Новые контуры европейского христианства

Среди разных аспектов латинохристианской экспансии в эпоху Высокого Средневековья одно из центральных мест занимает гео­политический. Между серединой X и серединой XTV века католи­ческий мир почти удвоился в размерах, и хотя эта религиозная экс­пансия не всегда подразумевала завоевание или иммиграцию, часто это оказывалось именно так. На Пиренеях, в государствах кресто­носцев Восточного Средиземноморья и во многих районах Восточ­ной Европы включение новых территорий в сферу господства Рим­ской церкви сопровождалось формированием новой военной и кле -рикальной элиты и расселением городских и сельских колонистов. В результате произошли изменения в самой географии власти. Те области, которые прежде страдали от язычников или мусульман­ских набегов, сами теперь стали источником агрессии. Гамбург, чьи поля еще в 1110 году были разграблены славянами-язычниками², в XIV веке уже являлся одним из ведущих городов ганзейской лиги, чьи купцы создали по всему Балтийскому побережью целую цепь немецких торговых христианских городов. Нижняя Эльба более не являлась зыбкой границей, а превратилась в оплот обширной торго­вой системы от Лондона до Новгорода. Похожим образом сараци­ны, в X веке беспрепятственно совершавшие набеги на Тирренское побережье, в 1104 году поднялись вверх по Арно и сожгли Пизу. Однако вскоре пизанцы уже сражались с мусульманами на их тер­ритории — в городах Сицилии и Африки. В 1087 году большой отряд пизанцев, амальфианцев и генуэзцев разграбил североафри­канский порт Аль-Махдия и истребил его жителей. Отчасти плоды грабежа были использованы на украшение пизанского собора Девы Марии и строительство церкви св. Сикста в Кортевеккии. Вчераш­ние жертвы сегодня становились хищниками. Барселона в 985 году была разграблена прославленным кордовским полководцем Аль-Мансуром, но к середине XIV века каталонцы уже правили целой средиземноморской империей. По всей границе латино-христиан-ского мира решительные изменения претерпевала модель взаимоот­ношений палач-жертва. Такие города, как Гамбург, Пиза и Барсело-

12. Политическая социология Европы после экспансии

на, перестали быть приграничными и превратились в процветаю­щие центры колонизации и торговой активности.

Начиная с XI века невиданное могущество стали обретать и мо­реплаватели Западной Европы. Они получили возможность перево­зить и «десантировать» целые армии практически в любом уголке изведанного мира. После 1016 года, когда Пиза и Генуя подчинили себе Сардинию, итальянцы неуклонно наращивали свое господство на Средиземном море. Альмерия, Аль-Махдия, Дамьетта, Констан­тинополь: армии западных рыцарей могли быть высажены в любой точке средиземноморского бассейна, даже если потом их ожидало фиаско: военное превосходство западноевропейских армий не всег­да соответствовало уровню превосходства перевозивших их фло-товЗ. С XII века немцы активно вовлекали в сферу католического влияния Балтийский регион, опираясь на свой оплот — Любек. Из устья Траве немецкие экспедиционные войска почти ежегодно со­вершали морские походы, стремясь создать на Балтике «кайму» не­мецкого христианского влияния, которая со временем протянулась от Любека до Финляндии. В этом процессе принимали участие и датский и шведский флоты. Время языческих полчищ, рыщущих по Балтике в поисках добычи, миновало. Точно так же, как владычест­во мусульман на Средиземноморье, было оттеснено и господство язычников на Балтийском море. Одной из отличительных черт Вы­сокого Средневековья как раз и стало установление господства на морях христианских флотов.

Постепенно западноевропейские купцы добрались до всех тран­зитных пунктов, где их государства и народы соприкасались с дру­гими регионами Старого Света. Немцы пересекли Балтику и до­стигли Новгорода и Смоленска. Немного южнее, в Киеве, можно было встретить итальянских купцов, добиравшихся сюда из Кон­стантинополя. Морские торговые пути венецианских и генуэзских купцов простирались от Черного моря по всей акватории Среди­земного и впоследствии через Балтику достигли Брюгге и Сауттэмп-тона. Здесь столкнулись интересы итальянских и ганзейских куп­цов. Если смотреть по карте, то торговая экспансия Высокого Сред­невековья охватывала Европу парой гигантских «клещей», держав­шихся на Гамбурге и Любеке на севере и Генуе и Венеции на юге. Итальянские «клещи» тянулись на восток в Египет и Русь, на запад — на север Африки и в Атлантику, а немецкие купцы реши­тельно проникали в Евразию по рекам Балтийского бассейна, одно­временно поддерживая активные торговые отношения с западными текстильными городами Фландрии и шерстяными рынками Англии. Торговые города Германии и Италии одновременно служили рас­пространению и интеграции экономики и культуры Запада.

Другая важная перемена геополитического характера, которая стала следствием экспансии Высокого Средневековья, вытекала из любопытной особенности латинской христианской церкви эпохи Раннего и развитого Средневековья: ее символические центры, в

Роберт Бартлетт. Становление Европы

12. Политическая социология Европы после экспансии

которых генерировалось единое вероучение и формировалось ду­ховное самосознание, существовали в отрыве от политических и в меньшей степени — от экономических центров. Это особенно ясно видно на примере Рима. В начале X века город находился на окраи­не латино-христианского мира, в каких-то ста милях от опорных баз сарацинов и греческих церквей, и порт его то и дело подвергал­ся набегам мусульман-пиратов. Связи с отдаленными территория­ми, входившими в сферу влияния Римской церкви, — Астурией, Ирландией или Шотландией — были зыбкими. За XI—XII века, с утверждением латинского господства на юге Италии и островах центрального Средиземноморья, эти связи обретали все большую устойчивость. Тем не менее сам Рим, как и прилегающие глубин­ные области, никогда не занимал того центрального положения, какое сумела завоевать Северная Франция или — в экономическом плане — Ломбардия, Фландрия или Рейнланд. Паломники, совер­шавшие путешествие в Рим из Парижа, Милана или даже Лондона, попадали в город, исключительно богатый традициями античной империи, святыми реликвиями и церквями, но нельзя сказать, что они прибывали из политических, экономических или культурных окраин в центр. Если говорить с формальной и правовой точки зре­ния, то Рим не являлся метрополией в полном смысле. К слову ска­зать, когда в XIV веке встал вопрос о переносе папского престола в Авиньон, то одним из аргументов выдвигался, в частности, тезис, что Авиньон «в большей степени равноудален от современных гра­ниц католической церкви»⁴.

В Раннем Средневековье корреляции между географической пе­риферией и религиозным центром придавалось особое значение, Считалось, что центры паломничества должны лежать на краю земли. Это не только превращало их в удобные полигоны для под­спудных экспериментов, но также служило выполнению одной из традиционных функций паломничества — быть местом покаяния. Такие пункты, как Сантьяго на северо-западе Испании, или в мень­шей степени Сент-Дэвид на западном побережье Уэльса, действи­тельно находились на краю суши. Еще дальше от центров лежала сама Святая земля. Иерусалим, место зарождения и в символичес­ком смысле «сердце» христианского мира, священный город, вос­принимавшийся жителями любого западного города как представи­тель и защитник на Небесах, на протяжении многих веков служив­ший объектом христианского паломничества и ожесточенных сра­жений, лежал на самой восточной окраине латинского господства, в 2 тысячах миль от долин Рейна, Сены или Темзы и при этом за всю эпоху Средневековья находился в руках у христиан всего девя­носто девять лет. Тем не менее его физические и вербальные при­меты можно было встретить по всей Западной Европе: в честь Свя­той Гробницы или по ее подобию возводились бесчисленные цер­кви, а тамплиеры несли имя храма Соломонова во все свои поселе­ния, в каких бы областях Западной Европы они ни находились.

Эти регионы имели огромное культурное значение, а перемены Высокого Средневековья коснулись самого их расположения: они более не лежали на дальних географических окраинах. Иерусалим практически столетие находился под властью христиан. Рим полу­чил возможность обратить свой взор на католические церкви коро­левства Сицилия и на восток, в франкскую Грецию. Сантьяго, ли­шившийся знаменитых колоколов в результате нападения в 997 го­ду мусульманского войска под командованием Аль-Мансура, полу­чил их назад из кордовской мечети, когда Кордова пала в 1236 году под ударами Фердинанда III⁵: легко уязвимый в X веке, этот свя­щенный город теперь отстоял далеко вглубь от границ христианско­го мира и был надежно защищен многомильным буфером христи­анской земли. Таким образом, к XIII веку символический центр тя­жести латинского христианства значительно приблизился к его со­циально-экономическому центру. Святые места и наиболее круп­ные города, святыни и центры производства были теперь связаны намного более тесными узами, чем в Раннем Средневековье.

Протяженная граница католической Европы, тянувшаяся от Ис­пании до Финляндии, четко делилась на две зоны. В Средиземномо­рье католики противостояли мусульманским (и греческим) общест­вам, которые были не менее богаты и имели не менее развитые го­рода и культуру. Оставаясь ярыми религиозными противниками ка­толиков, мусульмане имели с ними общее в том, что тоже испове­довали монотеистическую веру, основанную на священном писа­нии, божественном откровении и, вопреки распространенному, но не вполне компетентному мнению, отрицании идолопоклонства. Ситуация в Восточной и Северной Европе была в корне отличной. Здесь католикам противостояли менее населенные, по преимущест­ву сельские и неразвитые в культурном отношении общества, чье отсталое и неграмотное население исповедовало местные политеис­тические верования и идолопоклонство. В результате таких фунда­ментальных различий между исламом Средиземноморья и восточ­ноевропейским язычеством по-разному сложилось история как самого завоевания и обращения в христианскую веру этих регио­нов, так и последующего утверждения Церкви в культурной и идео­логической сфере.

Первое крупное следствие этих различий проявилось в том, что в Северной и Восточной Европе обращение в христианскую веру стало по сути составной часть более широкого процесса переориен­тации или, если говорить точнее, вестерниэации, усвоения принци­пов и норм романо-германской цивилизации в том виде, как они сформировались на территории бывшей империи Каролингов. Ин­теграция западных славян-язычников в католический мир в XII ве­ке совпала с появлением письменной документации, созданием ин­корпорированных городов и началом чеканки монеты. Появление письменной культуры, городов и денег составляли часть той широ­кой социально-культурной трансформации, в которой христианиза-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

12. Политическая социология Европы после экспансии

ция играла очень существенную, но не исключительную роль. Язы­ческая знать сама признавала авторитет и могущество христианско­го мира, и примечательно, что представители этой знати приняли христианство раньше, чем основная масса их населения. Один ис­точник передает спор, состоявшийся во время миссионерской кам­пании 1128 года, когда группа померанских язычников, выступав­ших за принятие христианской веры, высказала мнение, «что неве­роятно глупо отделять себя, словно младенцы — жертвы выкидыша, от лона Святой Церкви, в то время как все провинции соседних го­сударств и весь римский мир давно приобщились к христианской вере»⁶. Заметим между прочим, что этот тенденциозный пассаж вышел из-под пера христианского автора, но нет сомнения, что пример «всего римского мира» был действенным инструментом агитации. Уже в VIII веке христианским миссионерам советовали напоминать язчникам о «достоинстве христианского мира, в срав­нении с коим они представляют действительно ничтожное мень­шинство, выступая хранителями своих древних предрассудков»⁷.

В Средиземноморье ситуация была совершенно иной. Здесь, по всей видимости, подчинение мусульман христианам неизменно ста­новилось следствием военного поражения, в силу чего темпы обра­щения мусульман в христианство оставались очень низкими. По сравнению с языческими народами Восточной и Северной Европы мусульмане обладали существенно более формализованной и уни­версальной религией, действовали в соответствии с собственным священным писанием и своими законами и всегда могли рассчиты­вать на помощь или убежище у братьев по вере в соседних ислам­ских государствах. Они были представителями более широкого мира, который вполне мог соперничать с Западом в могуществе, бо­гатстве и культуре.

Различия в колониальной ситуации на этих двух участках гра­ниц католического мира усугублялись разным отношением христи­анских правителей к праву неверных на отправление своего рели­гиозного культа. В случае политеистического идолопоклонства на официальном уровне право на исконный культ никогда не предо­ставлялось. Иногда те методы, какими шло насаждение новой влас­ти, свидетельствовали о сохранении культового синкретизма, но не было случая, чтобы христианский правитель или церковные власти официально допускали послабления в отношении языческого куль­та. Подчас решительное разрушение исконной классовой структу­ры общества было как раз продиктовано стремлением защитить но­вообращенных и подавить отступников. Столкнувшись в Пруссии с массовыми восстаниями наподобие «Великого отступничества» 1260 года, Тевтонские рыцари сделали христианское вероисповеда­ние главным критерием лояльности автохтонного населения к новым властям. Зарекомендовавшим себя «благонадежными» предоставлялась личная свобода и льготные права наследования не­зависимо от их прежнего статуса по прусскому закону. Политичес-

лояльность стала отождествляться с готовностью отказаться от нехристианской религии.

В то же время в Средиземноморье мусульманским общинам за­частую предоставлялись одинаковые права с иудеями, то есть га­рантировалась возможность беспрепятственного, хотя и в опреде­ленных пределах, отправления общинного культа. При том, что в отвоеванных у мусульман испанских городах главные мечети пре­вращались в церкви, мудехары — исламские подданные христиан­ских правителей — продолжали исповедовать ислам вплоть до на­чала XVI столетия. Как написал о Валенсии историк Роберт И. Берне: «В этой христианской земле можно было чаще слышать зов муэдзина с минарета, чем звон колоколов с колоколен»⁸.

Различная политика христианских властей в отношении языче­ства и ислама имела еще одно парадоксальное последствие: корен­ное население в государствах Средиземноморья в гораздо большей степени соответствовало своему положению подданных и жителей колоний, чем во многих случаях на севере и востоке Европы. В языческой Восточной Европе выбор стоял очень остро — между со­противлением и крещением, и многие дальновидные местные ди­настии и знать выбирали второе. В Средиземноморье существовала третья возможность — жить на правах религиозной общины, кото­рая хоть и потерпела поражение, но не поставлена под запрет. В результате в таких регионах, как Скандинавия или княжества за­падных славян, при обращении в христианство сохранялась преем­ственность власти, и местные династии сохраняли свое господство. К примеру, великие герцоги Мекленбургские, правившие вплоть до 1918 года, были прямыми потомками языческого князя XII века Никлота. В Средиземноморье же власть туземных правителей не простиралась дальше пределов узаконенной, но изолированной об­щины неверных, или, как называли себя сами мусульмане, дхимми (dhimmi).

Ясно, что новые структуры и новые поселения на европейской периферии создавались по образу и подобию существовавших в центре. В Западной Германии, Франции или Англии, после того как земля была расчищена и заселена, колонистам зачастую предостав­лялись существенные привилегии, в частности, льготная рента или статус вольного поселения. Первые годы освоения порой оказыва­лись для них не менее трудными, чем для переселенцев в Остзид-лунг. Создание новых городов в центральных областях и на окраи­нах протекало по одному шаблону. Правители наподобие графа Шампани конца XII века Генриха Великодушного, расчищавшего землю под пашню и строившие мельницы, или его современника Филиппа Эльзасского, графа Фландрского, который активно чека­нил монету, осушал болота и закладывал города , энергично осваи­вали и развивали новые территории — точно так же, как их совре­менники, больше проявившие себя на границах христианского мира, например, Викман Магдебургский.

Роберт Бартлетт. Становление Европы

12. Политическая социология Европы после экспансии

Однако между внешними и глубинными областями имелись два различия. Во-первых, разным был сам масштаб заселения. На Пире­неях и в Восточной Европе новые поселения подчас создавались планомерно и широкомасштабно. Речь могла идти о тысячах акров земли, о десятках тысяч переселенцев. В области Толедо к той сотне населенных пунктов, которая существовала ко времени хрис­тианской Реконкисты 1085 года, в последующие столетия прибави­лись еще 80 новых поселений ™. По оценке специалистов, под пат­ронажем Тевтонских рыцарей в Пруссии было заложено почти 100 городов и 1000 деревень, а в Силезии за XII — начало XIV века появилось 120 новых городов и 1200 деревень¹¹. В Средние века лишь немногие регионы Центральной Европы могли похвастать по­добными масштабами освоения новых территорий. В английской Книге Страшного суда таких областей не отмечено. Было подсчита­но, что в Пикардии за время Высокого Средневековья подверглись систематической расчистке от леса около 75 тысяч акров земли, то есть не более 1,2 процента от общей территории области¹². Даже если включить в расчеты те площади, которые постепенное отвое­вывались у леса и целины, но зачастую нигде не фиксировались, и принять их равными 300—375 тысячам акров (что, конечно, намно­го превосходит реальные цифры), то и тогда суммарные масштабы расчистки пашни не превысят 7 процентов от общей площади.

Другим существенным отличием внешних окраин Европы было то обстоятельство, что здесь вступало в соприкосновение население разных национальностей, языков и религий. Когда новые поселе­ния закладывались в центральных районах, переселенцы поначалу могли столкнуться с неприязненным и недоверчивым отношением, однако тесное общение, смешанные браки, совместные сделки с недвижимостью и другим имуществом, наконец, просто более близ -кое знакомство друг с другом уже при жизни одного поколения, как правило, приводили к полному стиранию различий между ко­ренным и приезжим населением. В приграничных областях это на­блюдалось достаточно часто, однако культурные барьеры между двумя категориями населения оказывались более стойкими. В этих регионах Европы долго сохранялись противоречия национального, религиозного и лингвистического характера. Новый город в Уэльсе или Силезии значительно отличался от нового города в Бедфордши­ре или Вестфалии уже в силу того, что модель для его основания была принесена извне.

Как мы только что отметили, испанская Реконкиста и — не всегда и в меньшей степени — христианское завоевание Сицилии и Сирии породили особый слой покоренного населения, исповедо­вавшего иную религию, нежели его правители и новые поселенцы. В то же время колониальное порабощение в средневековой Европе принимало не только такую форму. Породив четкое самосознание христиан в качестве populus christianus, которые, выражаясь бес­смертными словами «Песни о Роланде», были «правыми», а язычни-

ки — «неправыми», средневековый колониализм вызвал к жизни и такие явления, как расизм в его идеологическом и психологическом варианте. Конечно, были районы, где эмигранты настолько превос­ходили в численности исконное население, что главным врагом переселенцев становились пни и болота, но такая ситуация была редкостью. Поскольку в целом в ходе средневековой экспансии той эпохи огромные все более крупные этнические и языковые группы людей переселялись в новые места в качестве завоевателей либо поселенцев, то средневековая католическая Европа все чаще оказы­валась опоясана лингвистически и этнически разобщенными обще­ствами. В Восточной Прибалтике и Ирландии, к примеру, колонис­ты сформировали зажиточную правящую элиту, тогда как большин­ство населения страны сохраняло свой исконный язык, культуру и структуру общества.

Ясно, что в каждом случае местная модель межэтнических отно­шений формировалась в зависимости от масштабов и природы ино­земной иммиграции. Во многом эта модель зависела от того, явля­лись ли иммигранты завоевателями или мирными колонистами, со -ставляли ли подавляющее большинство насления или малую толику, были ли это землевладельцы или работники, предприниматели или духовенство. Одной из крупных зон этнического смешения стала Восточная Европа, которая в эпоху Высокого Средневековья пере­живала масштабные преобразования в результате массового пере­селения немцев на восток, получившего названия Остзидлунг. Общим для большинства районов Восточной Европы было то, что в ходе Остзидлунга расселение немцев происходило, как правило, в тех областях, где они никогда прежде не жили, однако складывав­шаяся в результате этническая ситуация могла быть очень различ­ной. В некоторых местах, например, имела место полная германиза­ция. Так, в Бранденбургской миттельмарке совершила вооружен­ную экспансию и установила свое господство старинная немецкая династия Асканиев, под эгидой которой немецкие крестьяне и бюр­геры стали обживать новые поселения и основывать новые города. К конце Средних веков славянский язык в Миттельмарке практи­чески вышел из употребления. С тех пор эта область постоянно входила в состав Бранденбурга или государств, которые стали его преемниками, Пруссии, Германской Демократической Республики и Федеративной Республики Германия. В других регионах германи­зация принимала иные формы. В Силезии, польском герцогстве под властью одной из ветвей династии древних правителей Польши Пястов, процесс германизации в культурной сфере протекал в XIII веке, и местные герцоги и отцы церкви всячески поощряли не­мецких переселенцев. Сама правящая династия тоже стала перени­мать немецкие имена и переходить на немецкий язык. К XVI веку, когда Силезия оказалась под властью Габсбургов, отдельные райо­ны герцогства были уже не менее «немецкими», как и Бранденбург. Вроцлав (Бреслау), где был созван первый немецкий рейхстаг к вое -

Роберт Бартлетт. Становление Европы

12. Политическая социология Европы после экспансии

току от Эльбы (1420 г.), был несомненно городом немецким. Однако в других областях Силезии немецкие переселенцы или, точнее, их потомки, напротив, подверглись славянизации. В основных чертах историю Силезии повторяла Померания, и во всех этих случаях важным моментом было широкомасштабное переселение немецких крестьян.

Дальше на восток, в некоторых областях Польши, Венгрии и Бо­гемии, немецкая иммиграция носила более ограниченный характер и преимущественно концентрировалась в городах. Здесь большин­ство населения было сельским, а горожане составляли существенно меньшую часть, при этом аристократические и правящие династии были славянскими либо мадьярскими. Немецкие бюргеры образо­вывали привилегированный, но разрозненный класс, часто опирав­шийся на поддержку и патронаж местных королей. Например, не­мецкие поселенцы в Трансильвании были приглашены туда венгер­скими правителями Арпадами и получили от них особые привиле­гии, которые, в частности, формулировались в так называемом Анд-реануме (Andreanum) — документе, изданном Андреем II в отноше­нии его «верных гостей, немцев Трансильвании» в 1224 году¹³. Оче­видно, что модель этнических отношений в городах Восточной Ев­ропы, которые основывались посреди сельской местности, населен -ной местным крестьянством и знатью, значительно отличались от городов германизированных областей вокруг Бранденбурга и Вроц­лава. Еще один сценарий разыгрывался в Восточной Прибалтике, севернее Мемеля (ныне — Клайпеда), где политическая власть была сосредоточена в руках чисто немецкого образования — ордена Тев­тонских рыцарей. Все тамошние города были основаны немцами, а туземное прибалтийское население, принадлежавшее к финно-угорской группе, сохраняло значительное численное большинство и оставалось преимущественно сельским. Здесь отношения между не­мецким городом и не-немецкой сельской местностью складывались подобно тем, что были в Польше, Венгрии и Богемии, при том, что политическая власть безраздельно находилась в руках у немцев, и в этом смысле Восточная Прибалтика напоминала Бранденбург.

Такие переменные, как масштабы немецкой иммиграции, рас­пределение политической власти между коренными и иммигрант­скими группами населения, а также сама история обращения в христианскую веру, существенно различались. Особенно важен последний из перечисленных факторов. Герцогства и королевства Польши, Богемии и Венгрии официально приняли христианство и сформировали церковную иерархию уже до того, как началась волна немецкой эмиграции. В то же время венды, то есть западные славяне, жившие по соседству с немцами, чехами, поляками и бал-тами, сохраняли язычество еще и в XII веке. Уже в XIII веке князья и прелаты немецких колониальных территорий наподобие Бранден­бурга были готовы извлечь всю возможную выгоду из своей репу­тации поборников христианской веры, даже при том, что офици-

альное язычество западных славян завершилось в 1168 году раз­граблением храма Арконы на острове Рюген. Вскоре после этого, с началом миссии в Ливонию и расселения немцев в Восточной При­балтике, стал формироваться совершенно особый тип политическо­го образования — государство, управляемое орденом крестоносцев, вся цель существования которого заключалась в вооруженном по­давлении язычников и схизматиков. Пруссия и Ливония как раз и приняли форму немецкого теократического государства, увязшего в бесконечной войне с местным языческим населением. Очевидно, что разные формы межэтнических отношений были связаны со степенью их зависимости и тождественности религиозным проти­воречиям. Разногласия по линии христианин-язычник могли усугуб­лять, превосходить или вовсе не иметь отношения к противоречиям на основе принадлежности к немецкой нации. Колонизация могла быть, а могла и не быть синонимом обращения в христианскую веру.

Прямые исторические последствия миграционных и межэтни­ческих процессов эпохи Высокого Средневековья мы видим и се­годня. В наше время, когда носители немецкого языка из стран Восточной Европы продолжают переселяться в Германию, когда люди гибнут в борьбе за право Британской короны на ирландскую землю или против него, становится понятно, что фундаментальные политические проблемы XX века глубоко уходят корнями в дина­мичную эпоху завоевания и колонизации шести- или семивековой давности. Экспансия Средневековья оказала на культурное самооп­ределение и политическое будущее жителей кельтских островов или Восточной Европы бесповоротное влияние.