Елизавета Алексеевна в образе Психеи перед зеркалом
Чтобы ни у кого не возникло подозрений в том, что я выдаю желаемое за действительное, достаточно упомянуть, что знаменитая пьеса Бетховена «К Элизе» написана именно в честь Елизаветы Алексеевны, и музыка гения, вероятно, очень отражает характер той, кому она посвящена. Достаточно припомнить пушкинское:
«А уж речь-то говорит – будто реченька журчит», – как сразу припоминается и бетховенская музыка, и сама Элиза, ибо так сказать больше было не о ком.
Откуда же в немецкой принцессе, которая должна обладать лишь практичностью и здоровьем, такая бездна обаяния? Очень просто: Луиза была не столько немка, сколько француженка, правда, не по рождению, а по географическому положению Баденского герцогства. Кстати сказать, по-французски она говорила, а особенно писала, гораздо грамотнее, чем по-немецки. То есть немкой она, конечно, была, но лишь по крови – примерно так же, как наш Павел Петрович.
Как ни странно, единственным, кто был холоден к этой грации, оказался Александр Павлович. Некоторое время он, правда, испытывал к Елизавете какие-то теплые чувства, но позже охладел к ней вовсе. И это при том, что была она из немецких принцесс, обученных любить своих мужей, и не только была ему верна, но и искренне его любила.
Судьба Елизаветы Алексеевны была к ней несправедлива. Дочь Мария, рожденная ею в 1799 году, скончалась в возрасте года и двух месяцев, а вторая дочь Елизавета (1806–1808) – не дотянула до полутора лет жизни около месяца. Потом у царской четы детей не было… Впрочем, не все так просто, и на эту тему, хотя и в трагическом ключе, еще найдется что сказать.
Но самым, пожалуй, неприятным и даже ужасным для молодой великой княгини, а позже императрицы, стало то, что над нею на иерархической лестнице стояла «чугунная» императрица свекровь Мария Федоровна. Это было сущее наказание. И если первые годы, до самой смерти Екатерины, были еще более-менее сносными, поскольку дети находились под крылом самодержицы всероссийской, то после 1796 года положение великих княгинь (Анны Федоровны тоже) стало просто невыносимым. Великий князь Константин решил вопрос радикально (правда, чуть позже, когда уже развелся с Анной): он уехал в Варшаву, подальше от матери, и жил там в свое удовольствие, а Александр, будучи императором, полюбил разъезды – все равно куда, лишь бы от матери подальше, – только Елизавета Алексеевна одна осталась нести свой крест.
Мария Федоровна не могла усидеть на месте и вмешивалась абсолютно во все дела. Считая себя, извините за тавтологию, второй Екатериной Второй, она стремилась управлять государством, и сначала Павел, а особенно безвольный сын Александр не всегда могли противостоять ее решительному напору. Правда, Павел сумел ограничить ее в ее амбициях, поручив ей благотворительные и воспитательные дела, и она действительно неплохо с ними справлялась, не только курируя Институт благородных девиц в обеих столицах, но и насоздавала подобных образовательных и воспитательных заведений не один десяток по всей стране. Смольный институт, созданный Екатериной и до самой смерти курируемый ею, Мария Федоровна реорганизовала по своему усмотрению, однако, надо отдать ей дань справедливости, эта реорганизация явилась весьма передовой на то время. Она настояла на раздельном обучении девочек из разных сословий, и Павел, поначалу возражавший супруге, потом признал ее правоту. Таким образом, можно сказать, сиротское профильное обучение началось в России с девиц, а позже превратилось в полноценную систему профессионального образования.
Уже 12 ноября 1796 года Павел отдал в руки Марии Федоровны все эти благотворительные дела, а 11 января утвердил ее план своим указом. 2 мая она была утверждена «главной начальницей над воспитательными домами» и здесь немедленно принялась за реорганизацию переполненных воспитательных учреждений. 24 ноября 1797 года было повелено «ограничить число обоего пола воспитывающихся в каждом доме младенцев 500-ми душами в каждой из столиц», при этом в воспитательных домах должны были воспитываться только самые слабые дети, требующие непрестанного ухода. Здоровых младенцев отдавали на воспитание в государевы казенные деревни благонадежным и доброго поведения крестьянам, справедливо полагая, что семейная обстановка гораздо более благоприятно скажется на дальнейшем развитии ребенка, чем пребывание в воспитательном доме. Крестьянам выплачивалась денежная помощь на воспитание ребенка до тех пор, пока ребенок находился у них. Девочек оставляли в семье до 15 лет, мальчиков – до 18-ти. Их дальнейшая судьба также не пускалась на самотек – попечители занимались их образованием и трудоустройством.
Непрестанная попечительская и благотворительная деятельность Марии Федоровны продолжалась и после смерти Павла I, в царствование ее сыновей. Не оставляя начатых при жизни мужа дел, она еще более самозабвенно начала заниматься женским образованием. Под ее покровительством основывались средние и высшие женские учебные заведения в Санкт-Петербурге, Москве, Харькове, Симбирске и других городах.
Благотворительная деятельность самой Елизаветы Алексеевны, которой она занялась, став императрицей, никак не пересекалась с деятельностью амбициозной свекрови: молодая императрица тратила на конкретную, адресную благотворительность свои собственные средства и те, что ей были положены по статусу императрицы, а это не много и не мало миллион рублей в год. Правда, она вскоре отказалась от этих денег и получала из казны лишь 200 тысяч, из которых только 15000 тратила на себя, остальное – расходовала на всевозможную помощь разным людям из разных сословий.
Говоря о трагической ночи с 11 на 12 марта 1801 года, я не упомянул о важнейшем ее обстоятельстве, и историки редко упоминают о нем, хотя именно оно и было переломным. Когда Александр стал биться в истерике и лить слезы по убиенному батюшке, в чем видел собственную вину, Мария Федоровна заявила, что желает царствовать, и малодушный наследник принялся слагать с себя полномочия и уже готов был отречься от престола, молясь на коленях о спасении своей души, Елизавета Алексеевна вдруг повела себя решительно и мужественно. Она в глаза высказала свекрови свое видение ситуации: «Мадам! Россия устала от старой жирной немки. Дайте ей насладиться молодым русским императором!» И к этому аргументу, как ни странно, прислушались и муж, и его «чугунная» мать, переставшая претендовать на трон. Впрочем, именно с этого момента жизнь молодой императрицы и стала по-настоящему невыносимой. Плюс подросла Екатерина Павловна, любимая сестра Александра Павловича – почти точная копия матери, которая третировала царствующую невестку до самого своего отъезда в Тверь, куда она отправилась с мужем герцогом Ольденбургским в 1808 году.
Великая княжна Екатерина Павловна
Несмотря на то что Елизавета Алексеевна по обязанности супруги считала, что должна быть преданной мужу несмотря ни на что, то есть даже если он отдалился от нее, – однажды ею овладела безумная страсть к молодому кавалергарду Алексею Охотникову, и она не смогла устоять. При дворе считали, что девочка Елизавета, рожденная ею в 1806 году, не является дочерью Александра. Однако сам Александр Павлович, и это был один из немногих его благородных поступков, открыто и искренне признал дочь. Закончилось это, как вы знаете, весьма плачевно: едва девочка стала входить в сознание – она отправилась в мир иной. До сей поры многие исследователи считают, что маленькая Елизавета была попросту отравлена, и что непосредственное участие в этом приняла Мария Федоровна. Первый ребенок, дочь Мария, умер от простуды в 1800 году.
Тот страшный год начался детской этой смертью. Потом – убийство Павла, затем – пришла весь о смерти Александры Павловны, скончавшейся от родовой горячки 4 марта 1801 года, то есть еще до трагедии с Павлом. Александра была женой эрцгерцога австрийского Иосифа и палатиной венгерской. Ребенок ее также не выжил. А в декабре 1801 года в дорожной аварии погибает ее отец Карл-Людвиг Баден-Дурлахский – нелепая смерть в перевернувшейся карете!.. (Обратите внимание, если прочтете об этом у кого-нибудь из современных исследователей: каждый второй всерьез называет это событие автокатастрофой. Можно верить такому историку?)
Далее продолжилось «царствование», которое было сплошным перманентным одиночеством. Немудрено было и влюбиться в красавца Охотникова!
Есть два мнения о супружеской верности Елизаветы Алексеевны. Страсть к кавалергарду можно опустить: с кем не бывает? А вообще была ли она верна долгу? Умна – да, грациозна – да, очаровательна до умопомрачения! По крупицам собирал данные об императрице Елизавете Алексеевне Александр Крылов (его материал «Прелестная Елизавета»). И вот что он пишет:
Великий князь Александр действительно мог считать себя чрезвычайно занятым человеком: кроме регулярных визитов к бабке и отцу, балов, музыкальных концертов и опер, он много времени уделял военным учениям, охотился, а в начале 1794 года с головой ушел в новую затею – строительство небольшого кукольного театра, где марионетки разыгрывали балет Дидона. Графиня Головина писала об этом времени: «Удовольствиям и конца не было. Императрица старалась сделать Царское Село как можно более приятным. Придумали бегать взапуски на лугу перед дворцом. Было два лагеря – Александра и Константина: розовый и голубой флаги с серебряными вышитыми на них инициалами служили отличием. Как и следовало, я принадлежала к лагерю Александра. Императрица и лица не игравшие сидели на скамейке, против аллеи, окаймлявшей луг. Великая княгиня Елизавета вешала свою шляпу на флаг, прежде чем пуститься бежать. Она едва касалась земли: до того была легка; воздух играл ее волосами, она опережала всех дам. Ею любовались и не могли достаточно наглядеться на нее».
Но один человек особенно пристально смотрел на бегущую Елизавету. Двадцатисемилетний князь Платон Зубов – генерал от инфантерии, генерал-адъютант, кавалер высших российских орденов, начальник молодого Черноморского флота, а главное – фаворит самой стареющей императрицы Екатерины – позволил себе прихоть влюбиться в молоденькую великую княгиню. Несмотря на то что девушка не давала никакого повода для сплетен, сам Зубов не считал необходимым скрывать свои чувства, и скоро про его романтическое увлечение стало известно всему Петербургу. Слух дошел и до апартаментов Екатерины.
Блестящ и весел XVIII век – великие дела эпохи легко сочетались с шуткой и любовными интригами. Жены рожали от чужих мужей, а невинность почиталась при царском дворе чем-то вроде кори, которой необходимо переболеть. Причем чем скорее – тем лучше... Впрочем, по мнению императрицы Екатерины, это отнюдь не касалось великой княгини Елизаветы Алексеевны и Платона Зубова.
Императрица вызвала своего фаворита в кабинет и строго отчитала. Зубов был вынужден отступить. Но к этому времени при императорском дворе появляется польский князь Адам Чарторыйский, вскоре ставший ближайшим другом и политическим единомышленником Александра. Чарторыйский также был очарован женой своего августейшего приятеля. Они виделись ежедневно, и скоро общественное мнение прочно связало их имена. «Каждый день, казалось, влек за собой новые опасности, – вспоминала графиня Головина, – и я очень страдала из-за всего того, чему подвергалась великая княгиня. Помещаясь над ней, я видела, как она входила и выходила, так же как и великого князя, постоянно приводившего к ужину князя Чарторыйского».
Убедить кого-либо из придворных в невинности их отношений было сложно, да и ни Елизавета Алексеевна, ни Чарторыйский или Александр не придавали пока никакого внимания досужим разговорам, наслаждаясь обществом друг друга и испытывая лишь взаимные дружеские чувства и симпатию. Сошлемся на мнение самого авторитетного исследователя жизни русского императорского двора той эпохи великого князя Николая Михайловича, считавшего, что ни о каком романе между юной великой княгиней Елизаветой и князем Чарторыйским говорить не приходится.
Возможно, и так. Скорее всего, именно так. Непременно так, ибо Елизавета Алексеевна – может быть, единственная фигура в среде Романовых, о которой не хотелось бы не только говорить, а и думать гадости. К сожалению, так думают и чувствуют далеко не все, тем более если речь идет о современниках. Тем более если речь идет о таком серпентарии, как императорский двор.
6 ноября 1796 года в 21 час 45 минут императрица Екатерина Великая скоропостижно скончалась. Смерть любого государя в истории России традиционно является эпохальным событием, неизменно вызывающим поразительные политические подвижки.
Смерть еще не успела наложить свою печать на лицо усопшей императрицы, как в дежурную комнату вышел граф Самойлов, пытавшийся изобразить подобающую случаю скорбь. Оглядев присутствующих, он произнес:
– Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась. Государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский престол.
Нельзя не отдать должное скептичному графу Ростопчину, наблюдавшему, как придворные бросились поздравлять свежеиспеченного монарха: «Таким образом кончился последний день жизни императрицы Екатерины. Сколь ни велики были ее дела, а смерть ее слабо действовала на чувства людей... Все, любя перемену, думали найти в ней выгоды, и всякий, закрыв глаза и зажав уши, пускался без души разыгрывать снова безумную лотерею безумного счастья».
...Началось короткое, драматическое царствование императора Павла I.
«Как тяжело начинается новый порядок жизни! – писала Елизавета Алексеевна матери. – Вы не можете себе представить, какая сделалась ужасная пустота, до какой степени все, кроме «Их Величеств», поддались унынию и горести. Меня оскорбляло то, что Государь почти не выражал скорби по кончине матери...»
Новый император требовал, чтобы Александр с женой постоянно бывали в его дворце в Гатчине. Обстановка при Дворе стояла гнетущая, тяготившая великую княгиню. Она писала матери: «...Нужно всегда склонять голову под ярмом; было бы преступлением дать вздохнуть один раз полной грудью. На этот раз все исходит от императрицы, именно она хочет, чтобы мы все вечера проводили с детьми и их двором, наконец, чтобы и днем мы носили туалеты и драгоценности, как если бы мы были в присутствии императора и придворного общества, чтобы был «дух двора» – это ее собственное выражение».
Спустя шесть лет после бракосочетания у Александра и Елизаветы родилась первая дочь. Это важное событие произошло 18 мая 1799 года. Девочка, названная в честь свекрови Марией, прожила всего чуть более года. 27 июля 1800 года она скончалась. Рождение девочки придворные сплетники немедленно связали с именем князя Чарторыйского. Первым желанием императора Павла было немедленно выслать Чарторыйского из столицы в один из провинциальных армейских полков, однако графу Ростопчину удалось убедить царя, что такое решение лишь даст почву для досужих разговоров, и дело ограничилось тем, что князя назначили посланником к королю Сардинии.
Свое раздражение Павел продемонстрировал и невестке. Он неожиданно вошел в кабинет Елизаветы Алексеевны и молча уставился на нее. После этого так же молча вышел из комнаты и в течение трех месяцев не говорил с Елизаветой Алексеевной, терявшейся в догадках, чем она могла навлечь на себя гнев императора.
Оскорбленная подозрениями и холодностью Павла, Елизавета замкнулась в пределах детской комнаты, стараясь как можно меньше принимать участия в интересах двора. Вследствие натянутости отношений с императрицей Марией Федоровной и великой княжной Екатериной Павловной Елизавета Алексеевна чувствовала себя одинокой в царской семье, и, по словам современников, «печать ранней грусти легла на ее образ». Она много читала, имела особенную склонность к изучению языков. Одаренная восхитительным голосом, она имела и талант рассказчика; Александр не раз говорил, что, не имея времени много читать, он обязан супруге исчерпывающими сведениями о всех любопытных литературных новинках.
Кто теперь докажет, что первая малютка умерла от простуды, а тоже не от изощренной отравы? Это двор…
Самозабвенная и безрассудная любовь Елизаветы Алексеевны к штаб-ромистру Алексею Охотникову закончилась плачевно. Никакие предосторожности влюбленным не помогли: двор был осведомлен обо всем и даже, вероятно, в подробностях. В таких делах ни на кого нельзя полагаться, даже на самых близких друзей: а вдруг это твой потенциальный соперник?.. Никаких напраслин ни на кого не возвожу, но разведка при дворе сработала блестяще. Вот история, которую даже великий князь Николай Михайлович, составивший трехтомное жизнеописание императрицы Елизаветы Алексеевны, по настоянию Николая Второго не вставил в книгу, но зато Александра Федоровна (жена Николая Первого), ужасаясь безнравственному поведению Елизаветы Алексеевны, внесла в свой дневник, из-за чего она и получила огласку:
Если бы я сама не читала это, возможно, у меня оставались бы какие-то сомнения. Но вчера ночью я прочитала эти письма, написанные Охотниковым, офицером-кавалергардом, своей возлюбленной, императрице Елизавете, в которых он называет ее «моя маленькая женушка, мой друг, мой Бог, моя Элиза, я обожаю тебя» и т. д. Из них видно, что каждую ночь, когда не светила луна, он взбирался в окно на Каменном острове или же в Таврическом дворце, и они проводили вместе 2-3 часа. С письмами находился его портрет, и все это хранилось в тайнике, в том самом шкафу, где лежали портрет и памятные вещи ее маленькой Елизы, – вероятно, как знак того, что он был отцом этого ребенка. Мне кровь бросилась в голову от стыда, что подобное могло происходить в нашей семье, и, оглядываясь при этом на себя, я молила Бога, чтобы он уберег меня от такого, так как один легкомысленный шаг, одна поблажка, одна вольность – и все пойдет дальше и дальше, непостижимым для нас образом.[25]
«Дорогая Элиза, позволь мне дать тебе один совет, а вернее, не откажи в небольшой просьбе: не меняй время твоей прогулки, это сможет показаться странным и встревожит императора. Вспомни, что он тебе говорил намедни».
В другом месте написано: «Не беспокойся, часовой меня не видел, однако я поломал цветы под твоим окном», – затем идут чудовищные любовные заверения: «Если я тебя чем-то обидел, прости – когда страсть увлекает тебя целиком, мечтаешь, что женщина уступила бы нашим желаниям, отдала все, что более ценно, чем сама жизнь». Чувствуется, что он испытывал настоящую страсть; он любил женщину, а не императрицу; он обращается к ней на «ты», называет ее своей женой, потому что уже привык к этому и не может смотреть на нее иначе. Он говорит о назначенном свидании, мечтает, чтобы ночь была безлунной, так как только в темноте он может отважиться забираться по стене. Однажды он заболел и был вне себя, что не придет к ней. По-видимому, передавала письма и была посредницей некая М. Когда императрица еще носила свою Елизу, он умер в страшных мучениях; она узнала об этом, и в то время по ней действительно было видно, как тяжело она страдает и скорбит, о чем рассказывала мне императрица-мать».
Если убрать осуждающие акценты в рассказе Александры Федоровны, то восстает из небытия очень красивая и трогательная история любви двух молодых людей, сумевшая преодолеть немало препятствий.
Если что и удивляет в романе императрицы и кавалергарда, так это искусство, с которым им удавалось сохранить свою тайну от окружающих. Никто из придворных или сослуживцев Охотникова не догадывался об отношениях этих, столь далеких по своему социальному положению людей. Знали о связи лишь самые близкие и заинтересованные лица. По мнению Николая Михайловича, определенно знал о любовной интриге императрицы младший брат Александра I – цесаревич Константин Павлович. Желая оградить брата от оскорбительных слухов, цесаревич решил положить конец этой истории. А что может быть проще в подобных случаях, чем услуги наемного убийцы?
Поздно вечером 4 октября 1806 года, когда Охотников выходил из театра, к нему приблизился неизвестный и нанес удар кинжалом в грудь. Его привезли в карете домой и уложили в кровать. Вскоре появился врач, перевязавший рану и давший надежду на выздоровление. Но тогдашняя медицинская наука находилась только на этапе своего становления: надежных средств и методов лечения подобных ранений еще не существовало. Законы асептики, антисептики, искусство лечения гнойных ран, эффективные лекарственные средства будут открыты много позже. А в ту эпоху лечили пиявками, кровопусканием, в лучшем случае обезболивающими средствами...
Состояние больного ухудшалось, и врачи признались в своей беспомощности. Охотников с мужеством выслушал приговор и попросил бумагу и перо, чтобы написать последнее письмо своей возлюбленной. Это послание дошло до адресата.
Елизавета Алексеевна была потрясена и решилась на поступок, свидетельствующий о мужестве этой незаурядной женщины. Она тайно приезжает в дом Охотникова, чтобы проститься с любимым человеком.
Великий князь Николай Михайлович приводит в своей «тайной» главе выдержки из записок гувернантки, жившей в доме Охотниковых:
Доктор вышел встретить ее, но быстрее молнии Елизавета уже оказалась у кровати больного. Ее рука погладила голову молодого человека, в то время как потоки слез окропили его лицо. Они оба заплакали, обрывочные слова сквозь рыдания были свидетельствами их общей муки. В последнем усилии молодой человек схватил ее руку и покрыл жгучими поцелуями, в то время как, склонившись над ним в порыве глубокого отчаяния, Елизавета видела лишь милые черты, искаженные страданием, мертвенную бледность, просвечивающую сквозь румянец от жара, и ужасную уверенность в том, что родное существо должно покинуть ее навсегда...
30 января 1807 года Алексей Охотников умер. Его похоронили в Александро-Невской лавре на Лазаревском кладбище. Спустя полгода на могиле возлюбленного Елизавета Алексеевна поставила мраморное изваяние, изображавшее плачущую женщину на скале с урной, рядом находится разбитое молнией дерево. Этот памятник сохранился до наших дней. С трудом на нем еще можно разобрать слова: «Здесь погребено тело кавалергардского полку штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося генваря 30 дня 1807 года, на 26 году от рождения».
Никакого следствия по делу ранения офицера элитного полка заведено не было, лишь цесаревич Константин Павлович, командовавший войсками гвардии, распорядился выяснить, «действительно ли он к службе неспособен, а что по тому окажется, мне донести». Ходили разговоры о тайной дуэли, но и они после смерти Охотникова вскоре стихли.
«Единственный, первый и последний роман был глубоко драматичен и навеки сломил женщину, которая в душе носила скорбь до гроба», – считал Николай Михайлович.
Елизавета Алексеевна осталась вновь одна, а через год и три месяца ее постигнет новое горе – смерть ее дочери Лизы.
«Дочь императрицы стала предметом ее страстной любви и постоянным занятием, – писала в воспоминаниях графиня Головина. – Ее уединенная жизнь стала счастьем для нее. Как только она вставала, она шла к своему ребенку и почти не расставалась с ним по целым дням. Если ей случалось не быть дома вечером, никогда она не забывала, возвращаясь, зайти поцеловать ребенка. Но счастье продолжалось только восемнадцать месяцев. У княжны очень трудно резались зубы. Франк, доктор Его Величества, не умел лечить ее. Он стал давать ей укрепляющие средства, что только увеличило раздражение. С ней сделались судороги. Был созван весь факультет, но никакие средства не могли ее спасти».
Девочка умерла 30 апреля 1808 года. По жестокой прихоти судьбы, в тот же день пришло известие о смерти младшей сестры Елизаветы Алексеевны, принцессы Брауншвейгской.
Далее А. Крылов не забывает противопоставить молодую императрицу Елизавету старой и коварной Марии Федоровне, императрице вдовствующей:
На долгие годы Елизавета Алексеевна уходит в тень общественной и светской жизни, появляясь на публике лишь на церемониях, предписанных придворным этикетом. Почести, полагающиеся царствующей императрице, по большей части доставались ее свекрови – вдовствующей императрице Марии Федоровне – личности, во многом уступающей своей невестке в привлекательных чертах характера, но, несомненно, превосходящей ее силой воли, честолюбием, желанием повелевать, нравиться окружающим и имевшей большое влияние на старших сыновей – Александра I и цесаревича Константина Павловича.
Полтора десятилетия невнимания Павла к ней, а до того еще и годы унижений от Екатерины, вылились в Марии Федоровне в третирование невесток, и в основном – той, самой ангельской, самой красивой, самой умной, которая – не по праву!!! – сделалась самой молодой в истории России императрицей, пальцем о палец ради этого не ударив… Мария Федоровна цвела и пахла: она принимала почести, устраивала праздники и фейерверки, распоряжалась, как хотела, даже не задумываясь, что это она крадет, а не у нее крадут, что это она узурпирует, благодаря малодушию сына, власть, ей не принадлежащую. И ведь это она заставила Александра отдалиться от супруги – если не ежедневными наставлениями, то своей невыносимостью. Монстр в образе миловидной и в старости женщины. Как обманчивы немецкая преданность и покладистость, если амбиции и зависть преобладают!..
И она была счастлива. Десятки лет несчастного супружества, в течение которого она просто производила на свет детей и произвела их десяток, – и еще четверть века безраздельного владычества и в семье, и, судя по всему, в государстве. Тупого и бездарного владычества, с которого начался распад великой империи.
Глава 10
ПОПЕЧИТЕЛЬНИЦА
Сын Александр занимался государственными делами – мать всегда была настороже и постоянно тут как тут. Получивший истинно гуманистическое воспитание, исповедуя принципы справедливости и законности, чему научил его выдающийся учитель Фредерик Сезар де Лагарп, который позже станет первым президентом Швейцарии, Александр Павлович, хоть и не особо желал себе сделаться императором – по крайней мере, не так скоро, – искренне собрался ввести во всех сферах жизнедеятельности России законность, порядок и конституцию, – мать же с первых его шагов мешалась под ногами. Он не имел воли прицыкнуть на нее или устранить от вмешательства каким-либо другим законным способом, – и потому все его благородные порывы начали тонуть в болоте говорильни в так называемом Совете, созданном императором ради выработки этих самых законов и установлений и определения структуры государственных органов.
Все делалось на догадках и эмоциях. Ввели вместо павловских коллегий министерства, и министры стали частными узурпаторами отдельных отраслей. Чтобы приглушить их имперские амбиции, требовалась строгая отчетность каждого министра. Не придумали ничего лучше, как заставить их отчитываться перед Сенатом, который их не назначал… Да и не хотелось давать Сенату какой-то реальной власти. Придумали Комитет министров.
В свой неформальный Совет Александр выбрал четверых самых близких друзей-единомышленников – В. П. Кочубея, П. А. Строганова, Н. Н. Новосильцева, А. А. Чарторыйского. Все бы ничего, но, помимо предельной честности и бескорыстия, эта группа лиц обладала еще рядом качеств, которые оказались не очень подходящими для такого рода деятельности, а именно: отсутствием деловой хватки, недостаточным знанием предмета (то есть истории России и даже ее нынешнего, текущего состояния), а также неумением отделить зерна от плевел или, точнее, главное от второстепенного. Но при этом, как и Мария Федоровна, эти лица стали диктовать императору, с кем ему (как державе, естественно) дружить, а с кем нет, кого куда назначить, а кого снять, а один из них и вовсе соглашался поработать лишь на условии полного суверенитета его родной Польши. Куда там Екатерина со своим Станиславом-Августом Понятовским!
Российский император Александр I
Мария Федоровна была попечительницей десятков школ, училищ и сиротских приютов. Забот при этом хватало, но ей было этого мало. Как детородная машина она свое отработала: обычной нормой для европейской королевской семьи считается пятеро детей – она выполнила две нормы. Но по части активной деятельности резерв был не только не исчерпан, но и фактически нетронут. Естественно, эту деятельность она собиралась приложить в государственной сфере. Безвольный сын препятствовать этому не умел. Да и не хотел: ему было удобно, чтобы им руководили. И если друзьям из Совета он чего-то не мог позволить, то женщине, к тому же матери, к тому же вдове отца, в смерти которого он всю жизнь чувствовал себя виноватым (или, по меньшей мере, причастным к ней), император противостоять не мог.
Постепенно, но стремительно расстраивались отношения с Элизой. Но она мудрая женщина, она поймет. Александр оказался не ведущим, а ведомым. Такому типу мужчин, чтобы быть счастливым в семейной жизни, необходимо жить отдельно от родителей: быть под пятой супруги – не так позорно, даже если ты на виду. Как мог позволить себе это самодержец всероссийский? Впрочем, правитель-подкаблучник – тоже не подарок. Вспомним недавний пример с товарищем Горбачевым. Однако выбор все же был. Своею императорской властью Александр мог принудить Марию Федоровну безвылазно жить в Павловске, а чтобы это не выглядело неприлично, достаточно было назначить ее прорабом строительства какого-нибудь комплекса вроде того же Петергофа: это занятие на много долгих лет. Но ничего такого не произошло, и потому получилось так, что император пожертвовал своими отношениями с умной и красивой женщиной – своей женой. Причем не мог не видеть, что она осталась совсем одна против дружного семейства, к коему и он примкнул. Мощный клан против беззащитной немочки из Карлсруэ.
Еще не было никакого Охотникова – были только неудачи с недееспособным Советом. Потом – с Комитетом министров. Почему? Да потому что в него входили все те же члены Совета. Правда, не в качестве министров, но они все были товарищами министра, – следовательно… Следовательно министры получались то облеченными ничем не ограниченной властью, то, в присутствии членов Совета, вовсе лишенными ее. На этом поприще в стране несколько лет наблюдался, мягко говоря, бардак. Да и распределение отраслей между министерствами оказалось оставляющим желать лучшего…
А тут еще и международные дела: Александру пришлось почти немедленно по принятии власти вступать в новые коалиции, практически неотличимые от прежних, от которых отказался Павел. Коалиции были, естественно, антинаполеоновскими. Они распадались и вновь соединялись, и, как всегда, их члены преследовали только свои национальные цели – ладно бы так, – но ведь еще и корыстные устремления ухватить что–то все равно у кого – у Франции, Италии, Швеции… Прервав своим вмешательством отцовскую внешнюю политику, теперь, поучаствовав в нескольких наполеоновских войнах, Александр приходит все к тому же и в 1808 году заключает с узурпатором Тильзитский мир. Наполеон стремится упрочить отношения и просит руки его сестры…
Вмешивается старуха – и Бонапарту отказано, а мировая история делает резкий крен в сторону кровопролитнейшей войны, в которой России предстоит биться против всех, ибо в войске Наполеона – половина европейских стран.
Пока император разъезжал по полям сражений и по мирным переговорам, он усиленно отвыкал от своей милой женушки, про которую хотелось забыть. Усиленно поддерживая в себе порядочность, он, виноватый перед нею, должен был забыть ее, иначе возненавидел бы. Мы всегда ненавидим того, перед кем виноваты. Но Александр обладал мягким и незлобивым характером, а потому состояния ненависти опасался настолько, что ему легче было предать, чем ненавидеть. Идиллические семейные отношения приказали долго жить в тот момент, когда Александр Павлович выбрал в любовницы Марию Антоновну Нарышкину. Ему легче было с этой пустой и недалекой женщиной, чем с умной и красивой Элизой. А главное, перед той не нужно было ни в чем оправдываться. Да и родила она ему – тоже дочь, Софью.
Правда, Элиза и не требовала оправданий: она все свои невзгоды и неурядицы относила на Божью волю – на Него, который неспроста посылает ей все новые испытания.
Безропотность невестки вызывала настоящую ненависть Марии Федоровны. Однако негоже было бы показывать это всем, а потому ради соблюдения внешних приличий свекровь еще глубже вникала в государственные дела и, вмешиваясь, то тут, то там ставила сыну подножки.
Историки говорят, что Александр был ее любимым сыном. Это неправда: не мог воспитанник Екатерины вызывать ее любовь, хотя, может быть, голос крови и заглушал основную часть неприязни. Вот Николай и Михаил были и впрямь любимыми сыновьями Марии Федоровны. Настолько любимыми, что после смерти Павла она всерьез подумывала отстранить Александра от власти в пользу малолетнего Николая (обратите внимание: не Константина!), и если уж не быть ей самой самодержицей российской, то роль регентши при Никсе[26] ее вполне бы устроила на десяток лет.
Как ни крути, а все-таки вряд ли то была истинная жажда власти. Просто находившаяся основную часть жизни в загоне вдовствующая императрица никак не могла смириться с тем, что так скоро перестала быть на первых ролях, да и стремление доказать всем, а главное, самой себе, что она не хуже Екатерины, не давало ей покоя. Хуже! Даже за одно это стремление, основанное на зависти недалекой женщины, хуже. Екатерина ни на кого не оглядывалась. Она – просто была. Можно ее любить или ненавидеть за ее дела, но она их делала, она и впрямь управляла могучей страной. Не совсем правильно? Возможно. А попробуйте сделать лучше. Вот вам «страна, которую не жалко», – и действуйте… Вы наверняка спросите:
– А с чего начать?
Екатерина не спрашивала: она знала, с чего начать и к чему стремиться.
Постепенно сходили на нет нововведения, Совет бездействовал, хотя имитировал бурную деятельность. Члены его были несостоятельны, да и не хватало лидера, который бы завел реформы хотя бы не туда: никаких реформ не получилось вообще. В затухающем режиме Совет стал собираться реже и реже, пока вовсе не прекратил свое существование. Александр мог бы управлять им и сам, то есть сыграть роль несуществующего на данный момент лидера, но он все чаще и все надольше стремился исчезнуть из Петербурга по важным и неважным, истинным и мнимым делам.
С помощью матери, только что без лома, император практически ничего не добился за целых двенадцать лет, пока не открылась трагическая страница в истории России: 12 июня 1812 года «форсировали Неман нежданно Бонапартовы войска». Россия в этот момент еще не догадывалась, что ее ждет. Она еще не знала, что Наполеон – это инъекция, после которой придут в движение многие общественные силы, и что больше ей не быть спящей, не быть патриархальной (вернее, матриархальной), что, пробудясь, она впервые за полтора века задумается о себе и решит, что нового макияжа в лице очередного самодержца ей, пожалуй, уже недостаточно и пора приступать к обновлению организма.
С точки зрения спортивного состязания, если принять за таковое все время царствования Александра Благословенного, Александр провел, по сути, великолепную атаку (Отечественная война 1812 года), но не забил при этом гола (не реформировал России). Наступил момент, когда он уже не мог противостоять атаке на свои ворота – декабристскому движению, у которого, к счастью, тоже не нашлось достойного форварда, и только потому его собственные ворота чудом устояли. Впрочем, если учесть смерть Милорадовича, удар все-таки был, но спасла штанга.
Склонная к языкам и постижению чужой культуры, впитывая ее и делая своей, Елизавета Алексеевна очень скоро – еще скорее, чем Екатерина, – сделалась самой что ни на есть русской императрицей. Она полюбила эту страну и этот народ, в к