Афганская война для пакистана
В последние дни июня 1998 года в пакистанском МИДе и министерстве финансов стоял переполох. Бюрократы метались между двумя министерствами и секретариатом премьер-министра с портфелями, набитыми бумагами, требовавшими подписей разных министров, Через несколько дней, 30 июня, заканчивался 1997/98 финансовый год и начинался новый. Все министерства старались потратить выделенные им на текущий год ассигнования и выбить у министерства финансов больше денег на будущий год. За несколько недель до этого (28 мая) Пакистан, вслед за Индией, испытал шесть ядерных зарядов, после чего Запад ввел карательные санкции против обеих стран, породив крупный валютный кризис в Пакистане и усугубив глубокую рецессию, продолжавшуюся с 1996 года.
Несмотря на это, 28 июня страдающее от отсутствия наличности министерство финансов утвердило выплату 300 миллионов рупии (6 миллионов долларов) на зарплату для администрации Талибана в Кабуле. Ассигновка позволяла МИДу тратить 50 миллионов рупий ежемесячно в течение следующих шести месяцев на зарплату правителям Афганистана. МИД должен был замаскировать эти деньги в своем бюджете и бюджетах других ведомств, чтобы они не фигурировали в бюджетном отчете за 1998/99 финансовый год и не попались на глаза странам-донорам, требовавшим сокращения государственных расходов ради выхода экономики из кризиса.
В 1997/98 финансовом году Пакистан оказал Талибану помощь в размере около 30 миллионов долларов.[278]Сюда вошли 600 000 тонн пшеницы, дизельного топлива, бензина и керосина, частично оплаченного Саудовской Аравией, вооружение и боеприпасы, авиабомбы, техническое обслуживание и запчасти для оставшегося от советских времен вооружения, например, танков и тяжелой артиллерии, ремонт и обслуживание ВВС талибов и их аэродромов, дорожное строительство, поставки электричества в Кандагар и зарплата. Пакистан также помогал Талибану самому закупать оружие и боеприпасы на Украине и в Восточной Европе. Деньги, выделенные на зарплату, редко доходили по назначению и тоже шли на военные нужды. Многие месяцы чиновники Талибана в Кабуле не получали зарплату вовремя. Официально Пакистан отрицал, что он поддерживает талибов.
Такой объем помощи был наследием прошлого. На протяжении 80-х годов через руки пакистанской разведки ISI прошли миллиарды долларов, направленные Западом и арабскими странами на поддержку моджахедам. При одобрении и технической поддержке ЦРУ часть этих средств была направлена на колоссальное расширение самой ISI. ISI поставила сотни армейских офицеров следить не только за Афганистаном, но и за Индией, за всей внешней разведкой, а также и за внутренней политикой самого Пакистана, его экономикой, средствами массовой информации и всеми аспектами общественной и культурной жизни страны.
ЦРУ снабдило ISI последними техническими новинками, например, оборудованием, позволяющим прослушивать любые телефонные разговоры внутри страны. ISI стала глазами и ушами военного режима президента Зия-уль-Хака и к 1989 году превратилась в самую могущественную политическую силу в Пакистане, множество раз настаивая на своем в противовес гражданскому правительству и парламенту в вопросах, которые она считала ключевыми для национальной безопасности. Прежде всего, это относилось к Индии и Афганистану.
На протяжении 1990-х годов ISI пыталась сохранить свое исключительное влияние на афганскую политику Пакистана. Однако окончание холодной войны лишило разведку источников финансирования, а жестокий экономический кризис в Пакистане привел к еще более жестокому сокращению ее тайного бюджета. Кроме того, из своих скудеющих ресурсов ISI приходилось финансировать еще одну войну на истощение — за умы и сердца народа Кашмира, который восстал против Индии в 1989 году.
Во время второго срока пребывания Беназир Бхутто на посту премьера (1993–1996) министр внутренних дел, отставной генерал Назирулла Бабар, поддерживал Талибан. Он хотел освободить афганскую политику от влияния ISI. И Бхутто, и Бабар с большим подозрением относились к возможностям и могуществу разведки. И то, и другое было использовано спецслужбой против Бхутто во время ее первого премьерского срока, что и привело к ее отстранению от власти в 1990 году. Кроме того, сначала ISI сомневалась в потенциале талибов и предпочитала поддерживать Гольбуддина Хекматьяра, а не тратить скудные средства на движение афганских студентов. Бабар начал поддерживать Талибан через невоенные структуры. Ои создал Сектор торговли и развития Афганистана в МВД, официальной задачей которого было координировать усилия по прокладке торговых путей в Среднюю Азию, — хотя по существу он занимался обеспечением деятельности талибов, беря деньги не из секретных фондов, а из бюджетов правительственных ведомств.
Бабар приказал пакистанской телефонной компании создать телефонную сеть для талибов, которая стала частью пакистанской телефонной сети. Из любой точки Пакистана можно было позвонить в Кандагар, набрав 081, - тот же префикс был у Кветты. Инженеры Департамента общественных работ и Управления водо- и энергоснабжения чинили дороги и обеспечивали снабжение Кандагара электричеством. Полувоенный Корпус пограничной охраны, подчиненный лично Бабару, помог талибам наладить мобильную связь для командного состава. Pakistan International Airlines (PIА) и Управление гражданской авиации направили техников, чтобы исправить международный аэропорт в Кандагаре, а также истребители и вертолеты, захваченные талибами. Пакистанское радио оказывало техническую поддержку радио Афганистана, переименованному в «Радио Шариат».
После захвата Талибаном Герата в 1995 году пакистанская помощь усилилась. В январе 1996 года генеральный директор Сектора торговли и развития Афганистана совершил поездку из Кветты в Туркменистан в сопровождении сотрудников Управления гражданской авиации, Pakistan Telecom, PIA , пакистанских железных дорог, «Радио Пакистан» и Национального банка Пакистана. Пакистанские министерства и государственные компании строили дальнейшие планы помощи талибам — за счет средств, предназначенных для развития экономики Пакистана.[279]
Несмотря на помощь талибам и попытки контролировать их действия, они не были ничьими марионетками и сопротивлялись любым попыткам Исламабада навязать им свою волю. На протяжении всей истории Афганистана чужакам не удавалось манипулировать афганцами — британцы и Советы дорого заплатили за эту истину. Пакистан, казалось, не извлек из истории никаких уроков и продолжал жить в недавнем прошлом, когда деньги саудовцев и ЦРУ позволяли Пакистану руководить джихадом. Больше того, талибы были накрепко связаны с пакистанским пограничьем, населенным пуштунами. Экономические, общественные и политические связи образовались за два десятилетия войны и беженской жизни в Пакистане. Талибы родились в пакистанских лагерях беженцев, они учились в пакистанских медресе и обучались военному делу у моджахедов, базировавшихся в Пакистане. Члены их семей имели пакистанские удостоверения личности.
Прочные связи талибов с пакистанскими государственными учреждениями, политическими партиями, исламскими группами, сетью медресе , наркомафией, бизнесменами и перевозчиками пришлись очень кстати в то время, когда пакистанская государственность была неупорядоченной и фрагментированной. Это оказалось удобным для талибов, не зависящих от какого-то одного пакистанского лобби, вроде ISI. В 1980-х годах, когда моджахеды были связаны только с ISI и Джамаат-и-Ислами, у них не было связей с другими политическими и экономическими группами влияния. В отличие от этого Талибан имел доступ к большему числу групп влияния в Пакистане, чем большинство пакистанцев.
Такое влияние позволяло Талибану использовать одну группу против другой и еще более усиливать свое влияние в Пакистане. По временам они бросали вызов ISI, обращаясь за помощью к правительственным ведомствам или к транспортной мафии. В другой раз они бросали вызов федеральному правительству, зовя на помощь правительства Белуджистана и Северо-Западной Пограничной Провинции (СЗПП). По мере расширения движения Талибан вопрос, кто кем управляет, становился все менее ясным. Вместо того чтобы быть хозяином талибов, Пакистан оказался их жертвой.
Изначальные представления Пакистана о безопасности своих границ сформировались под влиянием претензий Афганистана на часть территорий СЗПП и Белуджистана, из-за которых в 50–60-х годах случались стычки. Афганистан настаивал на том, чтобы пуштуны, живущие в местах расселения своих племен в Пакистане, могли бы избрать независимость либо присоединение к Пакистану или Афганистану. Афганистан защищал идею «Великого Пуштунистана», которую поддерживали левые пуштуны в Пакистане. Это было причиной двух разрывов дипломатических отношений между двумя странами — в 1955 и в 1962 годах. Режим Зия-уль-Хака считал поддержку джихада лучшим средством навсегда покончить с этими территориальными притязаниями, приведя к власти в Кабуле послушное пропакистанское правительство пуштунов-моджахедов.
Военные стратеги считали, что это обеспечит Пакистану «стратегическую глубину» в его противостоянии с главным врагом — Индией. Меридиональная протяженность Пакистана, недостаток пространства и малая глубина тыла не давали ему возможности выдержать долгую войну с Индией. В 1990-х годах к этому добавилась возможность базирования кашмирских боевиков в дружественном Афганистане, где их тренировали, вооружали и снабжали.
В 1992–1993 годах США под давлением Индии были близки к тому, чтобы объявить Пакистан государством, поддерживающим терроризм, — из-за кашмирских боевиков, нападавших на индийскую часть Кашмира с пакистанской территории. Пакистан пытался решить эту проблему, переместив большую часть баз кашмирских боевиков в восточный Афганистан и заплатив сначала Шуре (Совету) в Джелалабаде, а позднее талибам за их покровительство. Правительство также передало поддержку кашмирских боевиков в частные руки, возложив ответственность за их финансирование и подготовку на исламские партии. Поскольку бин Ладен тоже поддерживал одну из баз для кашмирских боевиков в районе Хоста, его присоединение к Талибану в 1996 году всячески приветствовалось.
Постепенно кашмирский вопрос стал основным мотивом в пакистанской политике в отношении Афганистана и в их поддержке талибов. Талибан ловко использовал это и отказывался подчиняться пакистанским требованиям, зная, что пока он держит у себя базы кашмирских и пакистанских боевиков, Исламабад ни в чем не сможет ему отказать. «Мы поддерживаем джихад в Кашмире, — сказал Мулла Омар в 1998 году. — То, что многие афганцы сражаются против индийских оккупационных войск в Кашмире — это правда. Но они поехали туда по собственной воле».[280]
С точки зрения многих, концепция «стратегической глубины» была логически несостоятельной, поскольку игнорировала ту очевидную истину, что политическая стабильность внутри страны, экономическое развитие, распространение грамотности и установление добрых отношений с соседями могут дать большую безопасность, чем мифическая «стратегическая глубина» в горах Афганистана. «Достижение стратегической глубины было главной целью политики Пакистана в Афганистане со времен генерала Зия-уль-Хака. С точки зрения военной науки это имеет смысл, только если речь идет о труднодоступном месте, где армия может укрыться после поражения, — писал пакистанский ученый Икбал Ахмад. — В итоге вся страна запуталась в стальной паутине из ложных предпосылок, магических догм, позерства и междоусобной борьбы. Победа Талибана не только не улучшит стратегическое положение Пакистана, но заведет его еще глубже в политический и стратегический тупик».[281]
Военные рассчитывали на то, что Талибан признает «линию Дюранда» — спорную границу между двумя странами, проведенную англичанами и не признававшуюся ни одним афганским режимом. Военные также рассчитывали на то, что Талибан победит пуштунский национализм в СЗПП и станет точкой приложения сил пакистанских исламских радикалов, ослабив исламистов внутри самого Пакистана. В действительности все оказалось наоборот. Талибан отказался признать «линию Дюранда» или снять претензии Афганистана на часть Северо-Западной Пограничной Провинции. Талибан способствовал распространению пуштунского национализма, хотя и с исламской окраской, среди пакистанских пуштунов.
Хуже того, Талибан предоставил убежище и вооружал наиболее воинствующие группы суннитских экстремистов из Пакистана, которые убивали пакистанских шиитов, требовали провозгласить Пакистан суннитским государством и выступали за свержение правящего слоя путем исламской революции. «Хотя Пакистан и казался победителем, его успехи могут дорого обойтись ему. Триумф Талибана фактически уничтожил границу между Пакистаном и Афганистаном. По обе стороны ее пуштунские племена дрейфуют в сторону фундаментализма, и все более вовлекаются в наркоторговлю. Они становятся все более автономными, на пакистанской земле возникают маленькие фундаменталистские эмираты. Поглощение Афганистана de facto усилит центробежные тенденции внутри Пакистана», — предсказывал в 1997 году Оливье Руа.[282]Результатом афганских событий стала «талибанизация» Пакистана. Не Талибан обеспечивал Пакистану стратегический тыл, а наоборот, Пакистан обеспечивал стратегический тыл Талибану.
Пакистан оказался жертвой не только своих представлений о стратегии, но и своих разведывательных ведомств. ISI удавалось управлять джихадом на микроуровне, лишь потому, что в условиях военного режима и щедрого внешнего финансирования всякая внутренняя оппозиция могла быть подавлена. Зия-уль-Хак и ISI имели возможность делать то, что не могла делать никакая другая разведка, даже ЦРУ, — самостоятельно формулировать афганскую политику и проводить ее в жизнь. ISI могла сосредоточить все свои силы для достижения одной цели. У разведки не было могущественных политических соперников, появившихся во времена Талибана, когда ISI пришлось вступить в борьбу со многими влиятельными силами, каждая из которых поддерживала талибов, исходя из собственных интересов.
Занимаясь разработкой афганской политики и одновременно приводя ее в исполнение, ISI не оставляла места ни для критического переосмысления, учета мнений несогласных, ни для гибкости и воображения, чтобы приспособиться к постоянно меняющейся геополитической ситуации.
Теряя возможность контроля за талибами, ISI оказалась жертвой собственной негибкости и упрямства. Сотрудники разведки, работавшие в Афганистане, были пуштунами, и многие из них склонялись на сторону исламских фундаменталистов. Работая с Хекматьяром, а позднее и с талибами, пуштунские офицеры разработали собственную программу, направленную на расширение власти пуштунов и распространение радикального ислама в Афганистане за счет национальных меньшинств и умеренных исламистов.
По словам отставного сотрудника ЦРУ, «эти офицеры стали большими талибами, нежели сами талибы». Вследствие этого их доклады о Северном Альянсе и о ситуации вокруг трубопровода были искажены из-за их упрямства, догматизма и исламских идеологических клише, мешавших видеть объективные факты. Но к тому времени ISI была настолько могущественной, что ни один глава правительства не рисковал ставить под сомнение выводы разведки и ни один начальник штаба не осмеливался взяться за чистку ее рядов.
Когда Талибан только зародился, ISI оценивала его шансы невысоко. Тогда ISI находилась в обороне из-за неудачной попытки Хекматьяра захватить Кабул и из-за недостатка средств. Отступление ISI дало правительству Бхутто возможность организовать поддержку Талибана собственными силами. На протяжении 1995 года ISI продолжала обсуждать вопрос о поддержке талибов.[283]Основной спор возник между пропуштунским и происламским оперативным составом, выступавшим за увеличение поддержки Талибана, и теми, кто отвечал за стратегическое планирование и желал свести пакистанское участие к минимуму, чтобы не ухудшать отношения со Средней Азией и Ираном. К лету 1995 года пуштунское лобби в армии и ISI решили поддержать Талибан, особенно после обращения президента Афганистана Бурхануддина Раббани за помощью к соперникам Пакистана — России, Ирану и Индии.[284]
Но теперь ISI противостояли другие группы влияния, имевшие свои связи с талибами: от радикальных священнослужителей до наркобаронов. Ожесточенное соперничество между ISI, правительством и этими группами влияния еще больше раскоординировало процесс принятия решений по афганским вопросам. Пакистанский МИД был настолько ослаблен, что оказался совершенно несостоятельным в афганских делах и не мог парировать выдвигавшиеся всеми соседями — Россией, Ираном, среднеазиатскими государствами — обвинения в дестабилизации региона. Попытки изменить критическое отношение к Исламабаду в ходе тайных поездок нескольких руководителей ISI в Москву, Тегеран, Ташкент и Ашхабад закончились неудачей.
Подвергаясь все возрастающей критике из-за рубежа, вновь избранное правительство Наваза Шарифа и ISI еще более укрепились в намерении поддерживать Талибан. В мае 1997 года во время попыток талибов захватить Мазари-Шариф, ISI решила, что если Пакистан признает талибов, то это вынудит враждебных соседей иметь с ними дело, а для этого им потребуется помощь Исламабада. Эта весьма рискованная игра провалилась, когда Пакистан поспешил с признанием талибов, выбитых после этого из Мазари-Шарифа.[285]
Пакистан отреагировал на это нападками на тех, кто критиковал его, в том числе и на ООН, которая к тому времени открыто критиковала всякую внешнюю поддержку любых афганских фракций. Пакистан обвинил Генерального секретаря ООН Кофи Аннана в пристрастности. «ООН постепенно утратила свою роль в Афганистане и не пользуется доверием как нейтральный посредник», — сказал в январе 1998 года Ахмад Камаль, представитель Пакистана в ООН. Позднее на совещании послов в Пакистане Камаль говорил, что вовсе не Пакистан находится в изоляции в связи с Афганистаном, а все остальные страны изолировали себя от Пакистана и будут вынуждены согласиться с точкой зрения Пакистана в отношении талибов.[286]
Пока Пакистан защищал политику Талибана, невзирая на повсеместную критику за рубежом, правительство совершенно не учитывало тех потерь, которые из-за этого несет страна. Наиболее ярким проявлением ущерба была афганская контрабанда. Этот бизнес, распространившийся на Среднюю Азию, Иран и страны Персидского залива, был пагубен для всех стран, но в особенности для Пакистана, чья промышленность разорялась из-за притока импортных потребительских товаров. То, что скрывалось за эвфемизмом «афганская транзитная торговля» (ATT), стало крупнейшей системой контрабанды в мире, объединяющей талибов, пакистанских контрабандистов, перевозчиков, наркобаронов, бюрократов, политиков, полицейских и армейских офицеров. Эта торговля стала основным источником дохода Талибана, хотя она и подрывала экономику соседних стран.
Пограничный пункт между Чаманом в провинции Белуджистан и Спинбулдаком на афганской стороне — лучшее место, где можно наблюдать за потоком контрабанды. В хороший день через него проходят примерно 300 грузовиков. Водители, пакистанские таможенники и талибы встречаются, как старые друзья, и пьют бесконечный чай, пока грузовики ждут своей очереди. Кажется, здесь все знакомы друг с другом, а от историй, рассказанных водителями, волосы у Всемирной Торговой Организации встали бы дыбом. Множество грузовиков Mercedes и Bedford — краденые, а их номера фальшивые. Они везут товары без документов. Водители могут проехать через шесть границ с фальшивыми номерными знаками, без водительских прав и паспортов. Грузы самые разные — от японских видеокамер до английского белья и чая с бергамотом, от китайского шелка до американских комплектующих для компьютеров, от афганского героина до пакистанской муки и сахара, от автоматов Калашникова из Восточной Европы до нефтепродуктов из Ирана. И никаких пошлин или налогов с продаж.
Этот Дикий Запад свободной торговли расцвел на почве гражданской войны в Афганистане, наркоторговли и разложения и распада государственных институтов во всех странах вдоль их афганской границы. Это совпало с дефицитом потребительских товаров в регионе. Пакистанская и афганская наркомафия и транспортная мафия объединились, чтобы удовлетворить этот спрос. «Все это происходит совершенно бесконтрольно, — говорил мне еще в 1995 году чиновник пакистанского Центрального управления доходов. — Перевозчики платят талибам за то, что те открывают им дороги для контрабанды, и эта мафия теперь решает, какое правительство будет в Афганистане и в Пакистане. Доходы Пакистана в этом году упадут на 30 процентов из-за таможенных пошлин, недополученных вследствие ATT».[287]
Торговля всегда имела ключевое значение для сердцевины исламского мира. Великий Шелковый путь, соединявший Китай с Европой в Средние века, проходил через Среднюю Азию и Афганистан, и те же самые кочевники, что водили по нему караваны, сегодня превратились в водителей грузовиков. Шелковый путь повлиял на Европу почти так же сильно, как арабские завоевания, ибо караваны доставляли не только предметы роскоши, но и идеи, религии, новые виды оружия и научные открытия. Караван мог состоять из пяти-шести тысяч верблюдов, «по количеству перевозимого груза он был равен очень большому торговому судну. Караван двигался, как армия, со своим командующим, штабом суровым уставом, обязательными привалами и предосторожностями против кочевников-грабителей», — писал французский историк Фернан Бродель.[288]Кажется, за 2000 лет мало что изменилось. Сегодняшние контрабандисты обладают похожей военной организацией, хотя верблюдов заменили грузовики.
В 1950 году, в соответствии с международными договорами, Пакистан разрешил не имеющему выхода к морю Афганистану беспошлинно ввозить товары через порт Карачи по договору об ATT. Перевозчики везли опечатанные контейнеры из Карачи, пересекали границу, продавали часть товара в Кабуле, затем возвращались и продавали остальное на пакистанском рынке. Это был Цветущий бизнес малого масштаба, так как Пакистан и сам имел доступ к дешевым импортным потребительским товарам, особенно к японской электронике. ATT расширилась в 1980-х годах, обслуживая контролируемые коммунистами афганские города. Падение Кабула в 1992 году совпало с появлением новых рынков в Средней Азии и ростом потребности в топливе, продовольствии и строительных материалов для возвращающихся афганских беженцев — это сулило транспортной мафии большие выгоды.
Но перевозчики были удручены продолжавшейся гражданской войной и необходимостью платить бандитам несколько десятков раз на протяжении всего маршрута. Хотя пешаварская мафия продолжала действовать между Пакистаном, северным Афганистаном и Узбекистаном, несмотря на продолжавшиеся бои вокруг Кабула, мафия Кветты не могла справиться с жадными главарями кандагарских банд, поставивших на дороге из Пакистана десятки цепей, за проезд через которые надо было платить. Транспортная мафия Кветты стремилась открыть безопасный путь в Иран и Туркменистан, и ту же политику проводило правительство Бхутто.
Лидеры Талибана были прочно связаны с мафией Кветты, которая первой стала оказывать финансовую помощь их движению. Сначала мафия Кветты платила талибам помесячно, но по мере продвижения талибов к западу они стали требовать больше денег. В апреле 1995 года очевидцы в Кветте говорили мне, что Талибан собрал 6 миллионов рупий (130 000 долларов) с перевозчиков в Чамане только за один день и вдвое большую сумму — на следующий день в Кветте, так как они готовились к первой атаке на Герат. Эти «пожертвования» взимались отдельно от единой пошлины, взимаемой теперь талибами за проезд из Пакистана в Афганистан и сделавшейся их основным официальным источником дохода.
После того как дороги стали свободны и безопасны, объем и сфера распространения контрабанды изрядно возросли. Караваны грузовиков двигались из Кветты в Кандагар, затем — на юг в Иран, на запад в Туркменистан и в другие страны Средней Азии, даже в Россию. Вскоре транспортная мафия Кветты стала убеждать Талибан захватить Герат и получить, таким образом, полный контроль над дорогой в Туркменистан.[289]Несмотря на то, что ISI сперва не советовала талибам нападать на Герат, у мафии Кветты оказалось больше влияния на талибов. В 1996 году перевозчики побудили талибов расчистить дорогу на север, захватив Кабул. После захвата столицы Талибан брал в среднем по 6000 рупий (150 долларов) за проезд грузовика от Пешавара до Кабула, а раньше это обходилось водителям в 30 000–50 000 рупий. Транспортная мафия дала Талибану долю в своем бизнесе, предлагая его лидерам купить себе грузовики или помогая сделать это их родственникам. А после того как наркомафия согласилась платить закят (налог) на перевозку героина, транзитная торговля приобрела решающее значение для казны талибов.
Пакистан же понес от этой торговли наибольшие потери. Центральное управление доходов (ЦУД) оценивало потери Пакистана от неполученных пошлин в 3,5 миллиардов рупий (80 миллионов долларов) в 1992/93 финансовом году, 11 миллиардов рупий в 1993/94 году, 20 миллиардов рупий в 1994/95 году и 30 миллиардов рупий (600 миллионов долларов) в 1997/98 году — невиданный рост год от года отражает усиление влияния Талибана.[290]Огромная паутина коррупции оплела Пакистан благодаря ATT. Все пакистанские ведомства, причастные к ней, брали взятки: таможня, таможенная разведка, ЦУД, пограничная полиция и руководящие чиновники в зоне племен. Доходные места на таможне покупались претендентами, которые давали взятки таможенному начальству, чтобы получить должность. Эти взятки, считавшиеся инвестициями, окупались по мере того, как вновь назначенные чиновники брали взятки с участников ATT.
Паутина включала политиков и министров провинциальных правительств в Белуджистане и СЗПП. Главные министры и губернаторы провинций выдавали подорожные для грузовиков и лицензии на экспорт пшеницы и сахара в Афганистан. Высшие армейские чины в 1995, а потом и в 1996 годах жаловались мне на то, что конкуренция между министрами и губернаторами при выдаче подорожных стала основным источником коррупции, парализующим весь административный механизм, затрудняющим и часто противоречащим политике ISI в Афганистане и дающим Талибану осуществлять повсеместный «контроль» за пакистанскими политиками.
По мере того как мафия расширяла свою деятельность, она раздела догола и Афганистан. Миллионы акров леса в Афганистане были вырублены и отправлены на пакистанский рынок, никаких компенсирующих лесопосадок, конечно, не производилось. Заброшенные фабрики растаскивались, машины и цистерны разрушались, даже электрические и телефонные столбы были проданы в Лахор на металлолом. Мафия организовала местных угонщиков автомобилей в Карачи и других городах, автомобили переправлялись в Афганистан и затем продавались афганским или пакистанским клиентам. Шестьдесят пять тысяч автомобилей было угнано только в Карачи за 1992–1998 годы, большая часть из них оказалась в Афганистане только затем, чтобы вновь вернуться в Пакистан с новыми номерными знаками.[291]
Транспортная мафия также перевозила электронику из Дубая, Шарджи и других портов Персидского залива, экспортируя туда героин, спрятанный в афганских сухофруктах или сухой древесине. Для этого использовались самолеты Ariana, афганской национальной авиакомпании, контролируемой теперь талибами. Рейсы из Кандагара, Кабула и Джелалабада направлялись в сторону Персидского Залива, приобщая талибов к веку реактивной авиации и придавая контрабанде вдоль Великого Шелкового пути оттенок современной коммерции.
ATT придала новый стимул и так достаточно мощной теневой экономике Пакистана. Согласно одному исследованию, подпольная экономика Пакистана выросла с 15 миллиардов рупий в 1973 году до 1115 миллиардов рупий в 1996 году, а ее доля в ВВП возросла с 20 до 51 процента.[292]За тот же самый период уклонение от налогов — включая уклонение от уплаты таможенных пошлин — выросло с 1,5 миллиардов рупий до 152 миллиардов рупий и продолжает расти со скоростью 88 миллиардов рупий в год. Контрабандная торговля принесла теневой экономике около 100 миллиардов рупий в 1993 году и более 300 миллиардов рупий в 1998 году. Это составляет примерно 30 процентов от всего импорта страны (10 миллиардов долларов) и равно всем запланированным доходам государственного бюджета на 1998/99 финансовый год (300 миллиардов рупий). Кроме того, афгано-пакистанская наркоторговля составляет, оценочно, 500 миллиардов рупий в год.
В Северо-Западной Пограничной Провинции (СЗПП) рынки контрабанды, или бара, переполнены импортными потребительскими товарами, что приносит большие убытки пакистанской промышленности. Например, в 1994 году Пакистан, сам производивший кондиционеры, импортировал их на сумму всего 30 миллионов рупий. Афганистан, в котором почти не было электричества, импортировал путем ATT кондиционеров на 1 миллиард рупий, и все они оказались на пакистанских барахолках, подкосив местное производство. Если японские телевизоры или посудомоечные машины продаются по той же цене, что и сделанные в Пакистане, покупатели, естественно, выберут японские продукты. На барахолке в Хайятабаде, недалеко от Пешавара, для привлечения покупателей были открыты фирменные магазины, например, Marks and Spencer, Mothercare, Sony, в которых беспошлинно продавались фирменные товары. «АТТ разрушила всю экономику провинции, люди отказались от мысли зарабатывать честно и считают контрабанду своим естественным правом», — сказал в декабре 1998 года Махтаб Ахмад Хан, главный министр СЗПП.[293]
Такое же угнетение хозяйства и распространение коррупции происходило и в Иране. Контрабанда горючего и других товаров из Ирана в Афганистан и Пакистан привела к потере бюджетных доходов, подорвала местную промышленность и развратила самых высокопоставленных руководителей. Иранские чиновники говорили мне неофициально, что буния, или государственные промышленные корпорации, и Корпус стражей исламской революции (КСИР) получают выгоду от контрабанды нефтепродуктов, продажа которых в Афганистан дает 2000–3000 процентов прибыли сравнительно с ценами в Иране. Боевые действия в Афганистане пожирали неимоверное количество топлива, и вскоре владельцы АЗС в Белуджистане стали заказывать у мафии дешевое иранское горючее, минуя пакистанские компании (и таможенные пошлины).
Пакистан сделал несколько неуверенных попыток ограничить АТТ, запретив импорт некоторых товаров, например, бытовой электроники, но правительство всякий раз отступало, поскольку Талибан отказывался подчиняться запретам, а мафия давила на министров. В Исламабаде не существовало влиятельных сил, обладающих волей показать ущерб, наносимый пакистанской экономике, или готовых принудить Талибан подчиниться. ISI не хотела угрожать талибам отказом в поддержке до тех пор, пока они не подчинятся. Изумленные внешние и внутренние инвесторы смотрели на то, как правительство разрушает экономику собственной страны в угоду Талибану, поскольку Исламабад фактически отказывался от своих доходов в пользу талибов. Эта форма неофициальной помощи талибам сделала многих причастных к ней пакистанцев сверхбогачами. Они-то и были самой могущественной силой, выступавшей за продолжение поддержки Талибана Пакистаном.
Происходящее в Афганистане подливало масла в огонь нестабильности в Пакистане. В восьмидесятых годах выброс от советского вторжения в Афганистан создал «культуру героина и Калашникова», подрывавшую политическую и экономическую жизнь Пакистана. «За десять лет активного участия в афганской войне пакистанское общество изменилось настолько, что перед любым правительством стоит серьезная проблема управляемости. Пакистанское общество сегодня более раздроблено, насыщено сложным оружием, оно стало более грубым из-за растущего насилия, оно затоплено наркотиками», — писал американский историк Пол Кеннеди.[294]
В конце 1990-х последствия были намного более глубокими, они разрушали все государственные институты. Пакистанская экономика была подорвана ATT, его внешняя политика привела к изоляции от запада и от ближайших соседей, правопорядок был разрушен исламскими боевиками, утверждавшими свои законы, и антишиитскими исламскими радикалами, убившими сотни пакистанских шиитов в 1996–1999 годах и находившими убежище у талибов. Межобщинные столкновения сегодня ведут к расколу между суннитским большинством и шиитским меньшинством и подрывают отношения между Пакистаном и Ираном.[295]В то же время более 80 000 пакистанских исламских боевиков проходили боевую подготовку и сражались вместе с талибами начиная с 1994 года. Они образуют ядро исламских боевиков, всегда готовых совершить в Пакистане исламскую революцию в стиле Талибан.[296]
Племенные группы подражателей Талибана распространились по всему пуштунскому поясу в СЗПП и Белуджистане. Еще в 1995 году маулана Суфи Мохаммад во главе движения Танзим Нифаз Шариат-и-Мохаммеди поднял восстание в округе Баджаур, требуя установления законов шариата. До того как бунт был подавлен армейскими частями, к нему присоединились сотни талибов из Афганистана и Пакистана. После этого лидеры Танзим нашли убежище в Афганистане у талибов. В декабре 1998 года Техрик-и-Тулеба, или «Движение талибов», совершило публичную казнь в округе Оракзай в присутствии более 2000 зрителей, в нарушение всех норм закона. Они пообещали навести талибский порядок по всей зоне пуштунских племен, и запретили телевидение, музыку и видео, подражая талибам.[297]Другие пуштунские проталибские группы появились в Кветте, где они жгли кинотеатры, убивали владельцев видеосалонов, разбивали спутниковые антенны и прогоняли женщин с улиц.
Несмотря на это, после захвата талибами Мазари-Шарифа Пакистан объявил это победой и потребовал, чтобы весь мир признал движение, контролирующее 80 процентов территории Афганистана. Пакистанские военные и политические руководители настойчиво считали успехи талибов успехами Пакистана, а свою политику — верной и не нуждающейся в изменениях. Пакистан считал, что влияние Ирана в Афганистане кончилось, что России, а также государствам Средней Азии придется иметь дело с Талибаном через Исламабад, а Западу не останется ничего, кроме как признать ту интерпретацию ислама, которую дает Талибан.
Хотя общественность все более тревожила талибанизация Пакистана, руководство страны не обращало внимание на нарастающий хаос. Для внешнего наблюдателя Пакистан все больше становился похож на распадающееся или распавшееся государство, подобное Афганистану, Судану или Сомали. Распавшееся государство не обязательно означает умирающее государство, хотя и такое возможно. В распавшемся государстве постоянные неудачи политики, проводимой в жизнь обанкротившейся политической элитой, никогда не считаются достаточным основанием для ее пересмотра. Пакистанская элита не обнаруживает ни малейшей склонности изменить свою политику в Афганистане. Генерал Зия-уль-Хак, как Великий Могол, мечтал «воссоздать пространство суннизма между неверным „Индостаном“, „еретическим“ [шиитским] Ираном и „христианской“ Россией».[298]Он верил, что послание моджахедов Афганистана распространится на Среднюю Азию, возродит ислам и приведет к образованию исламского блока государств во главе с Пакистаном. Но Зия-уль-Хак никогда не думал о том, во что превратится сам Пакистан после его ухода.
Глава 15. Шииты и сунниты
Иран и Саудовская Аравия
Весной 1999 года в Тегеране запахло обновлением и переменами. Все 20 лет после исламской революции женщины Тегерана были обязаны закутываться в хиджаб — накидку из черной ткани без рисунка. И вдруг появились хиджабы с узором, похожим на шкуру леопарда, или отороченные мехом. Некоторые женщины стали носить плащи-дождевики, а другие просто набрасывали хиджаб, к