Считаться с голосом совести
Наша совесть не безгрешна. Поэтому не стоит полагать, что можно доверять нашей совести и что мы не нуждаемся в другом проводнике для выбора верного пути. Этим, однако, мы вовсе не умаляем значения фактора совести. Бог может полностью подчинить себе совесть. Он поступает так не только с христианами, но и с нехристианами. Вспомним снова из Рим. 2:15, где говорится о деле закона, написанном у язычников в сердцах, «о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» в Судный день. Закон Бога производит такое сильное впечатление, что, вольно или невольно, он внушает уважение и нехристианам. Его нельзя вытравить из совести многих людей. И это обнаружится в Судный день, когда заговорит совесть каждого. Конечно, человек может восстать против откровения Бога, так что совесть его перестанет действовать. Она даже может очерстветь настолько, что человек будет отрицать само существование Бога. Но заблуждения подобного рода не должны нас заставить не считаться с голосом совести. Обращаясь к своей совести, мы в то же время взываем к своим самым глубоким убеждениям. Даже не разделяя подобных убеждений, мы не вправе отбрасывать их. Вспомним Павла, стоящего на стороне власть имущих, которые допускали использование в пищу идоложертвенного из храма. Ведь в то же время он серьезно относился и к совести христиан, которые имели другое мнение по этому вопросу. Иногда следуя голосу совести, мы приходим к важным выводам.
Вспомним, например, об отказе служить в армии по религиозно-этическим мотивам в те годы, когда в Нидерландах еще существовала воинская повинность.
Христиане, внутренне убежденные в том, что они не могут служить в армии, были всегда. Стать военными им препятствовала заповедь «не убивай», так как они не хотели, чтобы их принуждали применять оружие против ближнего. Большинство христиан не разделяют это убеждение. К их числу принадлежит и автор этих строк. Но именно поэтому к подобному убеждению всегда следует относиться серьезно. Мы располагаем свидетельствами христиан первых веков, которые отказывались от службы и даже не щадили ради этого своей жизни. Они настолько трогательны, что нам совсем не трудно было поверить в искренность голоса их совести. Однако в уже совсем недавние времена молодые люди отказывались по религиозно-этическим мотивам от участия не во всякой, а только в ядерной войне. В этом случае уже труднее считать их мотивы убедительными. Почему против одного вида войны можно выступать, а против другого нет? Дело запуталось еще больше, когда оказалось, что человек, выступавший против всякой воинской повинности, не отказался бы от участия в насильственном свержении режима, угнетавшего подданных. Если совесть запрещает участвовать в чем-либо, то позволительно требовать, чтобы это проявлялось последовательно. Нельзя завтра делать то, что отвергается сегодня. Потому что в таком случае подтверждаются слова, высказанные однажды Годфридом Бомансом: «Многие люди обязаны своей чистой совестью своей же плохой памяти!»
9. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ АДИАФОРА?
9.1. О чем идет речь?
Как мы уже говорили в главе 4, далеко не все из того, что мы совершаем сами или чему не противимся, находит отражение в Писании в виде особого предписания либо запрета. Как оказалось, будучи ответственными за свои поступки, мы сами можем познавать лучшее (Флп. 1:9,10). Связанные с писанием и водительствуемые Духом, мы принимаем решения свободно, поскольку мы сыны, а не рабы в доме Бога.
В данной главе нам хотелось бы больше внимания уделить теме свободы. Этот вопрос мы будем рассматривать сквозь призму старинной этической проблемы, известной как адиафора.
Что здесь имеется в виду? Под адиафорой мы понимаем вещи и поступки, которые нельзя назвать ни добрыми, ни злыми.
Подобного рода вещи можно принимать или отвергать, поступки — совершать или нет, но судить о них как о «добрых» либо «злых» невозможно. Греческое слово adiafora означает «безразличное в нравственном отношении», то есть то, что нельзя квалифицировать ни как «доброе», ни как «злое». Термин «адиафора» может переводиться и как «равнодушное». Существуют явления, находящиеся между добром и злом, между безусловно допустимым и безусловно запрещенным. Здесь теряют свою силу предписания типа «следует/не следует поступать таким-то образом», и человек может действовать свободно.
Существует ли адиафора? Это основной вопрос данной главы. Однозначно ответить на него невозможно. Рассмотрим, почему же на этот вопрос дают и положительный, и отрицательный ответ. Проанализируем вначале позицию тех, кто утверждает: да, адиафора существует. Разве все христиане не совершают постоянно поступков, которые, как они с уверенностью предполагают, никак не связаны с нашим отношением к Богу? Например, стал бы кто-либо из участников туристского похода обращаться к Богу с просьбой подсказать, идти ему направо или налево? Разве не превратится наша жизнь в сплошной кошмар, если по всякому поводу мы станем спрашивать себя, в точности ли мы следуем заповедям Божьим? Представим себе, что мы осуждаем покупку кондитерских изделий, приравнивая их к предметам роскоши. Не рискуем ли мы при такой щепетильности лишиться даже чая и кофе. А может быть, следует задаться вопросом, не должна ли наша ежедневная еда быть еще более неприхотливой, чтобы лишь поддерживать жизнь в нашем теле? Христианская этика должна встать на защиту христианской свободы, и поэтому существуют различные вещи, которые христианин может делать или нет, не превращая это в нравственную проблему. К счастью, мы вправе допустить, что адиафора существует, ведь иначе жизнь придавила бы нас своей свинцовой тяжестью.
Однако имеются и противники такой точки зрения. То, что мы называем несущественными поступками и решениями, утверждают они, часто имеет далеко идущие последствия для того, кто эти поступки совершает, или для других людей. Однажды признав существование адиафоры, мы уже ступили на скользкий путь. Это вполне может кончиться тем, что, постоянно расширяя сферу, в которой мы действуем по собственному разумению, мы, в конечном счете, всю свою жизнь выведем из сферы послушания Христу. Но христианин, который действительно является рабом Божьим, знает, что ни на одно мгновение он не господин самому себе.
Читатель, вероятно, уже почувствовал, что вопрос об адиафоре переходит в плоскость допустимого и запрещенного в сфере развлечения. Можно ли мне танцевать, играть в карты, курить, употреблять алкогольные напитки, отдыхать на дорогих курортах и т. п.? Находится ли все это под запретом Бога или же мы вступаем здесь в область, где христианин может принимать свободное решение, поскольку это касается «без различного?
Термин из Стои
Думается, что было бы небесполезно поинтересоваться, откуда берет начало понятие «адиафора». Корни его обнаруживаются в философском учении, известном нам как стоицизм. В нем это понятие, так сказать, и было выковано. Адиафора располагалась, по мнению стоиков, между добром и злом. Все, что не приносило ни пользы, ни вреда, они называли адиафорой.
К данной группе они причисляли весьма многие понятия, такие, как жизнь, здоровье, наслаждение, телесная красота, сила, богатство, доброе имя и благородное происхождение. Однако и смерть, болезнь, боль, уродливая внешность, слабость, бедность, дурная слава, низкое происхождение также рассматривались как адиафора. Почему? Потому что все эти вещи могут иметь две стороны Богатством можно пользоваться благоразумно, но также и неразумно Бедность может толкнуть человека на воровство, но может и очистить его в нравственном отношении. А то, что мы можем использовать как во благо, так и во зло, нельзя называть «благом». Даже жизнь, взятая сама по себе, не является благом. Очень может случиться и так, что нам придется сделать выбор в пользу самоубийства.
Однако если столь многие понятия приходится рассматривать как адиафору, что же тогда, по мнению стоиков, следует действительно считать существенным? Для стоиков главное, чтобы человек был свободен от всего. Он должен все принимать со стоическим смирением: горе и радость, здоровье и болезнь, даже жизнь и смерть.
Поведение человека должно отличаться свойством, которое передается греческим словом apatheia (букв. «бесстрастие»).
Впрочем, стоикам так и не удалось в полном объеме отстоять позицию, при которой в один ряд поставлены жизнь и смерть, I здоровье и болезнь, богатство и бедность. Ведь было очевидно, что сама человеческая природа влечет людей к чему-то одному (например, к жизни и здоровью) и отвращает от другого (например, от смерти и болезни). Пусть даже жизнь и здоровье не являются действительным благом, все-таки в качестве предпочтительного они стоят выше непредпочтительного[15]. Руководствуясь разумом, человек пользуется предпочтительным, отвергая непредпочтительное. Наряду с этим стоики выделяли еще третью категорию: oudetera — в буквальном переводе «ни то, ни другое». Это то, что не может вызвать в нас ни влечения, как здоровье, жизнь, богатство, ни отвращения, какое вызывают болезнь, смерть и бедность. Здесь мы имеем дело с такими совершенно нейтральными понятиями, как, например, желание подсчитать, четное или нечетное число волос на чьей-либо голове, согнуть или выпрямить палец, схватить соломинку или не поднимать ее и т. д.
Если вдуматься в изложенные нами взгляды стоиков, станет отчетливо видно их отличие от христианской веры.
Во-первых, бросается в глаза рационалистический характер данной этики. Каждый поступок должен быть продуман, должен быть прозрачным для разума. Поступок должен исходить изнутри, «внешние» факторы не должны оказывать на него влияния. Человек, желающий быть мудрым, должен проявлять apatheia и, следовательно, воздерживаться от выражения внезапной радости, от рыданий или злости. Все, что не определяется рациональным путем, должно отмереть. Кальвин говорил о стоиках, что они поступали глупо, потому что называли самонадеянным того, кто и в горе, и в радости пребывал в одинаковом расположении духа. Писание учит другому. Оно называет плачущих блаженными (Мф. 5:4). А об Иисусе говорится, что его душа скорбела смертельно (Мф. 26:38). Во-вторых, бросается в глаза, насколько индивидуально такое представление об адиафоре. Человек как бы выковыривается из своего мира, так что сам мир становится адиафорой. Однако ничего не существует само по себе: ни человек, ни мир. Существует один мир, созданный рукой Бога, в котором все связано друг с другом и каждая тварь получила свой собственный образ и свое предназначение. Многоцветие мира Божьего расплывается у стоиков до какой-то серой адиафоры.
В-третьих, неверно, что жизнь и смерть, здоровье и болезнь, богатство и бедность в принципиальном плане равноположны друг другу. Мы движемся по направлению к такому миру, где больше не будет места смерти, болезни и бедности. На пути к нему плохое может нам казаться хорошим, а хорошее плохим. Вспомним хотя бы о богатстве, о котором в Писании часто говорится как об источнике опасности. Однако положение изменится, если со временем смерть, болезнь и бедность не будут существовать рядом с жизнью, здоровьем и богатством. Поэтому и во время нашей земной жизни нам незачем проявлять холодность (апатию) по отношению к благому и злому. Все это создано рукой Божьей. Ничто здесь не является адиафорой, потому что эти явления входят в Божий план милосердия и любви по отношению к нам.
В-четвертых, можно также указать на политическую бесплодность такого подхода к адиафоре. Для стоиков большую важность представляла их внутренняя позиция, а не преобразование внешних обстоятельств. Хорошим примером здесь могло бы служить рабство. Стоики считали, что все люди в принципе равны друг другу. Однако эта мысль не нашла своего логического завершения в отмене рабства. Ведь, по их мнению, важность представляют не условия жизни будь то свободного человека или раба. Определяющим они считали внутреннее отношение человека к миру, его окружающему. Человек может выполнять свой моральный долг и жить счастливо, даже если он рождается и умирает в цепях. Однако христианская вера не может согласиться с подобным противопоставлением внутреннего внешнему именно потому, что христианин не считает внешнее адиафорой. Евангелие есть соль в мире. Христос пришел не только для того, чтобы искупить грехи, но Он вернул слепым зрение, дал голодным еду и вновь сделал человеческие жизни благодатными, изгнав из них бесов.