Глава двадцать четвертая. Портрет тела
Дикая Охота
В центре тайфуна всегда полный штиль. Где-то совсем рядом вихрь событий перемалывал чьи-то судьбы, а в маленькой комнате, залитой солнечным светом, дремала тишина.
Максимов не питал иллюзий, знал, что затишье — явление временное. Но тем оно ценнее. Пока позволяют обстоятельства, надо отдыхать столько, сколько послала судьба, ни секундой меньше. Только расслабленный человек готов к неожиданностям, зажатый, перегоревший изнутри — обречен. Он знал разницу между «забыть» и «забыться». Ничего нельзя забывать, но иногда надо заставить себя отдаться счастливому беспамятству; чтобы понапрасну не бередить себя воспоминаниями.
За стеной играла музыка. Вика, встрепенувшись после короткого сна, ушла в мастерскую и пока оттуда не показывалась.
«Счастливая, — искренне позавидовал Максимов. — Вряд ли уже пришла в себя, но несколько часов у мольберта — лучшая терапия».
Книга соскользнула на пол, Максимову было лень потянуться и поднять. Так и остался лежать, свесив с тахты руку.
Вика убавила громкость, сквозь стену разобрать было невозможно, что именно говорит, но Максимов догадался, что кто-то позвонил по телефону.
«Началось! Вернее, кончилось. — Максимов внутренне собрался, хотя даже не изменил позы. И вставать не спешил. — Если по мою душу, то придет и скажет. Если ее девичьи дела, то мне они по барабану».
Загадал, что Вика, если есть необходимость, придет в комнату сама, а не станет орать через стенку. Приятно иметь дело с исключением из правил. Максимов знал, что ни одно животное не производит столько ненужного шума, как человек. Странно, все живое старается слиться, раствориться в окружающей среде, лишь человек громогласно заявляет о своем присутствии. Чем больше кичатся цивилизованностью, тем больше производят грохота. «Дикие» народы в этом отношении гораздо культурнее. Упорными тренировками Максимов приучил себя все делать бесшумно, даже чашку на блюдце ставить без неизбежного клацанья, и с тех пор, как это вошло в привычку, стал болезненно реагировать на хамоватые манеры окружающих. «Черт с ним, с этикетом, но неужели они не хотят дальше жить?» — удивлялся он. Умение слушать и хранить тишину были частью его ремесла, одним из условий выживания в мире, где каждый рад использовать твою ошибку.
Вика приоткрыла дверь, просунула голову, убедилась, что Максимов не спит, но все равно постучала пальцами по косяку:
— Можно?
— Угу. — Максимов не удержался и широко улыбнулся.
— Что смешного, Макс?
— Ничего. Просто подумал, какое счастье, что у нас не общаются с помощью тамтамов. Представляешь, какой грохот бы стоял! С нашими привычками подслушивающая аппаратура — сплошное баловство и напрасная трата денег. Пока лежал, все секреты твоего двора узнал.
Вика присела рядом. От рук пахло масляными красками, две синие капельки сохли на раскрасневшихся щеках.
— Как работалось? — спросил Максимов.
— Так себе. — Вика поправила выбившуюся из-за уха прядку. — Звонил Черный. Завтра состоится прием в честь Великой крысы. Мы приглашены.
— Почему — мы?
— У нас так принято. Женщина не может без мужчины. И не только в смысле физиологии. Считается, что для активизации женского начала рядом с ведьмой должен находиться слуга-мужчина. Мы их называем — пажами. Иногда требуется защита или выполнение сугубо мужской работы. Таких возводят в сан рыцаря.
— А спонсоров у вас нет? — не без иронии поинтересовался Максимов.
— Их называют купцами. Они должны уметь зарабатывать большие деньги, но не умеют их тратить с пользой и удовольствием. Этому мы их учим.
— Занятно. — Максимов сел, поджав по-турецки ноги. — А вы, значит, используете всех в своих интересах.
— Не используем, а управляем, — назидательно произнесла Вика. — Эта страна всегда управлялась умными женщинами через глупых мужчин.
— Спорить не стану, потому что бесполезно И в каком дворце сей раут состоится?
— Обычно мы используем светские мероприятия. Выставки, премьеры и прочее. В Москве это не проблема. Среди чужих легче затеряться, а своих мы узнаем по только нам понятным знакам.
— И что легендируют под смотр на этот раз?
— Вернисаж Муромского. Тебе эта фамилия ничего не говорит?
— Нет. И даже не стыжусь.
— Дикарь! — Вика хлопнула его по колену. — Это же лучший мастер в стиле «ню». Я у него уроки брала.
— И он, естественно, предложил тебе позировать в обнаженном виде.
— Естественно! Он же всех наших писал. Погоди! — Она легко вскочила, выбежала из комнаты. Вернулась через минуту, от дверей бросила Максимову толстый альбом. — На, приобщайся к искусству.
Максимов поймал гладкокожий альбом, развернул. С ходу оценил качество печати.
— По нашим временам, для еще живого художника — просто роскошь какая-то, — пробормотал он.
— Говорю же, он наш.
— Уже уяснил. Для чужого так не стараются. Обложку украшала претенциозная надпись «Портрет тела» и женский торс, вписанный в раму. Максимов листал страницу за страницей и все больше убеждался, что название было не позой, а кредо, девизом художника. С глянцевых страниц на него смотрели женские тела. Именно смотрели, кокетничали, грусти ли, смеялись и плакали. Они жили своей обособленной жизнью, рассказывали свои истории на странном безмолвном языке. Лица женщин скрывались под масками — кошки, птицы, собаки, лошади с великолепными женскими телами, выписанные в добротной манере старых мастеров. Кто бы ни был Муромский, он был истинным мастером.
Максимов догадался, почему Вика осталась стоять в дверях и притихла, словно чего-то ждала. Решил сделать ей приятное. Развернул к ней альбом.
— А это — ты.
Чтобы было легче сравнивать, она подняла руку вверх и изогнулась, едва прикасаясь грудью к косяку. И хотя на ней в этот момент была длинная майка, прикрывающая бедра, сходство с обнаженной полуженщиной-полупантерой, точащей когти о дерево посреди зелено-фиолетового моря сельвы, оказалось абсолютным.
— Что скажешь? — Вика вернулась в мир людей, но что-то от большой черной кошки, так точно подмеченное в ней художником, осталось.
— Нет слов, — вздохнул Максимов. — И тут все — барышни из Ордена крыс?
— Нет, конечно. — Вика свернулась калачиком на тахте. — Муромский теперь в моде. Считается престижным заказать у него портрет.
— Тела, — уточнил Максимов. — И повесить в гостиной.
— Ой, только без морализаторства! Видел бы ты фотоальбомчики, что наши светские барышни показывают друг другу. А про клубы любителей домашнего порно не слышал?
— Ну где нам, сиволапым. У меня и дома-то нет, — усмехнулся Максимов.
— Ты, Макс, вообще… — Вика попыталась подобрать нужное слово. — Черт, из головы вылетело. Как звали Белого рыцаря?
— Лоэнгрин. Рыцарь-Лебедь.
— Вот-вот. — Вика прищелкнула пальцами. — Стоит тебя спросить, кто ты и откуда, как ты уйдешь и не вернешься.
Максимов мог многое рассказать о самом странном персонаже при дворе короля Артура, об Ордене Круглого стола, священном Граале и обо всем, что скрывала этим символом, но решил, что сейчас не время.
— Дорогой альбомчик. — Он перелистнул несколько страниц. — Портретная галерея загадочных незнакомок.
— Это каталог, — поправила его Вика. — Выставка Муромского будет кочевать по Европе весь год. Я слышала, что через неделю откроется вернисаж в Мадриде. Скорее всего, основная часть работ уже там, в Москве покажут старье из частных коллекций. Но нашим главное — повод. Потусуются, покрутят хвостами. По сути, это ежегодный смотр. Тебе интересно, что я болтаю?
Максимов накрыл ладонью только что открытую страницу, замер, зажмурившись.
— М-да. — Он покачал головой.
— Что, Макс? — насторожилась Вика.
— Слушай, а в каких ты отношениях с этим Муромским? — спросил он.
— С Юрой? В нормальных. Он, кстати, не такой старый, как ты мог подумать. Лет сорок с небольшим. Просто классическая школа…
— Ты можешь немедленно организовать с ним встречу? — оборвал ее Максимов.
— Телефон есть. А как я тебя представлю?
— Как мецената, коллекционера с пачкой баксов, как угодно. Только срочно.
— Учти, он очень дорогой художник.
— Верю. — Максимов усмехнулся. — Каталог этого года издания, так?
— Да, — кивнула Вика.
Максимов повернул к ней альбом.
На картине, едва проступая из тревожного багрового полумрака, выступало тело молодой женщины. Повернувшись левым боком к зрителю, она закинула руку за голову, во второй тянула вверх серебряный кубок в форме бутона цветка, зажавшего в лепестках череп. Лица женщины, как на всех работах Муромского, не разглядеть, его закрывала остроносая полумаска неизвестного зверя. Но «портретное» сходство художник сохранил полностью. В лунном свете, струящемся из окна, отчетливо были видны все складки тела. И самое главное, показалось, модель специально демонстрирует их, — круглая черная родинка на бедре и крестообразная капелька под левой лопаткой. Чтобы развеять все сомнения, под репродукцией стояло название, написанное на трех языках: «Лилит. Май 1996 года».
Лилит
У Муромского была дурацкая привычка распахивать настежь двери, даже не посмотрев в глазок. Никакие воспитательные беседы не помогали, и друзья очень скоро махнули рукой. Натуру не переделать.
Юра прибыл завоевывать Москву из Мурома, за что и получил прозвище, ставшее псевдонимом. Вакантные места под холодным московским солнцем всегда в большом дефиците, и осада столицы затянулась на долгие десять лет. За это время бывший первый муромский художник утратил провинциальные ухватки, но столичного лоска так и не приобрел. Как и все, большую часть дня проводящие за мольбертом, Юра мечтал, чтобы его работы покупали желательно при жизни. Но жизнь долго держала его в черном теле. Почти восемь лет все его имущество состояло из картин, подрамников и чемодана с красками. Картины музеи и коллекционеры покупать не спешили, а к собственной жизни он относился с философским спокойствием человека, выросшего в русском городке, где испокон веку кривая убийств держалась лишь за счет пьяной бытовухи. Отсюда и привычка распахивать двери перед каждым позвонившим.
Муромский замер на пороге, удивленно разглядывая гостью. Всякий раз, сталкиваясь с красивой женщиной, Муромский на секунду столбенел, и взгляд его делался по-детски беспомощным. Некоторым нравилось, но Лилит ничего приятного не находила в том, что с тебя не сводят маслянистых тюленьих глаз.
— Муромский, мог бы и одеться, если ждешь даму, — капризным голоском произнесла Лилит.
По случаю жары Муромский работал в одних шортах, и черный ворс, покрывавший все тело, был заляпан разноцветными капельками краски. На огромной загорелой лысине красовался отпечаток руки.
— А, это ты. Не узнал. — Муромский отступил назад. — Проходи. Как договорились, ненадолго.
Лилит переступила через порог, в квартире бывала не раз, сразу же повернулась налево, поправила перед зеркалом парик.
— Как я смотрюсь?
— Похожа на героиню из «Криминального чтива». — Муромский захлопнул дверь, встал за спиной у Лилит, сунул руки в карманы шорт. — Вообще-то тебе идет. — Он оценивающе осмотрел ее с головы до ног. Черные узкие брючки, белая рубашка навыпуск, прямые длинные волосы до плеч, «кокаиновый» макияж и черный лак на острых ногтях. — Что это ты так вырядилась?
— Настроение криминальное, — сделав непроницаемо лицо, ответила Лилит. И тут же весело рассмеялась.
Прошла в комнату. У Муромского их было всего две, в одной он спал и принимал гостей, в другой работал. У него хватило ума не превращать мастерскую в богемный салон. Во-первых, отечественная богема предпочитает не шампанское «Клико», а портвейн «три семерки» со всеми вытекающими последствиями, поэтому любой «салон» способна за месяц превратить в гибрид ночлежки с винным магазином. А во-вторых, на салон высшего разряда долгое время не хватало ни связей, ни денег. Муромский завоевывал Москву проверенным способом провинциалов — каторжным трудом и фанатичным аскетизмом. Из мебели у него водился только продавленный диван, пара стульев да доставшийся от прежних жильцов огромный письменный стол.
— Минутку. — Муромский проскочил вперед, набросил покрывало на незастеленную постель. — Можешь сесть здесь.
— Спасибо. — Лилит брезгливо покосилась на пару подушек, еще сохранивших вмятины от голов. — Очередная пэтэушница?
— Ты ее не знаешь, — смутился Муромский. — С чем пришла?
Лилит села на стул, закинула ногу на ногу.
— Прежде всего, поздравить. Турне по всей Европе — это круто.
— Знала бы, чего мне это стоило! — вздохнул Муромский.
— Кто знает, сколько ты на этом заработаешь! — поддела его Лилит.
— Как, кстати, с фильмом? — Муромский поспешил уйти от ответа. — Сама понимаешь, как он сейчас пригодится.
— Вот об этом и пришла поговорить.
Муромский с беспокойством посмотрел на часы:
— Слушай, мать, дай пять минут. Я в душ, приведу себя в божеский вид.
— Спешишь? — насторожилась Лилит.
— Для тебя у меня время есть… — Муромский прошлепал босыми ногами в смежную комнату, откуда шел концентрированный запах масляных красок. Оглянулся на пороге и добавил: — Но минут десять. Ладно?
— Как скажешь. — Лилит пожала плечами. — На большее я и не рассчитывала.
Муромский решил показать пример бережного отношения ко времени, и через минуту сквозь шум воды в ванной уже слышался его хриплый баритон. Бог дал ему острый глаз, но явно обделил слухом. Лилит с превеликим трудом разобрала, что Муромский напевает арию из «Паяцев».
Лилит прошла в комнату, служившую мастерской. Наклонив голову к плечу, внимательно рассмотрела незаконченную картину на мольберте. Подошла к столу. Из сумочки достала белые лайковые перчатки, натянула на руки. Только после этого нажала на кнопку на автоответчике. Механизм выщелкнул микрокассету. Лилит бросила ее в сумочку.
В ванной после небольшой паузы Муромский прочистил горло и затянул арию Онегина.
— Кретин, — прошептала Лилит.
Сбросила с себя одежду. Постояла, любуясь своим отражением в большом старинном зеркале — самом ценном предмете в интерьере мастерской.
Танцующей походкой прошла на кухню, задержалась там на секунду, потом настойчиво постучала в дверь ванной.
— Открыто, — пропел Муромский. Лилит усмехнулась и рванула дверь.
Дикая Охота
Лифт остановился, издав такой лязг, словно затормозил железнодорожный состав. Дом был старый, уважительно величаемый «сталинским», а лифт наверняка остался еще с тех времен.
Квартира Муромского находилась на последнем этаже, и площадку с лестницей в лифтовую плотно обжили бомжи. Стоял тот неистребимый аммиачный дух, что сопровождает париев большого города. В углу площадки аккуратно лежало немудреное хозяйство кочевника: пара коробок с тряпьем, сумка-тележка с одним колесом и батарея пустых бутылок — свободно конвертируемый эквивалент денег.
— Слушай, а что он их не прогонит? — поинтересовался Максимов, оглядывая площадку.
— Говорит, жалко. Он их даже подкармливает. — Вика принюхалась и брезгливо передернула плечиками, чуть приоткрытыми полупрозрачным топиком.
Максимов покрутил пальцем у виска.
— Ничего, ничего. На покупателей действует. Имидж у Юры такой — художник, вырвавшийся в люди из бомжей.
— А разве это не так?
— О! — состроила гримаску Вика. — Кем бы он был, если бы Великая не указала на него пальцем.
Максимов не стал спорить. Шагнул к двери квартиры Муромского. И тут подъезд наполнился истошным собачьим лаем. Максимов отдернул руку от звонка, оглянулся.
— У него?
— Нет, у соседей. — Вика указала на бронированную дверь справа. — Сами чокнутые и собака у них такая же. Они ее в ванной запирали, чтобы евроремонт не загадила, вот у пса крыша и поехала.
— Клаустрофобия, — поставил диагноз Максимов. Прислушался к истеричному лаю. Задумчиво покачал головой. — Что-то не так. — Он бросил взгляд на часы, они приехали минута в минуту, хватило лишь одной магической фразы Вики: «Везу клиента с деньгами», чтобы Муромский дал согласие на встречу.
Лай неожиданно перешел в протяжный вой.
Максимов толкнул Вику в плечо.
— Быстро на два этажа ниже! — прошептал он. — Вызывай лифт, удерживай дверь и жди меня.
Нагнулся, выхватил из-под штанины стилет, из-за жары пришлось надеть рубашку с коротким рукавом, а ножны закрепить на лодыжке. Чтобы не оставить «пальцев», вдавил кнопку звонка рукоятью стилета. Звонил больше для проформы, все внутри уже захолодело от предчувствия беды. Едва затихло эхо долгого звонка, способного разбудить даже мертвецки пьяного, Максимов всадил стилет в щель, отжав собачку замка.
Лилит
Хан ждал ее за столиком летнего кафе. Лилит не без удовольствия отметила, что все, как по команде, повернули головы, стоило ей подняться по ступенькам на открытую площадку. В черных очках она еще больше походила на оторву Иму Турман из «Криминального чтива». Рты приоткрылись у всех, без разницы, смотрел он фильм или нет. Только лицо Хана осталось непроницаемо спокойным.
— Можно? — Лилит взяла стаканчик Хана, сделала несколько маленьких глотков. Отставила. На белом краешке остался черно-фиолетовый след помады.
— Заказать что-нибудь? — спросил Хан.
— Нет. — Лилит закурила.
Хан положил локти на стол, придвинулся ближе.
— Как прошло?
— Класс! — Лилит чуть растянула в улыбке темно-фиолетовые губы.
— Я смотрю, тебе понравилось.
— Это чистая необходимость, как с Ниной. Муромский слишком много трепал языком. Где гарантия, что он не ляпнул бы на вернисаже или, еще хуже, не ткнул бы в меня пальцем? Я обрубила еще одну ниточку, только и всего.
— Черному это может не понравиться.
— Да? Только что я увеличила стоимость работ Муромского в десять раз. И те работы, что Черный увез в Испанию, сейчас стоят больших денег. Пусть спасибо скажет. Это, кстати, будет одной из версий. Художники перед решающей выставкой просто так не умирают. Прокуратура ухватится за этот след, можешь мне верить. А во-вторых, будут отрабатывать всех баб Муромского. Их было столько, что года не хватит…
— Почему именно женщин?
— А вот об этом я позаботилась. — Лилит ткнула горящий кончик сигареты в стаканчик. — Поехали, пообедаем где-нибудь. У меня аппетит разыгрался. Только заскочим домой, я переоденусь.
Она встала первой. Хан скользнул взглядом по ее белой рубашке.
— Ни пятнышка крови. Как это у тебя получилось?
— Учусь, Хан.
Она взяла его под руку.
Оставшиеся в кафе долгим взглядом проследили за удаляющейся парочкой. Лилит была уверена, что, если опера начнут отрабатывать окрестности вокруг дома Муромского, описания красивой и странной незнакомки, выпорхнувшей из подъезда и отметившейся в кафе, совпадут до деталей, но ничего общего с реальной Лилит иметь не будут. Трюк старый, применяемый только матерыми преступниками: чем лучше запомнят, тем хуже для следствия.
Дикая Охота
Максимов затолкнул Вику в машину, пристегнул ремнем к сиденью. Она еще не пришла в себя от бега вниз по лестнице. Спустившись до пятого этажа, Максимов вытащил ее из лифта и бегом погнал впереди себя.
— Что случилось? — Вира едва переводила дыхание.
— Ничего страшного. Но нам лучше рвать отсюда когти, — как можно спокойнее ответил Максимов.
Тронулся плавно, но едва машина набрала ход, рванул от дома на третьей передаче. Решил в центр возвращаться по самому долгому маршруту, не выезжая на Ленинградское шоссе, и ушел вправо. Нужно было время, чтобы обдумать ситуацию.
— Что-то с Муромским? — прошептала Вика. Максимов вывернул руль, обогнал едва тащившийся грузовик, выровнял машину.
— У тебя работы Муромского есть? — спросил он, не отрывая взгляда от зеркала заднего вида.
— Да. Пару листов графики и одна небольшая картина маслом.
— Вот и береги их. Они теперь больших денег стоят.
— В смысле?
«В смысле, что твоего Муромского накануне выставки разделали, как борова. И, выражаясь медицинским термином, засунули его же собственные гениталии в рот», — чуть не вырвалось у Максимова. На секунду перед глазами предстала жуткая картина: белый кафель в кровавых разводах, ванна, едва вместившая тело, струи душа секут по распахнутым мертвым глазам и никак не могут смыть кровь, хлещущую из разреза на горле, края ран на теле уже побелели от воды, но внутри них, как в раскрывшихся створках раковин, еще дрожала бурая слизь.
— Куда мы так гоним? — Вика завозилась в кресле, бросила на Максимова тревожный взгляд.
Он очнулся, сбавил газ, плавно свернул в переулок.
— На Арбат.
— Этой дорогой? — удивилась Вика.
— А мы не ищем легких путей, — холодно усмехнулся Максимов. — Дай мне телефон, пожалуйста.
Вика потянулась к поясу, где в чехольчике висел мобильный телефон. Рука замерла на полпути.
— Ты так и не ответил, что там произошло. Разве я не имею права знать, во что вляпалась?
— Кто-то отправил его в Нижний мир. Я достаточно ясно выразился? — Максимов посмотрел на нее так, что Вика послушно протянула мобильный и отвернулась к окну, когда Максимов стал свободной рукой набирать номер.
* * *
Экстренный вызов
Сильвестру
Срочно личный контакт. Через тридцать минут жду на «Вокзале».
Олаф