Начало викторианской эпохи
В 1837 г. престол заняла девятнадцатилетняя Виктория, мужская ветвь Ганноверского дома оборвалась. Кто бы мог подумать тогда, что ей суждено долгое 65-летнее царствование? Что в историю войдут понятия «Викторианская Англия» (и никому в голову не придет говорить о Гладстоновской Англии - по имени самого знаменитого ее деятеля), «викторианская эпоха», «викторианская мораль» и даже «викторианская архитектура», причем не только в Британии, но и в Канаде, Австралии, Индии и даже в Соединенных Штатах? Что маленькая, молчаливая и в старости обрюзгшая и тучная женщина станет символом истории Англии в пору наивысшего подъема ее могущества?
Вступив на трон неопытной девочкой, Виктория быстро усвоила парламентские традиции и конституционные обычаи под руководством лорда Мелборна, симпатизировавшего юной монархине. Постепенно и все жестче начали проявляться черты ее характера - упорство и властность. Она высоко ставила королевские прерогативы и никому не позволяла посягать на них. Случилось, например, такое: самоуверенный лорд Джон Пальмерстон поспешил признать монархический Переворот Луи Наполеона Бонапарта, предварительно не информировав об этом, как то надлежало, королеву,- и навсегда расстался с печатями Форин-оффис. Она не фрондировала с парламентом и не посягала на его полномочия, как то бывало с ее дедом и дядей, Георгом III и Георгом IV, не раз со вздохом назначала на высший пост в государстве лично ей неприятного Гладстона; но все премьер-министры начинали письма к ней словами: «Смиренно исполняя свой долг» - и делали свои доклады стоя.
Она сама выбрала себе супруга - принца Альберта Саксен-Кобург-Готского - и стала многодетной матерью образцовой английской семьи. Принц-супруг скончался, и Виктория сорок лет носила по нему траур. Королева служила символом гражданских и семейных добродетелей. Строгость викторианских обычаев и даже моды (не только зимой, но и летом, в жару, джентльмены не смели снять сюртук и скинуть жилет) вошли в поговорку. Виктория подняла престиж института монархии, пошатнувшийся при ее дяде Георге IV. Ее образ постепенно стал ассоциироваться с величием и могуществом империи.
За свою долгую жизнь Виктория породнилась чуть ли не со всеми правящими домами Европы. Царица Александра Федоровна, которую в нашей литературе много лет ожесточенно поносили, именуя ее немкой, была внучкой Виктории и англичанкой по воспитанию. Разветвленные монархические связи служили удобным средством дипломатических контактов, когда официальные каналы по тем или иным причинам представлялись неудобными.
При рождении принцесса была наречена именем Александрины-Виктории (в честь императора Александра I, реноме которого было весьма высоко в посленаполеоновское время). В последний раз оно прозвучало при коронации. Затем королева вычеркнула его из своей биографии. Это было естественно: Виктория считала Россию извечным соперником Великобритании, была одним из инициаторов Крымской войны и толкала правительство на конфликт с Россией в 1877-1878 гг. Она, несомненно, оказывала влияние на антирусскую направленность британской внешней политики.
Но пока что до этого было далеко. В 1837 г. Британия с симпатией взирала на хрупкую девочку, волею судеб ставшую главой нации. На трон она взошла в разгар острого политического кризиса, развернувшегося вокруг вопроса о внешней торговле. Хлебные законы постоянно удерживали цены на продовольствие на высоком уровне, от чего страдала любая семья, не относившаяся к состоятельным. Требуя их отмены, радикалы во главе с талантливыми публицистами и экономистами Ричардом Кобденом (1809-1865) и Джоном Брайтом (1811-1889) нашли понимание у масс. Проблема ставилась шире: введение свободы торговли, ибо мастерской мира нечего было опасаться конкуренции зарубежных товаров; Англия была заинтересована в том, чтобы партнеры на основе принципа взаимного благоприятствования отказались от возведенных ими таможенных барьеров, надеясь затопить мир потоком своих товаров. Против, по понятным соображениям, выступала «сельская Англия», боявшаяся притока в страну дешевого хлеба с континента и спада сельскохозяйственного производства.
Правительство не могло уже игнорировать развернутую фритредерами кампанию. Лорд Мелборн, будучи премьер-министром, решил разобраться в составленной в течение веков и собранной по кусочкам системе таможенных сборов. Созданная для этого комиссия, изрядно потрудившись, обнаружила 80 действовавших парламентских актов о таможенных сборах и до 500 видов товаров, ими облагавшихся; из них 10 приносили 80% дохода, а остальные - мелочь, иногда смехотворную. Так, среднегодовой сбор от ввоза стеклянных глаз для кукол (существовал и такой!) составлял один шиллинг 3,5 пенса, т. е. меньше тогдашнего российского полтинника. И вот парламент - медленным шагом, робким зигзагом, в борении фритредеров и протекционистов - принялся реформировать таможенную систему. Два правительства пали, будучи не в силах решить эту задачу.
Решительный шаг сделал сэр Р. Пил, понимавший, что на кон поставлено само существование консервативной партии: упорство в отстаивании хлебных законов закрывало перед нею ворота в будущее. Еще один довод говорил в пользу реформы. В 1845 г. дожди залили поля в Англии, урожай выдался жалкий. Еще хуже сложились дела в Ирландии; болезнь картофеля, основной пищи ирландцев, свела почти на нет его сборы. На Изумрудном острове воцарился голод; несчастные его обитатели питались кореньями и травой; тысячами они умирали и сотнями тысяч в полном отчаянии отправлялись за океан. Благотворительность давала крохи требуемого. Лишь подвоз продовольствия с континента мог спасти обезлюдевшую наполовину Ирландию. Цепляться за хлебные законы значило обрекать на голодную смерть все новые тысячи. И Пил решился: в июне 1846 г. парламент принял акт об их отмене. Но сэр Роберт сломал на этом свою карьеру: он провел закон голосами либералов и ирландцев против большинства членов своей консервативной партии. Консерваторы после этого раскололись, Пил ушел в отставку, а через четыре года во время верховой прогулки лошадь сбросила его с седла, да так неудачно, что он скончался.
В 1849 г. были отменены Навигационные акты, некогда защищавшие британский торговый флот от иностранной конкуренции. Теперь он в защите не нуждался и сам претендовал на роль морского извозчика.
Нашим современникам обрисованные выше социальные акты, вероятно, могут представиться недостаточно масштабными: жизнь «человека с улицы» оставалась тяжелой, а его труд - изнурительным. Но все познается в сравнении. Популярный журнал «Панч» («Петрушка») поместил рисунок: счастливая семья сидит вокруг стола; у отца, матери и детей в руках - по куску долгожданного дешевого хлеба!
Промышленный подъем сменялся спадом; не раз пролетариат поднимался на широкие и длительные стачечные акции, порой добиваясь улучшения жизни; случались даже голодные бунты. Но столбовой дорогой британского рабочего движения стали организация и борьба за усовершенствование существующего строя. В 1851 г. возникло Объединенное общество механиков, в 1863 г.- Национальный союз горняков (помимо десятков более мелких тред-юнионов). В 1860 г. столичные профсоюзы объединились в Лондонский совет тред-юнионов. Рабочие организации участвовали в политических акциях большого размаха; во время Гражданской войны в США они, проявляя солидарность с северянами, выступали против благоприятной южанам политики правительства.
О создании собственной политической партии британские трудящиеся тогда не помышляли. В ореоле защитников интересов народа перед ними выступало радикальное крыло либералов. Проведение парламентской реформы 1832 г., кампания за отмену хлебных законов, движение за свободу торговли, ряд конкретных актов социального законодательства - все это способствовало длительному воздействию либералов на городские низы.
Сложнее обстояло дело у консерваторов. Реформаторам-тори, сознававшим необходимость расширения избирательной базы партии, приходилось все время оглядываться на правоверных в собственных рядах. Преобразования следовало проводить не только «по возможности» (что делали и либералы), но и облекая их в приемлемые для традиционалистов одежды. Этот процесс связан с именем Дизраэли.. Он возглавил группу «Молодая Англия», состоявшую, за исключением его самого, сплошь из потомков аристократических родов. Обновление они усматривали в возврате к старым и добрым нравам; дворянство должно вспомнить о своих обязанностях по отношению к массам, доведенным до крайности безродной олигархией нуворишей, наглым, напористым и бесцеремонным капиталом, восстановить общественную гармонию, царившую (будто бы!) в «доброй, веселой, старой Англии». Престиж короны следует возвысить, с тем чтобы она могла защитить народ от посягательств лишенных сознания своего долга перед обществом толстосумов.
История засвидетельствовала: консервативная идея, означающая сочетание ценностей старого с восприятием нововведений, оказалась живучей и способной к развитию. Основой взглядов Б. Дизраэли являлась формула: обладание собственностью любого рода связано с ответственностью и обязанностями перед обществом. Он мыслил это в виде иерархии сотрудничества: корона - церковь («учитель нации») - аристократия - средние классы - народ. Без сотрудничества правительство превращается в полицейскую машину, а народ - в толпу.
Филантропы относились к народу с благосклонной жалостью, а жалость унижает; социалисты противопоставляли класс классу; консервативные реформаторы утверждали единство общества, в котором каждая его часть имеет право на уважение, на участие в благах и власти (хотя и твердили о естественном праве элиты на. руководство), и нельзя сказать, чтобы выработанная ими схема не находила отклика в рабочей среде.
Дела внешние и колониальные. В 1830 г. Форин-оффис впервые возглавил виконт Генри Джон Пальмерстон, с именем которого британская внешняя политика была связана в последующие 35 лет даже тогда, когда он официальных постов не занимал. Он с редким в анналах дипломатии напором и настойчивостью осуществлял традиционный британский курс на сохранение равновесия в Европе, противодействуя возвышению то Франции, то России, что позволяло Британии без помех «править морями», утверждать свою торговую гегемонию и колониальное владычество. Поскольку Европой управляли легитимные монархи, лорд Джон с этим мирился, но не понимал их упрямого стремления противодействовать проведению самых скромных конституционных преобразований и советовал, особенно перед революцией 1848 г., пойти, пока не поздно, на уступки верноподданным. Реформа во избежание революции - таким было его кредо.
Принципы внешней политики Англии он сформулировал весьма четко: «У нас нет ни вечных союзников, ни постоянных друзей, но вечны и постоянны наши интересы, и защищать их - наш долг». Союзники тоже призваны служить этим интересам: «Мы должны... использовать другие правительства, когда мы этого хотим и они проявляют готовность служить нам, но никогда не идти у них в кильватере, вести их за собой, когда и куда мы сможем, но никогда и ни за кем не следовать...»
Сразу же по вступлении в должность Пальмерстону пришлось заняться сложным бельгийским вопросом: в 1830 г. бельгийцы восстали и объявили о своем отделении от Нидерландов. Следовало обеспечить должную степень влияния в новом государстве. Лорд Джон направил в голландские воды эскадру, чтобы король Вильгельм I не вздумал искать реванша, и очень удачно пристроил на бельгийский престол члена английского королевского дома принца Леопольда Саксен-Ко-бургского. Но тут французские Орлеаны вздумали предъявлять претензии, настаивая на компенсациях, и до короля Луи Филиппа дошли прямо-таки неординарные в устах дипломата слова Падьмерстона: «Франция не получит ничего, ни одной виноградной лозы, ни одной капустной грядки...»
Ни на год не затихали англо-русские противоречия, в значительной степени определявшие конфигурацию сил на международной арене. Сам Пальмерстон свидетельствовал: «Великий враг Англии - Россия; это проистекает не из личных чувств, а потому, что ее намерения и цели не совместимы с нашими интересами и безопасностью». Центр англо-русского соперничества приходился на Балканы и Ближний Восток. Пальмерстон не питал иллюзий насчет истинного положения вещей в Османской империи. Однако она хранила ключи от Черноморских проливов, Босфора и Дарданелл, и в качестве стража британских имперских интересов должна была продолжить свое существование. Пальмерстона не смущало, что формула «статус-кво султанских владений», которой он придерживался, обрекала на застой многочисленное балканское и славянское население. Усилившееся после Адрианопольского мира 1829 г. и Ункяр-Искелесийского договора 1833 г. российское влияние в Юго-Восточной Европе и на Ближнем Востоке его тревожило. Опираясь на экономическую, финансовую и морскую мощь Британии, умело используя проанглийские симпатии турецких реформаторов, Пальмерстон добился успеха в противоборстве с Россией. Заключенная в 1838 г. англо-турецкая торговая конвенция открыла перед английскими товарами и капиталами обширный рынок Османской империи. По Лондонскому договору 1841 г. проливы были закрыты для прохода военных кораблей всех стран. Флот России оказался запертым в Черном море. Апофеоз политики Пальмерстона - это Парижский мир 1856 г., завершивший Крымскую войну, о котором речь пойдет ниже.
Теория свободной торговли, взятая в чистом виде, казалось бы, не оставляла места завоевательным войнам и колониальным захватам. Ее певец Р. Кобден рассуждал: сила Англии - в ее экономике. Пока Потемкин и Суворов расширяли границы России, два «полководца прогресса», Джеймс Уатт и Ричард Аркрайт, возвели Британию в ранг первой промышленной, торговой и финансовой державы мира. Она должна быть миролюбивым и трудолюбивым государством. Россия ей не страшна; пусть она забирает себе даже Константинополь; «тысячи кораблей из Ливерпуля и Гулля» смогут, в случае нужды, «заблокировать Россию в Мраморном море, как они уже сумели запереть ее в Финском заливе, и обеспечить свободу судоходства». Кобден выступал против давно усвоенной привычки оправдывать любые завоевательные или колониальные мероприятия, благо в аргументах недостатка никогда не ощущалось: равновесие сил, обеспечение безопасности торгового флага, цивилизаторская миссия,- их существовал целый набор, применяемый в разных вариациях. «В вопросах права на экспансию не должно быть одного закона для Англии, а другого - для всего мира»,- требовал Кобден. Но голос его звучал одиноко, и на практике Великобритания почти непрерывно вела войны - то торговые, то колониальные, то «просто» захватнические.
В 1839 г. вице-король Индии лорд Оклэнд вмешался во внутриафганские дела. Англо-индийский отряд занял Кабул и посадил на престол своего ставленника. Но эмир Дост Мухаммед нанес ответный удар: интервенты были начисто уничтожены при их отступлении в горах; до Джелалабада добрался один-единственный человек, принесший страшную весть. Провалилась и попытка организовать в 1842 г. карательную экспедицию. В парламенте кабинету пришлось выдержать напор весьма острой критики, в числе его оппонентов выступил и сорокалетний тогда еще заднескамеечник Б. Дизраэли. Он счел нужным выступить против легенды (и ныне имеющей хождение), будто англичане наносили в Афганистане превентивный удар с целью предупредить его захват Россией и вообще лишь «оборонялись».
Британские правящие круги не постеснялись развязать две войны против Китая, получившие название опиумных (1839-1842; 1859- 1860: последняя - совместно с Францией). Великобритания отторгла у Китая Гонконг, открыла для себя важные порты, получила разрешение на создание в нескольких городах своих сеттльментов, на которые не распространялась юрисдикция китайских властей, не говоря уже о сбыте в Китае наркотиков.
Катаклизмом европейского масштаба явилась Крымская война, вызванная соперничеством за преобладание на Балканах и Ближнем Востоке. Неуклюжими оказались маневры Николая I, выдвинувшего в самый неподходящий момент претензии на упрочение и расширение прав царизма и на покровительство православному населению турецких владений. Вошедшее во все дипломатические буквари описание миссии в Константинополе А.С. Меншикова как пример неумелости и бестактности скрывает тот факт, что Меншиков отказался от всех первоначально предъявленных требований и под конец настаивал лишь на сохранении прав, признанных за Россией по договорам в Кючук-Кайнарджи (1774) и Адрианополе (1829).
Тем не менее война разгорелась: только что возведший сам себя на французский престол император Наполеон III крайне нуждался в громком военном успехе и жаждал реванша за 1812 год; турецкие правители мечтали о возрождении своей власти на Балканах и надеялись добиться этого в коалиции с западными союзниками; Лондону в первый и единственный раз в XIX в. представилась возможность нанести силами чуть не всей Европы сокрушительный удар по сопернику и занять преобладающие позиции в громадном регионе, охватывающем юго-восток Европы и Ближний Восток. «Ястребы» в кабинете во главе с Дж. Пальмерстоном, занимавшим пост министра внутренних дел, легко преодолели сомнения и колебания умеренных.
Под стенами Севастополя британские войска славы не обрели. Сорок лет ими непрерывно командовал герцог Веллингтон, сохранивший армию в состоянии своего рода реликта начала столетия. Солдат без
устали муштровали, перегружали снаряжением, украшали позументами и без пощады пороли. Сохранился обычай продажи офицерских должностей, закрывавший дорогу талантливым, но недостаточно имущим профессионалам; в элитных полках за офицерский патент платили целые состояния, зато случалось, что обладатель оного «служил» на берегах Темзы, в то время как его батальон пребывал где-либо в колониях.
Интендантство обнаружило полную безрукость в части снабжения войск, зато большую способность приобщиться к доходам от военных поставок. Британский экспедиционный корпус, располагавшийся вокруг Евпатории, на /4 вымерз и вымер в страшную для него зиму 1854-1855 гг. Взять «Большой редан» (3-й бастион) Севастополя ему так и не удалось. Но общий успех был на стороне союзников. Мир принес кабинету, который возглавил Пальмерстон, не все желаемое, но все же многое: Россия отказалась от покровительства христианам Юго-Восточной Европы, разоружила Черноморский флот, потеряла Южную Бессарабию. В парламенте расценили мир как «достойный», но не триумфальный.
История обошлась сурово с Парижским миром (март 1856 г.), пытавшимся законсервировать изжившую себя власть Высокой Порты на Балканах. Созданная им система начала рассыпаться почти немедленно, народы продолжали добиваться освобождения, а в 1870 г. канцлер A.M. Горчаков объявил об отказе от стеснявшего Россию запрета на содержание военно-морского флота в Черном море, и Лондонская конференция 1871 г. вынуждена была санкционировать эту акцию.
Вскоре после Крымской войны разразилось событие, воочию показавшее, что угроза британскому владычеству в Индии исходит не извне, со стороны России, а изнутри. В 40-е годы XIX в. был покорен Бенгал, а в 1857 г. по всей Индии прокатилось восстание, едва не низвергнувшее британскую власть. Но и здесь политика «разделяй и властвуй» не дала осечки. Большинство раджей сохранило верность империи, против повстанцев сражались полки, набранные из сикхов и гурков. На жестокости восставших каратели ответили зверскими расправами. Мир обошел рисунок: вожди повстанцев стоят привязанные к дулам пушек, вот-вот грянет выстрел...
После подавления восстания маятник качнулся в сторону прощения и милосердия - умудренные жизнью политики призывали не приносить новых жертв на алтарь Молоха, иначе последствия станут непредсказуемыми. Были сделаны и «оргвыводы»: Ост-Индская компания, основанная еще в конце XVI в., прекратила свое существование; управление Индией перешло непосредственно в ведение короны. Виктория обратилась к населению Индии с манифестом, обещая монаршее благоволение всем без исключения индийцам.
Но не одни мрачные черты проявлялись в колониальной системе империи. В 30-е годы переселенцы в Австралию получили статус самоуправления; в 40-е годы это право распространилось и на Канаду: по словам генерал-губернатора графа Дж. Дарема, обеспечить лояльность канадцев можно было, лишь предоставив им возможность самоуправления при минимальном вмешательстве метрополии в их внутренние дела. Так были сделаны важные шаги в реконструкции империи на более справедливых и отвечающих принципам гуманизма началах.
До самой своей смерти в 1865 г. Г. Дж. Пальмерстон крепко держал бразды правления в своих руках. На восьмом десятке лет он совсем охладел к реформам; замыслы преобразований вызревали подспудно и вырвались наружу после его кончины. Они справедливо связываются с именами Вильяма Юарта Гладстона и Бенджамина Дизраэли.