Великие магистры и подземная река 2 страница
В данном случае мы никоим образом не подвергаем сомнению тот факт, что Соньер нашел сокровище, но мы уверены, что к нему, каким бы оно ни было, добавилось еще одно, историческое, имеющее крайне важное значение для своего времени, а может быть, и для нашего тоже. Безусловно, деньги, золото и драгоценности сами по себе не могут прояснить некоторые стороны этой загадки, а именно: проникновение священника в закрытый кружок Оффе, его отношения с Дебюсси, связь с Эммой Кальве. Они не объясняют также ни особый интерес Церкви к этому делу, ни снисходительность Ватикана по отношению к непослушному священнику, ни отказ в соборовании, ни визит эрцгерцога Габсбургского в отдаленную пиренейскую деревушку. Наконец, ни деньги, ни золото, ни драгоценности не могут в достаточной мере объяснить ту таинственную атмосферу, которая окружает всю эту историю: от зашифрованных посланий до Мари Денарно, сжигающей свое наследство...
Если и есть какое-то объяснение, то оно должно быть капитальным, далеко выходящим за рамки жизни скромного деревенского кюре конца XIX века- Эта тайна, возникнув в Ренн-ле-Шато, глубокой и бескрайней волной накрывает весь мир. А может быть, богатство Соньера имеет другой источник, нематериальный? Может, оно является неким таинственным знанием, и в данном случае одно обменивается на другое: богатство на знание, и первое является платой за второе, чтобы было гарантировано полное молчание?
Получил ли Соньер деньги от Иоганна Габсбургского, выдав ему тайну скорее религиозного, чем политического характера? Во всяком случае, все подтверждали, что его отношения с австрийцем были очень сердечными. Почему же некое учреждение - мы говорим о Ватикане - казалось, опасалось священника и обращалось с ним очень осторожно? Быть может, Соньер пошел на шантаж? Но такое предприятие было бы рискованным для одного человека, если только за ним не стоял кто-то недоступный для Церкви, например, эрцгерцог Габсбургский, который в этом деле был только посредником, имеющим поручение отдать священнику деньги, появившиеся из сундуков Древнего Рима.
Итак, в 1972 г. появляется "Потерянное сокровище Иерусалима?", первый из трех наших фильмов, посвященных Соньеру и тайне Ренн-ле-Шато. В нем нет ничего, что можно было бы оспаривать, ни спекуляций ни на каких "взрывоопасных" секретах, нет никакого шантажа на высшем уровне, а имя Эмиля Оффе даже не упоминается. Фильм в очень простой и доступной форме рассказывает обыкновенную историю.
Сразу же нас захлестнул поток писем. Авторы одних пускаются в забавные рассуждения, другие полны восхвалений, третьи - сплошной бред. Правда, одно из этих писем, автор которого - английский священник на пенсии - просил нас его не публиковать, привлекло наше внимание авторитетной и категоричной манерой суждения без всякой заботы о достоверности. Сокровище, утверждает он априори, не содержит ни золота, ни драгоценных камней; оно содержит формальное доказательство того, что распятия на кресте не было и что Иисус в 45 г. нашей эры еще был жив...
Абсурд! - такова была наша первая реакция после прочтения письма. Какое "формальное доказательство" может увидеть здесь даже убежденный атеист? Все, что мы старались представить себе в качестве "доказательства" или даже "формального доказательства", оказывалось из области невероятного или чистой фантастикой и, следовательно, должно было быть отброшено. Тем не менее, нелепость этого утверждения требовала пояснений; на конверте был указан адрес, и мы отправились по этому адресу.
Представший перед нами собеседник показался нам нерешительным и как бы смущенным из-за того, что написал нам. Он отказался как-либо прокомментировать свой намек на "формальное доказательство", и мы с большим трудом получили от него скудное дополнение к имеющейся у нас информации: это доказательство или, по крайней мере, его существование выдал ему другой священник, Кэнон Альфред Лесли Лиллей.
Умерший в 1940 г. Лиллей был признанным писателем, поддерживающим всю свою жизнь тесные контакты с Модернистским Католическим Движением, которое располагалось сначала в Сен-Сюльпис; в молодости он работал в Париже, где у него завязались отношения с Эмилем Оффе. Таким образом, круг замкнулся; если существует хоть одна ниточка, протянутая между Лиллеем и Оффе, то не стоит сразу отвергать утверждение священника.
Уверенность в том, что имеется какая-то великая тайна, снова пришла к нам, когда мы начали изучать жизнь художника Никола Пуссена, имя которого часто встречается в связи с Соньером. В 1656 г. Пуссена, который в то время живет в Риме, навещает аббат Луи Фуке, брат знаменитого суперинтенданта финансов Людовика XIV. За визитом следует письмо, в котором аббат повествует своему брату о встрече с художником. Процитируем часть этого письма:
Вместе с г-ном Пуссеном мы задумали кое-что, что, благодаря г-ну Пуссену, окажется для Вас выгодным, если только Вы этим не пренебрежете; короли с большим трудом смогли бы вытянуть это у него, и после него впоследствии, быть может, никто в мире этого не возвратит; к тому же это не потребует больших расходов, а может обернуться выгодой, и это сейчас разыскивается многими, и кто бы они ни были, но равного или лучшего достояния сейчас на земле нет ни у кого". Ни один историк, ни один биограф Пуссена или Фуке ни разу не дали удовлетворительного объяснения этому письму, в котором явно подразумевается нечто исключительно важное. Отметим однако, что спустя некоторое время Никола Фуке был арестован и приговорен к пожизненному заключению. Его имя с тех пор окутано непроницаемой тайной; некоторые упорно считают его Человеком в Железной Маске. Но известно, что после прочтения его переписки, Людовик XIV повелел достать ему картину Пуссена "Пастухи Аркадии", которую потом он укроет в своих личных апартаментах в Версале...
Какими бы высокими ни были ее художественные достоинства, эта картина представляется совершенно бесцветной. На переднем плане трое пастухов и пастушка, окружив старинную могилу, созерцают надпись, выбитую на надгробном камне: "ЕТ IN ARCADIA GO"; на заднем плане изображен один из тех горных пейзажей, которые так любят художники- совершенно мифический и полностью выдуманный автором, если верить Энтони Бланту и другим исследователям творчества Пуссена. И тем не менее... В 1970 г. была найдена могила, идентичная той, что изображена на картине - форма, размеры, расположение, растительность вокруг, даже кусок скалы, на который опирается ногой один из пастухов, совершенно совпадали. Эта могила находится на опушке леса близ деревни Арк, по меньшей мере, в десяти километрах от Ренн-ле-Шато и в каких-нибудь пяти километрах от замка Бланшфор. Пейзаж там точно такой же, как и на картине Пуссена; с вершины одного из холмов можно вдалеке разглядеть Ренн-ле-Шато.
Ничто не указывает на возраст этой могилы. Даже если допустить, что надгробие поставлено недавно, то как так случилось, что архитектор сделал его до такой степени похожим на надгробие с картины Пуссена? Значит, вполне возможно, что оно существовало и во времена художника, и что он точно воспроизвел его на своей картине. Впрочем о нем уже упоминалось в "памятке" 1709 г., а местные крестьяне говорили, что всегда знали о нем, как их родители и прародители.
Архивы деревни Арк уведомляют нас о том, что этот клочок земли, где находится могила, принадлежала американцу из Бостона Луи Лоуренсу вплоть до его смерти в 1950 г. Когда в 1920 г. американец вскрыл могилу, она оказалась пустой; впоследствии он похоронил там свою жену и тещу.
Во время съемок фильма о Ренн-ле-Шато мы целое утро провели фотографируя надгробие, потом пошли завтракать. Когда спустя три часа мы вернулись, могила была диким образом разворочена: кто-то, вероятно, пытался ее вскрыть.
Если на могильном камне и была раньше какая-либо надпись, то ее уже давно не существовало. Что касается надписи, фигурирующей на картине Пуссена, то она более, чем условна в воспоминании о присутствии смерти в этой тихой Аркадии, пасторальном раю классических мифов. Однако, задерживает внимание одна деталь: отсутствие глагола: только и всего. Почему? Из философских соображений, чтобы стереть всякое понятие о времени, всякое указание на прошлое, настоящее или будущее и, таким образом, внушить понятие о вечности, или же напротив, из чисто практических соображений?
Не напрасно все же найденные Соньером документы изобилуют анаграммами. Эта коротенькая фраза без глагола тоже могла быть - а почему бы и нет? - анаграммой, сокращенной до точного числа необходимых букв.
Таково было мнение одного из наших телезрителей, который после первого фильма сообщил нам результат своих остроумных латинских упражнений:
I! T GO ARCANA D I. ИДИ! Я СКРЫВАЮ ТАЙНЫ БОГА
Что касается лично нас, то мы были далеки от того, чтобы размышлять, насколько все это было правдой. В тот момент "находка" нас позабавила, не более того, и мы даже не подумали принять ее всерьез...
ВЕЛИКАЯ ЕРЕСЬ КАТАРОВ
И тогда наше расследование вступило на уже знакомый нам путь: ересь катаров, или альбигойцев, и крестовый поход, спровоцированный ею в XIII в.; все указывало на то, что ей придется сыграть важную роль в раскрытии тайны Ренн-ле-Шато. В эпоху Средневековья там жило много еретиков, окрестные деревни сильно пострадали от грубых репрессий, которым подверглись катары, и кровь, омывающая их историю до сего дня окрашивает их землю и холмы, также как и идея катаров сохраняется еще в душах местных жителей. И не в селении ли Арк прожил до самой своей смерти в 1978 г. "катарский папа"?
Уроженец этих мест, приобщенный с детства к ее истории и фольклору, Соньер не может не знать ни преданий о катарах, ни того, что городок Ренн-ле-Шато в XII и XIII вв. был одним из главных их бастионов. Ему известны и легенды о Святом Граале, и он знает, что Рихард Вагнер, возможно, приезжал сюда, чтобы побольше узнать о сказочном сокровище.
В 1890 г. Жюль Дуанель, библиотекарь из Каркассона, основывает Неокатарскую Церковь, потом он вступает в городское Общество Искусства и Науки, секретарем которого он был избран в 1898 г.; среди членов этой блистательной культурной ассоциации фигурирует аббат Анри Буде. А в близком к Дуанелю окружении мы встречаем Эмму Кальве.
Таким образом, кюре Ренн-ле-Шато тоже должен был быть знаком с библиотекарем из Каркассона.
То, что катары связаны с тайной Ренн-ле-Шато, не вызывает и тени сомнения. В одном из документов, найденных Соньером, восемь маленьких, отличных от других букв разбросаны по тексту - три вверху, пять внизу; собранные вместе, они образуют слова "R X MUNDI" (король мира) - термин, быстро узнаваемый всеми, кому знакома мысль катаров.
Именно по этому пути надо было теперь нам следовать. Верования, традиции, история, среда обитания катаров должны были придать тайне новые размеры.
В 1209 г. пришедшая с Севера и из Иль-де-Франс армия, состоящая из тридцати тысяч всадников и пехотинцев, словно ураган налетает на Лангедок. В последующие годы мы видим разоренную страну, погибающие урожаи, снесенные до основания города и селения, заколотых мечами и шпагами людей, населявших их. Истребление в таком масштабе, возможно, является первым примером геноцида в истории современной Европы. Только в городе Безье было уничтожено пятнадцать тысяч мужчин, женщин, детей, большое число которых было убито прямо в церквах. "Убивайте их всех, Бог потом разберет своих!"-так ответил легат папы Иннокентия III воинам, спросившим его, как отличить еретиков от правоверных католиков. Подлинные или нет, но эти слова хорошо иллюстрируют фанатизм и нетерпимость, которые господствовали в этом кровавом крестовом походе; этот же легат, отчитываясь в Риме о выполнении порученного ему дела, напишет: "Ни возраст, ни пол, ни положение - ничто не было основанием для пощады".
Разгромив Безье, армия "крестоносцев" продолжает свой жуткий марш через Лангедок, не оставляя после себя ничего, кроме крови и руин. Один за другим падают Перпиньян, Нарбон, Каркассон, Тулуза; деревушки, селения и замки сожжены и разграблены.
Этот Альбигойский крестовый поход, один из самых долгих и самых жестоких за всю Историю, построен по тому же принципу, что и заморские крестовые походы: этого требовал папа, на одинаковых белых плащах изображен все тот же красный крест, одинаковое воздаяние на земле и на небесах ожидают крестоносцы Франции и крестоносцы Святой Земли: наверху - спасение, а здесь, внизу - добычу.
Почему такое ожесточение, такое систематическое разрушение? Почему такую красивую землю внезапно отдали на поругание варварам, свирепствующим чуть ли не по всей Европе?
В начале XIII в. Лангедок еще не входил в состав Франции. Это была независимая вотчина, язык и весь уклад жизни которой были ближе к испанским королевствам - Леону, Арагону и Кастилии, чем к Иль-де-Франсу. Управляли ею несколько благородных семей, среди которых выделяются графы Тулузские и могущественный дом Транкавель. Что касается культуры, то она была одной из самых утонченных во всем Христианском мире, исключая, быть может, культуру Византии; впрочем, у этих двух культур было много общего.
Высоко оценивается там философия; поэзия и куртуазная любовь восхваляются, как замечательные интеллектуальные достоинства в обществе элегантном и блестящем; огромную роль играет изучение греческого, арабского, древнееврейского языков, в то время как в Люнеле и Нарбоне в школах изучают древнюю иудейскую эзотерическую науку - Кабалу.
Также в противовес тому, что мы можем наблюдать в то время в Европе, здесь, под милосердным небом провансальской культуры царит религиозная терпимость. Может быть, это было потому, что коррумпированная, непримиримая и уже несостоятельная римско-католическая Церковь пользуется не слишком большим уважением - приходы без месс, без священников, или же со священниками, предпочитающими другие виды деятельности, нежели их священство; может быть также, потому что эта страна, благодаря своему географическому положению, остается открытой для различных проникающих в нее культурных течений; обрывки мусульманской и иудейской мысли, исходящих из Марселя - перекрестка торговых и морских путей, различные влияния, идущие из Северной Италии или же пробивающие себе дорогу через Пиренеи.
Но какой бы блестящей ни была эта культура, она несет в себе также и свойственные ей слабости, среди которых не последнее место занимает отсутствие единства. Как только Церковь, озабоченная установлением там своего авторитета, решила действовать, Лангедок проявляет почтение и не способен выдержать ее безжалостный натиск, тем более безжалостный, что в самом сердце этой пленительной культуры свирепствует самая грозная за все времена Средневековья ересь - альбигойская, вышедшая из истинной Церкви, с ее собственными иерархией и соборами, проникшая во все крупные города Германии, Фландрии и Шампани и имеющая там ошеломляющий успех.
Эта ересь имеет несколько названий. Но то ли потому, что в 1165 г. еретики были приговорены к смерти церковным трибуналом города Альби, то ли потому, что этот город долгое время оставался одним из важнейших их центров, название "альбигойцы" получило повсеместное распространение. Их также зовут катарами (Cathari; Patarini в Италии), и имеется несколько более ранних имен - ариане, марцианиты, манихейцы.
И все равно эти термины далеки от того, чтобы открыть единую и сплоченную реальность, так как в действительности альбигойская ересь насчитывала множество различных сект, сходных по основным принципам, но отличающихся некоторыми деталями.
Их религия, как и многие другие, основана на дуализме, только она более законченная. Мир есть театр конфликта между двумя непримиримыми началами: духовным началом Добра и материальным началом Зла; чтобы победило Добро, Свет, нужно порвать с материальным, оскверненным миром Зла и Мрака, богом - узурпатором", дурным началом, прозванным "Rex Mundi" - "Королем Мира". Нужно быть бедным, целомудренным и чистым, говорят катарские проповедники - "Совершенные", превзойти нечистую материю, отказаться от всякой идеи "власти", чтобы воспринять только идею Любви. Только тогда душа может достичь спасения и совершенства; иначе через целую серию переселений она будет вновь и вновь воплощаться в тело, пока, освобожденная, она не сможет достичь совершенной чистоты.
А чтобы сделать это, человек, созданный Сатаной, может освободиться только посредством личного познания, опыта или "гнозиса", которые способствуют его прямому контакту с Богом, без человеческого посредника и без понятия веры. То есть катары отбрасывают всю церковную иерархию и свод догматов римско-католической Церкви. В глазах последней самым темным пунктом в ереси катаров является их отношение к Христу. Безусловно, он согласился сойти в этот чувственный, нечистый мир, чтобы указать душам дорогу к свету; но он только внешне выглядел человеком, а на самом деле был видением, подчиняющимся земным законам, но совершенно не имеющим к ним никакого отношения. Он никак не мог быть сыном Божьим, а был, в лучшем случае, его образом, самым совершенным из ангелов, или пророком.
И тогда Дьявол попытался умертвить его на кресте, и раз крест есть орудие Зла, то он ни в коем случае не должен быть предметом поклонения, так как в действительности Христос не мог страдать и умереть на этом кресте.
Церковь - Рима - Roma - противоположное началу Любви - Amor, которую представляет Иисус, и следовательно, это Церковь Дьявола, погрязшая в ереси. Все, что от нее исходит - пагубно, и ее таинства не имеют никакой ценности, ведь вода для крещения и гостий для причастия сделаны из нечистой материи.
Однако, вопреки силе своего убеждения, катары не были ни свирепыми, ни фанатичными, и это одна из причин их успеха. Это были мудрецы, влюбленные в простоту и желающие спасти души людей, мистики, обладающие, возможно, некой великой космической тайной; некоторые моменты их доктрины, остающиеся в тени, могут заставить думать, что она содержала какое-то эзотерическое знание.
Они осуждают равно брак, плоть и зачатие, которые, бу-дучи далекими от служения началу Любви, идут только от "Rex Mundi". Но так как в большинстве своем катары были обыкновенными мужчинами и женщинами - кроме "Совершенных" с очень строгими моральными установками,- то сексуальность не совсем исчезла из их жизни. Чтобы ее простить, то перед смертью над ними свершается таинство, присущее только катарам - "Consolamentum",- обязывающее их прожить оставшееся им время в абсолютном целомудрии. Вполне возможно представить себе, что они осуществляли нечто вроде контроля за рождаемостью и даже за абортами; верование, на которое намекали некоторые инквизиторы, обвиняя еретиков в "противоестественной сексуальной практике"; кое-кто из их врагов вменял им в вину содомию под тем предлогом, что они всегда ходили проповедовать по двое.
Мы видим, что вся жизнь их была благочестием, добротой и строгостью. Их церемонии и молитвы происходили не в храмах и церквах, а в специальных домах или сараях, или же на сельском рынке. Каждый Совершенный отдавал свое имущество общине, чтобы посвятить себя размышлениям, преподаванию и уходу за больными; катары считали, что они на самом деле представляют Церковь Любви, и, следовательно, более близкую к учениям апостолов, чем римско-католическая Церковь, предававшаяся всем мирским порокам.
Такова в общих чертах история этого религиозного движения, которое распространяется в Лангедоке и прилегающих к нему провинциях, нанося этим вред католической Церкви. К нему вскоре присоединяются многие благородные семьи, потому ли, что они оценили религиозную терпимость, или же они не могли больше выносить развращенность официальной Церкви, ее упадок и явную несостоятельность. Как бы то ни было, тридцать процентов Совершенных были выходцами из лангедокской знати. В 1145 г., за полвека до Альбигойского крестового похода, святой Бернар явился собственной персоной, чтобы поразить катаров, и он был удивлен тем, что тех было действительно очень много, но "не было учения более христианского, нежели учение катаров, и нравы их были чисты" .
Тем не менее, в 1200 г. католическая Церковь, еще более обеспокоенная развитием ереси и прекрасно сознающая, какую зависть вызывает на Севере эта богатая южная провинция, решает вмешаться при первом же удобном случае. Этот случай вскоре ей представляется: 14 января 1208 г. был убит легат папы римского Пьер де Кастельно, и хотя катарская ересь была абсолютно непричастна к этому убийству, Рим дает сигнал к вооруженному наступлению.
В июле 1209 г. в Лионе под предводительством аббата Сито собирается огромная армия и отправляется в дорогу, ведущую на юг. Симон де Монфор, испытанный солдат и вассал французского короля, возглавляет военные действия, полный решимости не отступать ни перед чем и стереть с лица земли страну еретиков. Его святому делу оказывает помощь молодой и страстный испанский миссионер Доминго де Гусман, основавший в 1216 г. монашеский орден, носящий его имя (орден Доминиканцев), представители которого будут заседать в трибуналах Инквизиции. Катары будут не единственными жертвами этого печально известного учреждения; такая же участь постигла издавна живущее в Лангедоке еврейское население, которое защищали знатные семьи провинции.
В 1218 г., во время пребывания в Тулузе, Симон де Монфор был убит, но истребление народа продолжалось еще целую четверть века, за исключением нескольких лет передышки. В 1244 г. капитулирует замок Монсегюр, и катарская ересь официально перестает существовать на юге Франции. Но только официально; и Эмманюэль Ле Руа Ладюри в своей прекрасной книге "Монтайу, провансальская деревня" вполне справедливо отмечает деятельность катаров еще в течение долгого времени после падения замка Монсегюр Маленькие "очаги" вспыхивают там и сям, под защитой гор или в подземных гротах, верные своему учению, продолжающие неустанную борьбу со своими преследователями. Именно так и удалось одной из общин выжить в окрестностях Ренн-ле-Шато.
Во время крестового похода и еще долго после него катаров окутывает ореол тайны; не исчез он полностью и сегодня. Превозносимые в самых невероятных легендах, окруженные полутенью, свойственной великим тайнам мировой Истории, они остаются одной из самых привлекательных загадок прошлого Франции, и по отношению к ним возникает всегда великое множество вопросов.
Прежде всего их происхождение. Некоторые видят в них потомков богомилов, еретической секты, распространившейся в Х и XI вв. в Болгарии и эмигрировавшей затем на запад. Без сомнения, часть их осела в Лангедоке; однако вероятно, что катары имели более глубокие и давние французские корни, выросшие из предшествующих им ересей в самом начале христианской эры.
Смущают некоторые детали, такие, например, как анекдот, рассказанный летописцем Жаном де Жуенвилем, советником Людовика IX Святого в XIII в.: "Святой король поведал мне, что многие альбигойцы пришли к графу Монфору... и сказали ему, чтобы он пошел посмотреть на тело Господа нашего, который в руках священника обрел плоть и кровь. И он им ответил: "Идите и смотрите вы сами, вы, не верящие в это, а я в это верю твердо, так, учит Священное Писание". Любопытно, что Жуенвиль больше не возвращался к этой истории, и она остается загадочной. На какой ритуал он намекает? Если катары отрицали значение святого причастия, что просили они констатировать графа Монфора и почему?
Не меньшей загадкой является и их сокровище. Из достоверных источников ясно, что катары были очень богаты, и их богатство оправдывалось большим количеством разного рода даров, которые они принимали, распоряжались ими и перераспределяли, исполняя свои дела. Но было и другое, так как с самого начала крестового похода ходили слухи, что в замке Монсегюр, этом великолепном каменном корабле и оплоте веры, находилось некое богатство, не материальное, а мистическое. Однако, после падения крепости ничего похожего не обнаружили... Тем не менее, мы не должны обходить вниманием странные происшествия, имевшие место в замке, а затем его капитуляцию.
Коротко о фактах: весной 1243 г. многочисленная армия, состоящая из конных и пеших французских солдат, окружает огромную скалу, чем исключается всякая возможность войти либо выйти из осажденного замка. Маневр прост: крепость расположена на большой высоте, с внешним миром никаких сообщений быть не может, и осажденные погибнут от голода и жажды.
Но несмотря на численное превосходство армии, этого количества солдат не хватает, чтобы полностью окружить подножие горы. Иногда случаются дезертирства; существует также такое сообщничество между жителями окрестных деревень и даже между осаждающими и осажденными, что последним удается пересекать "границу" и приносить провизию или получить другую помощь от преданных их делу сторонников.
В январе следующего года, за три месяца до падения цитадели, двое Совершенных покидают замок унося с собой большую часть сокровища катаров (золото, серебро и огромное количество денег), которое они переносят в укрепленный грот, находящийся в глубине гор, а также в другой замок-крепость; больше никто и никогда об этом не услышит...
Первого марта Монсегюр с находящимися в нем пятьюстами осажденными сдается; сто пятьдесят или двести человек являются Совершенными, остальные-хозяева замка, рыцари, конюхи, солдаты, младшие офицерские чины и их семьи.
Переговоры начинаются сразу же, и условия капитуляции предъявляются удивительно выгодные: еретики из Монсегюра получают прощение за все свои прошлые ошибки, и солдаты могут покинуть замок, взяв с собой свое оружие, вещи и деньги. Что же касается Совершенных, то они должны будут предстать перед судом Инквизиции, чтобы исповедоваться во всех своих заблуждениях, и как только они отрекутся от своей веры, они будут освобождены и подвергнуты самым легким наказаниям. В противном случае, они взойдут на костер.
Осажденные просят двухнедельного перемирия, которое победители в необъяснимом порыве великодушия им дают. Взамен еретики добровольно отдают нескольких заложников, которые будут убиты при малейшей попытке к бегству. Но никто не пытается покинуть крепость, и в течение двух недель обитатели Монсегюра все вместе готовятся к смерти, ибо отречению все они предпочли мученичество. Было ли это в силу их убеждения или же из-за отказа выдать инквизиторам то, что от них требовали? Человек двадцать из них получают Consolamentum, став Совершенными, они без страха идут навстречу смерти.
Перемирие заканчивается 15 марта. На заре двести Совершенных, из которых ни один не согласился отречься, собрались внутри высокого палисада "против подножия горы", где полыхали уже многочисленные вязанки дров, ибо для такого большого количества жертв не успели приготовить столбы. К вечеру от них уже ничего не останется; только несколько кучек горячего пепла еще долго будут дымиться ночью.
Однако, четверо избежали сожжения. Это четверо Совершенных, которых оставшиеся в крепости с риском для жизни спрятали в подземелье, пока остальные еретики покидали замок, чтобы взойти на костер. В ночь на 16 марта они с помощью веревок, подвешенных на западной стене, убегают из замка. Побег такой же опасный для них самих, как и для остатков гарнизона; зачем он? Какое такое важное поручение должны были они выполнить, что избрали опасный ночной побег, тогда как на следующий день они могли свободно покинуть крепость?
Как свидетельствует старый лангедокский рыцарь Арно-Роже де Мирпуа, эти люди унесли с собой то, что осталось от сокровищ катаров. Но разве большая часть его не была уже вынесена из замка Монсегюр три месяца назад? Да и как можно, нагрузив себя тяжелыми и громоздкими слитками драгоценных металлов и деньгами, спуститься в пустоту с высоты более ста метров?
Значит, четверо беглецов унесли с собой не материальные ценности, а нечто другое. Быть может, какую-нибудь ценную информацию, содержавшуюся в рукописях, реликвию или предмет культа, которые ни за что не должны были попасть в чужие руки... Но почему тогда это не могли вынести раньше и укрыть в надежном месте, пока было время? Почему это сохранялось в крепости до самого последнего и опасного момента?
Ответ на эту загадку, кажется, лучше всего искать в перемирии, желаемом и полученном. В самом деле, двухнедельная передышка была так необходима осажденным, что эта необходимость оправдывает выдачу большого числа заложников. Передышка, служащая для того, чтобы отдалить неизбежное, выиграть время. Не какое-то время, а вполне определенное количество времени, даже специфическое, потому что позволило им дождаться дня весеннего равноденствия, ритуального праздника катаров, совпадающего с христианской Пасхой.
Но ведь катары, подвергающие сомнению факт распятия, не имеют никакого основания придавать значение воскресению!? Тем не менее, известно точно, что 14 марта, накануне истечения срока перемирия, в окруженном замке состоялся праздник. Без сомнения, эта дата была выбрана не случайно, также как и то, что в конце церемонии шесть женщин и человек двенадцать мужчин - рыцарей и младших офицеров - были приняты в лоно катарской Церкви. Имеет ли все это какое-либо отношение к таинственному "предмету", который тайно покинет Монсегюр спустя две ночи? И, следовательно, был ли этот "предмет" необходимым во время церемонии? Играл ли он какую-то роль в обращении новых еретиков? Был ли он настолько драгоценен, что для его спасения требовалось сообщничество всех, кто отправлял его из замка, и риск собственной жизнью? Все эти вопросы сводятся к одному: каким же легендарным и необыкновенным сокровищем обладали катары?