В паутине дворцовых интриг 4 страница

Английский журналист Фицрой Маклин, присутствовавший 1 мая 1937 года на Красной площади, писал, что ему бросилась в глаза повышенная напряженность в поведении руководителей, стоявших на Мавзолее Ленина: «Члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко переминались с ноги на ногу, забыв о параде и своем высоком положении». Лишь Сталин был невозмутим, а выражение его лица было одновременно «и снисходительным, и скучающе-непроницаемым». Напряжение царило и среди военачальников, стоявших на трибуне у подножия Мавзолея. Как писал бежавший из СССР В. Кривицкий, присутствовавшие на Красной площади заметили, что Тухачевский «первым прибыл на трибуну, зарезервированную для военачальников... Потом прибыл Егоров, но он не ответил на его приветствие. Затем к ним присоединился молча Гамарник. Военные стояли, застыв в зловещем, мрачном молчании. После военного парада Тухачевский не стал ждать начала демонстрации, а покинул Красную площадь».

Судя по всему, в то время Тухачевский готовился к отъезду в Лондон. 3 мая 1937 года документы на Тухачевского были направлены в Посольство Великобритании в СССР, а уже 4 мая они были отозваны. Главой советской делегации на коронацию Георга VI был назначен заместитель нар

кома обороны по военно-морскому флоту В.М. Орлов. Очевидно, что подозрения, усилившиеся после 1 мая, заставили руководство страны внезапно пересмотреть решение относительно отъезда Тухачевского.

По утверждению В. Шелленберга, «материалы против Тухачевского были переданы русским в середине мая 1937 года». Возможно, это произошло в начале второй декады мая, и по этой причине 10—11 мая было объявлено, что Тухачевского освободили от обязанностей заместителя наркома обороны и назначили командующим Приволжским военным округом. Одновременно был снят с поста замнаркома обороны Гамарник, а Якир был переведен командовать из Киевского военного округа в Ленинградский. Кроме того, было опубликовано постановление о расширении полномочий военных комиссаров в армии, фактически означавшее восстановление двойного управления, как в годы Гражданской войны.

После того как руководство страны внимательно ознакомилось с содержанием досье, были приняты решения об аресте лиц, упомянутых в нем. 24 мая Сталин за своей подписью направил членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б) для голосования опросом документ, в котором говорилось: «На основании данных, изобличающих члена ЦК ВКП(б) Рудзутака и кандидата в члены ЦК ВКП(б) Тухачевского в антисоветском троцкистско-правом заговорщическом блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии, Политбюро ЦК ВКП(б) ставит на голосование предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и передаче их дела в Наркомвнудел». Тухачевский был арестован 27 мая. Между 19 и 31 мая были арестованы начальник Управления кадров Красной Армии Б.М. Фельдман, председатель центрального совета Осоавиахима комкор Р.П. Эйдеман, начальник Военной академии им. Фрунзе командарм А.И. Корк, командующий Белорусским военным округом И.П. Уборевич и командующий Ленинградским военным округом И.З. Якир. 31 мая накануне своего ареста покончил жизнь самоубийством Я.Б. Гамарник. Все арестованные военачальники вместе с ранее арестованными В.К. Путной и В.М. Примаковым предстали 11 июня перед судом Военной коллегии Верховного суда СССР. В тот же день был вынесен приговор, который на следующий день был приведен в исполнение.

Объясняя причины такой поспешности в рассмотрении дела, вынесении приговора и приведении его в исполнение, А. Орлов писал: «В октябре 1937 года один из видных чинов НКВД, Шпигельглас, прибыл навестить меня в Испанию... Говоря о часах, которые предшествовали аресту и казни Тухачевского, Шпигельглас поведал мне: «На самой верхушке царила паника. Все пропуска в Кремль были объявлены недействительными. Наши войска НКВД находились в состоянии боевой готовности». На этот же источник ссылался и Карелл: «Надежный свидетель— работник НКВД Шпигельглас приводил слова замнаркома внутренних дел Фриновского: «Весь советский строй висел на волоске».

Глава 9

ЕЖОВЩИНА

Еще до завершения следствия по делу Тухачевского и других 2 июня 1937 года на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны Сталин объявил, что был раскрыт «военно-политический заговор против Советской власти». Теперь Сталин не объяснял действия своих противников их «классово чуждым» происхождением или идейно-политическими убеждениями. Не говорил о «политическом союзе» военных СССР и Германии. Он утверждал, что Тухачевский, Ягода, Гамарник, Рудзутак, Енукидзе и другие являлись наемными агентами германской армии. Сталин рассказал о некоей Жозефине Гензи, «опытной разведчице» рейсхсвера, которая якобы завербовала Енукидзе, Карахана и Тухачевского, и сослался на статью С. Уранова «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок», опубликованной в «Правде» 4 мая 1937 года. В этой статье, получившей большой отклик в стране и изданной вскоре отдельной брошюрой, содержалось несколько схожих историй о том, как советских людей вовлекали в шпионские сети.

Верил ли Сталин тому, что Тухачевский, Рудзутак и другие являлись наемными агентами иностранных разведок? Хотя есть многочисленные свидетельства того, что он часто доверял надуманным версиям, обвинявшим даже таких близких к нему людей, как Алеша Сванидзе, в шпионаже, можно предположить, что он скорее всего разобрался во всех хитросплетениях заговора и договоренностей, достигнутых между Тухачевским и военными руководителями Германии. Однако для Сталина главным было то, что эти люди готовили вероломный заговор против него, против руководства страны, а стало быть, и против советского строя. С детства он запомнил слова Руставели: «Из врагов всего опасней враг, прикинувшийся другом. Мудрый муж ему не верит, воздавая по заслугам». Скорее всего Сталин полностью поверил материалам, полученным из Берлина, как он верил самообвинениям многих из арестованных. По этой причине, получив от следствия показания Радека, Сталин с искренним возмущением говорил писателю Л. Фейхтвангеру о его предательстве и заметил: «Вы, евреи, создали бессмертную легенду, легенду об Иуде». Но он знал и библейский рассказ о том, как Иосиф наказал своих братьев — не за их подлинную вину — попытку убийства его, а сфабриковав обвинение их в краже. Вероятно, Сталин решил не оповещать население страны о всех политических тонкостях заговора, а потому заговорщики были объявлены шпи

онами иностранных разведок, что лишь способствовало их дискредитации в глазах людей, не искушенных в политике. Правда, такие обвинения не были достаточно убедительными для более осведомленных.

Сообщив членам Военного совета, что «человек 300—400 по военной линии арестовали», Сталин дал понять, что это все, замешанные в заговоре: «Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем — простить их». Казалось, что на этом репрессии завершились.

Однако следствие по делам большинства арестованных «по военной линии» еще продолжалось, и многие из них давали показания на других людей, как военных, так и штатских, главным образом партийных работников, в том числе лиц из высших эшелонов власти. Если до мая 1937 года были арестованы и подвергнуты репрессиям бывшие лидеры различных оппозиций, а также партийные, государственные и военные работники среднего и низшего звена, то в мае и июне 1937 года были арестованы те, кто, по сталинской терминологии, принадлежал к «генералитету» партии. Вместо курсов по политическому образованию, на которые собирался послать этих людей Сталин в марте 1937 года, они попадали в НКВД.

На пленуме ЦК, состоявшемся 23—29 июня 1937 года, НКВД потребовал от его участников санкции на арест 11 членов и 14 кандидатов в члены ЦК, в том числе Шеболдаева и Балицкого, обвинявшихся в соучастии в заговоре. Таким образом, аресту должен был подвергнуться каждый шестой член ЦК и каждый четвертый кандидат в члены ЦК из оставшегося состава. К этому времени из 71 члена ЦК скончались двое (Куйбышев, Киров), двое покончили жизнь самоубийством (Гамарник и Орджоникидзе) и шестеро были репрессированы (Енукидзе, Кабаков, Пятаков, Рудзутак, Уханов, Ягода, Якир); из 68 кандидатов в члены ЦК один умер (Товстуха), один покончил жизнь самоубийством (Томский), шестеро были арестованы или расстреляны (Бухарин, Рыков, Тухачевский, Уборевич, Элиава). Новые аресты привели бы к тому, что общее число членов и кандидатов в члены ЦК, подвергшихся репрессиям или покончивших с собой в ожидании арестов, составило бы 40 человек, то есть около 28% от общего количества избранных в 1934 году.

В первый же день работы пленума с докладом выступил Н. И. Ежов, который потребовал продления чрезвычайных полномочий для НКВД. Он утверждал, что такая мера необходима для ликвидации разветвленного заговора военных и партийных руководителей, в противном случае страна может скатиться в пучину гражданской войны. Ежова поддержал Сталин.

Члены и кандидаты в члены ЦК вряд ли еще успели прийти в себя после сенсационного дела Тухачевского и других. Теперь же они должны были

вынести решения по новой группе своих коллег, которых они знали как видных партийных деятелей, сторонников сталинского курса. Вероятно, членам ЦК, даже тем, кто был причастен к всевозможным «дворцовым» интригам, трудно было поверить, что их коллеги — антисоветские подпольщики и агенты иностранных разведок. Помимо сомнений в справедливости этих обвинений, у многих участников пленума были опасения, что новые арестованные члены и кандидаты в члены ЦК могут оговорить их.

В ходе прений по докладу Ежова с резкой критикой деятельности Н КВД выступил нарком здравоохранения РСФСР Г.Н. Каминский. Он возражал против продления чрезвычайных полномочий НКВД и против санкционирования новых арестов членов и кандидатов в члены ЦК. «Так мы перестреляем всю партию», — заявил Каминский. Говорят, что Сталин на это заметил: «А вы случайно не друзья с этими врагами?» На что Каминский якобы ответил: «Нет, они вовсе не друзья». «Ну, тогда, значит, и вы одного с ними поля ягода», — бросил Сталин.

Однако несмотря на столь резкие замечания Сталина, Каминского поддержал И.А. Пятницкий (ИосельТаршис), заведующий политико-административным отделом ЦК ВКП(б), являвшийся долгое время секретарем Коминтерна. Выступление Пятницкого было еще более резким. Он потребовал создания специальной комиссии по проверке и ограничению деятельности НКВД. Сталин попытался остановить волну критики. После выступления Пятницкого был объявлен перерыв. По просьбе Сталина с Пятницким побеседовали Молотов, Ворошилов и Каганович. Последний, ссылаясь на Сталина, сказал Пятницкому, что «Сталин верит в него как в человека и большевика и ценит его как непревзойденного организатора», что «если он возьмет свое заявление назад, то в этом случае оно забудется и о нем никогда вспоминать не будут». Однако Пятницкий был непреклонен. На следующем заседании Каминского и Пятницкого поддержали Чудов, Хатаевич, Любченко и другие — всего более 15 человек.

Это небывалое по своему размаху оппозиционное выступление членов сталинского ЦК было организовано заранее, инициатором его был И.А. Пятницкий. В своей книге «Заговор против Сталина» его сын В. И. Пятницкий писал: «Уже тогда никто не поверил в стихийность всего, что произошло на июньском пленуме. Пошли разговоры о «чашке чая» — совещании, на которое якобы перед пленумом Пятницкий созвал многих секретарей обкомов, старых большевиков и своих соратников по Коминтерну. Предполагалось, что именно там и была достигнута предварительная договоренность о единой позиции по отношению к сталинскому террору. Я думаю, что их было не пятнадцать человек, а гораздо больше.. Однако многие не решились открыто выступить, открыто продемонстрировать свою позицию, что, впрочем, не уберегло их от расправы уже по другим обвинениям».

Будучи руководителями крупных областных организаций, государственных или партийных ведомств, члены и кандидаты в члены ЦК могли рассчитывать на поддержку. Каждый из них имел свой «участок работы», давно превратившийся в «удельное княжество». Поэтому они могли выступить против Сталина, опираясь на целые республики, области и крупные ведомства. Пятницкий же имел большие связи с работниками Коминтерна и руководителями зарубежных компартий. Против Сталина могло выступить все международное коммунистическое движение. Нет сомнения в том, что успех участников совещания мог бы привести к существенным переменам в политике страны и скорее всего сопровождался бы сменой его руководства. Однако трудно судить о планах заговорщиков, поскольку они не смогли осуществить то, что задумали. Срыву их планов способствовало и то, что они не сумели сохранить их в тайне. По сведениям, которыми располагал В.И. Пятницкий, «одним из участников совещания (так называемой «чашки чая») был секретарь Московского областного Совета Филатов, который тут же обо всем, что там происходило, рассказал Сталину».

Впервые со времени победы над внутрипартийными оппозициями Сталин столкнулся с открытым и широким выступлением против политики правительства со стороны членов и кандидатов в члены ЦК. Ему стало ясно, что, борясь за сохранение своего привилегированного положения, ряд руководителей партии готов презреть интересы страны и совершить государственный переворот. К этому выводу он мог прийти, узнав, что открытому и беспрецедентному выступлению ряда членов ЦК против руководства страны на пленуме ЦК предшествовал их тайный сговор. Участники «чаепития» не попытались высказать ему или кому-либо из членов Политбюро свое недовольство Ежовым, а предпочли выступить на пленуме, явно рассчитывая на поддержку большинства ЦК, а может быть, и каких-то сил за стенами Кремля. Тот факт, что только один Филатов сообщил ему о «чаепитии» у Пятницкого, показал Сталину чрезвычайную слабость его поддержки в ЦК.

Сталин исходил из того, что в мае 1937 года НКВД едва-едва удалось предотвратить государственный переворот. Попытки остановить НКВД, чем бы они ни мотивировались, могли лишь спасти тайные центры антигосударственного заговора, в существовании которых Сталин не сомневался. Получалось, что через пару недель после расстрела Тухачевского и других на основе доказательств, которые Сталин считал неопровержимыми, значительная часть партийного руководства стала тайно сговариваться, с тем чтобы сорвать дальнейшее разоблачение разветвленного заговора. Более того, Пятницкий призывал провести расследование деятельности НКВД. Если на февральско-мартовском пленуме Сталин выражал свое крайнее неудовлетворение тем, что многие члены партийного руководства утратили политическую бдительность и не сумели распознать заговор

щиков, работавших рядом с ними, то теперь Сталин мог решить, что неспособность выступить против врагов правительства объяснялась иными причинами. Поскольку Сталин не сомневался в виновности Шеболдаева, Балицкого и других, обвиненных в причастности к заговору военных руководителей, он мог решить, что те, кто пытались остановить деятельность НКВД по ликвидации антигосударственного подполья, являлись пособниками разоблаченных заговорщиков, а может быть, и соучастниками заговора.

Поэтому Сталин не ограничился резкими замечаниями в адрес Каминского. Через три дня после своего выступления, Каминский решением ЦК был исключен из кандидатов в члены ЦК, а затем и из партии. Вскоре он был арестован. Еще через три дня такие же меры были приняты в отношении членов ЦК Чудова, Кодацкого и кандидатов в члены ЦК Павлуновского и Струппе, «ввиду поступивших неопровержимых данных о причастности их к контрреволюционной деятельности». Такая поспешность свидетельствовала о том, что Сталин и его окружение видели в Каминском и других опасных заговорщиков, готовых поднять партию против руководства страны.

В то же время Сталин, вероятно, не исключал того, что ряд членов ЦК, такие как Пятницкий, могли быть спровоцированы на участие в сговоре. Поэтому не все критики НКВД были сразу же подвергнуты репрессиям. Правда, уже на следующий день после провала переговоров с Пятницким на пленуме выступил Ежов, который заявил, что располагает сведениями о том, что до революции Пятницкий был агентом царской полиции. Пятницкому было дано две недели для того, чтобы опровергнуть эти сведения.

Однако вскоре были арестованы все члены ЦК, выступившие против продления чрезвычайных полномочий НКВД, а также ряд лиц, заподозренных в поддержке их выступлений. На октябрьском пленуме 1937 года Сталин сообщал: «За период после июньского пленума до настоящего пленума у нас выбыло и арестовано несколько членов ЦК: Зеленский... Лебедь, Носов, Пятницкий, Хатаевич, Икрамов, Криницкий, Варейкис — 8 человек... Из кандидатов в члены ЦК за этот же период выбыло, арестовано — шестнадцать человек». Таким образом, к этому времени была репрессирована почти половина членов и кандидатов в члены ЦК. Позже репрессии против членов и кандидатов в члены ЦК продолжились. Были арестованы Бубнов, Косарев, С. Косиор, Межлаук, Мирзоян, Постышев, Рухимович, Хатаевич, Чубарь, Эйхе и другие. К концу 1938 года репрессированными оказались почти 70% от общего состава Центрального комитета партии.

Совершенно очевидно, что после арестов Тухачевского и других Сталин открыл «зеленую улицу» Ежову и не намерен был его останавливать. Однако тем самым он и его ближайшее окружение вступили в конфликт

со значительной частью партийного руководства. В июле 1937 года Политбюро приняло решение, позволившее НКВД еще шире развернуть репрессии против партийных руководителей. На основе этого решения 30 июля

1937 года Ежов издал приказы №00446 и№ 00447, в которых органам НКВД предписывалось «раз и навсегда покончить с подлой подрывной работой против основ Советского государства». Поскольку каждый член и кандидат в члены ЦК возглавлял местные или центральные ведомственные организации, то арест такого лица неизбежно сопровождался арестами десятков, а то и сотен людей, в которых видели сторонников арестованного руководителя. Бывший министр внутренних дел Н. П. Дудоров в своих воспоминаниях утверждал, что уже в июне 1937 года Н.И. Ежов подготовил списки на 3170 политических заключенных, впоследствии приговоренных к расстрелу.

В последующие месяцы 1937-го и в начале 1938 года аресты и смертные приговоры умножались. Значительную часть арестованных составляли лица, занимавшие видные посты. В своей книге «Сталин и сталинизм» Р. Медведев посвятил этой теме целую главу — «Удар по основным кадрам партии и государства (1937—1938 гг.)», почти все разделы которой в основном состоят из длинных списков руководителей республиканских и областных партийных и советских организаций, общественных организаций, хозяйственных ведомств, силовых структур и т.д. Поскольку же считалось, что Пятницкий, готовя свое выступление, опирался на поддержку аппарата Коминтерна и ряда руководителей зарубежных компартий, то репрессии обрушились и на них.

Теперь чрезвычайно трудно установить подлинный характер междоусобной борьбы, которая развернулась в партийных верхах в 1937—1938 годы, степень вовлеченности тех или иных лиц в различные заговоры и сговоры, а также степень их невиновности и надуманности наговоров на них. Многие обвинения тех лет были сняты в ходе реабилитации, затронувшей более 800 тысяч из 3 миллионов осужденных за годы Советской власти по политическим мотивам, но никто не попытался установить, были ли осужденные, а затем реабилитированные лица участниками заговоров, направленных против советского руководства, или нет. И все же очевидная нелепость большинства обвинений создает впечатление, что многие осужденные в те годы стали жертвами надуманных версий, сочиненных работниками НКВД во главе с Ежовым. Хотя с приходом Ежова в НКВД значительная часть приближенных Ягоды была отстранена от работы, как отмечает Р. Медведев, «многие выпестованные Ягодой сотрудники остались на своих местах. Ежов и «его люди» плохо знали механику работы карательных органов, и им старательно помогали освоить ее Л. Заковский, М. Фриновский, Г. Люшков и некоторые другие».

Методы работы НКВД М.П. Фриновский описал после арестов в своем заявлении от 11 апреля 1939 года: «Следственный аппарат во всех отде

лах НКВД был разделен на «следователей-колольщиков», просто «колольщиков» и рядовых следователей». Первые, по словам Фриновского,« бесконтрольно избивали арестованных, в короткий срок добивались от них «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы допросов. Группа «колольщиков» состояла из технических работников, которые, не зная материалов дела, избивали арестованных до тех пор, пока они не начинали давать «признательные» показания. Протоколы не составлялись, делались заметки, а затем писались протоколы в отсутствие арестованных, которые корректировались и давались на подпись арестованным, тех, кто отказывался подписать, вновь избивали. При таких методах следствия арестованным подсказывались фамилии и факты, таким образом, показания давали следователи, а не подследственные. Такие методы Ежов поощрял. Сознательно проводилась Ежовым неприкрытая линия на фальсифицирование материалов следствия о подготовке против него террористических актов». Фриновский умалчивал, что такие методы применялись им и его коллегами по ОГПУ-НКВД задолго до того, как Ежов стал наркомом внутренних дел.

В то же время есть основания полагать, что новые работники наркомата действовали грубее и жестче, чем прежние. Направление Ежовым в НКВД нескольких сотен людей, главным образом из числа партийных работников среднего звена, и назначение их на ответственные посты в наркомате способствовали еще большему снижению профессионального уровня следственных органов. После прихода Ежова комиссариат внутренних дел действительно стал народным, то есть чрезвычайно открытым для решения неискушенными и непрофессиональными людьми вопросов, которые по своей сути требуют профессионализма. Даже наиболее циничные и бездушные работники ВЧК-ОГПУ-НКВД за два десятилетия следственной работы обрели немалый профессиональный навык и могли воспрепятствовать сочинению явно надуманных обвинений и созданию нелепейших дел. Увольнение профессионалов и приход в НКВД после назначения Ежова множества новых «честных», но непрофессиональных людей, готовых слепо довериться своей «природной интуиции» или прислушаться к мнению простодушных людей, нанесло непоправимый удар по следственной системе СССР. Люди, делившие своих соседей и коллег на категории: «большой враг», «малый враг», «вражонок» (о чем позже рассказал А.А. Жданов на XVIII съезде партии), стали основными источниками информации при подготовке органами НКВД различных «дел» о «заговорах» и «центрах».

Исключительная жестокость, которую проявляли новые работники НКВД на допросах ложно обвиненных людей, также не является чем-то исключительным в мировой истории. В романе «Боги жаждут» Анатоль Франс изобразил типичное для французской революции 1789—1794 годов превращение мечтательного художника Эвариста Гамлена в беспошадно

го судью революционного трибунала. Точно так же, как многие революционеры в различных странах мира становились на путь безжалостного истребления людей, будучи убежденными в необходимости таких мер во имя революционного преобразования общества, превращение Н.И. Ежова в ведущую фигуру террора НКВД 1937—1938 годов было изначально обусловлено его исключительной преданностью делу революции. Ежов, который был известен своим доброжелательным характером, за годы «стажировки» в ОГПУ-НКВД с начала 1935 года очень изменился и не только в профессиональном отношении. Здесь он научился фабрикации следственных дел путем психологического или физического давления на арестованных, а заодно утратил те человечные качества, которые были, по словам очевидцев, присущи ему ранее. Возможно, быстрой моральной деградации Ежова способствовал и его алкоголизм.

Однако ежовщина не приняла бы таких масштабов, если бы она не получила широкой поддержки во всех слоях советского общества. Революционные преобразования 1930-х годов, открывшие возможности для социального роста и раскрытия талантов и способностей десятков миллионов людей, имели, как и всякая революция, свою теневую сторону. У большинства советских людей произошли в кратчайшие сроки кардинальные перемены в социальном положении, профессиональных занятиях, политическом мировоззрении, культурных ценностях. Неизжитое недоверие бывших жителей деревни к горожанам и городской культуре являлось благодатной почвой для самых причудливых предрассудков и нелепых подозрений. В то же время открытие новых культурных горизонтов сопровождалось вторжением в сознание людей мешанины из примитивных шаблонов политической пропаганды и подхваченных в обывательской среде вздорных слухов и искаженных представлений об окружающем мире. Миллионы советских людей были готовы объяснять сложные проблемы страны вредительством тайных врагов. Отречение от религии не могло не разрушить традиционные нравственные ориентиры людей относительно того, что плохо, а что хорошо, что можно, а что нельзя делать.

В то же время для других миллионов людей стремительные преобразования означали прежде всего катастрофические утраты, порождавшие у них жгучую ненависть к тем, кто преуспел после революции, и желание отомстить им. Неприязнь потомственных горожан к преуспевшим пришельцам из деревни также служила благодатной почвой для доносов. Жгучую ненависть к «победителям» испытывали и те жители деревни, кто пострадал от коллективизации.

В эти годы особенно много доносов было написано на руководителей различных уровней — от «унтер-офицеров» до «генералов». Доносы могли писать те, кто видел в них конкурентов на вакансии, открывшиеся после марта 1937 года, те, кто считал их виновными в лишениях тех лет, в арестах и гибели от голода родных и близких, в крушениях их судеб. Жертвы

«развернутого наступления по всему фронту» в деревне могли мстить тем, кто выселял их самих или их родных, мучил или издевался над ними и их семьями во время коллективизации или насильственного изъятия зерна. Среди арестованных партийных руководителей было поразительно много тех, кто активно участвовал в коллективизации: Я.А. Яковлев, К.Я. Бауман, И.М. Варейкис, Ф.И. Голощекин, С.В. Косиор, М.М. Хатаевич, Б.П. Шеболдаев, Р.И. Эйхе, Г.Н. Каминский и другие.

Мстить могли и те, кто пострадал от чисток и первой волны репрессий, начавшихся с 1935 года. Вадим Кожинов справедливо обращает внимание на то, что репрессиям подверглись многие из тех, кто на февральско-мартовском пленуме 1937 года наиболее яростно призывал «к беспощадному разоблачению «врагов»: К.Я. Бауман, Я.Б. Гамарник, А.И. Егоров, Г.Н. Каминский, С.В. Косиор, П.П. Любченко, В.И. Межлаук, Б.П. Позерн, П.П. Постышев, Я.Э. Рудзутак, М.Л. Рухимович,А.И. Стецкий, М.М. Хатаевич, В.Я. Чубарь, Р.И. Эйхе, Н.Э. Якир и др.». Такое сопоставление позволило В.Кожинову сделать вывод: «Именно те люди, против которых были прежде всего и главным образом направлены репрессии 1937-го создали в стране сам «политический климат», закономерно—и даже неизбежно — порождавший беспощадный террор. Более того, именно этого типа люди всячески раздували пламя террора не посредственно в 1937 году!»

Общественная атмосфера, сложившаяся в СССР в середине 1930-х годов, напоминала ту, что, по описаниям ученого А. Чижевского, возникала во времена психопатических эпидемий в различных странах мира. Всеобщая подозрительность, аресты по вздорным обвинениям, превращение доброжелательных и уравновешенных людей в параноиков, выискивающих врагов у себя под кроватью, и в разъяренных палачей — такие явления характерны для периодов, когда общество оказывается в состоянии кризиса, войны, междоусобицы или в напряженном ожидании внешней агрессии или внутреннего переворота.

Подобные события происходили не только в странах Европы и Латинской Америки, где в то время существовали диктаторские режимы. Демократические страны Западной Европы массовая паранойя охватила после начала германского наступления на Западном фронте 10 мая 1940 года.

Поиск «пятой колонны» вылился в шпиономанию. «Бдительные» жители Нидерландов, Бельгии и Франции хватали блондинов, которые казались им «агентами гестапо», и нередко убивали их на месте. Арестам подвергались иностранцы, а также священники и монахини, которых подозревали в том, что они — переодетые немецкие парашютисты. Среди жертв массовой паранойи оказался и яростный враг Гитлера — Лион Фейхтвангер, который был брошен во французский лагерь и лишь чудом сумел из него бежать. (Об этом он поведал в книге «Черт во Франции».) Десятки тысяч «подозрительных» лиц были арестованы в Англии при правитель

стве У. Черчилля. Позже многих из них вывезли в Канаду, но по пути часть судов с арестантами была потоплена немецкими подводными лодками.

Казалось, нападение Японии на американскую военную базу Перл-Харбор в декабре 1941 года не застало ФБР врасплох: через 48 часов после начала войны американская полиция арестовала 3846 тайных агентов Японии, Германии и Италии. Однако полицию и ФБР донимали сообщениями о тайной агентуре, которая якобы орудовала безнаказанно у них под носом. Рядовые американцы разоблачали соседей, которые мастерили у себя на чердаке что-то «подозрительное», или вели «подозрительные» разговоры, или владели «подозрительными» языками. Особые подозрения вызывали лица японского происхождения. Сотни тысяч бдительных американцев информировали государственные органы о том, что выходцы из Японии нарочно размещают свои огородные грядки так, чтобы их направление показывало пролетающим самолетам путь на ближайшие авиационные заводы, что по ночам они показывают фонариками, куда надо лететь бомбардировщикам микадо. И хотя ни один японский самолет за всю войну не долетел до континентальной части США, эти сообщения вызывали панику и всеобщее возмущение. Убеждение в том, что каждый японский эмигрант и потомок японских эмигрантов является членом законспирированной «пятой колонны», стало основанием для жестоких мер «демократического» президента США Ф.Д. Рузвельта.

Наши рекомендации