Индустриальное общество — модернизированное сословное общество
Особенности антагонизмов в жизненных обстоятельствах мужчин и женщин можно определить теоретически в сопоставлении с положением классов. Классовые противоречия резко вспыхнули в XIX веке из-за материального обнищания широких масс рабочих и разыгрывались открыто, публично. Противоречия между полами, возникающие по мере детрадиционализации семьи, разыгрываются в первую очередь между двумя людьми, на кухне, в постели, в детской. Их шумовой фон и характерные признаки — вечные споры о взаимоотношениях или молчаливая враждебность в браке, бегство в одиночество и из одиночества, потеря уверенности в супруге, которого вдруг перестаешь понимать, мучительная боль развода, обожание детей, борьба за толику собственной жизни, которую нужно с боем вырвать у партнера и все же с ним разделить, выискивание тирании в будничных пустяках, тирании, которая, по сути, ты сам . Назвать это можно как угодно — «окопная война полов», «уход в субъективное», «эпоха нарциссизма». Но именно так общественная форма — сословный каркас индустриального общества — разбивается в сфере частного.
Возникающие вместе с индустриальной системой классовые противоречия, так сказать, «имманентно современны», укоренены в самом индустриальном способе производства. Антагонизмы между полами не вписываются в схему современных классовых противоречий, но и не являются простым пережитком традиций. Они представляют собой нечто третье. Как и противоречия между капиталом и трудом, они также суть продукт и основа индустриальной системы, в том смысле, что работа по найму предполагает работу по дому и что сферы и формы производства и семьи в XIX веке разделяются и создаются . Возникающие таким образом статусы мужчин и женщин основываются одновременно по рождению. В этом плане они — странный гибрид «современных сословий» . Именно на них строится в условиях модерна сословная иерархия индустриального общества . Свою взрывоопасность и конфликтную логику они черпают из антагонизма между модерном и контрмодерном внутри индустриального общества. Проявляются сословно-половые распределения ролей и антагонизмы соответственно не на ранней стадии индустриальной модернизации, как противоречия классовые, а на поздней ее стадии, т. е. там, где социальные классы уже утратили свою традиционность и модерн уже не останавливается перед дверьми и формами семьи, родительства, работы по дому.
В XIX веке в ходе становления индустриального общества складываются формы малой семьи, которые ныне опять-таки детрадиционализируются. Работа по уходу за семьей и производство подчинены антагонистическим организационным принципам (ср.: М. Кетсп, 1986). Если на производстве действуют правила и власть рынка , то в семье имеет место безвозмездное выполнение повседневной работы, воспринимаемое как нечто совершенно естественное. Договорной форме отношений противостоит коллективная общность брака и семьи. Индивидуальная конкуренция и мобильность, требуемые в сфере производства, в семье наталкиваются на в корне противоположное требование: самопожертвование ради другого, растворение в проекте коллективной семейной общности. В облике семейного вопроизводства и рынкозависимого производства, таким образом, в системе индустриального общества неразрывно соединены две эпохи с антагонистическими организационными принципами — модерн и современный контрмодерн, которые дополняют друг друга, обусловливают и противоречат друг другу.
Столь же эпохально различны и жизненные обстоятельства, создаваемые и назначаемые ввиду разделения семьи и производства. Существует, стало быть, не только система социального неравенства, укорененная в производстве: различия в оплате, профессиях, отношении к средствам производства и т. д. Существует еще и система неравенств, идущая вразрез с первой и охватывающая эпохальные различия между «семейным положением» в его относительном равенстве и многообразием производственных обстоятельств. Производственные работы обеспечиваются через посредство рынка труда и выполняются за деньги. Беря на себя такие работы, люди — при всей включенности в зависимый труд — становятся «сомообеспечивателями», а значит, носителями процессов мобильности, соответствующего планирования и т. д. Безвозмездная работа в семье назначается в силу брака, как этакое естественное приданое. Взятие ее на себя означает принципиальную несамостоятельность обеспечения. Тот, кто берет ее на себя — а мы знаем, кто это, — ведет хозяйство на деньги из «вторых рук» и остается прикован к браку как звену, связывающему с самообеспечением. Распределение таких работ — и в этом заключена феодальная основа индустриального общества — изъято из сферы решений. Они назначены по рождению и полу. В принципе и в индустриальном обществе судьба уготована человеку с колыбели : пожизненная работа по дому или бытие, связанное с рынком труда. Эти сословные «судьбы полов» смягчаются, упраздняются, обостряются или маскируются любовью, также на них возложенной. Любовь делает человека слепым. А поскольку при всех горестях любовь кажется вдобавок и выходом из бед, которые сама же и творит, существующего неравенства как бы и быть не может. Но оно есть, и оттого любовь блекнет и остывает.
Стало быть, то, что выглядит как «кошмар задушевности» и вызывает нарекания, на самом деле — с позиций социальной теории и истории — суть противоречия модерна, располовиненного в самой основе индустриального общества , которое всегда делило неделимые принципы современности — индивидуальную свободу и равенство вне ограничения по рождению — и уже в силу рождения предоставляло их одному полу, а у другого их отнимало. Индустриальное общество никогда не могло и не может быть только индустриальным обществом, оно всегда наполовину индустриально, а наполовину сословно , и его сословная сторона отнюдь не пережиток традиций, а индустриально-общественный продукт и фундамент , встроенный в институциональную схему труда и жизни.
После второй мировой войны в государстве всеобщего благоденствия модернизация происходит двояко: с одной стороны, требования рынкозависимой нормальной биографии распространяются и на женские жизненные обстоятельства. В принципе тут не происходит ничего нового, это лишь приложение принципов развитых рыночных обществ, перекрывающее линию раздела полов. Однако, с другой стороны, таким путем создаются совершенно новые ситуации внутри семьи и в отношениях между мужчинами и женщинами вообще, более того, размываются сословные основы жизни индустриального общества. По мере развития индустриального рыночного общества помимо специфически полового его располовинивания давным-давно идет упразднение его семейной морали, судеб полов, табуированности брака, родительства и сексуальности, имеет место даже новое воссоединение работы домашней и наемной.
Здание индустриально-общественной сословной иерархии составлено из многих элементов: раздела рабочих сфер семьи и производства и их антагоничной организации, назначения соответствующих жизненных обстоятельств в силу рождения, маскировки совокупной ситуации посулами нежности и любви (как средства против одиночества), брака, родительства. В ретроспективе возвести это здание было необходимо, наперекор всем сопротивлениям. Итак, до сих пор модернизацию рассматривали слишком однобоко. А у нее два лица. Параллельно с возникновением индустриального общества в XIX веке создавался модернизированный сословно-половой порядок. В этом смысле модернизация в XIX веке идет наряду с контрмодернизацией. Устанавливаются, оправдываются и объявляются вечными эпохальные различия и антагонизмы производства и семьи. Союз мужской философии, религии и науки увязывает все это — надо, так надо! — с «сущностью» женщины и «сущностью» мужчины.
Модернизация, стало быть, не только ликвидирует феодальные отношения аграрного общества, но и создает новые, а ныне начинает ликвидировать и их тоже. В разных рамочных условиях XIX века и конца XX века одна и та же модернизация имеет противоположные последствия: тогда — разделение работы по дому и по найму, ныне — борьбу за новые формы их воссоединения ; тогда — включение женщин в обеспечение брака , ныне — их стремление на рынок труда ; тогда — реализацию мужского и женского ролевого стереотипа, ныне — высвобождение людей из сословных заданностей пола.
Все это знаки того, что ныне модерн перекидывается на контрмодерн, который он сам встроил в индустриальное общество: взаимоотношения полов, спаянные с разделением производства и воспроизводства и сохраняемые в компактной традиции малой семьи со всем, что в ней есть от концентрированной общности, предназначенности и эмоциональности, разваливаются. Все вдруг разом утрачивает стабильность: форма совместной жизни, кто, где, как работает и чем занимается, концепции сексуальности и любви и их включенность в брак и семью, институт родительства распадается на противоположность материнства и отцовства; дети, с присущей им и теперь уже становящейся анахронизмом интенсивной привязанностью, превращаются в последних партнеров, которые пока не уходят. Начинается всеобщая борьба и экспериментирование с «формами воссоединения» работы и жизни, домашней работы и работы по найму и проч. — словом, приватное политизируется, и такая политизация отражается во всех сферах.
Однако это говорит лишь о направлении развития. Животрепещущий момент подобных рассуждений заключается вот в чем: проблемные ситуации развитого рыночного общества нельзя преодолеть в социальных формах жизни и институциональных структурах располовиненного рыночного общества. Там, где мужчины и женщины вынуждены и хотят вести экономически самостоятельное существование, это невозможно нив рамках традиционных ролевых распределений малой семьи, ни в институциональных структурах профессиональной деятельности, социального права, городского планирования, школ и т. д., которые как раз предполагают традиционный образ малой семьи с ее сословно-половыми основами.
«Конфликты века», которые проявляются в личных распределениях вины и разочарования во взаимоотношениях полов, коренятся и в том, что при исходном допущении постоянства институциональных структур до сих пор делаются попытки достичь высвобождения из стереотипов пола (почти) исключительно в частном противопоставлении мужчин и женщин, а именно в рамочных условиях малой семьи. А это все равно что пытаться осуществить изменение общества при неизменных общественных структурах в семье. В таком случае все сводится лишь к обмену неравенств. Высвобождения женщин из домашнего труда и обеспечения брака следует добиваться через отступление мужчин в этот «модернизированное феодальное бытие», которое сами женщины как раз отвергают. Исторически это равнозначно попытке поставить аристократию в крепостную зависимость от крестьян. Но мужчины, равно как и женщины, не откликнутся на призыв «Назад к домашнему очагу!» (и уж кто-кто, а женщины должны бы это знать!). Причем это всего лишь один аспект. Самое главное — понять: равноправия мужчин и женщин не создать в институциональных структурах, которые предполагают неравноправие мужчин и женщин . Новых «круглых» людей не втиснуть в старые «угловатые» коробки заданностей рынка труда, системы занятости, градостроительства, системы социального обеспечения и т. д. А когда такие попытки все же имеют место, нечего удивляться, что частные взаимоотношения полов становятся ареной столкновений, которые можно «разрешить» только убыточно, испытывая на прочность «ролевой обмен» или «смешанные формы ролей» мужчин и женщин.