Н. н. карамзин о царствовании иоанна iv.

1546-1552. Великому князю исполнилось 17 лет от рождения. <…> Иоанн объявил: <...> «еще до своей женитьбы исполнить древний обряд предков его и венчаться на Царство». <...> как бы утверд[ить] печатию веры святый союз между государем и народом. Оно было не новое для Московской державы: Иоанн III венчал своего внука на Царство, но <...> говорили единственно о древнейшем примере Владимира Мономаха, на коего митрополит Ефесский возложил венец, златую цепь и бармы Константиновы. Мономах, умирая, отдал Царскую утварь шестому сыну своему, Георгию; велел <...> передавать из рода в род без употребления, доколе бог <...> не воздвигнет [в России - ред.] Самодержца. <...>

<...> С сего времени [с 1547г. - ред.] российские монархи начали <...> именоваться царями, сохраняя и титул великих князей, <...> объявили народу, что сим исполнилось пророчество Апокалипсиса о шестом царстве, которое есть Российское. Хотя титло не придает естественного могущества, но действует на воображение людей. <...> «Смирились, - говорят летописцы, враги наши, цари неверные и короли нечестивые: Иоанн стал на первой степени державства между ими!» <...> константинопольский патриарх Иоасаф, в знак своего усердия к венценосцу России, в 1561 году соборною грамотою утвердил его в сане царском, говоря в ней: «Не только предание людей достоверных, но и самые летописи свидетельствуют, что нынешний властитель московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры императора Багрянородного, и что митрополит Ефесский, уполномоченный для того собором духовенства византийского, венчал российского великого князя Владимира на царство». Сия грамота подписана тридцатью шестью митрополитами епископами греческими. <...>

<...> набожность Иоаннова, неискренняя любовь к добродетельной супруге не могли укротить его пылкой, беспокойной души, стремительной в движениях гнева. <...> Он любил показывать себя царем, но не в делах мудрого правления, а в наказаниях, в необузданности прихотей. <...> Никогда Россия не управлялась хуже. <...> в 1547 г<...> начался пожар. <...> Вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма <...> сим воспользовались неприятели Глинских [родственники матери Ивана - ред.] <...> они составили заговор; а народ, несчастием расположенный к исступлению злобы и к мятежу, охотно сделался их орудием. <...> Никто не унимал беззакония: правительства как бы не было. <...>

В сие ужасное время, когда юный царь трепетал в Воробьевском дворце своем, <...> явился там Cильвестр, саном иерей, родом из Новгорода, <...> овладел воображением, умом юноши и произвел чудо: Иоанн сделался иным человеком; обливаясь слезами раскаяния. <...> Смиренный иерей стал у трона, <...> заключив тесный союз с одним из любимцев Иоанновых, Алексеем Федоровичем Адашевым, прекрасным молодым человеком, <...> он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы отечества. <...> мятежное господство бояр рушилось совершенно, уступив место единовластию царскому, чуждому тиранства и прихотей. Юное, пылкое сердце его хотело открыть себя пред лицом России: он велел, чтобы из всех городов прислали в Москву людей избранных, всякого чина или состояния, для важного дела государственного.

1560-1567. Царь говорил и действовал, опираясь на чету избранных, Сельвестра и Адашева <…>

Желая уподобиться во всем великому Иоанну III <...>быть Царем правды <...> занялся законодательством, одобрив Судебник, Иоанн назначил быть в Москве Собору слуг Божих и, в 1551 году <...> Собор утвердил все новые, мудрые постановления Иоанновы.

<...> Сей Монарх, озаренный славой, до восторга любимый отечеством, завоеватель враждебного Царства [Казанского - ред.], умеритель своего, великодушный во всех чувствах, во всех намерениях, мудрый правитель, имел только 22 года от рождения: явление редкое в Истории государств! Казалось, что Бог хотел в Иоанне удивить Россию и человечество примером какого-то совершенства, великости и счастия на троне <...> Но здесь восходит первое облако над лучезарною главою юного Венценосца <...> Так было до весны 1560 года.

В сие время холодность государева к Адашеву и к Сильвестру столь явно обнаружилась, что они увидели необходимость удалиться от двора. <...> «когда я страдал в тяжкой болезни, - [пишет Грозный - ред. ], - они, забыв верность и клятву, в упоении самовластия хотели, мимо сына моего, взять себе иного царя, <...> и во всем доброхотствовали князю Владимиру Андреевичу». <...> и если не Иоанн, но любимцы его от 1547 до 1560 года управляли Россиею: то для счастия подданных и царя надлежало бы сим добродетельным мужам не оставлять государственного кормила <...> Старые друзья Иоанновы из'являли любовь к государю и к добродетели; новые - только к государю, и казалось тем любезнее.

<...> Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, в моностырях стенали жертвы; но <...> тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим! Нет исправления для мучителя, всегда более и более подозрительного, более и более свирепого; кровопийство не утоляет, но усиливает жажду крови: оно делается лютейшею из страстей.

1563-1569. Ужас, наведенный жестокостями царя на всех россиян, произвел бегство многих из них в чужие земли. Князь Дмитрий Вишневский ушел к Сигизмунду. Вслед за Вишневским отъехали в Литву два брата, знатные сановники, Алексей и Гаврило Черкасские, без сомнения угрожаемые опалою. Бегство не всегда измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от мучителя; но горе гражданину, который за тирана мстит отечеству! Юный, бодрый воевода, в нежном цвете лет ознаменованный славными ранами, муж битвы и совета, участник всех блестящих завоеваний Иоанновых <...> То был князь Андрей Курбский. <...> Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном: <...> «Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мертвых: убитые тобою живы для всевышнего: они у престола его требуют мести!» <...> Иоанн-царь отвечал Курбскому: «Казним одних изменников - и где же щадят их?»

<...> измена Курбского и замысел Сигизмундов потрясли Россию, произвели одну кратковременную тревогу в Москве. Но сердце Иоанново не успокоилось, более и более кипело гневом, волновалось подозрениями. Все добрые вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского: он видел предательство в их печальных взорах, <…> слышал укоризны или угрозы в их молчании; требовал доносов и жаловолся, что их мало: самые бесстыдные клеветники не удовлетворяли его жажде к истязанию. Иоанн искал новых ужасов – и вдруг, в начале зимы 1564 года, Москва узнала, что царь едет неизвестно куда. <…>

3 января вручили митрополиту Иоаннову грамоту <...> Государь описывал в ней все мятежи, неустройства, беззакония боярского правления <...> «Вследствии чего, - писал Иоанн, - не хотя терпеть ваших измен, мы от великой жалости сердца оставили государство и поехали, куда бог укажет нам путь». -Другую грамоту прислал он гостям, купцам и мещанам <...> Царь уверял добрых московитян в своей милости, сказывая, что опала и гнев его не касаются народа.

Cтолица пришла в ужас <...> Все говорили ему одно: «Пусть царь казнит своих лиходеев <...> Он наш владыка, богом данный: иного не ведаем. Мы все с своими головами едем за тобою бить челом государю и плакаться».

<...> Москва с нетерпением ждала царя <...> Наконец, 2 февраля, Иоанн торжественно в'ехал в столицу <...> предложил устав опричнины: <...> часть России и Москвы, сия тысячная дружина Иоаннова, сей новый двор, как отдельная собственность царя, находясь под его непосредственным ведомством, были названы опричниною; а все остальное - то есть все государство - земщиною, которую Иоанн поручал боярам земским, князьям Бельскому, Мстиславскому и др., велев старым государственным чиновникам <...> сидеть в их приказах, решать все дела гражданские <...> земледельцы были жертвою сего несправедливого учреждения: новые дворяне, которые из нищих сделались большими господами, хотели пышностию закрасить свою подлость, имели нужду в деньгах, обременяли крестьян налогами, трудами: деревни разорились. Но сие зло казалось еще маловажным в сравнении с другим. Скоро увидели, что Иоанн предает всю Россию в жертву своим опричным: они были всегда правы в судах, а на них не было ни суда, ни управы <...> Затейливый ум Иоаннов изобрел достойный символ для своих ревностных слуг: они ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к седлам, в ознаменование того, что грызут лиходеев царских и метут Россию!

1572-1577. Беспримерными ужасами тиранства испытав неизменную верность народа; не видя ни тени сопротивления, ни тени опасностей для мучительства; истребив гордых, самовластных друзей Адашева, главных сподвижников своего доброго царствования; передав их знатность и богатство сановникам новым, безмолвным, ему угодным: Иоанн, к внезапной радости подданных, вдруг уничтожил ненавистную опричнину, которая, служа рукою для губителя, семь лет терзала внутренность государства.

1582-1584. Между иными тяжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига монголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила, что бог посылает и язву, и землетрясение, и тиранов; не преломило железного скиптра в руках Иоанновых и двадцать четыре года сносила губителя, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы, в лучшие времена, иметь Петра Великого, Екатерину Вторую (история не любит именовать живых). <...> Нет, тигр упивался кровию агнцев - и жертвы, издыхая в невинности, последним взором на бедственную землю требовали справедливости, умилительного воспоминания от современников и потомства! <...> Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели - и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может, в правлении самодержавном, выставить на позор такого властителя, да не будет уже впредь ему подобных!

<...> Так, Иоанн имел разум превосходный, не чуждый образования и сведений, соединенный с необыкновенным даром слова, чтобы бесстыдно раболепствовать гнуснейшим похотем. Имея редкую память, знал наизусть Библию, историю греческую, римскую, нашего отечества, чтобы нелепо толковать их в пользу тиранства; хвалился твердостию и властию над собою, умея громко смеяться в часы страха и беспокойства внутреннего; хвалился милостию и щедростию, обогащая любимцев достоянием опальных бояр и граждан; хвалился правосудием, карая вместе, с равным удовольствием, и заслуги и преступления; хвалился духом царским, соблюдением державной чести, велев изрубить присланного из Персии в Москву слона, не хотевшего стать перед ним на колена, и жестоко наказывая бедных царедворцев, которые смели играть лучше державного в шашки или в карты; хвалился, наконец, глубокою мудростию государственною, по системе, по эпохам, с каким-то хладнокровным размером истребляя знаменитые роды, будто бы опасные для царской власти, - возводя на их степень роды новые, подлые и губительною рукою касаясь самых будущих времен: ибо туча доносителей, клеветников, кромешников, им образованных, как туча гладоносных насекомых, исчезнув, оставила злое семя в народе; и если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново.

Но отдадим справедливость и тирану: Иоанн в самых крайностях зла является как бы призраком великого монарха, ревностный, неутомимый, часто проницательный в государственной деятельности; хотя, любив всегда равнять себя в доблести с Александром Македонским, не имел ни тени мужества в душе, но остался завоевателем; в политике внешней неуклонно следовал великим намерениям своего деда; любил правду в судах, сам нередко разбирал тяжбы, выслушивал жалобы, читал всякую бумагу, решал немедленно; казнил утеснителей народа, сановников бессовестных, лихоимцев, телесно и стыдом (рядил их в великолепную одежду, сажал на колесницу и приказывал живодерам возить из улицы в улицу); не терпел гнусного пьянства (только на святой неделе и в рождество Христово дозволялось народу веселиться в кабаках; пьяных во всякое иное время отсылали в темницу). Не любя смелой укоризны, Иоанн не любил иногда и грубой лести <...> Наконец, Иоанн знаменит в истории как законодавец и государственный образователь.

Нет сомнения, что истинно великий Иоанн III, издав «Гражданское уложение», устроил и разные правительства для лучшего действия самодержавной власти: кроме древней боярской думы, в делах сего времени упоминается о Казенном дворе, о приказах; но более ничего не знаем, имея уже ясные, достоверные известия о многих расправах и судебных местах, которые существовали в Москве при Иоанне IV. Главные приказы, или чети, именовались посольским, разрядным, поместным, казанским <...>

Жалобы, тяжбы, следствия поступали в чети из областей, где судили и рядили наместники с своими тиунами и старостами, коим помогали соцкие и десятские в уездах; из чети же, где заседали знаменитейшие государственные сановники, всякое важное дело уголовное, самое гражданское шло в боярскую думу, так что без царского утверждения никого не казнили, никого не лишали достояния. <...> Как в сих, так и в областных правительствах или судах главными действователями были дьяки-грамотеи. <...> Умея не только читать и писать лучше других, но, зная твердо и законы, предания, обряды, дьяки и приказные люди составляли особенный род слуг государственных, степению ниже дворян и выше жильцов или нарочитых детей боярских, гостей или купцов иминитых; а дьяки думные уступали в достоинстве только советникам государственным: боярам, окольничим и новым думным дворянам, учрежденным Иоанном в 1572 году для введения в думу сановников, отличных умом, хотя и не знатных родом: ибо, несмотря на все злоупотребления власти неограниченной, он уважал иногда древние обычаи: например, не хотел дать боярства любимцу души своей Малюте Скуратову, опасаясь унизить сей верховный сан таким скорым возвышением человека худородного. Умножив число людей приказных и дав им более важности в государственном устройстве, Иоанн, как искусный властитель, образовал еще новые степени знаменитости для дворян и князей, разделив первых на две статьи, на дворян сверстных и младших, а вторых - на князей простых и служилых; к числу же царедворцев прибавил стольников, которые, служа за столом государевым, отправляли и воинские должности, будучи сановитее дворян младших. <...> Иоанн оставил России войско, какого она не имела дотоле: лучше устроенное и многочисленнейшее прежнего; <...>

Иоанн, как мы сказали, дополнил в судебнике «Гражданское уложение» своего деда, включив в него новые законы, но не переменив системы или духа старых. <...>

К достохвальным деяниям сего царствования принадлежит еще строение многих новых городов <...>

Размножение городов благоприятствовало и чрезвычайным успехам торговли <...> «Сия благословенная земля (пишет Кобенцель о России) изобилует всем необходимым для жизни человеческой, не имея действительной нужды ни в каких иноземных произведениях». Завоевание Казани и Астрахани усилило нашу мену азиатскую.

В заключение скажем, что добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на судебнике и напоминало приобретение трех царств монгольских: доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя - завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным древнею Россиею более в хвалу, нежели в укоризну. История злопамятнее народа!

Карамзин Н. М. История государства Российского. В трех книгах с приложениями. Кн. 1. - М., 1988. Т. 1. С. 67-76; Кн. П. - М., 1989. Т. VIII. С. 55-68, 122; Кн. Ш. - М., 1989. Т. 9. С. 5-8, 10, 12, 33-50, 121-122, 258-279.