вероятности, Гнездовское городище с огромным могильником, возникшее в

IX веке. Третьей заставой, запиравшей на севере подход к Смоленску и Днепру,

могла быть Руса (Старая Руса) на южном берегу озера Ильмень (подле устья

Ловати, вытекавшей из смоленских краев). Само название города -- Руса --

могло быть связано с исконной Русью. Связь Русы с киевским князем, его

личным доменом, хорошо прослеживается по позднейшим договорам Новгорода с

князьями. Четвертой и самой важной заставой был, несомненно, Новгород,

построенный или самими словенами во время войны с варягами, или киевским

князем как крепостица, запиравшая варягам вход в Ильмень, то есть на оба

трансъевропейских пути: волжский в "жребий Симов" (в Халифат) и днепровский

в Византию. Новгород в своей дальнейшей истории довольно долго

рассматривался Киевом как младший город, княжеский домен, удел старших

сыновей киевских князей.

По всей вероятности, дополнение к перечню славянских народов в составе

государства Руси ("се бо токмо словенеск язык в Руси..."), сделанное не в

форме имени племенного союза ("поляне", "дреговичи" и др.), а по имени

города -- новгородцы, -- появилось в первоначальном тексте после постройки

города, ставшего центром разноплеменной федерации. К этому кругу событий

следует относить и замечание, сохраненное в варианте Сильвестра: "И от тех

варяг (то есть от времени борьбы с варягами) прозвася Русская земля

Новгород", что может означать только: "Со времени тех варягов Новгород стал

называться Русской землей", то есть вошел в состав Руси, о чем и была

сделана дополнительная приписка в перечне союзов племен, входивших в Русь.

Постройка Новгорода варягами (редакция 1118 года) исключена, так как у

скандинавов было иное название для этого города, совершенно неизвестное на

Руси. Опорой норманнов была только Ладога, куда ушел после удачного похода

Олег.

Никоновские записи ценны тем, что в отличие от "Повести временных лет",

искаженной норманнистами начала XII века, они рисуют нам Русь (в согласии с

уцелевшими фрагментами текста Нестора) как большое, давно существующее

государство, ведшее активную внешнюю политику и по отношению к степи, и к

богатой Византии, и к далеким северным "находникам", которые были вынуждены

объезжать владения Руси стороной, по обходному Волжскому пути. В

промежуточных пунктах между Ладожским озером и Киевом были такие заслоны,

как Новгород, Руса и Гнездово-Смоленск; пройти через них могли только

отдельные торговые ватаги или отряды специально нанятых на киевскую службу

варягов.

В Смоленске и на Верхней Волге археологи находят варяжские погребения,

но эти варяги на проездных торговых путях не имеют никакого отношения к

строительству русского государства, уже существовавшего и уже проложившего

свои маршруты далеко в глубь Азии. Можно думать, что именно эти связи и

привлекли норманнов в просторы Восточной Европы.

Появлялись варяги и в Киеве, но почти всегда как наемная армия, буйная,

скандальная (это мы знаем по Древнейшей Русской Правде) и зверски жестокая с

побежденными. Киев был надежно защищен сухопутными волоками и своими

заставами от неожиданного вторжения больших масс варягов, подобных флотилиям

у западноевропейских берегов. Только одному конунгу Олегу удалось обмануть

бдительность горожан и, выдав свой отряд за купеческий караван, захватить

власть в Киеве, истребив династию Киевичей. Благодаря тому что он стал во

главе огромного соединенного войска почти всех славянских племен (большая

часть их давно уже входила в состав Руси), Олегу удалось совершить удачные

походы на Царьград, документированные договорами 907 и 911 годов.

Но в русской летописи Олег присутствует не столько в качестве

исторического деятеля, сколько в виде литературного героя, образ которого

искусственно слеплен из припоминаний и варяжских саг о нем. Варяжская сага

проглядывает и в рассказе об удачном обмане киевлян, и в описании редкостной

для норманнов-мореходов ситуации, когда корабли ставят на катки и тащат по

земле, а при попутном ветре даже поднимают паруса. Из саги взят и рассказ о

предреченной смерти Олега -- "но примешь ты смерть от коня своего".

Обилие эпических сказаний о предводителе удачного совместного похода

современники объясняли так: "И приде Ольг Кыеву неса злато и паволокы

[шелка] и овощи [фрукты] и вино и вьсяко узорочие. И прозъваша Ольга Вещий

-- бяху бо людие погани и невегласи". В новгородской летописи есть прямая

ссылка на эпические сказания об удачливом варяге: "Иде Олег к Новугороду и

оттуда -- в Ладогу. Друзии же сказають (поют в сказаниях), яко идущю ему за

море и уклюну змиа в ногу и с того умре. Есть могыла его в Ладозе".

Поразительна неосведомленность русских людей о судьбе Олега. Сразу

после обогатившего его похода, когда соединенное войско славянских племен и

варягов взяло контрибуцию с греков, "великий князь Русский", как было

написано в договоре 911 года, исчезает не только из столицы Руси, но и

вообще с русского горизонта. И умирает он неведомо где: то ли в Ладоге, где

указывают его могилу новгородцы, то ли в Киеве...

Эпос о Вещем Олеге тщательно собран редактором "Повести временных лет",

для того чтобы представить князя не только находником-узурпатором, но и

мудрым правителем, освобождающим славянские племена от дани Хазарскому

каганату. Летописец Ладожанин (из окружения князя Мстислава) идет даже на

подтасовку, зная версию о могиле Олега в Ладоге (находясь в Ладоге в 1114

году и беседуя на исторические темы с посадником Павлом, он не мог не знать

ее), он тем не менее умалчивает о Ладоге или о Швеции, так как это плохо

вязалось бы с задуманным им образом создателя русского государства,

строителя русских городов. Редактор вводит в летопись целое сказание,

завершающееся плачем киевлян и торжественным погребением Олега в Киеве на

Щековице. Впрочем, в Киеве знали еще одну могилу какого-то Олега в ином

месте. Кроме того, из княжеского архива он вносит в летопись подлинный текст

договора с греками (911 года).

В результате редакторско-литературных усилий Ладожанина создается

новая, особая концепция начальной истории, построенная на двух героях, двух

варягах -- Рюрике и Олеге. Первый возглавил целый ряд северных

славяно-финских племен (по их просьбе) и установил для них порядок, а второй

овладел Южной Русью, отменил дань хазарам и возглавил удачный поход 907 или

911 года на греков, обогативший всех его участников.

Вот эта простенькая и по-средневековому наивно персонифицирующая

историю концепция и должна была заменить широко написанное полотно

добросовестного Нестора.

Однако, хотя Ладожанин и был образованным и начитанным книжником,

сочиненная им по образцу североевропейских династических легенд история

ранней Руси оказалась крайне искусственной и резко противоречившей тем

фрагментам описания русской действительности Нестором, которые уцелели в

летописи после редактирования. Ладожанин пишет о строительстве городов

варягами, а все упомянутые им города (Киев, Чернигов, Переяславль, Любеч,

Смоленск, Полоцк, Изборск, Псков, Новгород, Ростов, Белоозеро, Суздаль) уже

существовали ранее и носят не варяжские, а славянские или в редких случаях

финские (Суздаль) названия.

Тысячелетний ход истории на юге, где жили некогда памятные летописцам

скифы ("Великая Скифь"), подменен приездом заморского конунга с его

фантастическими братьями в пустынные болотистые места Севера, выглядевшие в

глазах восточных современников "безлюдными пустынями". Отсюда с севера на юг

из только что построенного Новгорода и далекой Ладоги в древний Киев и

распространялись будто бы импульсы первичной государственности.

Создателю этой противоестественной концепции не были нужны ни

генеалогия, ни хронология. Они могли только помешать его идее мгновенного

рождения государства после прибытия варяжских кораблей. Генеалогия

оказалась, как это давно доказано, примитивно искусственной: Рюрик --

родоначальник династии, Игорь -- сын его, а Олег -- родич, хотя писатель,

ближе всех стоявший по времени к этим деятелям (Иаков Мних, прославлявший

Ярослава Мудрого), начинал новую династию киевских князей (после Киевичей) с

Игоря Старого (умер в 945 году), пренебрегая кратковременным узурпатором

Олегом и не считая нужным упоминать "находника" Рюрика, не добравшегося до

Киева.

Под пером же редактора 1118 года Игорь стал сыном Рюрика. Крайне

неточна и противоречива хронология событий и времени княжения князей IX --

начала X века. К счастью для науки, редактирование летописи велось хотя и

бесцеремонно, но недостаточно последовательно: от подробного и интересного

текста Нестора уцелело больше, чем нужно было для того, чтобы читатель мог

воспринять концепцию Ладожанина как единственную версию.

Присматриваясь с этой точки зрения к отрывочным записям Никоновской

летописи, мы видим в них антитезу проваряжской концепции. Автор первичных

записей, несомненно, киевлянин, как и Нестор. Он знает южные события (борьбу

с печенегами и тюрко-болгарами), знает все, что происходит в Киеве, и, самое

главное, на появление "находников" на Западной Двине и у Ильменя он смотрит

глазами киевлянина: киевский князь посылает войска на полочан и на кривичей,

в землях которых появились варяги, киевский князь принимает в столице

новгородских беглецов, бежавших от насилия, творимого в Новгороде Рюриком.

Это уже совершенно иной взгляд на первые годы соприкосновения государства

Руси с варягами!

Невольно возникает вопрос: а не являются ли эти никоновские записи

вторичным пересказом уцелевших где-то фрагментов текста Нестора, изъятых в

свое время одним из редакторов 1116--1118 годов? Форма "дунайчи" (вместо

"дунайцы") с явно новгородско-псковским чоканьем прямо указывает на

причастность северного переписчика к этому тексту, интересовавшему

новгородцев и по содержанию.

На эту мысль наводит не столько киевская точка зрения автора фрагментов

(не каждый киевлянин -- Нестор), сколько наличие и там и здесь, и во

фрагментах и в несомненно Несторовом тексте, такого редкого географического

определения, как "дунайцы" применительно к населению самых низовий Дуная. У

Нестора дунайцы "доныне" указывают городище Киевец как местопребывание Кия.

В никоновских документах это слово всплывает при обсуждении вопроса о том,

где искать себе князя -- у хазар, у полян или у дунайцев. В таком контексте

дунайцы выглядят каким-то государственным объединением, равным по значению

Руси (еще не включившей в себя словен) или Хазарскому каганату, но,

несомненно, отличным от Болгарии и болгар, о которых Нестор писал много и

подробно под их собственным именем. Разгадка "дунайцев" выяснится позже,

когда мы познакомимся с путями русов в Византию и с перепутьем близ устий

Дуная.

Признав концепцию редакторов "Повести временных лет" искусственной и

легковесной, мы должны ответить на вопрос: какова же действительная роль

варягов в ранней истории Руси?

1. Варяжские отряды были привлечены в труднопроходимые русские земли

сведениями об оживленной торговле Руси со странами Востока, что доказывается

нумизматическими данными. Варяги во второй половине IX века начали совершать

набеги и брать дань с северных славянских и финских племен.

2. Киевские князья в 870-е годы предприняли ряд серьезных мер (походы

на кривичей и полочан) для противодействия варягам. Вероятно, в это же время

строятся на севере такие опорные пункты, как Руса и Новгород.

3. Олег (швед? норвежец?) базировался в Ладоге, но на короткий срок

овладел киевским столом. Его победоносный поход на Византию был совершен как

поход многих племен; после похода (удостоверенного текстом договора 911

года) Олег исчез с горизонта русских людей и умер неизвестно где. Легенды

указывали его могилы в самых разных местах. К строительству русских городов

варяги никакого отношения не имели.

4. Новгород долгое время уплачивал варягам дань -- откуп, чтобы

избежать новых набегов. Такую же дань Византия платила русским "мира деля".

5. Наличие сухопутных преград -- волоков на речных путях Восточной

Европы -- не позволяло варягам использовать свое преимущество мореходов (как

это было в Западной Европе). Контрмеры киевских князей содействовали

повороту основных варяжских путей в сторону Волги, а не на Днепр. Путь из

"Варяг в Греки" -- это путь вокруг Европейского континента. Путь же из Киева

к Новгороду и в Балтику назывался путем "из Грек в Варяги".

6. Киевские князья (как и византийские императоры) широко использовали

варяжские наемные отряды, специально посылая за ними в Северную Прибалтику

-- "за море". Уже Осколд собирал варягов (если верить тексту "Повести

временных лет"). Игорь, задумав повторный поход на Византию в 941 году,

"посъла по варяги за море, вабя я на Грькы". Одновременно с варягами

нанимали и печенегов. Варяжские дружинники выполняли дипломатические

поручения киевских князей и участвовали в заключении договоров. Варягов

нанимали и для войны, и для политических убийств: наемные варяги закололи

князя Ярополка в 980 году, варяги убили князя Глеба в 1015 году.

7. Часть варяжской знати влилась в состав русского боярства. Некоторые

варяги, вроде Свенельда, добивались высокого положения, но крайне жестоко

относились к славянскому населению (Свенельд и "умучивание" уличей).

Жестокость, нередко бессмысленная, часто проявлялась и у варяжских отрядов,

воевавших под русским флагом, и в силу этого отождествляемая с русами, с

населением того государства (Руси), которому они служили.

Так, торговля русов со странами Каспийского побережья долгое время была

мирной, и местные писатели говорили о том, что русы выходят на любое

побережье и торгуют там или на верблюдах едут в Багдад. Но в самом начале X

века (время Олега), когда можно предполагать бесконтрольное увеличение числа

варягов в киевском войске, источники сообщают о чудовищных зверствах "русов"

на том же самом побережье Каспия. Настоящие русы-славяне в походах этого

десятилетия (903--913 годы) оказались, очевидно, сильно разбавленными

неуправляемыми отрядами варягов, принимаемых местным населением за русов.

О жестокости норманнов рассказывает французский хронист из Нормандии

Дудон Квинтинианский:

"Выполняя свои изгнания и выселения, они [норманны] сначала совершали

жертвоприношения в честь своего бога Тора. Ему жертвуют не скот или

какое-нибудь животное, не дары отца Вакха или Цереры, но человеческую

кровь... Поэтому жрец по жребию назначает людей для жертвы.

Они [приносимые в жертву люди] оглушаются одним ударом бычьего ярма по

голове. Особым приемом у каждого, на которого пал жребий, выбивают мозг,

сваливают на землю и, перевернув его, отыскивают сердечную железу, то есть

вену. Извлекши из него всю кровь, они, согласно своему обычаю, смазывают ею

свои головы и быстро развертывают паруса своих судов..."

Воины Вещего Олега проявляли такую же жестокость в походе против

греков:

"Много убийств сътвори грьком... а их же имаху пленники -- овы посекаху

другыя же мучаху... и ина многа зла творяху".

8. К концу X -- началу XI века одной из важных задач русского

государства стало противодействие буйным ватагам наемников. Их селили не в

городах, а за пределами городских стен (например, Шестовицы под Черниговом).

В 980 году, когда князь Владимир ездил за море для найма варягов и с их

помощью отбил Киев у своего брата, варяги потребовали очень высокую оплату

своих услуг. Владимир выслал варягов в Византию, попросив императора не

возвращать их: "а семо не пущай ни единого".

Острые конфликты возникли в Новгороде в 1015 году, когда Ярослав нанял

много варягов, предполагая начать войну против своего отца. Новгородцы с

оружием в руках отстаивали честь своих жен и дочерей.

9. Второй этап развития Киевской Руси, обозначенный появлением варягов,

не внес никаких существенных изменений в ход русского исторического

процесса. Расширение территории Руси за счет северных племен было

результатом консолидации этих племен в ходе борьбы с "находниками" и

включения Киева в эту борьбу.

Два начальных этапа развития Киевской Руси, из которых первый освещен

летописью лишь фрагментарно, а второй -- искаженно, не следует резко

отделять один от другого. На протяжении всего IX и первой половины X века

шел один и тот же процесс формирования и укрепления государственного начала

Руси. Ни набеги мадьяр или внутренних болгар, ни наезды варягов или удары

печенегов не могли ни остановить, ни существенным образом видоизменить ход

этого процесса. Нам необходимо лишь приглядеться к тому, что происходило в

славянских землях вообще и в суперсоюзе Русь в частности.

РУСЬ ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ (IX -- СЕРЕДИНА X ВЕКА)

Полюдье

Ключом к пониманию ранней русской государственности является полюдье.

Для нас чрезвычайно важно установление существования полюдья на уровне

одного союза племен, то есть на более низкой ступени развития, чем "союз

союзов" -- Русь. Для племенного союза вятичей мы имеем сведения о полном

круговороте полюдья -- ежегодный объезд "светлым князем" всей подвластной

территории, сбор "одежд" (очевидно, пушнины) и сбыт собранных ценностей вниз

по Дону в Итиль, взамен чего вятическая знать получала в IX веке и большое

количество восточного серебра в монетах, и восточные украшения, повлиявшие

на местное племенное ремесло.

Рядом с племенным союзом вятичей ("славян") существовал одновременно с

ним суперсоюз Русь, объединивший пять-шесть отдельных племенных союзов,

аналогичных вятическому. Здесь тоже бытовало полюдье (русы везли свои меха

"из отдаленнейших концов славянства"), но оно существенно отличалось от

вятического прежде всего размерами подвластной территории, а следовательно,

должно было отличаться и иной, более высокой организацией сбора дани.

У Руси, как и у вятичей, второй задачей был сбыт результатов полюдья.

Восточный автор IX века описывает грандиозный размах торговых экспедиций

русов, значительно превышающих то, что мы можем предполагать для вятичей.

Русы сбывали свои товары и в Византию, и в земли Халифата, доходя до Рея,

Багдада и Балха (!).

Одни и те же явления, происходившие в каждом из самостоятельных

племенных союзов и в синхронном им суперсоюзе Руси, при всем их сходстве

отличаются тем, что происходившее в "союзе союзов" было на порядок выше

того, что делалось внутри отдельных союзов, еще не достигших высшей степени

интеграции.

Пожалуй, именно здесь и лежит точка отсчета новых

социально-экономических отношений, новой формации. Союз племен был высшей

ступенью развития первобытно-общинного строя, подготовившей отдельные

племена к предстоящей исторической жизни в больших объединениях, в которых

неизбежно и быстро исчезали древние патриархальные формы связи, заменяясь

новыми, более широкими. Создание союза племен было уже подготовкой к

переходу к государственности. "Глава глав", возглавлявший десяток племен и

называвшийся "светлым государем" или, в передаче иноземцев, "царем", был уже

не столько повелителем первобытных племен, сколько главой рождающегося

государства. Когда же общество поднимается на порядок выше и создает из

союзов племен новое (и количественно, и качественно) объединение, "союз

союзов" племен, то вопрос о государственности может решаться только

однозначно: там, где интеграция племен достигла такого высочайшего уровня,

государство уже сложилось.

Когда летописец детально перечислял, какие из восточнославянских

племенных союзов вошли в состав Руси, то он описывал своим читателям

государство Русь на одном из этапов развития (в первой половине IX века),

когда Русь охватила еще только половину племенных союзов. Полюдье -- первая,

наиболее обнаженная форма господства и подчинения, осуществления права на

землю, установления понятия подданства. Если в союзе племен полюдье еще в

какой-то мере может основываться на старых племенных связях, то в суперсоюзе

оно уже полностью абстрагировано и отделено от всяких патриархальных

воспоминаний.

В связи с теми фальсификациями, которые допускают в отношении русской

истории норманнисты, необходимо отметить, что в источниках полюдье предстает

перед нами как чисто славянский институт со славянской терминологией.

Полюдье известно, например, в Польше, где оно называлось "стан", а взимаемые

поборы -- "гощенье".

Русское слово "полюдье" мы встречаем и в летописях, и в грамотах.

Никакого отношения к варягам полюдье не имеет; напротив, в скандинавских

землях для обозначения этого явления употреблялось русское, славянское

слово. В скандинавской саге о Гаральде при упоминании подобных объездов

используется заимствованное славянское слово "poluta" ("polutasvarf"). Тем

же славянским словом обозначает круговой княжеский объезд и император

Константин Багрянородный.

Полюдье как объезд отдаленнейших славянских земель было известно

восточным авторам задолго до появления норманнов на Руси. Его можно считать

характерным для всего IX века (может быть, и для конца VIII века?) и для

первой половины X века, хотя как локальное пережиточное явление оно известно

и в XII веке. Подробное описание полюдья для середины X века оставил нам

император Константин, а один из трагических эпизодов -- убийство князя во

время сбора полюдья -- подробно описывает летопись под 945 годом.

Анализируя полюдье 940-х годов, мы должны распространять представление

о нем и на более раннее время (вплоть до рубежа VIII--IX веков; разница в

объеме земель, подвластных Руси, была, но она уже не создавала качественного

отличия. Суперсоюз начала IX века из пяти-шести племенных союзов и суперсоюз

середины X века из восьми -- десяти союзов принципиально не отличались один

от другого.

Начнем рассмотрение русского полюдья с описания императора Константина

(около 948 года), переставив некоторые разделы по тематическому принципу.

Константин Багрянородный.

"О русах, приезжающих из России на моноксилах в Константинополь".

"Зимний и суровый образ жизни этих самых Русов таков. Когда наступает

ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всеми Русами из Киева и

отправляются в полюдье, то есть круговой объезд и именно в славянские земли

Вервианов [Древлян] Другувитов [Дреговичей] Кривитеинов [Кривичей] Севернее

[Север]

и остальных славян, платящих дань Русам. Прокармливаясь там в течение

целой зимы, они в апреле месяце, когда растает лед на реке Днепре, снова

возвращаются в Киев. Затем забирают свои однодревки, снаряжаются и

отправляются в Византию..."

"Однодревки, приходящие в Константинополь из Внешней Руси, идут из

Невогарды [Новгорода], в которой сидел Святослав, сын русского князя

Игоря, а также из крепости Милиниски [Смоленска] из Телюцы [Любеча] Чернигож

[Чернигова] и из Вышеграда [Вышгород близ Киева]. Все они спускаются по реке

Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой "Самватас" (?). Данники

их, славяне, называемые Кривитеинами [Кривичами] и Ленсанинами [Полочанами],

и прочие славяне рубят однодревки в своих горах в зимнюю пору и, обделав их,

с открытием времени (плавания), когда лед растает, вводят в ближние озера.

Затем, так как они ("озера") впадают в реку Днепр, то оттуда они и сами

входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для

оснастки и продают русам. Русы, покупая лишь самые колоды, расснащивают

старые однодревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают

новые..."

Интереснейший рассказ о полюдье императора Константина, ежегодно

видевшего своими глазами русские "однодревки" -- моноксилы, давно известен

историкам, но ни разу не было сделано попытки воссоздать полюдье середины X

века во всем его реальном размахе как общерусское ежегодное явление. А без

этого мы не сможем понять и сущности государства Руси в VIII--X веках.

Начнем с "однодревок", в которых нередко видели маленькие утлые челноки

славян, выдолбленные из одного дерева, чем объяснялось их греческое

наименование -- "моноксилы". Маленькие челноки, вмещавшие всего лишь по три

человека, в то время действительно бытовали, как мы знаем по "Записке

греческого топарха", младшего современника Константина. Но здесь речь идет о

совершенно другом: уже из приведенного текста видно, что суда оснащались