Глава 1 Возвышение Ибрагима 2 страница
Умеренность и даже благотворность восточного рабства подтверждают многие авторы. Бусбек, писавший из Константинополя в царствование Сулеймана, хвалит турецкое рабство из экономических соображений, а потом, тронутый созерцанием этой отеческой системы, бросается на защиту рабства вообще[4].
Роберт Робертс в своей монографии говорит, что условия жизни рабов в современных исламских странах «не так плохи» и что рабство, которое он сам видел в Марокко, «всего лишь формально отличается от услужения у христиан». Барон де Тотт говорит, что видел мусульманских рабов в 1785 году, «хорошо накормленных и одетых, с которыми прилично обращались», и добавляет: «Я склонен сомневаться, что даже у тех, кто тоскует по дому, в целом есть много причин быть довольными, когда их выкупают. Безусловно, возможно, что рабы, проданные во внутренние части страны или отдельным покупателям на рынке, не так счастливы, как те, кому выпал жребий служить правителю или сановнику. Однако можно предположить, что даже жадность хозяина идет рабам на пользу, так как нужно признать, что европейцы – единственный народ, который плохо относится к своим рабам, что бесспорно демонстрирует одну идею: на Востоке рабы составляют богатство человека, а у нас они являются средством накопления богатства. На Востоке рабы – радость скупца; у нас они – лишь инструмент алчности». Что интересно, в пользу мысли де Тотта, восточные рабы порой не хотят быть выкупленными на свободу, выступает тот факт, что после Карловицкого мира, когда Порта заключила договор об освобождении пленных европейцев за выкуп и действительно попыталась это сделать, многие пленные отказались от свободы и от родины.
Возможно, главная причина отсутствия различий между свободным человеком и рабом лежит в том, что турки очень мало задумывались о свободе, и человек юридически свободный практически находился в таком же подчинении, что и раб. Как говорилось во вступлении, верность и подчинение были двумя главнейшими добродетелями в глазах турок, поэтому в идее служения они не видели ничего унизительного. Все, кто служил короне, назывались «куль», то есть рабами султана, и даже великий визирь носил такое звание, которое было гораздо почетнее, чем звание подданного, так как раб султана имел возможность безнаказанно оскорбить подданного, а подданный за малейшую провинность против раба султана подвергался наказанию. Турция была страной рабов с единственным хозяином – султаном, даже братья и сыновья деспота большую часть жизни проводили в заточении. Что касается женщин, то между рабынями и свободными не было никаких достойных упоминания отличий. Мать султана была всегда рабыней; одним из титулов султана было «сын рабыни». Большинство пашей родились от матерей-рабынь, так как у турок рождалось больше детей от наложниц, чем от жен. Из-за всех этих обстоятельств в Турции невозможно было то резкое различие между свободным человеком и презренным рабом, которое существовало на Западе, и раб потенциально стоял наравне с главнейшими людьми страны. Греку Ибрагиму рабство определенно предоставило шансы. Рабство привело его ко двору, познакомило с султаном, дало ему образование, честолюбивые стремления и в конце концов вознаградило их. Никто даже не считает нужным упомянуть, когда именно Ибрагима отпустили на волю; точно до его женитьбы, а возможно, и задолго до нее. Но совершенно очевидно, что тот момент, когда Сулейман сказал Ибрагиму: «Ты свободен, ты больше не раб», не считался чем-то примечательным, достойным запоминания – настолько естественным и неизбежным было его освобождение, когда положение раба перестало помогать его восхождению к вершинам власти.
Поэтому ясно, что низкое рождение Ибрагима, его христианское происхождение, рабское положение и евнушество не были препятствиями для блестящей карьеры. Что же могло способствовать такой карьере? Его необычайное честолюбие, его выдающиеся способности и, прежде всего, невероятная удача, что он попал к султану и завоевал его дружбу, так что Сулейманом двигала любовь к Ибрагиму, и он не мог сопротивляться ни одному капризу фаворита. Это были главные факторы его необычайного возвышения.
Еще в бытность его главным экономом (хассодабаши), венецианские бальи часто называли его Ибрагим Великолепный. Барбариго рассказывает, что дворец султана никогда не был великолепнее, чем в те дни, когда великолепный Ибрагим был одабаши великого господина, а также когда он был главным постельничим. Поскольку прозвищем Великолепный Европа наградила султана Сулеймана, любовь к роскоши и помпе, вероятно, была одним из общих интересов, объединявших султана и его выбившегося в сановники раба. Однако роскошества едва ли подобают простому эконому. Ибрагим должен был подняться до ранга паши.
Паша был чем-то вроде военачальника, хотя этот титул могли давать просто в качестве почетного звания. Так или иначе, это было звание, которое определялось конкретной должностью, на которой находился паша. Обычно паши были очень гордыми и величественными особами с солидными, неторопливыми манерами, их всегда окружало множество пажей и других домашних слуг в богатых одеждах, а когда они выезжали за ворота на великолепных скакунах, перед ними развевались знамена и лошадиные хвосты, и люди отдавали им почести. Но их влияние часто было совсем небольшим, а доход совершенно недостаточным для роскоши, которую они были вынуждены поддерживать.
Знаменитый штандарт с конским хвостом, отличавший высокопоставленного чиновника, появился следующим образом: знамя одного из средневековых турецких принцев погибло в бою, и с ним улетучилась храбрость его солдат; тогда он одним ударом отрубил хвост у коня, привязал его к своему копью и крикнул: «Смотрите, вот мое знамя! Все, кто любит меня, за мной!» Турки сплотились и одержали победу. Знамя назвали тугом. Каждый санджакбей имел право на один конский хвост, и европейцы называли его «пашой одного хвоста»; бейлербей (в буквальном переводе «принц принцев» или «полковник полковников») имел право на два или три хвоста; великий визирь мог похвастаться пятью конскими хвостами, а перед султаном носили семь подобных знамен.
В 1522 году Ибрагим стал Ибрагимом-пашой, великим визирем и бейлербеем Румелии. Турция делилась на европейскую часть Румелию (название произошло от Рима, то есть Византийской империи, чья территория в основном перешла под власть Турции), и азиатскую Анатолию. В царствование Сулеймана двумя частями империи управляли правители, называвшиеся бейлербеями, которые стояли над санджакбеями, управлявшими санджаками, то есть провинциями. Бейлербеи Румелии обычно жили в Монастире или Софии, но Ибрагим и здесь, как видно, был исключением из правил и жил в Константинополе.
Должность визиря была почетной, некоторые приписывают честь ее учреждения пророку Мухаммеду, который назначил первым визирем Али, своего зятя и преемника, а другие приписывают ее первому Аббасиду, который дал этот титул своему первому министру. В обязанности визиря в XVI веке входило следующее: «Визирь командует всеми армиями и единственный, кроме великого господина, имеет власть над жизнью и смертью преступников от одной края империи до другого и может назначать, смещать и казнить любых министров и начальников. Он объявляет все новые законы и заботится об их исполнении. Он является верховным судьей и осуществляет правосудие при помощи и учитывая мнение улемов, знатоков закона. Иными словами, он представляет своего господина в полной мере его достоинства и светской власти не только в империи, но и в иных государствах. Однако насколько эта власть блестяща и обширна, настолько же она опасна и гибельна».
Мурад I (1359 – 1389) был первым султаном Турции, который выбрал себе визиря. Мехмед Завоеватель считал, что пост визиря сосредотачивает слишком много власти в руках одного человека, и хотел упразднить его, но вместо этого оставил его пустующим в течение восьми месяцев. При Селиме I, таком же сильном монархе, как и Завоеватель, место визиря, который делал султана почти излишним, пустовало девять месяцев. Однако его сын Сулейман вскоре после восшествия на трон дал своему фавориту Ибрагиму высочайший пост, находившийся во власти султана, и тот продержался на нем тринадцать лет. Вероятно, имея в виду разделить огромную власть, присущую этому посту, султан увеличил количество визирей до трех, а позднее и до четырех. Из них один назывался великим визирем (визирь азам) и только к нему одному относится данное выше описание. Сначала Ибрагим-паша был третьим визирем, а двумя другими были Пири Мустафа-паша и Ахмед-паша. Между визирями всегда существовала большая зависть. Ахмед-паша, которому не терпелось стать великим, обвинил Пири-пашу в крамоле и добился его краха; но, к невыразимой досаде Ахмеда-паши, султан предпочел ему Ибрагима, которому «передали добрую весть о его назначении великим визирем и принесли радость и свет в диван». Недовольство Ахмеда было так сильно и последующие разногласия в диване настолько серьезны, что Сулейман отправил Ахмеда править Египтом, чтобы освободить место для Ибрагима, который на службе у султана получил драгоценный перстень в знак своей новой власти.
Великий визирь жил в отдельном дворце, построенном по образцу султанского, ему подчинялись такие же категории чиновников и слуг вплоть даже до министров, и все в его хозяйстве было заведено с большой торжественностью. Жалованье Ибрагима по сравнению с жалованьем предыдущего великого визиря увеличилось с 16 до 25 тысяч турецких пиастров, но он получал гораздо больше, распоряжаясь государственными постами, а также получал ценные подарки от подчиненных, хотя это компенсировалось тем, что он сам был вынужден делать большие дары другим людям. После смерти великого визиря вся его собственность переходила в казну, что, несомненно, было одной из причин, почему султан мог позволить себе так щедро одаривать любимого министра, зная, что в конце концов все это вернется в султанские сундуки. В Турции XVI века платье и внешняя форма регулировались строгими правилами. Великий визирь отличался от чиновников рангом пониже тюрбаном, двенадцативесельной баркой с зеленым шатром и штандартами с пятью конскими хвостами, которые носили перед ним. У него было восемь человек почетной гвардии и двенадцать лошадей, которых вели за ним. Когда он выходил на люди, его кавалеристы громко восклицали: «Мир тебе и божья милость!», а солдаты отвечали хором: «Да сопутствует тебе удача, да поможет тебе Аллах, да защитит Всевышний во все дни нашего господина и пашу, да живут они долго и счастливо». Все государственные чиновники, кроме шейх-уль-ислама (титул высшего должностного лица по вопросам ислама), назначались на свои посты великим визирем и в его присутствии получали особый кафтан или партикулярное платье. Великий визирь и шейх-уль-ислам были единственными лицами, которых выбирал сам султан и которые назначались пожизненно.
В диван – совет при султане – входили визири, дефтердар, то есть министр финансов, нишанджи, султанский секретарь, который составлял фирманы и бераты (указы), и шейх-уль-ислам, то есть министр по вопросам религии. Этот совет предназначался для обсуждения и не имел никакой власти.
22 мая 1524 года султан с большой помпой отпраздновал свадьбу Ибрагима-паши. Кто была его невеста, точно сказать нельзя, так как по турецкому этикету строго запрещаются любые упоминания о гареме и всякие публичные заявления о женщине считаются оскорблением ее, поэтому историки лишились драгоценных сведений о таких важных политических фигурах, как Роксолана, оказавшая большое влияние на Сулеймана Великолепного, венецианка Баффа, султанша, и другие. Фон Хаммер говорит, что Ибрагим женился на сестре Сулеймана, но я не могу найти доказательств его утверждения[5]. Свадьба в Турции всегда состояла из двух отдельных празднеств, одного для невесты и ее подруг и другого для жениха и его друзей. В наше время значение женщины в основном возросло, но во времена Ибрагима свадьба или обрезание были поводом устроить большой праздник для мужчин. Как уже говорилось, венецианцы называли Ибрагима-пашу Ибрагимом Великолепным. Если уж авторы уделяли такое внимание великолепию двора великого визиря, то, пожалуй, будет уместно описать это пышное торжество.
Пир или, вернее, несколько пиров проходили на Ипподроме, большой площади неподалеку от Святой Софии, откуда султан мог наблюдать за всем происходящим. На площади установили «блаженный трон счастья», украшенный драгоценным золотым шитьем и роскошным бархатом, а внизу на Ипподроме раскинули живописные шатры разных цветов и устлали землю расшитыми золотом коврами. Помосты, навесы и павильоны для знати возвышались над нижним уровнем, но не достигали террасы, где сидел султан. Серые стены окружающих Ипподром зданий завесили покрывалами из бархата и атласа. Второй визирь Айяс-паша и ага янычар пришли во дворец, чтобы пригласить султана почтить празднество своим присутствием. Сулейман милостиво принял их, произнес помпезный панегирик Ибрагиму и сделал богатые подарки.
На первый праздник пригласили «весь мир»; на семь последующих созвали разные роды войск. Гостями на великолепных пирах были янычары, визири, бейлербеи и санджакбеи. На первый пир пришел Айяс-паша и ага янычар в сопровождении войска из рабов. Дойдя до Баб-эль-саадет, ворот города, которые вели из сераля к Святой Софии, они встретили прославленного султана, «чей трон возвышается до небес». Сопровождавшие его несли алые знамена и почетные одежды, в которые облачили тех, кто вышел им навстречу, а еще с ними были так же богато убранные скакуны в дар Айясу-паше и двум его спутникам, за которые они рассыпались «в бесчисленных благодарностях», как говорит Солак-заде.
На девятый день, накануне того, как невесту должны были привести из ее дворца, Айяс-паша, другие визири, дефтердар и ага янычар пришли к жениху и блестящей процессией провели его по улицам Стамбула. От Баб-и-хумаюн (Высокие врата) до Ипподрома украшенные бурсским шелком и дамасским бархатом улицы «от края до края полнились наслаждениями», по ним шли ряды янычар во главе с визирем, который таким образом почтил Ибрагима-пашу.
Ибрагим в его парчовом платье был стройный, смуглый человек небольшого роста с изящными манерами. Его сопровождали блестящие офицеры на гарцующих скакунах. Трудно придумать более подходящее место для торжественного шествия, чем серые улицы Стамбула под ярким южным небом. Когда процессия приблизилась к трону султана, государственные сановники и знать, пешком подойдя по устланным дорогими коврами улице, пали ниц перед его величеством.
«В тот день они наслаждались безграничными богатствами, ценностями и роскошью». «Особенно пленили гостей ликующие звуки флейт и труб, чья музыка достигала с земли первого свода небес». Мудрые улемы и шейхи тоже присутствовали на торжестве, султан усадил по правую руку от себя почтенного муфтия Али Джемали, а по левую – великого ходжу (учителя) принцев, а других ученых людей поместили напротив его величества. Султан возглавил ученую дискуссию об одном стихе из Корана: «О Дауд, Мы сделали тебя наместником на земле», приличествующее случаю изречение. Гости обсудили его значение, задали вопросы и нашли ответы. После литературной интермедии свое искусство показали латники, борцы и другие атлеты. Потом подали изысканные яства, и Мехмет Челеби имел честь преподнести султану шербет в бесценной чаше, вырезанной из целого куска бирюзы, гордость страны, доставшуюся ей после побед над Персией. Другие пили шербет из фарфоровых кубков, тогда этот материал считался редким и дорогим. Яства султану и улеме подали на серебряных подносах (до того, как турки переняли западный обычай сидеть за столами, а в некоторых домах и до сего дня еду в Турции подают на больших подносах, которые ставят на подставки), и каждый гость забрал с собой по подносу сладостей. С вечера до утра город освещали фейерверки и иллюминация, отражаясь в Босфоре и Мраморном море. По возвращении во дворец Сулейману сообщили о рождении сына, который впоследствии стал султаном Селимом II.
После свадьбы несколько дней продолжались танцы, скачки, соревнования борцов и стрелков, а также состязания поэтов в честь новобрачных. Так проходил публичный праздник в султанском городе в дни правления Сулеймана Великолепного. Он напоминает о Поле золотой парчи[6], богатство которого восхитило французов и англичан примерно в то же время, но примечательным отличием был литературный аспект, присутствовавший на турецком празднестве и отсутствовавший на европейском.
Солак-заде рассказывает интересный случай, произошедший на другом великом празднестве – в честь обрезания трех сыновей Сулеймана. Это было тоже весьма пышное мероприятие, и Сулейман, как говорят, гордо спросил Ибрагима, чей праздник великолепнее, Ибрагима или его сыновей. Ибрагим ответил: «Не было на свете праздника, равного моей свадьбе». Сулейман, несколько обескураженный, осведомился, как же так, на что Ибрагим дал следующий учтивый ответ: «О падишах, мою свадьбу почтил своим присутствием Сулейман, господин века, твердая опора ислама, владетель Мекки и Медины, господин Дамаска и Египта, халиф вышнего порога и владыка небес; но кто же мог явиться на твой праздник такого же высокого звания?» Весьма довольный, падишах ответил: «Тысяча похвал тебе, Ибрагим, что ты разъяснил все, к нашему большому удовольствию».
Много сказано об отношениях Ибрагима и султана. Он тесно сблизился со своим повелителем, ел и спал вместе с ним. Они часто обменивались одеждами, и австрийскому послу Ибрагим сказал, что султан, заказывая одежду себе, всегда заказывает такую же и ему. Венецианцы рассказывали, что были свидетелями того, как оба друга катались на плоскодонке и причаливали к берегу, где им хотелось.
Говорили, что Ибрагим имеет такое влияние на султана, что тот ни в чем не может ему отказать, и с того момента, когда Ибрагим стал великим визирем, он сделался почти верховным правителем страны: как рассказывает фон Хаммер, «с того времени он делил абсолютную власть с Сулейманом». Став великим визирем и председательствуя над диваном, Ибрагим занял высочайшее положение, доступное человеку не из династии Османа. Здесь романтическая история его восхождения переплетается с рассказом о его деяниях на государственном поприще, которые, в свою очередь, стали частью истории Турции и Южной Европы.
Глава 2 Ибрагим-правитель
После 1522 года Ибрагим-паша соединил в своем лице высочайшие административные, дипломатические и военные полномочия. Хотя все они взаимосвязаны, мы рассмотрим их по отдельности и для начала поговорим об административных функциях Ибрагима.
Как уже говорилось, второго визиря Ахмеда-пашу отправили в Египет, когда Ибрагим обошел его и стал великим визирем. Негодование Ахмеда из-за того, как с ним обошелся Сулейман, довело его до измены; он попытался узурпировать Египет. Когда его замыслы сорвались, он пошел на открытый бунт, напал на Каир и захватил городскую крепость. Так он получил власть над побережьем и Александрией и провозгласил себя султаном.
Этот бунт Ахмеда-паши имеет все черты типичного бунта против турецкого султана: внезапная опала высокопоставленного чиновника, его ссылка под предлогом новой должности, манипуляции с войсками провинции (в данном случае с мамлюками), конфликт с верными янычарами, внезапный успех, предательство, быстрое падение и кара и, в конце концов, триумф абсолютизма. Такую же историю, только с другими именами, сотни раз рассказывают турецкие летописи. Единственное, что отличало Сулеймана от большинства султанов в аналогичной ситуации, – это то, что он признал необходимость реорганизации взбунтовавшейся провинции и для этого направил туда своего визиря.
Через четыре месяца после свадьбы Ибрагим-паша отправился в Египет с флотом и армией, чтобы назначить в Каире нового правителя и восстановить в стране прежние законы[7]. Турецкие историки отводят много места великолепному состоянию, в котором Ибрагим оставил Порту, и беспрецедентные почести, которые оказало ему общество султана Сулеймана до Принцевых островов, а также трудностям пути, который несколько раз прерывался из-за бурь. Последняя часть путешествия была проделана по суше. Ибрагим посетил Алеппо и Дамаск, где от имени султана вселял ужас в бейлербеев, которые забывали обо всем, кроме своих собственных интересов. На протяжении всего пути великий визирь получал жалобы и вершил правосудие, заработав благословение народа, который посетил.
Прибытие султанской делегации в Каир проходило с большой помпой, мамлюки и османы показали себя во всем великолепии. «Весь народ Египта вышел навстречу Ибрагиму-паше, – говорит Солак-заде, – каждый согласно своему званию был одет в торжественное платье, из крепостей гремели пушки, и были празднества и пиры».
Ибрагим-паша провел в Египте три месяца, активно налаживая жизнь этой провинции, которую он нашел «нездоровой, но поддающейся умелому лечению ревностного и мудрого врача». Первым делом он покарал сообщников Ахмеда-паши в предательстве, и несколько арабских вождей были публично повешены, и арабы «взрыдали от страха». Затем Ибрагим освободил многих, кто несправедливо пострадал, он лично принимал толпы просителей и отпускал на свободу кого только мог. Среди других актов милосердия было освобождение из тюрьмы трехсот должников с выплатой всего причитающегося их кредиторам. Ибрагим улучшил внешний вид Каира, восстановив некоторые обветшавшие здания, а также построив несколько новых за свой счет. Строительство таких зданий считалось благочестивым делом, поэтому султаны, визири и даже фавориты султанов таким образом приобретали заслуги, как о том свидетельствуют многочисленные мечети и религиозные заведения Турции. Так Ибрагим следовал обычаю. Кроме того, он ввел некоторые правила, касающиеся образования и по печения о сиротах. Но двумя главными достижениями Ибрагима в Египте были восстановление законности и более эффективное управление казной. Ахмед-паша, как, видимо, и несколько его предшественников, пренебрегали законами страны и ослабили их, и Ибрагим взялся восстановить. Он обеспечил соблюдение местных и некоторых общих исламских законов, которые прежде были в небрежении; но при этом, по всей видимости, облегчил их и сделал более умеренными в соответствии с нуждами и желаниями народа, «ибо лучше всего золотая середина», говорит Солак-заде, выражая мысль, настолько несвойственную туркам, что возникает желание отнести его на счет греческого визиря, а не османского летописца. Дальше он говорит, что идеалом, к которому стремился Ибрагим, было единообразие власти для всех жителей Египта.
Провинция уже славилась богатством даже до постройки великих дамб, и одной из важнейших задач великого визиря было позаботиться о том, чтобы налоги как следует взимались и шли в сокровищницу в Каире и чтобы в Порту ежегодно отправлялась соответствующая дань. Вместе с Ибрагимом-пашой в этом походе участвовал султанский дефтердар, или казначей, Искендер Челеби, который, рассчитав стоимость управления, пришел к выводу, что Египет мог ежегодно выплачивать Порте 80 тысяч дукатов. Последнее, что сделал Ибрагим в Египте, – это назначил на пост правителя страны Сулеймана-пашу, бейлербея Дамаска. Видимо, Ибрагим выбрал его по причине его экономических взглядов, так как Солак-заде говорит: «Он наблюдал и отвращал взгляд от тех, кто желал тратить деньги, а потом назначил Сулеймана-пашу».
Вызванный назад в Порту хатти-хумаюном (рескриптом) султана, Ибрагим покинул Египет, подавив бунт, наказав мятежников, облегчив участь угнетенных, отстроив города, восстановив законность и приведя в порядок финансы с пользой для Порты, если не для самого Египта. Ибрагим показал себя разумным, волевым, справедливым и милосердным государственным деятелем, если и не великим созидателем. Он привез в Стамбул большую сумму золотом для султанской казны, и Сулейман принял его с большими почестями.
Возвращение Ибрагима-паши было вызвано восстанием янычар, которые устали от бездействия и устроили беспорядки, разграбив дома великого визиря и дефтердара, пока они были в отъезде, и несколько богатых заведений. Сулейман быстро казнил нескольких самых дерзких главарей и послал за Ибрагимом-пашой, чтобы тот приехал и разобрался с ситуацией. Надев на себя траурные одежды, Ибрагим поспешил назад в столицу. По пути он казнил несколько пленных персов в Галлиполи, так как султан решил успокоить янычар единственным эффективным средством, а именно дав им возможность повоевать и заняться грабежом, и для этого развязал войну с самым подходящим противником, которым в данном случае оказалась Персия.
О войне мы поговорим в свое время. Здесь достаточно сказать, что с того момента Ибрагим был так занят войнами и дипломатией, что его административные функции пришлось в основном передать чиновникам рангом пониже. Тем не менее его власть была очень велика, как видно из указа о введении в должность, изданного султаном перед венской кампанией. Он гласит:
«Назначаем Ибрагима-пашу отныне и навсегда нашим главным визирем и сераскиром (главнокомандующим) во всех подвластных нам землях. Наши визири, бейлербеи, военные судьи, советники-законоведы, судьи, сеиды, шейхи, наши придворные и столпы империи, санджакбеи, военачальники конных и пеших войск… вся наша победоносная армия, все наши рабы высокого и низкого положения, наши чиновники и служители, весь народ нашего государства, наши провинции, горожане и селяне, богатые и бедные, все равно обязаны признать упомянутого великого визиря сераскиром, почитать и уважать его в высоком звании, считая все его слова и повеления все равно что приказом из наших собственных роняющих жемчуг уст. Все должны внимательно слушать его слова, уважительно следовать его советам и не пренебрегать ни одним из них. Он по своему трезвому суждению и дальновидному уму имеет право назначать и смещать бейлербеев и других чиновников и служащих от высочайших до нижайших в нашей благословенной Порте либо в провинциях. Так он будет исполнять обязанности, присущие постам великого визиря и сераскира, давая всем подобающее им звание. Когда наше величество отправится на войну или когда обстоятельства потребуют отправить армию, сераскир остается единственным господином и судьей своим поступкам, и никто не смеет оказывать ему неповиновение, и наше величество заранее одобряет и подтверждает все его распоряжения, которые он сочтет наилучшими, относительно денежных сборов в санджаках, ленах и должностях для увеличения оплаты или жалованья, для раздачи даров, кроме тех, которыми одаривается вся армия. Если, вопреки нашему высочайшему повелению и закону, кто-либо из нашего войска (да избавит Аллах!) воспротивится приказу нашего великого визиря и сераскира, если какой-либо наш раб будет притеснять народ, приказываем сразу же доложить о том в нашу Высокую Порту и воздать виновным, сколько бы их ни было, по заслугам».
Эта поразительная передача власти демонстрирует некоторые отличительные черты Османского государства. Государства как такового, не считая армии. Все невоенные должности имеют военные названия и в основном включают в себя военные обязанности. Популярное изречение о том, что Турецкая империя – это военный лагерь в Европе, содержит много правды. Религия, государство и армия едины, и во главе этого триединства стоит султан. Султан передал Ибрагиму все полномочия полководца и управителя, но он не обладал религиозной властью, за исключением общей власти назначать чиновников и надзирать за их работой. Иными словами, он не назначал шейх-уль-ислама и не был связан с улемами. При этом, как ни покажется странным, один из немногих инцидентов его правления, о котором у нас есть сведения, связан с религиозными делами. Это дело Кабиза.
Кабиз был одним из улемов, то есть толкователей священного закона, который пришел к убеждению, что Иисус превыше Мухаммеда, и таким образом стал вероотступником и изменником по отношению к султану. «Он пал в долину заблуждений и пошел путем погибели и опасности, сойдя со славной дороги истины», – пишет Солак-заде. Привлеченный к военному суду, Кабиз был без лишних церемоний приговорен к смерти, судьи даже не попытались показать ему, в чем его ошибка. Великий визирь упрекнул их, что не следует так относиться к еретику, и сказал, что единственным оружием против ереси должен быть закон и знание. Таким образом, дело попало на рассмотрение в диван, и султан, присутствовавший за своим окошком, остался недоволен снисходительностью Ибрагима, причиной которого, возможно, было то, что тот был христианином по рождению, хотя и стал ревностным мусульманином.
«Как же так, – вопросил султан, – неверный безбожник, посмевший находить недостатки у благословенного пророка, уходит от наказания, даже не убедившись в ошибочности своих заблуждений?» Ибрагим ответил, что судьи недостаточно знают законы шариата, чтобы решить это дело. Тогда вызвали главного судью Стамбула и муфтия, и после долгой дискуссии «язык Кабиза замер, и он опустил голову». Кабиза осудили по законам шариата и казнили.
Этот случай, когда еретика сначала судил военный суд, потом его дело разбирал Государственный совет, и лишь потом его окончательно приговорили к смерти по религиозному закону, показывает все неудобство функционирования государственной системы, где так мало разграничиваются разные функции. Пожалуй, проще всего представить себе великого визиря в качестве наместника султана, как его и называли.
О деталях работы Ибрагима в качестве государственного деятеля есть отрывочные сведения, но нет общей картины. Видимо, он ревностно занялся коммерцией и нажил немалое состояние. Он дал сирийцам монополию торговли, которую после подтвердил султан, и сделал так, чтобы все торговые пути в стране проходили через Константинополь. Он поддерживал торговлю с Венецией и освободил венецианцев от уплаты налога на товары, ввезенные из Сирии. Он всегда был другом Венеции, до конца своих дней способствуя ее торговым отношениям с Портой и не допуская войны.