Франкское государство в VI–VII вв.
От этого ослабляющего элемента, от религиозных распрей было свободно только Франкское государство, и поэтому оно и все подвластные ему страны приобрели после Хлодвига некое господствующее положение на западе германского мира. Дважды, только дважды в течение 200 лет, в которые франками правили князья из рода Меровингов, вся страна франков соединялась под властью одного короля: в 558–561 гг. при Хлотаре I, младшем из сыновей Хлодвига, и в 613–628 гг. при Хлотаре II. За этими краткими периодами единения всегда следовали новые переделы территории между сыновьями и естественные последствия подобных переделов — войны между братьями и родственниками и убийства. В эти усобицы должны были вступать их дружины, а за дружинами и большее или меньшее число свободного населения.
Теоделинда приносит по обету дары святому Иоанну.
Слева направо: Агилульф, Адальвальд (сын Теоделинды), Гундеберга (дочь Теоделинды), Теоделинда, св. Иоанн. Рельеф над входом в собор в Монце, заложенный Теоделиндой в 595 г. и перестроенный в XIV в. Большая часть изображенных на рельефе даров и в настоящее время хранится в ризнице собора.
Правление династии Хлодвига представляет собой удивительно однообразное чередование ужасов и злодейств, которыми отмечена вся эпоха; совершающиеся перед глазами наблюдателя чудовищные преступления невольно привлекают его внимание к отдельным деятелям этого круга. Кому не известно, например, соперничество в кровавых злодеяниях, которым прославились две страшные женщины, характеризующие эту эпоху: Брунгильда, дочь вестготского короля Атанагильда, супруга австразийского короля Сигеберта I, и Фредегонда, плебейка-любовница Хильперика I, короля Нейстрии? Последняя начала свои подвиги с того, что приказала удавить во время сна супругу Хильперика Галсвинту, сестру Брунгильды, за этим последовал нескончаемый ряд злодейств, которые 40 лет спустя закончились тем, что сын Фредегонды Хлотарь II, которому Брунгильда попала в руки, приказал привязать ее к хвосту дикого коня, и тот разметал ее насмерть. Соединение грубейшей распущенности с самой утонченной жестокостью, при удовлетворении которой не уважаются ни божеские, ни человеческие законы, служит в этот страшный период отличительной чертой не только царствующего дома, но и всего народа, насколько о нем можно судить по его высшим классам. Слияние победителей с побежденными происходило здесь быстро, и так же быстро смешивались пороки римской испорченности с дикими проявлениями франкской грубости. Церковь смотрела на все это сквозь пальцы, радуясь, что эти пороки не сопровождаются наиболее тяжким — принадлежностью к арианству. Один из бытописателей очень верно сравнивает церковь того времени с нежной матерью, которая невольно поддается естественной слабости к единственному сыну: всему верит, на все надеется, все переносит. Местное романское население здесь не должно было опасаться за свою собственность, как в соседних странах, завоеванных бургундами, готами и вандалами, или в Италии под владычеством лангобардов. Для франкских дружин, уже при Хлодвиге продвинувших границу своей территории далеко на юг, достаточно было завоеванной земли, чтобы обеспечить их земельными владениями, обогатить и дать возможность с необузданной страстностью предаться наслаждениям, которых так много представляла эта страна, цивилизованная уже в течение 600 лет. Среди подобных наслаждений быстро исчезла добродетель, за которую Тацит так восхвалял германских женщин и на которую уже Цезарь обратил внимание. Испорченность сообщилась и духовенству, за которым здесь не наблюдало, как в Италии, Испании и Африке, враждебное ему арианское. Дружба епископов с королями имела то гибельное последствие, что в епископы попадали люди недостойные и, в свою очередь, выказывали себя их прислужниками. Все были озабочены догматической правильностью религиозных верований, и никто не заботился о правилах житейской нравственности. Но воспитывающая сила церковного учения и церковного порядка, конечно, и в эти злые времена не утрачивалась совершенно, и не было недостатка в духовных лицах, которые поддерживали ту величайшую истину христианского учения, что добрая вера должна быть поддержана добрыми делами, и подкрепляли это учение напоминаниями о каре, ожидающей грешников в загробной жизни; а это напоминание даже для полуязычников франков имело свое значение, т. к. вера в бессмертие души была свойственна и германскому язычеству.