Продолжение доказательств умственного неравенства рас. Различные цивилизации взаимно отталкиваются. Смешанные расы создают смешанные цивилизации

Если бы человеческие расы были равны, история пред­стала бы нашему взору в виде очень впечатляющей, со­вершенной и славной картины. Тогда расы, будучи в рав­ной мере умными и устремленными к своим истинным интересам, в равной мере способными найти способ по­беждать и торжествовать, с самого первого дня творе­ния наполнили бы землю роем процветающих и — что самое главное — возникших одновременно цивилизаций. В ту же эпоху, когда древнейшие санскритские народы создавали свою империю и покрывали — посредством религии и меча -- Южную Индию посевами, городами, дворцами и храмами, когда первая империя ассирийцев украшала долины Тигра и Евфрата величественными со­оружениями, когда колесницы и конница Немрода заво­евали соседние народы, на африканском побережье, где живут негры с прогнатическим строением головы, по­явилось бы разумное и развитое общество, обладавшее большими средствами и возможностями.

Кельтские путешественники принесли бы на запад­ную оконечность Европы, наряду с остатками восточ­ной мудрости первобытных времен, все необходимые элементы великого общества и наверняка бы встрети­ли среди иберийских народов, распространенных в те времена в Италии и на островах Средиземного моря, в Галлии и Испании, достойных соперников, богатых, как и они сами, древними традициями, искусных во всех об­ластях человеческой деятельности.

Тогда объединенное человечество гордо шагало бы по земному шару, сильное своим общим разумом, создавая повсюду похожие друг на друга общества, и по проше­ствии некоторого времени все нации стали бы одинако­во оценивать свои потребности и возможности, одними глазами смотреть на природу, завязали бы тесные кон­такты между собой, которые столь необходимы и вы­годны для прогресса и цивилизации.

Некоторые племена, в силу злосчастной судьбы ока­завшиеся в суровых климатических условиях, в тесных ущельях скалистых гор, на побережье покрытых льдом морей, в бескрайних степях, обдуваемых холодными вет­рами, были бы вынуждены дольше бороться с негостеп­риимной природой, чем обласканные судьбой народы. Но в конце концов и эти племена, будучи наделенными "" таким же разумом и такими же способностями, не за­медлили бы найти средства сгладить суровость клима­та. Они обязательно употребили бы разумную актив­ность, какую мы сегодня наблюдаем у датчан, норвеж­цев, исландцев. Они сумели бы укротить строптивую почву и сделали бы ее плодородной. В горах они, как, например, нынешние жители Швейцарии, пользовались бы выгодами скотоводства, или, по примеру жителей Кашмира, прибегли бы к возможностям промышленно­сти; а если бы их страна оказалась безнадежно бесплод­ной, а ее географическое положение безысходно небла­гоприятным, они смогли бы понять, что земля велика, что в ней много долин и равнин, и тогда они оставили бы свою родину и отправились на поиски мест, где их разумная деятельность принесла бы плоды.

Тогда нации, в равной степени просвещенные и бо­гатые — одни за счет коммерции, благодаря морским гаваням, другие за счет сельского хозяйства, процве­тающего на плодородных просторах, третьи за счет про­мышленности, четвертые — благодаря удачному мес­тоположению, — словом, все нации, несмотря на вре­менные разногласия и войны, к сожалению, неотъемлемые от человеческой природы, очень скоро договорились бы о совместной жизни на земле. Близкие друг к другу цивилизации кончили бы тем, что объединились, образовав всеобщую конфедерацию, предмет вековых мечтаний. И не существовало бы никаких пре­пятствий на этом пути, если бы все расы были наделе­ны одинаковыми умственными способностями.

Впрочем, нарисованная картина абсолютно фантасти­ческая. Первые народы, достойные так называться, были издавна объединены идеей общности, которая никогда не приходила на ум варварам, жившим по соседству. Они мигрировали из мест своего первоначального обитания и на своем пути встречались с другими народами, вернее племенами, которые так и не сумели осознать идею циви­лизации, навязанную им пришельцами. Опровергая мысль о равенстве рас, способные к цивилизации народы внача­ле создавали свой общественный порядок на совершенно разных основах, затем многое перенимали друг от друга. Для тех групп, которые не были движимы внутренним порывом, сила примера ничего не значила. И испанцы, и галлы видели, как по соседству с ними финикийцы, греки, карфагеняне строят цветущие города. Но ни испанцы, ни галлы не стали копировать нравы и систему правления этих славных торговцев и мореплавателей, а когда при­шли римляне, победители смогли преобразовать покорен­ные земли только посредством колонизации. Что касает­ся кельтов и иберийцев, они доказали, что цивилизация возможна только при смешении крови.

Посмотрим, в какой ситуации оказались американ­ские племена. Рядом с ними появился народ пришельцев, который стремится увеличить свою численность, чтобы стать сильнее. По их рекам взад-вперед проплывают тысячи судов. Они знают, что сила их хозяев несокру­шима. У них уже нет никакой надежды на то, что чужаки уйдут с их родной земли. Они поняли, что весь огромный континент сделался добычей европейцев, и им остается лишь наблюдать за тем, как чуждые им институты дела­ют жизнь человека независящей от количества дичи или рыбы. Покупая водку, одеяла, ружья, они понимают, что даже их примитивные желания были бы легче удовлет­ворены в рамках нового общества, которое приглашает их, оплачивает их труд и называет аборигенов помощ­никами. Но они отказываются, они предпочитают уеди­нение и уходят все дальше в глубь страны. Они бросают все, даже кости своих предков. Они знают, что вымрут, но какой-то таинственный ужас удерживает их в плену неодолимого отвращения, и, восхищаясь силой и превос­ходством белого человека, их сознание, вся их натура, их кровь, в конце концов, противятся даже мысли о том, чтобы иметь что-либо общее с белыми.

В испанской Америке аборигены испытывают мень­шее отвращение к пришельцам. Дело в том, что метро­полия с самого начала оставила покоренные племена под управлением их собственных касиков и не пыталась их цивилизовать. Им разрешили сохранять древние обычаи и законы; от них требовали лишь обращения в христиан­ство и определенную дань. То есть колонизации по сути не было, а угнетение выражалось в форме прихотей и капризов завоевателей. Вот почему индейцы испанской Америки не столь несчастливы и продолжают жить, тог­да как их северные соседи, оказавшиеся под властью ан­глосаксов стремительно вымирают.

Следует заметить, что колонизацию не воспринима­ют не только дикари. В настоящее время мы видим крас­норечивые тому доказательства в Алжире, где фран­цузы реализуют свою политику доброй воли и филант­ропии, а также в Индии и Батавии, где цивилизаторами выступают англичане и голландцы. И это самые яркие примеры и доказательства того, насколько несходны и неравны между собой человеческие расы.

Если рассуждать только исходя из варварской натуры некоторых народов и считать это варварство изначаль­ным и врожденным, тогда придется отказать им в нали­чии всякой культуры, однако такое мнение не является бесспорным. Многие дикие народности сохранили следы более просвещенного прошлого, нежели их нынешний об­раз жизни. Есть племена, даже весьма кровожадные, кото­рые имеют непонятные и сложные для нас традиционные порядки, что касается вступления в брак, наследственно­сти и политического управления, а их ритуалы, лишен­ные сегодня всякого смысла, уходят корнями в некую си­стему более высокого порядка. В качестве примера мож­но привести краснокожие племена, кочующие на угрюмых безлюдных просторах, где, как полагают, некогда жили аллеганийцы. Или другие народы, обладающие приклад­ными знаниями, явно заимствованными у кого-то друго­го — например, жители Марианских островов. Они пользуются ими, так сказать, машинально, не задумыва­ясь над их происхождением.

Таким образом, встречаясь с народностью, пребы­вающей в состоянии варварства, стоит присмотреть­ся к ней внимательнее. Чтобы не впасть в ошибку, рас­смотрим несколько примеров.

Существуют народы, которые попадая в сферу дея­тельности родственной расы, в какой-то степени подчи­няются ей, принимают некоторые новые для себя прави­ла и усваивают некоторые знания; затем, когда господ­ствующая раса начинает исчезать — либо в результате давления, либо за счет полного слияния с покоренным народом, — последний почти полностью утрачивает при­обретенную культуру, в особенности ее принципы, и со­храняет то немногое, что он смог понять. Впрочем, та­кая ситуация возможна только между народностями, близкими по крови. Так действовали ассирийцы по отно­шению к халдеям, сирийские и египетские греки по отно­шению к грекам Европы, иберийцы, кельты, иллирийцы по отношению к идеям древних римлян. А если чероки, катавбасы, маскогеи, семинолы, начезы и им подобные племена сохранили некоторые следы аллеганийской ци­вилизации, я не склонен, исходя из этого, считать, что они являются прямыми потомками родоначальников расы; из этого следует, что какая-то раса могла быть цивилизованной и перестала быть таковой; я бы сказал, что если какое-то из перечисленных племен этнически еще близко стоит к древнему преобладающему типу, так только через опосредованную и побочную связь, без ко­торой чероки впали бы в полное варварство. Что каса­ется остальных, менее одаренных народностей, они пред­ставляются мне лишь фоном чужого населения, покорен­ного и присоединенного силой, на котором когда-то зиждился социальный порядок. Следовательно, нет ни­чего удивительного в том, что эти социальные осколки сохранили — впрочем, так и не поняв их, — привычки, законы, ритуалы, созданные другими, более способны­ми народами, хотя они не смогли понять их значимость и их секрет и видели в них только предмет суеверного ува­жения. Это, например, относится к остаткам механичес­ких ремесел. То, что сегодня вызывает наше восхище­ние, может быть плодами деятельности развитой расы, которая давно исчезла. А иногда их происхождение ухо­дит в эпохи, еще более отдаленные. Все, что относится к горнорудному делу иберийцев, аквитанцев и бретонцев с Касситеридских островов, берет начало в Верхней Азии, откуда предки западных народов когда-то принесли сек­реты этой науки в процессе переселений.

Наибольший интерес среди полинезийцев вызывают жители Каролинских островов. Их мастерство в ткаче­стве, их резные барки и страсть к мореплаванию и ком­мерции являются той демаркационнай линией, которая отделяет их от пелагийских негров. Не составляет тру­да обнаружить исток их талантов. Они обязаны этим малайской крови, попавшей в их жилы, а поскольку эта кровь была далеко не чистой, этническое наследие они сохранили, но не смогли его усовершенствовать, а ско­рее наоборот — оно с каждым годом хиреет.

Таким образом, если у иного варварского народа встречаются следы цивилизованности, это не служит до­казательством того, что этот народ когда-то был циви­лизованным-. Он жил под властью родственного ему, но превосходящего его по развитию, племени, или, имея та­кое племя своим соседом, он робко и покорно учился у него. Нынешние дикие расы таковыми были всегда; рас­суждая по аналогии, можно сделать вывод, что дикари останутся дикарями, пока не исчезнут с лица земли.

Результат этот неизбежен, когда два типа, между ко­торыми отсутствует всякое родство, оказываются в ак­тивных отношениях; лучшей демонстрацией этого может служить судьба полинезийцев и американских аборигенов. Итак, из вышеизложенного вытекает следующее:

1. Нынешние дикие племена всегда пребывали в таком состоянии независимо от среды, в которую они попадали на своем историческом пути, и такими они останутся всегда.

2. Чтобы дикая нация могла выдержать даже времен­ное пребывание в цивилизованной среде, нация, созда­ющая такую среду, должна происходить из более бла­городной ветви той же расы.

3. Это же условие необходимо для того, чтобы раз­ные цивилизации могли даже не смешаться, чего, кста­ти, никогда не бывает, но просто в достаточной степе­ни измениться в результате контакта друг с другом, взаимно обогатиться, сотворить другие цивилизации, состоящие из их элементов.

4. Цивилизации, вышедшие из рас, совершенно чуж­дых друг другу, могут лишь соприкасаться поверхностным образом, но никогда не проникнут друг в друга и всегда останутся взаимоисключающими. Поскольку последний пункт требует дополнительного разъяснения, остановимся на нем подробнее.

Многочисленные конфликты были причиной обще­ния персидской цивилизации с греческой, египетской ци­вилизации с греческой и римской, римской цивилиза­ции с греческой; затем цивилизация нынешней Европы вошла в соприкосновение с другими мировыми цивили­зациями нашего времени, в частности с арабской.

Отношения греческого разума с персидской культурой были настолько же разнообразными, насколько навязан­ными внешними обстоятельствами. Прежде всего боль­шая часть эллинского населения — самая богатая, если не самая свободная — была сосредоточена в городах сирий­ского побережья, в колониях Малой Азии и Понта, кото­рые, быстро объединившись с государствами великого царя, находились под контролем сатрапов и до некоторой степени сохранили свою сущность. Со своей стороны, не­зависимая континентальная Греция поддерживала очень близкие отношения с азиатским побережьем.

Но слились ли эти две цивилизации? Всем известно, что нет. Греки считали своих могущественных против­ников варварами, возможно, и последние отвечали им тем же. Политические нравы, форма правления, специ­фика искусств, размах и внутренний смысл общественного культа, частные нравы народов, смешанных друг с другом, тем не менее так и остались разными. В Экбатане основой основ была единоличная наследственная власть, ограниченная некоторыми тра­дициями, но в сущности абсолютная. В Элладе власть была поделена между массой мелких суверенов. Прав­ление, аристократическое у одних народов, демократи­ческое у других, монархическое у третьих, тираничес­кое у четвертых, являло собой — в Спарте, Афинах, Ма­кедонии — самую причудливую смесь. У персов культ государства, больше напоминающий первобытные принципы первородства, отличался той же тенденцией к единству, что и власть правительства, и опирался на моральные и метафизические устои, не лишенные глу­бины и основательности. У греков символизм, основан­ный на разнообразных проявлениях природы, доволь­ствовался тем, что воспевал формы. Религия оставляла гражданским законам заботу о совести, а вера, вы­полнив обязательные ритуалы и воздав должное услов­ному богу или герою, полагала свою миссию закончен­ной. Эти ритуалы, почести, боги и герои менялись через каждые полмили. Если же в некоторых храмах, напри­мер в Олимпии или в Додоне, поклонялись не одной из сил и не одному из элементов природы, а самому кос­мическому принципу, такое единство лишь подчерки­вало раздробленность, поскольку практиковалось оно в отдельных местах. Кстати, оракул из Додоны и Юпи­тер-Олимпиец происходят из чужих культов.

Что касается обычаев, нет нужды напоминать, до какой степени они отличались от персидских. Для мо­лодых, богатых, сластолюбивых и космополитичных людей считалось позором принять образ жизни про­тивников, которые были по-иному жизнелюбивы и утонченны, чем эллины. Вплоть до эпохи Александ­ра, т. е. в течение славного периода греческого могу­щества — периода великого и плодотворного, — пер­сы, несмотря на свое превосходство, не могли приоб­щить греков к своей цивилизации.

С приходом Александра этот факт получил неожидан­ное подтверждение. Когда Эллада покоряла Персию Дария, казалось, что вся Азия станет греческой, тем более, что победитель, пришедший однажды ночью в неистов­ство, позволил себе такие сильные агрессивные действия против местных памятников, что в них без труда можно было бы усмотреть столько же презрения, сколько нена­висти. Однако поджигатель Персеполиса вскоре изменил свои взгляды, да так радикально, что в его планах мож­но было усмотреть желание просто-напросто подменить собой династию Археменидов и царствовать как его пред­шественник или как великий Ксеркс, включив Грецию в число своих владений. Вот так персидская социабельность должна была поглотить эллинизм.

Но несмотря на весь авторитет Александра ничего подобного не случилось. Его генералы и солдаты не по­желали видеть своего предводителя в длинных развева­ющихся одеждах, с митрой на голове, в окружении ев­нухов, т. е. не захотели, чтобы он отрекся от своей ро­дины. И он умер. Некоторые из его сторонников пытались осуществить его планы, однако были вынуж­дены отступить. В самом деле, почему им удалось создать этот гибрид, это государство на азиатском побережье, включающее греческие колонии в Египте? По­тому, что их подданные представляли собой пеструю смесь из греков, сирийцев, арабов, у которых не было иного выбора, кроме как пойти на культурный компро­мисс. Но там, где расы оставались по своему составу различными, такого не произошло. Каждая страна со­хранила свои национальные нравы.

Еще один пример. До последних дней римской империи смешанная цивилизация, которая преобладала на всем Во­стоке, включая континентальную Грецию той поры, оста­валась скорее азиатской, чем греческой, потому что в лю­дях было больше первой крови, чем второй. Правда, надо признать, что мышление приняло эллинистические формы. Но нетрудно обнаружить в мысли той эпохи и тех стран восточный фон, который оживляет все, что принадлежит Александрийской школе, например, унитаристские докт­рины греко-сирийских юристов. Таким образом, сохраняет­ся пропорция, что касается количества соответствующих кровей: превосходство за преобладающим количеством.

Прежде чем закончить эту параллель в отношении контакта между цивилизациями, добавлю несколько слов об арабской культуре в сравнении с нашей.

Нет никаких сомнений во взаимном отталкивании ци­вилизаций. Наши предки, жившие в средние века, имели возможность воочию видеть достижения и чудеса мусуль­манского государства и не гнушались посылать своих де­тей на учебу в школы Кордовы. Но в Европе не сохрани­лось ничего арабского за исключением тех стран, где ос­талось немного измаелистской крови; брахманская Индия преуспела в этом не больше, чем мы: под властью маго­метан она успешно выстояла, несмотря на все их усилия.

Сегодня наша очередь действовать на развалинах араб­ской цивилизации. И мы сносим их с лица земли, мы не в состоянии использовать их для себя. А между тем эта ци­вилизация сама не была «чистокровной» и поэтому была менее прочной. Арабская нация, невеликая числом, асси­милировала расы, покоренные ее саблей. Поэтому мусуль­мане — исключительно перемешанное население — име­ли смешанную цивилизацию, элементы которой иденти­фицировать нетрудно. Известно, что ядром победителей до Магомета не был пришлый или незнакомый народ. Его традиции были хорошо знакомы и хамитам и семитам, от которых он ведет свою родословную. Он имел тесные отношения как с финикийцами, так и с евреями. В его жи­лах текла кровь и тех и других; он служил для них торго­вым посредником между Красным морем, восточным по­бережьем Африки и Индией. По отношению к персам и римлянам он выполнял ту же роль. Многие арабские пле­мена принимали участие в политической жизни Персии при Арсасидах и сыновьях Сассана, в то время как один из его принцев — Оденат — назначил себя цезарем, одна из его дочерей – Зенобия, дочь Амру, правительницы Пальмиры — покрыла себя славой среди римлян, а один из его представителей-авантюристов, Филипп, даже но­сил императорскую пурпурную мантию. Итак, эта сме­шанная нация, начиная с самой ранней античности, ни­когда не переставала поддерживать отношения с могу­щественными народами, окружавшими ее. Она участвовала в их повседневной деятельности и, наподо­бие тела, наполовину погруженного в воду, наполовину остающегося под солнцем, она тянулась одновременно к передовой культуре и варварству.

Магомет придумал религию, как нельзя лучше соот­ветствующую идеям своего народа, в котором идоло­поклонство было весьма распространенным, но и хрис­тианство, искаженное еретиками и иудаистами, имело немало сторонников. Религиозная тема пророка из Кореша представляла собой такую смесь, что согласие меж­ду законом Моисея и христианской верой — кстати, эта проблема всегда тревожила самых первых католиков и всегда присутствовала в сознании восточных народов – было здесь более сбалансированным, нежели в доктри­нах нашей Церкви. Это была приманка, имеющая соблазнительньгй аромат, впрочем, любая теологическая новин­ка имела шанс завоевать поклонников среди сирийцев и египтян. Чтобы увенчать построенное здание, новая ре­лигия предстала перед людьми с саблей в руке, что яви­лось еще одной гарантией успеха для масс, не имеющих тесных связей и проникнутых ощущением бессилия.

Вот так ислам вышел из своих пустынь. Высокомер­ный, неизобретательный и с самого начала на две тре­ти подчиненный греко-азиатской цивилизации, он на­ходил на востоке и юге Средиземноморья многочислен­ных новобранцев, уже готовых воспринять такую сложную смесь. По мере распространения ислам все больше пропитывался этой смесью. От Багдада до Монпелье он распростер свой культ, заимствованный у Цер­кви, у Синагоги, в искаженных традициях Геджаза и Йе­мена; так он проповедовал свои персидские и римские законы, свою греко-сирийскую и египетскую науку, свою администрацию, с самого первого дня отличаю­щуюся терпимостью, что вовсе неудивительно, когда в государственном теле отсутствует единство. Не правы те, кто удивлялся быстрому прогрессу мусульман в смысле утонченности нравов. Основная масса этого на­рода просто-напросто изменила привычки, и народ этот стал почти неузнаваем, когда начал играть роль апос­тола или радетеля на мировой арене, где уже давно не знали его под древними именами. Разумеется, в этот кон­гломерат столь разных рас каждая вносила свой вклад в общее процветание. И все же — кто именно дал глав­ный толчок, кто поддержал порыв пусть и не столь дол­говременный? Не кто иной, как небольшая группа пле­мен арабского происхождения, вышедших из самой сер­дцевины полуострова, которые дали не ученых, но фанатиков, солдат, победителей и наставников.

Арабская цивилизация была не чем иным, как греко-сирийской цивилизацией, омоложенной, обновленной ды­ханием гения — довольно кратковременным, но более свежим — и трансформированной персидской примесью. Построенная таким образом, открытая многим влияни­ям, она не укладывается ни в одну социальную форму­лу, имеющую иное происхождение; но и греческая куль­тура не сочеталась с римской, столь ей родственной, которая много веков оставалась замкнутой в пределах одной империи. Здесь неоспорима невозможность для ци­вилизаций, созданных чуждыми друг другу этнически­ми группами, когда-либо смешаться друг с другом.

Когда история четко установит этот непреодолимый антагонизм между расами и их культурными типами, станет очевидно, что различие и неравенство коренят­ся в глубине этих составных отталкиваний, а посколь­ку европеец не сможет цивилизовать негра, поскольку он в состоянии передать мулату лишь часть своих спо­собностей, а этот мулат, имеющий в жилах кровь белой расы, не создаст потомство, способное воспринимать что-либо большее, нежели культура метисов, пусть и устремленная к идеям белой расы, я считаю себя вправе заявить о неравенстве умственных способностей раз­личных рас.

Повторю еще раз, что речь вовсе не о том, чтобы ска­титься к методике, столь милой, к несчастью, для этнологов и, по крайней мере, смехотворной. Я не собираюсь рассуждать о моральной и умственной ценности отдель­но взятых индивидов.

Что касается моральной ценности, я полностью и цели­ком вывожу ее за рамки вопроса, когда констатирую спо­собность всех человеческих обществ в должной мере осоз­нать значение христианства. Когда речь идет об умствен­ной способности, я абсолютно отвергаю аргументацию, заключающуюся в следующем: всякий негр бездарен [1], ина­че, следуя такой логике, мне пришлось бы признать, что вся­кий европеец умен, но упаси меня Бог от такой глупости.

Не думаю, что сторонники равенства рас поспешат показать мне тот или иной отрывок из той или иной книги миссионера или путешественника, откуда следует, что некий йолоф оказался искусным плотником, готтентот стал добрым семьянином, кафр умеет танцевать и иг­рать на скрипке, а бамбара знает арифметику.

Я признаю все, что можно рассказать чудесного в этом смысле, что касается самых талантливых дикарей. Я отри­цаю чрезмерную глупость, хроническую бездарность даже среди самых нецивилизованных племен. Я даже пойду даль­ше моих оппонентов, потому что я не сомневаюсь, что не­малое число негритянских вождей по силе и обилию идей и мыслей, по мощи духа и интенсивности активных способ­ностей превосходит средний уровень, коего могут достиг­нуть наши крестьяне, даже наши вполне грамотные бур­жуа-горожане. Подчеркну еще раз, что мои рассуждения строятся вовсе не на зыбкой почве отдельных личностей или индивидов. Мне кажется недостойным для науки огра­ничиваться такими мелкими аргументами. Если Мунго-Парк или Ландер выдали какому-то негру удостоверение о наличии ума, кто мне поручится, что другому путеше­ственнику, встретившему того же одаренного типа, не при­дет в голову совершенно противоположное мнение? Впрочем, оставим эти ребяческие упражнения и сравним не от­дельных людей, а группы. Только когда мы определим, в чем способны или не способны группы, в какой мере они осуществляют свои способности, каких умственных вы­сот они достигают и какие другие нации управляют ими, начиная с исторических времен, вот тогда можно будет об­суждать детали и выискивать причины, почему лучшие представители какой-нибудь расы стоят ниже, чем гении другой. Затем, сопоставив способности простых людей всех типов, можно решать, в чем эти способности равны, а в чем нет. Эта трудная и деликатная работа должна продолжать­ся до тех пор, пока вопрос о расах не прояснится с макси­мально возможной точностью и, возможно, с применением математических методов. Я не уверен, можно ли вообще получить неопровержимые результаты в этой области и можно ли, отложив в сторону общие факты, собрать воеди­но все нюансы, определить, осмыслить и классифицировать внутренние пласты каждой нации и ее индивидуальные характерные признаки. В этом случае можно будет без тру­да доказать, что активность, энергия, умственные способ­ности наименее одаренных представителей господствую­щих рас превосходят умственные способности, энергию, активность представителей других рас.

Итак, мы видим человечество, разделенное на две чет­ко отличающиеся друг от друга и очень неравные час­ти или, лучше сказать, на ряд категорий, подчиненных друг другу, где степень умственного развития обозна­чает уровень или ступень.

В этой обширной иерархической структуре есть два важных фактора, постоянно действующих на каждый ряд. Речь идет о следующих факторах — вечных причи­нах того движения, которое сближает расы и стремится их смешать: приблизительное сходство основных физи­ческих признаков и общая способность выражать ощу­щения и мысли голосовыми модуляциями.

Я слишком много говорил о первом из этих феноменов, который пытался заключить в его истинные границы.

Теперь следует обратиться ко второму и посмотреть, какие существуют отношения между этнической силой и богатством языка: иными словами, надо выяснить, принадлежат ли самые богатые языковые идиомы са­мым сильным расам, а в противном случае надо понять и объяснить эту аномалию.

Примечания

1) Самое крайнее суждение о меланийских народностях, возможно, исходит от одного из патриархов эгалитаризма. Вот как Франклин характеризует негра: «Это животное, которое чрезвычайно много ест и столь же мало трудится».

ГЛАВА XV