Глава 1 Материнское сердце 9 страница
И вот еще оказывается — незадолго перед своей трагической кончиной Долгорукий успел нанять сыщика для продолжения расследования. И сыщик этот был ограблен и убит. Конечно, опытный адвокат неизбежно должен был засомневаться в том, что две смерти подряд — князя и нанятого им сыщика — не простое совпадение, но никаких доказательств причастности к этому молодого барона Корфа не было. Неужели мошенник настолько хитер и опытен? В его-то годы? Или им кто-нибудь руководит? Но кто может знать эту тайну, кроме его приемных родителей? А вдруг все это затеяли они, чтобы вернуть деньги, затраченные на воспитание мальчика, ведь перестав получать довольствие от барона, они могли оказаться в полной нищете: о том говорили их письма — люди они были небогатые, хотя и дворянского происхождения. Адвокат терялся в догадках и оттого испытывал ужасное чувство неловкости — еще месяц назад ему казалось, что он совершил благородный поступок, исполнив волю своего умершего друга и восстановив в правах его ребенка, но теперь…
— Вы желаете, чтобы я составил вам компанию? — спросил Саввинов, когда Анна на следующий день после возвращения из Северска приехала к нему, получив от адвоката записку, что ее просьба выполнена.
Навестив одного из своих давних друзей — солидного жандармского чина, Викентий Арсеньевич смог получить адрес дочери сыщика Каблукова: вместе с отцом и с ребенком молодая вдова проживала в доходном доме на Васильевском. Имя сыщика удалось установить по рисунку, сделанному со слов Никиты, и портрет оказался настолько точным, что бывшие коллеги довольно быстро опознали его.
Каблуков вышел на пенсию прежде возраста уже несколько лет назад, чтобы помогать младшей дочери, рано овдовевшей, как в свое время и отец, и оставшейся без средств к существованию с маленьким ребенком на руках. Старшая же дочь жила где-то в провинции, выйдя замуж за небогатого помещика-вдовца, при детях которого была поначалу гувернанткой. Каблуков занимался теперь частным сыском, и доходы его значительно превосходили зарплату государственного служащего. Своих клиентов он находил по рекомендации, в делах был щепетилен и осмотрителен, брался следить за неверными женами и приворовывавшими приказчиками, но в основном решал дела по наследству. Хотя, говорили, иногда выполнял и поручения особого рода по известному департаменту.
Дело, видать, непростое вышло, если Каблуков его до конца не довел, поделился своими соображениями на этот счет жандармский друг Саввинова, чем поверг адвоката в еще большее смущение: неужели, поддавшись на слезы свояченицы барона, он что-то пропустил и подверг опасности не только дела доверявшей ему семьи, но и свою репутацию?
— Я не думаю, что нам стоит обременять эту женщину визитом целой делегации, — сказала Анна, поблагодарив Саввинова за участие. — Думаю, у меня будет больше шансов разузнать что-либо, если я являюсь к ней одна.
— Однако, судя по грустному выражению вашего лица, поездка в Северск завершилась неудачно? — не удержался от вопроса адвокат, видя, что Анна не торопится рассказать ему о результатах своей встречи со свояченицей барона Корфа.
— Это усталость дает знать о себе, — поначалу уклончиво ответила Анна, но потом все же передумала и спросила: — Скажите, Викентий Арсеньевич, вы тоже считаете, что я впадаю в излишнюю подозрительность?
— Еще три дня назад я именно так и думал, — признался адвокат, — но, как человек, неоднократно в своей жизни соприкасавшийся с разными криминальными случаями, могу признаться, что события, на которые вам удалось пролить свет, меня взволновали, и я стал сомневаться в том, что недавно считал таким бесспорным. И потому готов всячески помогать вам.
— Я рада, что вы перестали упрекать меня в твердолобости и жадности, — печально улыбнулась Анна, — ибо думаю, что у истории этой странный, горький привкус. И жертвы, о которых мы уже знаем, могут оказаться не последними.
— Надеюсь, мы успеем этому помешать, — кивнул Саввинов и вышел проводить свою гостью к выходу…
Женщину, постучавшуюся в дверь квартиры, которую снимал Каблуков, дочь сыщика с редким именем Леокадия приняла любезно, посчитав за клиентку, но дождаться отца не предложила — она уже месяц не видела его и пребывала в страшном смятении. Денег, оставленных Каблуковым едва хватало свести концы с концами, а отец все не приезжал, хотя и обещал, что дело будет быстрым и выгодным, и он не то чтобы разбогатеет, но получит весьма солидный процент, который позволит семье переехать в район получше и какое-то время ни в чем не нуждаться. Он даже мечтал об отдыхе — молодая женщина вздохнула и погладила по голове тершегося у ее коленей мальчика, белолицего с русой в кудряшках головой и похожего на ангела.
— Обещаю вам, что выполню последнюю волю вашего отца, — тихо сказала Анна.
— Кто вы? — вздрогнула молодая женщина и побледнела. И эта бледность усиливалась по мере подробностей, всплывавших в рассказе Анны. Леокадия выслушала всё молча, словно окаменев, и только растерянно спросила потом, где же ей оставить сына, пока самой придется ехать в Двугорское, чтобы опознать отца и уладить все дела с похоронами: дальняя до рога слишком утомительна для такого малыша.
— Вам не стоит ни о чем беспокоиться, — поспешила заверить ее Анна. — Ваш ребенок останется под присмотром вместе с моими детьми. И уверяю вас, впредь вы не будете нуждаться. Я сдержу обещание, данное моим отцом, князем Долгоруким, — но вы получите не только те деньги, что он обещал заплатить вашему отцу, а также и пособие, которое будет выплачиваться вам ежегодно в качестве дополнения к пенсии, которую, я похлопочу о том, за вами сохранят. Я же возьму на себя все заботы о погребении вашего отца.
— Вы так добры к нам, — прошептала молодая женщина, потрясенная всем услышанным.
— Увы, это совсем немного по сравнению с той утратой, что вы понесли, — промолвила Анна. — Я и сама только что пережила это горе, но, поверьте, ваш отец погиб не напрасно.
— Ему удалось довести расследование до конца? — удивилась Леокадия.
— Вполне возможно, и даже больше, — мягко улыбнулась ей Анна. Она не хотела сверх сказанного тревожить деталями несчастную женщину, но Каблукову и впрямь удалось главное: растревожить осиное гнездо — заставить самозванца и Долгорукую действовать. Пусть ценой своей жизни, но сыщик вынудил заговорщиков предпринять меры, которые привлекли к ним слишком много внимания. Внимания, которое дорого обошлось Анне и этой худощавой, измученной жизнью молодой женщине, и которое приведет их, в конце концов, к разгадке тайны так называемого «барона Корфа».
Леокадия позволила гостье осмотреть стол в кабинете отца, но среди бумаг сыщика Анне не удалось найти ничего такого, что подсказало бы, куда он ездил и что нашел. А в том, что по искам Каблукова сопутствовала удача, Анна не сомневалась — иначе его не стали бы убирать с дороги те, для кого были опасны результаты его расследования.
Назавтра, оставив сына Леокадии на попечение Татьяны и Варвары, Анна вместе с молодой женщиной и в сопровождении Никиты отправилась в Двугорское. А после того, как было установлено сходство неизвестного, найденного убитым в лесу близ имения Долгоруких с пропавшим петербургским сыщиком, приехавших из столицы пристав проводил на кладбище, где под безымянным крестом был похоронен убиенный Каблуков.
— К сожалению, сударыня, это все, что осталось от погибшего, — смущаясь тяжелого момента, виноватым тоном сказал пристав, подавая Леокадии узелок с вещами, что остались от ее отца. — Это то, что мы нашли в его номере в гостинице.
— Благодарю вас, — кивнула Анна, забирая узелок: Леокадия, безутешно рыдавшая над уже поросшим травою холмиком, даже не обратила внимания на его слова.
Пристав еще в растерянности помялся немного, потоптавшись на месте, а потом козырнул и ушел — что тут скажешь, разве такому горю слова помогут? Никита, уже окрепший после возвращения из тюрьмы, тоже переживал и все смахивал слезы, предательски набегавшие на глаза. И лишь Анна сохраняла сдержанность и внешнее спокойствие, которые питала решимость дойти до поставленной перед собой цели. Анна не могла позволить себе проявить даже вполне понятную и оправданную слабость. Конечно, иногда и слезы бывают оружием, но сейчас от нее требовалось иное — сосредоточенность и способность рассуждать здраво и логично. Быть может со стороны, это могло быть кем-то воспринято за черствость, но — если бы кто знал, как ей давался этот стоицизм!
— Нам пора возвращаться, — тихо и ласково сказала Анна, услышав, что Леокадия больше не плачет, а просто тихо безучастно сидит на земле, раскачиваясь из стороны в сторону.
Вместе с Никитой они подняли молодую женщину под руки и повели к карете, чтобы ехать в Петербург.
— Вы можете не беспокоиться, — по дороге говорила ей Анна, — мы позаботимся о том, чтобы на могиле вашего батюшки было установлено надгробие и крест с именем. И вы сможете в любое время навещать его, только сообщите о своем желании отправиться в Двугорское заранее, и я всегда распоряжусь об экипаже для вас.
— Вы так много делаете для моей семьи, — еле слышно промолвила еще не отошедшая от слез женщина.
— Я чувствую ответственность за то, что случилось с вашим отцом, — кивнула Анна, — и вам не стоит считать себя обязанной мне.
— Странно, — вдруг сказала Леокадия, рассматривая вещи лежавшие в узелке, переданном для нее приставом. — Неужели отец ездил в Горы?
— О чем вы? — не поняла Анна, обращая внимание на книжицу, похожую на часолов, которую Леокадия держала в руках и растерянно перелистывала страницу за страницей.
— Это кулинарная книжка моей матушки, — пояснила молодая женщина. — Елена, моя сестра, давно обещала вернуть ее, но все ждала оказии — хотела и нас повидать, и долг отдать. Так значит, отец заезжал к ней?
— А есть ли там что-либо необычное? — быстро спросила Анна: вдруг Каблуков использовал книжицу для тайных записей.
— Нет, — покачала головой Леокадия. — Здесь только рецепты. Елена сказала, что все Горы перенимали их у нее. Особенно соленья пользовались большим спросом — матушка была мастерица на засолку овощей и капусты.
— Горы? — переспросила Анна, чувствуя подступившее к горлу волнение.
— Это имение ее мужа в соседнем с Белозерским уезде, — кивнула ее спутница, и Анна вздрогнула: так вот, что вычислил Каблуков!
Отгадка все время лежала на поверхности: в один миг таинственные инициалы мужчины и женщины, ставшими приемной семьей для внебрачного сына барона Корфа и название имения, в котором жила старшая дочь сыщика Каблукова, слились в одно слово. Б.Е. и Р.Г. — гора! Берг — такова была фамилия старого полкового приятеля Ивана Ивановича, небогатого помещика, которого он иногда вспоминал. У Берга, кажется, была бездетная дочь, которая вышла замуж за человека много старше ее. Они жили где-то поблизости, и оба очень страдали от отсутствия детей. Фамилии ее мужа Анна не знала и поэтому никак не могла связать случайно и вскользь упоминавшееся в разговорах отца и Ивана Ивановича имя сослуживца с поисками ответа на вопрос — а был ли мальчик? Конечно, опытный сыщик, Каблуков дотошно расспросил Петра Михайловича обо всех общих знакомых и проверил все варианты. Вряд ли он, так сильно озабоченный выполнением дорогостоящего заказа, стал бы тратить время на простую поездку в гости к дочери, чтобы повидать ее. Нет-нет, он ездил в Горы за информацией, и она оказалась для него роковой. А значит — именно той, которую он искал!
Анна не могла поверить своей удаче. Но, если это так, то почему Берги, которых Иван Иванович почитал за порядочных людей, ничего не сообщили о том, как живет сын барона и почему их имена даже не упоминались в документах, представленных «наследником»? Во всем этом следовало немедленно разобраться, и на следующий же день Анна с Никитой выехали в Горы.
Ее радостное настроение передалось и правившему лошадями Никите: коляска буквально летела, порой опасно накреняясь на поворотах. И Никита так и гнал бы, если бы Анна, наконец, не взмолилась и не попросила его соизмерять свое стремление побыстрее раскрыть беспокоившую всех тайну с привычной для российских дорог предрасположенностью к ухабам…
Старшая дочь Каблукова, по мужу Рокотова, была на сестру не похожа — возможно, в том сказался здоровый деревенский климат и спокойная семейная жизнь, но выглядела она цветущей и всем довольной. Известие о смерти отца ее опечалило, но по тому, как обрадовалась она появлению детей, набежавших посмотреть на столичных гостей (а было их у Елены четверо — мал-мала меньше), Анна поняла, что Елена, в отличие от своей сестры, оставшейся без единственного близкого, кроме маленького сына, человека, скоро утешится.
— Так ведь батюшка не сказал, зачем приезжал, — вспоминала Елена. — Вот только знаю, что он в церковь ходил да на кладбище. А еще про соседей наших спрашивал, Фильшиных. Они вроде как давно отсюда уехали, а усадьба их все заброшенной стояла. Но вот недавно, говорят, там кто-то поселился — может, родственники их, Дарья-то Христиановна бездетная была.
— Как бездетная? — растерялась Анна, подумав: неужели я ошиблась? — Говорили же, что она усыновила какого-то мальчика!
— Так когда-то было? — кивнул муж Елены, отставной майор, седой с усами и бакенбардами в стиле Его Императорского величества. — Умер у них мальчик, вот они с горя и с места снялись. Тяжело переживали и потом уехали, точно помню, что уехали. С того, кажется, лет пятнадцать прошло.
— Ничего себе поворот, — сказал Никита, растерянно почесывая затылок, когда они с Анной вышли из дома сестры Каблукова. — Это сколько ребенок, если он был у них, прожил — года три-четыре всего?
— Пять, если быть точным, — подсчитала Анна. — Это-то и странно, ведь судя по письмам, что я видела у Викентия Арсеньевича, приемные родители жизнь мальчика до десяти лет описывали. И даже позже, если вспомнить письмо, которое самозванец предъявил Викентию Арсеньевичу.
— Что-то тут не сходится, — признал Никита и вздохнул. — А теперь-то мы куда?
— По следам погибшего Каблукова, — промолвила Анна. — В церковь да на кладбище.
Приходский священник, отец Павел, рассказал им, что был у него разговор с отцом Елены Рокотовой, и тот просил у него книгу записей рождения и смерти. Только в церкви сейчас лишь копия осталась — оригинал несколько лет назад украли: до сих пор неизвестно, кто на церковную утварь посягнуть решился и грех на душу взял. А книга, видать, под руки подвернулась: может, думали, что это древний фолиант какой, она ведь в хорошем кожаном переплете была с золотом и металлической застежкой — подарок одного купца, который заказал ее в благодарность за то, что за могилой его родителей на кладбище всегда хороший уход был.
По просьбе Анны священник сходил за копией книги и позволил ее пролистать. И странное дело: в ней не оказалось одной страницы — свидетельства о смерти как раз того года, когда по подсчетам Анны и со слов отставного майора Рокотова Фильшины похоронили своего ребенка. Первым делом Анна заподозрила в том самозванца, но потом сообразила, что, скорее всего, он прибрал к рукам настоящую книгу. А вот лист с записью, вырванный из копии — это последствия посещения церкви сыщиком Каблуковым. И, так как задание у него было неофициальное, то и методы сбора информации, вполне возможно, тоже были далеки от благородных.
— Думаю, что именно эту бумагу Каблуков хотел передать отцу в тот день, когда ты не смог явиться на встречу в трактире, — с необъяснимой уверенностью сказала Анна, пока они с Никитой шли по кладбищу: отец Павел довольно подробно и точно указал им дорогу до фамильного участка Фильшиных.
— Значит, теперь оба доказательства пропали? — обреченно вздохнул Никита.
— Неодушевленные — да, — кивнула Анна, — но, возможно, нам удастся найти живых свидетелей. Например, Дарью Христиановну Берг, если она еще жива и ее не постигла участь моего отца и сыщика Каблукова. О!..
От неожиданности Анна остановилась и замерла: они дошла до ограды, за которой стояли несколько надгробий с крестами, и среди них — маленький с надписью «Иван Иванович Фильшин (Берг) 1830–1835. Невинное создание, невысказанная печаль».
В этот момент какая-то тень метнулась от соседних с оградой кустов орешника, и Никита инстинктивно бросился следом за неизвестным. Анна, опешив от неожиданности, еще с минуту взирала на надпись на кресте, а потом устремилась догонять Никиту, которому удалось настигнуть убегавшего. Правда, случилось это уже на пороге старого, заброшенного имения, задним двором выходившего на деревенский погост.
— Что вам нужно от меня? — в голос закричала какая-то женщина, бесполезно пытаясь вырваться из крепких объятий Никиты, чтобы попытаться скрыться в доме. — Кто вы?
— Да ослабь же ты свою медвежью хватку, Никита! — велела Анна, видя, что женщина эта бледна и немолода уже. — Простите, что так напугали вас! Отец Павел сказал, что иногда тут промышляют воры, вот мой управляющий и расстарался. Не бойтесь нас. Меня зовут Анастасия Петровна, баронесса Корф, и я пытаюсь найти здесь следы моего пропавшего родственника.
— А-а-а! — простонала женщина и потеряла сознание.
— Это еще что такое? — растерялся Никита, едва успев подхватить несчастную на руки. — В дом, что ли, ее занести?
Анна кивнула и, пока Никита поднимался по ступенькам на крыльцо, пошла к колодцу набрать воды, чтобы привести незнакомку в чувство. Однако обморок оказался затяжным, и женщина сразу от холодной воды не очнулась, а лишь замычала что-то, а губы и веки ее при том были плотно сжаты. Тогда Анна стала оглядываться вокруг — не отыщется ли где флакончик духов или нюхательная соль: Никита внес несчастную в ближайшее помещение — на кухню. Но все было тщетно — в доме, как будто и не жили совсем, и даже наоборот, если и пребывал здесь кто, то имел явное намерение уехать — в прихожей у двери стоял старый кожаный саквояж.
Наконец, женщина очнулась и, разомкнув губы, прошептала — пить. Анна немедленно поднесла ей найденный у колодца ковшик ко рту и, приподняв голову, подождала, когда она сделает несколько глотков. А потом они вместе Никитой усадили женщину поровнее на стул, обивка которого, как и все вокруг, свидетельствовала о запустении и была изъедена молью.
— Корф? Вы сказали — Корф? — промолвила женщина и, когда Анна подтверждающе кивнула, добавила: — Я знала, что этот час придет…
— Вы знаете меня? — удивилась Анна.
— Барон Иван Иванович Корф — ваш муж или отец? — продолжала спрашивать женщина, не отвечая на ее вопрос и внимательно вглядываясь в черты ее лица.
— Нет, — покачала головой Анна. — Я — жена его сына, Владимира.
— Ах, Владимира, — кивнула незнакомка. — И он тоже здесь?
— Мой муж умер, — тихо сказала Анна. — Но откуда вы так хорошо знаете мою семью?
— Мой отец когда-то служил вместе с бароном Корфом, — сказала женщина. И Анна поняла:
— Так вы Дарья Христиановна Берг? То есть — по мужу Фильшина? Вы — та, кому Иван Иванович отдал на воспитание своего незаконнорожденного сына?
— Значит, вы все знаете, — устало вздохнула женщина. — И вы искали меня, чтобы наказать за содеянное? Я же говорила, эти деньги рано или поздно погубят нас…
— О каких деньгах вы говорите? — растерялась Анна.
— О тех, что мы с мужем расходовали в течение десяти лет, скрыв от барона Корфа смерть его малыша, — после продолжительной паузы призналась женщина.
Она рассказала им все — как ее, еще не оправившуюся от потери приемного сына, умершего по малолетству в осложнение от простуды, муж уговорил не открывать барону Корфу правды. Где мы еще найдем такую возможность, чтобы жить, ни о чем не заботясь, убеждал ее супруг, и она, днем и ночью плакавшая по ушедшему Ванечке, понимая, что больше уже не выпадет ей такой случай, чтобы дитя усыновить, согласилась с ним, желая избежать хотя бы нищеты.
Как оказалось, муж за деньгами на содержание приемыша ездил в Двугорское сам, и порой барон давал денег на год, а когда и на три — тут Анна вспомнила, что Иван Иванович однажды уезжал в путешествие в Индию и Гималаи, путем Александра великого, как он сам любил рассказывать ей. Письма же писала барону Дарья Христиановна — водила пером по бумаге и плакала, ибо полюбила мальчика, как своего, и потому все, что сообщала она о сыне барону, не было абсолютной неправдой — так она представляла себе его прогулки по лесу и поездки на санях, занятия по школьным предметам и закону Божьему. Мальчик жил в ее воображении, и она постоянно говорила с ним и даже покупала к дню рождения подарки. Муж, конечно, злился на нее за эти траты, но в конечном итоге, поворчав, прощал — все равно в остатке оставалось достаточно для того, чтобы жить спокойно и безбедно.
Фильшин еще однажды встречался с бароном, и тот дал ему денег на три года, сказав, что собирается отвезти за границу дочь своего близкого погибшего друга, у которой заметный актерский талант, и он обещал позаботиться о ее будущем. Анна вздрогнула — это было незадолго до гибели Ивана Ивановича, отравленного княгиней Долгорукой. А потом, когда деньги эти закончились, Фильшины обнаружили, что от барона давно не было вестей. Хитрый опекун наведался как-то в Двугорское и узнал, что барон умер, сын его женился и уехал в Париж с молодой женой, а дела семьи теперь ведут новый управляющий и поверенный семьи Корф.
И тогда Фильшины испугались — какое-то время они еще сидели безвыездно в имении, опасаясь, что к ним придут и спросят — как и что и велят мальчика предъявить, но время шло, и, устав волноваться, они собрались и уехали в Москву, где их никто не знал, и мужу удалось устроиться там на службу. Дарья Христиановна домой вернулась недавно — супруг ее умер, и она не видела для себя иной дороги, кроме как в знакомые места, куда привезла гроб с его телом, чтобы захоронить на фамильном участке местного кладбища. А потом ей сказали, что, пока она по делам была в уезде, ею интересовался какой-то человек, говорили, что он гостил у Рокотовых и являлся хозяйке отцом. А так как Елена раньше рассказывала, что отец ее был в полицейских чинах и в столице человек уважаемый, Фильшина поняла, что прежнему делу дан ход. Она затаилась, и, хотя ничего не происходило вокруг нее, все же потом она решила не рисковать и уехала в Петербург, где проще затеряться. Дарья Христиановна уже и вещи собрала, но отправилась на прощание наведаться на могилу мужа и памятного ее сердцу Ванечки, где ее и застали Анна с Никитой.
«Однако, — подумала Анна, внимательно выслушав ее рассказ, — это не объясняет, откуда самозванец может знать все эти подробности, откуда у него письмо и крестик, который признала Сычиха».
Скажите, Дарья Христиановна, — спросила несчастную Анна, — а говорили ли кому-нибудь прежде о том, что поведали сейчас нам?
— Что вы! Мы так боялись разоблачения и каторги за этот ужасный обман, — воскликнула она и перекрестилась, но жест этот вдруг вызвал у ее памяти одно воспоминание, и она призналась: — Впрочем, был один раз. Я тогда в гости ездила к знакомой, в другой уезд, но на обратном пути заболела и попала в больницу при храме. Мне очень плохо было, и, предчувствуя скорую кончину, я остановила батюшку, который оказался рядом, — он причащал какого-то больного, умиравшего в соседней палате. Ему только и рассказала, все как было, ничего не утаив. Батюшка мне грехи отпустил, а я дальше плохо помню — жар у меня начался, думала, что помру. Но вскоре чудесным образом я поправилась и всегда считала, что причиной тому мое покаяние. Единственное, о чем жалею, что пропали у меня тогда крестик памятный, что я о Ванечке хранила, да письмо для барона Корфа неотправленное.
— А что же священник? — живо поинтересовалась Анна. — Его вы о пропаже не спрашивали?
— Не смогла я его найти, — с грустью промолвила женщина. — Хотела поблагодарить за помощь, а он — как сквозь землю провалился. Единственное только, что удивило меня — на другой день, как я из больницы вышла, встретила на улице человека, очень на него похожего. Но был он без рясы и с жандармами, а уж они перед ним расступались и Андреем Платоновичем звали… Только он меня не признал, видно, я совсем плохая была после болезни.
— Невысокий такой, с лысиной и лицом неприятным с маленькими глазками? — с волнением в голосе спросила Анна.
— Именно так, — кивнула Фильшина. — Правда, мне в горячечном бреду он приятнее обликом показался.
— Не исключено, что было так, — кивнула Анна, — потому что это мог быть театральный грим.
— Он что же — актер? — растерялась Фильшина.
— Хуже, Дарья Христиановна, много хуже, — вздохнула Анна, уже догадавшись, о ком идет речь. — Человек этот страшно опасен, и вам сейчас стоит поехать с нами.
— Забалуев! — едва слышно подсказал Никита, перекинувшись с Анной понимающим взглядом, и встал с готовностью к выходу.
— Вы хотите меня арестовать? — испугалась Фильшина.
— Нет, — поспешила успокоить ее Анна. — Я всего лишь хочу, чтобы вы помогли мне вразумить одно бедное материнское сердце, которое все еще верит в то, что сын ее жив.
— Мать Ванечки? — почти беззвучно прошептала та.
— Да, — кивнула Анна. — Обещаю вам, что старого никто не помянет и ни в чем вас не укорит. Мы увезем вас в Петербург и станем надежно охранять. Одного прошу — помогите мне образумить несчастную и позволить ей увидеть в том, кого она числит сыном, самозванца.
— Хорошо, я помогу вам, — согласилась Фильшина. — Грех мой велик, пора бы и иску пить его…
Глава 2 Обман
Теперь многое стало понятным. И уже ни у кого из близких к Анне людей не возникало сомнений: появление «барона Корфа» — умысел, однако доказательств тому было недостаточно. Тайной по-прежнему являлась личность самого «барона». И главное: между правдой и заговором все еще стояла Сычиха, непреклонная в своем убеждении, что «самозванец» — ее сын.
Имя Забалуева объяснило все — и появление Шулера, и участие в деле Долгорукой, как и прежде посчитавшей себя вольной творить злодейство безнаказанно, и самоуверенность «барона», который вел себя в имении как хозяин, а с Анной — на равных. Забалуев прекрасно знал не только прошлое Корфов и их соседей, но, наверное, следил за их жизнью все эти годы, пользуясь своим положением тайного агента могущественного графа Бенкендорфа. Именно эта власть научила Забалуева умению находить слабые стороны людей и бреши в исполнении закона. Кто же станет удивляться, что ему, прекрасно владеющему искусством обмана и подлога, пришло в голову нажиться на горе семей Корфов и Долгоруких, когда Анна и Владимир бесследно пропали на чужбине?
Конечно, никто из участников событий десятилетней давности не поверил обещанию сильных мира сего примерно наказать Забалуева, после того, как раскрылись его интриги в Двугорском. Андрей Платонович был слишком хорош в своем черном деле, и его высокий покровитель не мог потерять столь прекрасного исполнителя подметных дел. А история, рассказанная Дарьей Фильшиной, только подтвердила это — Забалуев по-прежнему был непотопляем и в почете у тайной полиции. Ему, казалось, ни время, ни перемены в руководивших им чинах, не угрожали. А его опасные для благородных душ и горячих сердец «таланты» все так же пользовались спросом у тех, кому он всегда служил верой и правдой. И как обычно — не в ущерб своим личным и далеко не бескорыстным интересам.
Анна прекрасно понимала, что тягаться с Андреем Платоновичем будет занятием нелегким. Тем более что он все еще оставался в тени, и никаких подтверждений взаимодействия Забалуева с новоявленным «Иваном Ивановичем» не имелось. Единственное преимущество, которое было сейчас у Анны, — ее секретный козырь, приемная мать настоящего сына барона Корфа. Та, кого Забалуев, по всей видимости, считал давно умершей, а значит для себя — неопасной. И теперь только от нее зависело прозрение Сычихи и дальнейшее разоблачение самозванца. Но надо было спешить — Забалуев и раньше славился своей осведомленностью, кто знает, какой следующий ход ожидал их. И кто мог сказать — наблюдает ли Забалуев за всем происходящим издалека, или ходит между ними, искусно скрываясь под неприметным гримом, и вникает во все, о чем они говорят и что намерены предпринять. И поэтому вывод мог быть только один: действовать как можно быстрее и решительнее!
Назавтра же поутру Никита уехал с кучером Репниных Василием в Северск, увозя в карете переодетую богомолкой Дарью Фильшину, которая должна была встретиться в монастыре с Сычихой и рассказать ей все, что знала о ее сыне. Анна же, прогуляв детей в Летнем саду, отправилась после обеда на Васильевский: она обещала Леокадии, провожая молодую женщину из Двугорского, по возвращении сходить с нею в церковь — помянуть ее отца и поставить свечки за обоих усопших: князя Петра и нанятого им сыщика. Обратно Анну ждали к вечеру — Зинаида Гавриловна принесла слух о приезде в столицу известного гипнотизера Людвига ван Вирта, и даже Лиза с разрешения врача умолила взять ее с собою в Эрмитажный театр, где заезжий артист давал свои представления.
Однако коляска, подъехавшая к особняку на Итальянской, ближе к условному часу привезла не Анну. И, когда незваная гостья вошла в гостиную, среди собравшихся в гостиной поначалу воцарилась неловкая тишина — на пороге стояла Наташа. Но, хотя князь Александр весьма выразительно нахмурился, Зинаида Гавриловна не позволила ему устроить сцену — она с самой любезной улыбкой раскрыла дочери свои объятья. И удивительное дело! — Наташа бросилась к ней навстречу с давно забытой в этом доме горячностью.
— Маменька! — Княжна припала к руке матери, осыпая ее поцелуями. — Вы не отвергаете меня?
— То, что ты отвергаешь законы приличия, еще не означает, что я должна лишать тебя своей любви, — кротко улыбнулась Зинаида Гавриловна дочери, обнимая ее и жестом приглашая присесть рядом. — Но ты же не хочешь сказать, что пришла лишь за тем, чтобы убедиться в этом?