Новые раздоры с рейхсвером

Если бы только Пфеффер не портил каждый раз дело своей игрой в солдатики! В сентябре 1928 г. на общем собрании членов партии Гитлер уверял недовольных руководителей гражданских окружных организаций, что штурмовые отряды нужны ему в первую очередь как централизованное орудие для выполнения его распоряжений. «Поймите, – говорил он, – что штурмовые отряды служат для обеспечения единства партии». Но это были пустые фразы. Под начальством Пфеффера штурмовые отряды скорее нарушали единство партии. Как некогда Рем, а также руководители всех других военных организаций, Пфеффер желал организовать под видом штурмовых отрядов некую нелегальную государственную армию. В этом отношении Гитлер среди едва ли не всех прочих политических деятелей правого лагеря занимал особую позицию и относился к этой идее отрицательно.

«У национал-социалиста, – заявил он в то время, – нет ни малейшего повода палец о палец ударить для нынешнего государства. Мы должны отдавать свои силы только борьбе за новую империю. Как наши ораторы борются только за эту империю, так и наш штурмовик должен защищать только нашу пропаганду этой империи и сознавать себя пропагандистом грядущего государства».

Этот принцип, переведенный на точный язык приказов, заслужил впоследствии в партии упрек в том, что она занимается государственной изменой.

Новые директивы Гитлера внесли полную путаницу в дело обучения штурмовиков. Он упрямо стал на ту точку зрения, что его распоряжения ставят, вне всякого сомнения, невоенный характер штурмовых отрядов. Однако на деле Пфеффер продолжал давать последним инструкции военного порядка. В конце концов вождь партии вынужден был пререкаться на суде со своим главным начальником штурмовых отрядов о том, кто из них может приказывать последним. В декабре 1929 г. суд в Швейднитце разбирал дело о нарушении общественного спокойствия; обвиняемыми были члены штурмовых отрядов. В качестве обвинительного материала прокурор привлек также приказы Пфеффера, в которых между прочим по старой традиции, СА назывались штурмовыми отрядами (Sturm-Abteilung). Обвиняемые отвечали, что эти приказы недействительны. В качестве свидетелей вызваны были Гитлер и Пфеффер. Гитлер тоже показал, что приказы в настоящее время устарели; СА основаны были в качестве охранных отрядов (Schuts-Abteilung). Но тогда выступил Пфеффер и с еле скрываемой враждебностью заявил, что СА означает именно штурмовые отряды и ничто другое. Кроме того, он показал, что упомянутые приказы еще вполне сохраняют свою силу.

Гитлер уже давно охотно готов был сбыть с рук Пфеффера, который оказался еще хуже Рема. Со старым другом он помирился. В октябре 1928 г. Рем торжественно явился во главе своих старых товарищей из «Имперского флага» на одно национал-социалистическое собрание и произнес речь, в которой выражал надежду, что «наш день» не за горами. Гитлер хотел снова передать Рему руководство штурмовыми отрядами, но Рем колебался и остался пока в распоряжении вождя. В 1929 г. Рем принял предложение правительства Боливии и поступил к нему на службу в качестве военного инструктора; очевидно, он не рассчитывал, что «наш день» придет очень уж скоро. Впрочем, через год он вернулся, так как его день действительно наступил: в конце 1930 г. он заменил Пфеффера на посту начальника штаба, т. е. фактически главнокомандующего штурмовыми отрядами.

По существу дела разногласия в вопросе о роли штурмовых отрядов вытекали из неудовлетворительных взаимоотношений между партией и рейхсвером. Со времени путча 9 ноября 1923 г. обе стороны официально «не знали» друг друга, хотя Гитлер в своем заключительном слове на процессе о государственной измене выразил желание, чтобы ему пришлось снова когда-нибудь бороться вместе с рейхсвером под одним и тем же знаменем. Министерство рейхсвера считалось главной опорой ноябрьской республики; в сущности оно представляло в глазах национал-социалистов еще большую опасность, чем прусская позиция противника. В этом отношении боевая позиция партии была отлична от позиции «Стального шлема», который в первую очередь стремился к завоеванию Пруссии, одобрял лояльное отношение рейхсвера к конституции, сам был сторонником политической реформы и отказался от мысли о перевороте. Желая включиться в государственную машину, «Стальной шлем», разумеется, не мог быть в претензии на рейхсвер, уже включившийся в нее; «Стальной шлем» потому и отказался от революционной тактики, что желал усиления военной мощи государства. Напротив, национал-социалисты не видели пока возможности заключить мир с этим руководством рейхсвера. Отношения снова обострились, в частности, в результате процессов о тайных политических убийствах (так называемых фемеморд: феме – средневековое тайное судилище, морд – убийство. – Перев.). Министерство рейхсвера отказалось признавать этих убийц солдатами и таким образом проводило различие между собой и черным рейхсвером^[115] или по крайней мере его методами. Национал-социалисты были особенно задеты процессом в Штетине о так называемом розенфельдском убийстве. Главным обвиняемым на этом процессе был Гейнес; он был приговорен (в мае 1928 г.) за убийство к пяти годам тюремного заключения, но в начале 1930 г. был освобожден по амнистии. Гитлер снова с почетом принял его в партию, хотя в 1927 г. исключил его за бунт; он провел его в рейхстаг и даже поставил впоследствии во главе штурмовых отрядов в Силезии. А министерство рейхсвера открыто объявило опалу национал-социалистической партии, «так как эта партия поставила себе целью насильственное свержение существующего в германской империи государственного порядка».

«На виселицу Шлейхера!»

Гитлер решил теперь взять быка за рога. В 1930 г. он повел систематическую борьбу за рейхсвер. Штурмовики – возможно, что Гитлер и не вполне одобрял это, – связывались со своими старыми товарищами, поступившими в рейхсвер, и через них распространяли среди солдат рейхсвера газеты и листовки. Сам Гитлер взывает в одной своей речи к министерству рейхсвера в следующих выражениях: «Господа генералы! – говорил он (в марте 1929 г.). – С войском в сто тысяч человек, конечно, нельзя вести внешнюю войну, но можно ввести новый порядок в стране. От армии в значительной мере зависит, какое направление победит в Германии: марксизм или мы? Если победит левое направление, то вы можете навсегда надеть шапку якобинца и из офицеров стать полицейскими вахмистрами!» Гитлер заклинает генералов возобновить добрые отношения с национал-социалистической партией. Но в тот же день Штрассер произнес в рейхстаге страстную речь, в которой присоединялся к предложению коммунистов выразить недоверие министру рейхсвера Гренеру; он закончил эту речь словами: «Нам до черта надоели эти генералы от канцелярии, все эти Шлейхеры, Штюльпнагели и т. п., которые представляют на Бендлерштрассе (в министерстве рейхсвера) господствующую ныне систему и которых уже полностью раскусили также в кругах революционных националистов…Грядущий трибунал, за который мы боремся, в свое время вынесет свой приговор всем этим изменникам, разлагающим волю народа к обороне, и приговор этот будет: «На виселицу их!»

Эти дикие лозунги, провозглашавшиеся под прикрытием парламентской неприкосновенности, никого не испугали кроме Гитлера. Тех же генералов, которых Штрассер обещал повесить, Гитлер хотел убедить добром: ведь он сам пришел к убеждению, что победа национал-социализма зависит от доброй воли генералов. Гитлер протягивал – пока-что только в воздухе – тонкую, совсем тонкую нить; быть может, когда-нибудь из нее образуется сеть вроде той, которая некогда связывала его с рейхсвером? Он чуть не задохся в этой сети, но что поделаешь – без рейхсвера нельзя построить Третий Рейх.

Партия стояла перед обломками своих гигантских планов. Правда, оставшись в одиночестве, она сумела усилить свою чисто партийную организацию и уберечь ее от притока нежелательных для себя элементов. Но не казалась ли она после выборов 1928 г. осужденной на безнадежно комическую роль прежней партии антисемитов на пороге этого столетия? Противники ее определенно считали, что это так. Однако эти противники видели только неуспехи у Гитлера, но не замечали медленного, но верного развала в недрах республики, которая, казалось, была на вершине могущества.

Глава одиннадцатая

Развал республики

За выборами 1928 г. последовали длинные и смехотворные переговоры о коалиции между большими парламентскими партиями; эта коалиция должна была обеспечить победившей на выборах социал-демократии руководящую роль в имперском правительстве, а за лидером побежденной на выборах народной партии – Штреземаном – сохранить руководство внешней политикой Германии. Если судить по игре цифр, которую в то время называли парламентаризмом, единственно возможным казалось тогда правительство большой коалиции, т. е. сотрудничество трех партий, враждебных друг другу по своему мировоззрению. Только у такого «оригинала», как Штрассер, могла появиться мысль, что победоносная социал-демократия с ее 153 депутатами, самая сильная партия в стране, должна теперь доказать перед нацией свою государственность, образовав кабинет, опирающийся на меньшинство рейхстага.

Кабинет Германа Мюллера с самого начала натолкнулся на недоверчивое отношение партии центра, которая находила недостаточной внешнюю политику Штреземана. Новые вожди партии центра Каас и Брюнинг чуяли предстоящую перемену. Социал-демократии, лишь недавно одержавшей на выборах крупную победу, пришлось изведать почти одни лишь неприятные стороны участия в правительстве. В первую очередь надо назвать следующий «несчастный случай», оказавшийся весьма роковым для нее: сохраняя преемственность, т. е. продолжая политику прежнего правительства, она должна была согласиться на постройку нового военного корабля. Социал-демократическое правительство должно было включить в смету рейхсвера расходы на постройку броненосца А, хотя оно само на выборах вело сильную кампанию против роста вооружений. Именно при социал-демократическом правительстве Мюллера империя натолкнулась на бюджетные трудности – это тоже произвело плохое впечатление. А между тем в этих затруднениях виновата была не социал-демократия, а виновато было прежнее правительство, которое повысило оклады государственных служащих и взвалило, таким образом, дополнительное бремя на имперский бюджет. Все это было бы еще с полбеды, если бы как раз тогда не сказались уже грозные признаки приближающегося перелома конъюнктуры. Вслед за падением биржевых курсов в 1927 г. и ростом безработицы дают себя тяжело чувствовать платежи по иностранным долгам, еще недавно оказавшим столь плодотворное действие на хозяйство; в особенно затруднительном финансовом положении оказались муниципалитеты. В довершение всего стал уменьшаться приток иностранных кредитов и оказался невозможным трансфер платежей по плану Дауэса. В августе 1929 г. афера «Фаваг» открыла собой ряд крупных крахов.

Германская политика всюду терпела неудачи, республике нечем было похвастать. В этом упадке была не только вина отдельных лиц. Республика была больна, и от этой болезни страдало не только правительство Германа Мюллера. Разложение веймарского режима сказалось также на немецкой национальной партии, на первый взгляд враждебной республике. На самом деле партия Хергта и графа Вестарпа^[116] тоже стала составной частью республики и поплатилась за это тяжелым поражением на выборах 1928 г. После выборов она распалась. В партии образовалось приспособившееся к условиям современности крыло, к которому в числе прочих принадлежали представитель немецко-национального союза торговых служащих Вальтер Ламбах, депутаты Тревиранус, проф. Гетцш, фон Линдейнер-Вильдау и д-р Лежен-Юнг; несколько в стороне стоял лидер партии граф Вестарп. В общем эти молодые «аристократические консерваторы» по своему темпераменту и политическим задаткам были склонны к созерцанию. Но когда один из них, Ламбах, позволил себе в статье непочтительный выпад против монархии как призрака отжившего прошлого, он не миновал своей судьбы. Из-за кулис внезапно появился «властитель прессы и кино» д-р Гугенберг, финансировавший партию и державший ее в своих руках; он заставил партию исключить Ламбаха из своих рядов. Это было первым шагом Гугенберга в борьбе за лидерство в немецко-национальной партии. Борьба эта кончилась тем, что 21 октября 1928 г. конференция ответственных представителей партии выбрала Гугенберга первым председателем партии и таким образом выдвинула этого «человека в тени» на самое видное место.

Борьба против плана Юнга^[117]

Гугенберг вывел немецко-национальную партию из лагеря лояльной оппозиции, готовой поддерживать республику, в лагерь ожесточенной борьбы против правительства. Партия потеряла при этом около половины своих членов, но это не тревожило Гугенберга. Первые связи с Гитлером были установлены после выборов 1928 г. через посредство общего их друга – депутата немецкой национальной фракции д-ра Банга. Для совместного выступления националистических партий требовался теперь лишь подходящий повод. Гугенберг тоже искал какого-нибудь удобного лозунга, отсутствие которого так затрудняло агитацию Гитлера.

Повод вскоре нашелся.

В июне 1929 г. в Париже закончились переговоры о плане Юнга. Германская промышленность отвергла результат этих переговоров как неудовлетворительный. Ее представитель д-р Феглер,^[118] участвовавший в германской делегации в Париже, разошелся во мнениях со своим коллегой д-ром Шахтом^[119] и отказался от своего мандата. Однако имперское правительство по соображениям внешней политики не желало, чтобы французские переговоры кончились провалом, и поэтому согласилось с результатом, достигнутым Шахтом.

Результат парижских переговоров известен под именем плана Юнга. Возражения германской промышленности вызвали в Германии сильное движение протеста. В свое время эти промышленные круги приветствовали план Дауэса и агитировали за его принятие; впоследствии они согласились с политикой Локарно и вступлением Германии в Лигу Наций. Крайне устойчивое положение Штреземана покоилось именно на этой поддержке. Однако в течение трех последних лет эта поддержка становилась все слабее, а после вступления социал-демократов в правительство она сменилась явной враждой. С этих пор германская промышленность оказывает сопротивление плану Юнга; одним из орудий этого сопротивления стала национал-социалистическая партия.

Разумеется, последнюю не приходилось подстегивать для этого. Штрассер немедленно после оглашения плана Юнга потребовал перевыборов рейхстага на платформе борьбы против этого плана; однако вместе с тем он по испытанному рецепту обрушился на конкурента, т. е. на Гугенберга, и разнес его в пух и прах. У него были для этого свои основания, так как Гугенберг настаивал перед Гитлером, чтобы партия отказалась от «социализма» Штрассера, а также от федеровской агитации против «процентного рабства». Однако в то время как Штреземан разглагольствовал против Гугенберга, Гитлер уже заключил союз с последним. Гитлер сделал это неохотно, так как это противоречило принципу «блестящей изоляции», к которой он приучил своих приверженцев. В частности, он отказывался вначале вступить в «имперский комитет германской народной инициативы». Лишь мало-помалу Гитлер понял, что эта кампания предоставит к его услугам огромный аппарат пропаганды гугенберговского концерна и даст ему возможность воспользоваться этим аппаратом для своего триумфа.