Бетоном и железом по земле

- Глеб Максимилианович, я чув­ствую, вы хотите что-то сказать, но не решаетесь.

- Да вот, засел в голову один анекдотец белогвар­дейский...

- Нуте-с.

- Даже с названием: «Почему дом не строится...» - Кржижановский отхлебнул чаю, принялся рассказы­вать: - «ВЧХПСФУ решил построить дом и послал сме­ту на утверждение в ПФИЧМС. Но тут вмешался СПЛКМУ и потребовал, чтобы смета ВЧХПСФУ, до утверждения ее в ПФИЧМС, была проверена СТОФХЦ. А когда смета, наконец, вернулась, утвержденная, куда надо, оказалось, что нет К-И-Р-П-И-Ч-А. Вот почему дом не строится».

- Гм... В самом деле едко. А главное, к сожалению, верно: в бюрократическом соре потоплено серьезное.

- И нет кирпича...

Они сидели в столовой кремлевской квартиры Ленина. В зеркале на стене Глебу Максимилиановичу было видно и свежую скатерть, и стаканы, и чайник на подставке, и сахарницу, и левый локоть Владимира Ильича.

Мерно тикали в углу высокие часы с гирями. Свет электрической лампы играл в стеклах буфета, оттенял чистоту резьбы массивных стульев с плетеными сиденьями и спинками.

Только что принесли посылку: пшеничный хлебец - фунта в полтора, ломоть ноздреватого молодого сыра и стакан варенья из яблок - должно быть, коричных.

Посылавший все это, как видно, знал, что Ленин очень любит хлеб с сыром и вареньем. Недаром и в семье Кржижановских давно уже такое сочетание называли только «бутербродом Ильича». Анонимный отправитель хорошо рассчитал и то, что щедрые посылки, непрерывно приходящие на его имя, Ленин тут же передает в детские дома, - слал всего понемногу, чтобы переотправить столь малые порции было бы просто неловко.

- Вот, - Владимир Ильич виновато развел руками. - Нельзя отказаться. Обидятся. От души послано.

Он нарезал свежий, ароматный, хрустевший корочкой хлеб, сыр, потом развязал, шурша пергаментом, бинт, охватывавший стакан, с вожделением и вместе с гордостью мастера-художника намазал варенье - полюбовался «фирменным» бутербродом:

- Пожалуйста!

Глеб Максимилианович почему-то именно сейчас подумал о том, что Ильичу доводилось есть и конину. Теперь он просто-напросто голоден. Очень голоден.

Между тем Ленин подложил в стакан гостя еще кусок сахару, а сам стал пить вприкуску.

- Что же вы, Владимир Ильич?! - запротестовал Кржижановский. - Мне такой сладкий, а себе

- Да я уж так.

- Нет. Так не пойдет. Я не буду пить.

- Пейте. Ничего... Я как все...

Он жил, как все.

А всем теперь было несладко. Глеб Максимилианович знал это очень точно: в июне фунт хлеба стоил пять-шесть тысяч рублей, пуд ржаной муки - сто двадцать пять, пшеничной - двести пятьдесят тысяч.

За июль, август, сентябрь в Самарской, Саратовской губерниях, Татарской республике от голода и эпидемий погибло тридцать семь тысяч человек, в том числе двадцать одна тысяча триста детей. В Уральской губернии умерла четверть населения. В Пугачевском уезде - половина.

Погибают главным образом самые трудоспособные - от двадцати до сорока лет, причем больше мужчины. Процент смертности среди ученых втрое превышает процент смертности рядовых граждан... Голодание целого народа... Снижение роста детей. Падение веса новорожденных. Ослабление их жизнеспособности. Колоссальный рост наследственных заболеваний. Повышенная нервозность. Душевные болезни...

- Н-да... - мысленно возвращаясь к белогвардейскому анекдоту, рассказанному Глебом Максимилиановичем, произнес Ленин. - Они еще могут смеяться! Теперь, в эту пору! По поводу всего этого!.. А вот Герберт Уэллс не смеется.

- Вы имеете в виду его книгу?

- Не только. Но особенно и прежде всего, конечно, ее. - Ленин взял со столика возле часов принесенную из рабочего кабинета книгу, протянул Кржижановскому.

- «Russia in the Shadows», - прочитал Глеб Максимилианович. - «Россия во мгле».

- Может быть, правильнее перевести «впотьмах», «в потемках» или даже «во тьме»?

- Обнадеживающее название!

- Да! - подхватил Ленин. - Уэллс не скупится на мрачные краски. Но всемирно признанный писатель утверждает, вот, послушайте: «Не коммунизм вверг эту огромную, трещавшую по швам, обанкротившуюся империю в изнурительную шестилетнюю войну. Это дело рук европейского империализма... Мстительный французский кредитор, тупой английский журналист куда более повинны в этих смертных муках...»

- Крепко сказано! - Глеб Максимилианович задумчиво перелистал книгу. - Сам по себе приезд великого писателя в «Совдепию, где у власти рогатые чудовища большевики», весьма и весьма смелая демонстрация. Однако Уэллс не очень-то жалует марксистов.

- Куда там! - Ленин добродушно улыбнулся. - Всем нам достается на орехи. Даже научную добросовестность Маркса Узллс третирует как «монументальный образец претенциозного педантизма». Мечтает вооружиться против «Капитала» бритвой и ножницами - написать «Обритие бороды Карла Маркса...».

- Не понимаю, что же тут смешного?

- А то, дорогой Глеб Максимилианович, что выдающийся художник Уэллс в своей книге неизменно побеждает Уэллса-публициста.

- Мне все же не ясно...

- Погодите. Что главное в его книге: нелепые наскоки на Маркса или признание того, что всюду, где развивается промышленность, возникает коммунистическое движение? «Марксисты, - заключает Уэллс, - появились бы все равно, даже если бы Маркс никогда не существовал...»

Стрелки часов сошлись, отмерив полночь. Тишина. Никого вокруг. Все домашние, верно, уже спали в своих комнатах. На соседнем стуле, пригревшись, жмурился пушистый рыжий кот и не мурлыкал больше, потеряв, должно быть, надежду выпросить что-нибудь со стола.

Владимир Ильич сходил на кухню, принес подогретый чайник.

- Но позвольте! - сразу напустился Глеб Максимилианович. - Вот тут Уэллс прямо говорит, что вы впали в «утопию электрификации». Не верит в ГОЭЛРО.

- И Рыков не верит, и Троцкий, а они считаются марксистами.

- Целая глава названа «Кремлевский мечтатель», и, если я не ошибаюсь, - Кржижановский подмигнул, - речь идет в вашей персоне!..

- Гм... И все же! Заслуга Уэллса в том, что он, словно истинный наш единомышленник, говорит миру: в России «рухнула социальная и экономическая система, очень схожая с нашей и теснейшим образом с ней связанная». Теперь единственно возможное здесь правительство - Советское.

Глеб Максимилианович подлил кипятку в оба стакана, вопросительно глянул на Ленина:

- Говорили, будто книга Уэллса вызвала на Западе взрыв негодования белогвардейцев всех сортов. Наши сиятельные и несиятельные изгнанники - Бурцевы, Трубецкие - будто бы рвут и мечут, объявляют ее вредной, предают анафеме...

- Еще бы! - Ленин усмехнулся.

- Горький рассказывал, что Черчилль выступил против Уэллса со специальной статьей в «Санди экспресс». Уэллс ответил - публично отстегал вдохновителя крестового похода на Советы.

- Вот видите! Работа Уэллса и полемика вокруг нее чрезвычайно полезны для распространения правды о нас, для успеха торговых соглашений, в том числе и тех, от которых зависит электрификация. Вспомните судьбу наших заграничных заказов на турбины и другое оборудование станций.

- Горы препятствий, - вздохнул Кржижановский. - Недоверие к нам, сомнения в нашей долговечности.

- А Уэллс высмеивает белогвардейские сказки о зверствах большевиков, утверждает, что коммунисты - порядочные люди, а их правительство - честно. Он прямо призывает к сотрудничеству с Советской Россией. Возьмите вот хотя бы страницу сто пятьдесят вторую. Или сто сорок пять - сто сорок восемь!.. Уэллс, не верящий в Маркса и видящий Россию в потемках, делает для ее освещения больше, чем марксисты Рыков и Троцкий с их «совбюрократизмом» и «сверхреволюционностью»...

Да, бесспорно, все это было так... Но в то же время Уэллс был потрясен и признавал:

- Основное наше впечатление от положения в России - это картина колоссального, непоправимого краха.

Загад «кремлевского мечтателя» не вдохновил его, не вызвал сочувствия - просто-напросто оказался не под силу воображению великого фантаста. Двенадцать лет понадобятся Уэллсу, чтобы понять:

- Ленин оказался не мечтателем, а пророком... Он был хозяином теории, а не ее рабом, и умел применять отдельные положения так, чтобы они не сковывали действия, а способствовали движению вперед. Именно поэтому Ленин наложил такой неизгладимый отпечаток на весь ход развития России и превратил ее в быстро растущее, могущественное государство.

Двенадцать лет предстоит еще прожить, прежде чем Уэллс придет к такому выводу, но Ленин... Двадцать первый год стал той каплей, которая переполнила чашу испытаний, выпавших на долю Ильича, подорвала его силы, но Ленин воплощал свою мечту в жизнь сегодня, сейчас, сию минуту.

В голодном Поволжье было жарко, наверное, как в Египте. Иссушенная в пыль, выжженная в прах земля не трескалась, а словно корчилась, расползаясь на куски. Из Поволжья голод перекинулся в Прикамье, за Урал, в Киргизию, в Крым, на Харьковщину. Среди лета огороды, выгоны, сады чернели оголенные, точно поздней осенью, - люди съели всю лебеду и все листья.

Чтобы спасти миллионы жизней, многие важные дела были отодвинуты на второй план, отложены - многие, но не строительство электрических станций.

Центральная комиссия помощи голодающим всюду, где возможно и невозможно, добывает хлеб, семена, лекарства. Транзит этих грузов из-за рубежа и перевозки по стране приравнены к военным. Голодающие районы покрыты сетью столовых и питательных пунктов - к очагам жизни стекаются детишки, бабы, мужики саратовские, казанские, херсонские...

А возле днепровских порогов мужики саратовские, казанские, херсонские, снабженные пайком, обутые, одетые, снаряженные, рубят смоляные бревна, ставят вышку за вышкой. Собираются артелями, становятся гуськом, ухватись за канат, - тянут, тянут, отдуваются, кряхтят, упираются в матушку-землю.

- Р-раз, два - взяли! - командует буровой мастер. - Е-ще взяли! Дружней! Дружней!.. У-ро-нили!

Мужики отпускают канат. Громыхает блок, закрепленный на вершине вышки. Тяжелое долото взрывает пыль, с глухим стоном вонзается в грунт.

- И опять взяли! Подняли!.. Уронили!

Глубже врубается долото. Вздрагивает, охает земля, не желая отдавать свои тайны для проекта Ивана Александрова. Не покоряется мужикам, тем самым, которые вместо собственных фамилий царапают крестики в ведомости на выплату жалованья.

Но придется - придется: и тайны отдаст земля, и плотина встанет поперек воды.

- Взяли! Взяли! Враз! Дружно...

«Помгол» - это отчисления рабочих, служащих, милиционеров, отдельных красноармейцев и целых воинских частей. Гонорар за стихи Демьяна Бедного и сбор от публичного диспута «С богом или без бога», организованного Рогожско-Симоновским райкомом. Субботники в пользу голодающих, концерты, митинги, «голодные» номера журналов, художественные издания Пушкина, Толстого, Некрасова. Семье Председателя Совнаркома приходится расстаться с единственной фамильной драгоценностью, пусть большая золотая медаль, которой выпускник Симбирской гимназии Владимир Ульянов награжден, как «самый достойнейший по успехам, развитию и поведению», накормит нескольких страждущих.

А в болотах под Шатурой успешно испробуется новейший торфосос системы Классона - вовсю добывает топливо для опытной электрической станции. Капризные котлы ее, взятые в свое время с миноносцев, инженеры решают заменить иными - бездействующими на Московской трамвайной станции. Но получить их не так-то просто: немало волокиты.

Узнав, что дело «засолено», Ленин жестоко отчитывает виновных:

- Это безобразие! Тотчас проверить, сделано ли что. Если нет, сейчас же двинуть. Ввиду чрезвычайной важности Шатурского строительства прошу без всяких промедлений разрешить данный вопрос.

Котлы поставлены и усовершенствованы питерским профессором Макарьевым Тихоном Федоровичем. В шахтно-цепных топках его конструкции куски торфа горят безотказно. Опытная Шатурка не просто дымит на все пять тысяч киловатт - она становится своего рода лабораторией новой техники. Испытанные здесь топки Макарьева полностью решают проблему сжигания торфа, признаются образцовыми и у нас и за рубежом, позволяют строить на торфяных массивах крупные районные станции.

Коминтерн создает «Временный заграничный комитет помощи России». Ленин обращается за поддержкой к пролетариям мира. Горький в своем воззвании к интеллигенции говорит:

- Смею верить, что культурные люди Европы и Америки, поняв трагизм положения русского народа, немедля помогут ему хлебом и медикаментами.

Манчестерские ткачи, металлисты Вены, Турина, Гамбурга, которые сами «сидят на карточках», отчисляют советским братьям последние крохи. Докеры Нью-Йорка, Глазго, Лондона, сказавшие так недавно «Руки прочь от России!» при отправке оружия белогвардейцам, теперь безвозмездно, вопреки воле своих правительств, грузят продовольствием пароход за пароходом. Герберт Уэллс выступает и дома, в Англии, и за океаном, в Америке, собирает фунт за фунтом, доллар за долларом на выручку Советской республике. Анри Барбюс колесит по Франции - организует сборы и пожертвования. Анатоль Франс отдает голодающим Поволжья только что полученную Нобелевскую премию. Пять русских коммунистов, заключенных в Ковенской тюрьме, отказываются от продовольствия, присылаемого из советской миссии, в пользу голодающих России. Одновременно все заключенные литовские коммунисты отказываются от тюремного пайка в пользу голодающих, несмотря на то что незадолго до этого они сами выдержали тюремную голодовку.

А на берегах Волхова, на левом, возле села Михаила Архангела, на правом, в Дубовиках, собрались мужики-отходники ближних, да и не ближних губерний. У самой воды рубят опорные ряжи калужские плотники. Бородатые, незатейливые с виду мужики - лыком подпоясаны, да не лыком шиты. Вон хоть тот дядя в добротных яловых сапогах, густо стелющих по ветру ядреный дух дегтя, - на Всемирной выставке в Лондоне срубил в старинном стиле русский павильон, а потом сам был выставлен в нем, как художник-виртуоз. Брал чурбак, клал на торец левую ладонь с растопыренными пальцами и с маху - раз, раз, раз - «промеж пальцев» на пять поленьев разваливал - только ахали, дивясь, англичане...

Стекаются на Волховстройку мастера первой руки, гонят барки и плоты, ладят дома и лесопилки, дробят камень для засыпки ряжей, долбят лопатами грунт и вывозят на подводах-«грабарках» в отвалы. Дымится земля под салазками - две шестерки коней, запряженных цугом, тянут локомобиль, новгородские мужики ставят временную электрическую станцию для механизации работ, бранятся, ворчат, сетуют:

- Лошадь не человек: хошь не хошь, а десять фунтов овса дай...

Летят в Москву телеграммы:

«Работы идут хорошо. Денег нет. Продовольствием весьма плохо».

Жалуются Глебу Максимилиановичу «искренние доброжелатели»:

- Зачем это Графтио так много инженеров на стройку набрал? Притом все больше молодые, зеленые, смеются над ними, называют «прорабы в скобках»! Раскрывать, мол, еще надо, чтоб установить истинную величину...

- «Много»? - задумчиво повторяет председатель Госплана и хмурится: - Разве Волховская установка - последняя? Впереди еще Свирь, Днепр, Волга, Ангара, Енисей...

Над забоями, над банкетами, над дорогами - то пыльными, то вязкими, то припорошенными снегом - неизбывно слышные «баланда», «вобла», «пайка» заглушаются волнующими «аванкамера», «шлюз», «кессон», «экскаватор».

Скребут бороды мужики:

- Мудрено, боязно впервой-то. Но:

- Глаза страшатся, а руки сделают.

- Если головы помогут! - подхватывает Графтио, поднимаясь по насыпи.

Он в своем неизменном драповом пальто, в путейской фуражке, в солдатских ботинках, залепленных илом и глиной. Только что из Москвы - отбивал там очередной штурм неверящих в гидростанцию, жаждущих прикрыть строительство под предлогом голода и отсутствия средств. На сей раз пришлось написать откровенно и честно Ленину 6 «невероятных условиях бюрократической безответственной неразберихи, а подчас - как будто умышленного противодействия».

Ленин тут же помог.

- Заявление и доклад главного инженера Волховстроя т. Графтио... обнаруживает и преступление (волокиту) и ряд ошибок ВСНХ или Петросовдепа или СТО, или всех этих учреждений вместе. - Потребовал немедленно расследовать дело, предать суду виновных, выхлопотал и деньги и продовольствие.

Наперекор, назло всем бедам - в грозу и бурю двигается, живет строительство на Волхове. По-прежнему не испытывает недостатка лишь в недругах. Чем только не шпыняют, не кроят они инженера Графтио - даже тем, что, мол, нет у него фундаментальных печатных трудов.

- Что верно, то верно, милейшие господа, - труды свои пишу бетоном и железом по земле...

Надрываясь, изнемогая от «голодных забот», Ленин поддерживает Глеба Максимилиановича, советует, как вернее действовать:

- Надо попытаться рассчитать общегосударственный хозяйственный план на три случая...

- Из Центрального статистического управления надо сделать орган анализа для нас, текущего, а не «ученого»...

- Преимущества кукурузы... в целом ряде отношений, видимо, доказаны...

Надо тотчас постановить, чтобы все количество кукурузы, необходимое для полного засева всей яровой площади во всем Поволжье, было закуплено своевременно для посева весной 1922-го года...

Спешно обсудить, можно ли найти практичные средства и пути для того, чтобы при наличных условиях крестьянского хозяйства, быта и привычек ввести в пищу людям кукурузу...

День за днем ревниво направляет Ильич воплощение в жизнь его мечты:

- ...Армия может и должна... оказать громадную помощь делу электрификации. К великому этому делу надо армию привязать - и идейно и организационно, и хозяйственно...

- Научно-технический отдел ВСНХ, кажись, совсем заснул. Надо либо разбудить его, либо двинуть настоящим образом дело о разгоне этих ученых шалопаев и обязательно установить точно, кто будет отвечать за ознакомление нас с европейской и американской техникой толком, вовремя, практично, не по-казенному. В частности, Москва должна иметь по 1 экземпляру всех важнейших машин из новейших, чтобы учиться и учить. (Два инженера говорили мне, что в Америке делают дороги машиной, которая превращает проселок в шоссе только силой своего давления; как бы это важно для нашей бездорожной, полудикой страны!)...

- Орошение особенно важно, чтобы поднять земледелие и скотоводство во что бы то ни стало...

- Расследовать дело о простое шведского завода «Нитвес и Гольм»... «Медленно оформляли» заказ на водные турбины!! В коих у нас страшный недостаток!! Это верх безобразия и бесстыдства! Обязательно найдите виновных, чтобы мы этих мерзавцев могли сгноить в тюрьме...

- Нет ли некоторых подробностей о начале организации станций Штеровской, Иваново-Вознесенской, Нижегородской и Челябинской?

Судьба каждой станции волнует Ленина: ведь каждая - это рывок из тьмы, забитости, бессилия. Но особое внимание его неизменно посвящено Кашире - «Каширке», как он ее ласково зовет.

Известно, сколько двутавровых балок, хлеба, сапог необходимо. А во сколько бессонных ночей обойдется первенец ГОЭЛРО Глебу Максимилиановичу Кржижановскому? Сколько душевного жара, энергии сердца, перенапряжения воли, слуха, глаз вкладывает в строительство уже больной Ильич?

Три года назад на перрон захолустной, ничем не заме­чательной станции возле берега меланхолически невозму­тимой Оки сошли молодые инженеры. Обосновались в за­брошенной усадьбе Терновых. Облюбовали пустырь-пло­щадку. Принялись за работу. Интервенция и блокада не лучшие помощники, все же изловчились - заказали обо­рудование нейтральной Швеции. Там, как назло, нужных машин не строили, но фирма «Лют и Розен» купила их у немцев и перепродала нам.

В девятнадцатом году, когда деникинские разъезды были в нескольких верстах от Каширы, строительство не только не приостановили - не снизили его темпы. Ленин просил Дать строителям отсрочку от призыва в армию.

Нынешней зимой, проезжая в Горки и из Горок, он с беспокойством следил за тем, как ставили в мерзлый грунт бревенчатые опоры электропередачи. А весной и вовсе рас­строился, увидав, что столбы-«виселицы» по Каширской дороге уже валятся на землю. Работа плохая. Не будет ли из-за этого смертельных случаев?

Часто бывает Глеб Максимилианович на строитель­стве. Обойдет участки, потолкует с рабочими, угостит па­пиросой, или свежий столичный анекдот подбросит, или кстати расскажет новичку инженеру, как из таких же за­труднений выходили, когда строили «Электропередачу». Подбодрит, посоветует, поможет. Главный инженер Каширстроя Георгий Дмитриевич Цюрупа считает, что уча­стие Кржижановского так же необходимо и целительно, как непрерывное внимание Ильича. Понятно, это уж слиш­ком... Разве угнаться за Стариком, если он буквально ни на минуту не выпускает из виду строительство на Оке? В шутку Глеб Максимилианович величает Ленина «ка­ширским десятником». Всех он тормошит, торопит, как за­ботливый рачительный хозяин, никому не дает покоя. Во все концы страны, ко всем ведомствам обращено его не­терпение, воплощенное в телеграммы, телефонограммы, записки

Принять все меры для регулярного снабжения Каширстроя хлебом и фуражом, рыбой и мясом, помочь и денег обязательно дать. Командировать врача, так как ввиду скопления рабочих на постройке возможна вспышка холеры. Ускорить выполнение заказов за границей. Прислать сто больших брезентовых палаток или двести маленьких. Тысячу пудов кокса для необходимых отливок. Изолированный провод. Голый провод. Бронированный кабель. Муфты. Материалы для реостата. Болты с гайками.

Чья-то «умная» голова додумывается отозвать красноармейцев. И тут же:

- Двенадцатый трудбатальон... оставить на постройке, дополнив его двумя сотнями плотников и сотней каменщиков... С Симбирского патронного завода откомандировать в распоряжение Каширстроя техника и электротехника - братьев Зубановых... Перевести заключенного в тульской губчека Николая Леонидовича Кареева в Каширское строительство для работы как спеца-агронома...

На Московской таможне завалялось полученное из-за границы оборудование - дело передано в экономический отдел ЧК, Ленин просит строго его расследовать.

На пароходе «Фрида Горн», застрявшем во льдах, находятся сто десять ящиков с изоляторами для линии электропередачи Кашира - Москва:

- Срочно сообщите, какие меры Вами приняты для изъятия этих ящиков из парохода и для переотправки их в Каширу...

- Работа НКПС из рук вон плоха.

И это для Каширки, для учреждения исключительной важности! Для учреждения, о коем есть особая директива Политбюро насчет обязательности всяческого нажима и ускорения!..

- В двухдневный срок разрешить вопрос о переходе по мосту через Оку для электропередачи Кашира - Москва... Для приемки тока с Кожуховской подстанции в городскую сеть...

Наконец, по телефону продиктовано и такое распоряжение:

- Каширстрой, Г. Д. Цюрупе

Мне сообщили, что Вы взялись устроить у себя на отдых т. Кржижановского. Возлагаю на Вашу ответственность, чтобы отъезд в Москву в течение месячного отпуска Вы ни в коем случае не допускали...

Всего два километра от железной дороги до села Ледово, где организовано подсобное хозяйство Каширстроя, но живется здесь, как на острове.

Зинаида Павловна и Глеб Максимилианович начали привыкать к тому, что никто сюда не наведывается. Вдвоем бродили по убранным до колоска, до зернышка полям, по роще, меж берез, уже опаленных осенью.

Однажды под вечер, когда все так же вдвоем гуляли по саду, прибежала тетя Даша:

- Гость из Москвы!

Возле дома стоял запыленный «роллс-ройс», и Степан Казимирович Гиль сокрушенно ворчал, снимая проколотую шину.

Ленин встретил их на крыльце:

- Отдышались! Посвежели оба! Ну, как вы здесь?

- Очень хорошо. Спасибо, Владимир Ильич! Вполне растительная жизнь. Не хмурьтесь, пожалуйста. Я употребил это слово в лучшем, философском, смысле: огурцы, картошка, яблоки и другие сказочные чудеса! Хотите малосольных огурцов? С укропом, чесноком, с хреном и смородиновым листом - собственного засола! Да-а... Единственное, что здесь плохо, - почта работает отвратительно. До сих пор не получили ни одного письма, ни одной газеты.

- Неужели?! - Владимир Ильич сочувственно покачал головой. - Ох, уж эти почтовики!

Пока готовили ужин, Глеб Максимилианович повел гостя в сад, к цветнику, стал расспрашивать о Делах, о Москве, о том, как ехали.

- Какой дорогой?

- Через Терново.

- Через Терново? Зачем же? Эта дорога и длиннее и хуже.

- Зато она через Каширстрой... - Ленин улыбнулся со значением и задумался.

Глеб Максимилианович знал, как чутко Ленин относится к людям. Вовсе не умея позаботиться о себе, он постоянно опекает товарищей. Заставляет лечиться, добивается, чтобы получали «дополнительный» паек, «дополнительные» дрова, следит за настроением, поддерживает в минуты сомнений и усталости. Все это он делает деликатно, тактично - почти незаметно. Как нелегко ему, рассчитывающему время по минутам, выкроить несколько часов на поездку сюда, в Ледово. Но выкроил, чтобы навестить, проведать товарища.

Впрочем, не только это привлекало его. И он тут же заговорил о своем любимом детище:

- А «виселицы»-то стоят - от самой Москвы до Каширы. Хар-рашо стоят! И уже провода подвешивают к ним...

- Да, - мечтательно согласился Кржижановский, - теперь становится похоже на дело.

- Сто двадцать верст! - продолжал Ленин. - И по обеим сторонам шоссе избы, крытые соломой, бездорожье, пахари в лаптях - как при Владимире Мономахе, как и тысячу и две тысячи лет назад... И вдруг просторный корпус электрической станции. Трубы. Грохот вагонеток. Бой паровых копров.

- Археологи хотят начать здесь раскопки, - вставил Глеб Максимилианович, - предполагают найти древнее городище.

- Мажет быть, и найдут, - рассеянно произнес Владимир Ильич, - а может быть... За одно могу поручиться: здесь начинается новая цивилизация. Наверное, нашим потомкам, и не столь отдаленным, Каширка покажется таким же примитивом, каким каменное тесло кажется нам рядом с экскаватором. Но не будь тесла, не было бы экскаватора, не было бы нас самих.

- Все-таки обидно, что мы не увидим, как это будет лет через пятьдесят - у них, у людей будущего.

- Обидно. Чертовски обидно. Но я не поменялся бы с ними. Нет. И Кашира для них останется тем же, чем тесло для нас, - истоком, основой, ключом современной им культуры. Вы знаете?.. - Ленин обернулся, как бы опасаясь, что его подслушивают.

В вечернем саду по-прежнему никого не было, только налитые спелые яблоки поглядывали сквозь черную листву. Но Ленин понизил голос, сказал, словно признаваясь, доверяя тайну:

- Ком подкатил к горлу, когда увидел все это - все строительство. Не смог даже попросить Гиля остановиться. До чего же талантлив наш так называемый «простой мужик»! Как изумительно талантливы инженеры, которых удалось привлечь! Никому в голову не приходило поставить деревянные опоры под линию в сто десять тысяч вольт. А нашим - пришло!

Он с особой гордостью сделал ударение на слове «нашим». И Глеб Максимилианович улыбнулся, подумав, что к самому Ильичу, по справедливости, подойдет та же аттестация. Ведь никому в голову не пришло, что Россию, лапотную, домотканую, деревянную, можно сделать электрической, а ему...

Между тем Ленин развивал свою мысль:

- В непрерывном голоде, в непрерывную войну, на пустом месте, с быстротой, характерной для лучших европейских строительств, поднимают современную станцию.

- И притом крупнейшую в Европе, - добавил Кржижановский.

- Интересно, Глеб Максимилианович, что бы сказал Уэллс, если бы увидел все это? А ведь сейчас еще труднее, чем год назад, когда он был у нас... Да-а, справедливо советуют восточные мудрецы: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

- Почему же все-таки вы не заехали на строительство, Владимир Ильич?

- Почему?.. Знаете, как у нас, - поднимется шум, суета, соберут митинг... Тысячи и тысячи людей оторвут от работы в эту горячую, решающую пору, когда каждая минута - на вес жизни.

Глеб Максимилианович тут же представил, как хотелось Ленину завернуть на площадку, походить по лесам, подышать «воздухом созидания». Каких сил стоило удержаться от этого!

Словно отвечая на его мысли, Ленин грустно вздохнул:

- Ничего. Приеду на торжественный пуск.

Он пробыл у Кржижановских несколько часов. Поужинали, проговорили допоздна. Уже ночью Владимир Ильич двинулся в Москву. На прощанье, как бы между прочим, сказал:

- Пожалуйста, не обижайтесь на «зловредных» почтовиков. Это я виноват.

- Как так?

- Я запретил доставлять сюда почту. Здесь вам надо только отдыхать - отдыхать по-настоящему, как советуют врачи...

В тот вечер немало говорили и о предстоявшем съезде электротехников...

Вскоре Глеб Максимилианович подготовил доклад о работе ГОЭЛРО для этого съезда.

Ленин приветствовал собравшихся со всей страны специалистов - надеялся, что помогут двигать дело электрификации.

Обширнейшая аудитория Политехнического музея с трудом вместила приехавших. Как заметил Кржижановский, парадная сторона совершенно отсутствовала, путешествовать делегатам пришлось без путеводителей, способом апостольским, питаться - с большим нажимом в сторону духовной пищи. Но рабочее настроение не спадало. Споры заходили далеко за полночь. Цифры и факты, проблемы и практические программы, доклад Иоффе о строении материи, Шулейкина - о развитии радиотелеграфии и радиотелефонии, Рамзина - о топливном снабжении страны, Графтио - об электрификации транспорта, Миткевича - о природе электрического тока...

Все волновало инженера и профессора, монтера и академика, равно стосковавшихся по настоящему делу. Все случайное, наносное неизбежно отпадало, отходило в сторону. Восемьсот девяносто три делегата и четыреста семьдесят пять гостей признали, что план электрификации не фантазия, а вполне реальный, безусловно научный подход к нашей основной хозяйственной проблеме - надо взяться всем дружно и скорее перевести его с бумаги в жизнь.

Не успел Глеб Максимилианович отдышаться после этого нелегкого дела, подоспело следующее...

Двадцать второго октября на поле Бутырского хутора собрались наркомы, инженеры, крестьяне ближайших к Москве деревень, студенты...

Председатель Госплана приехал за полчаса до назначенного срока, но возле трансформаторов, лебедок и чудовищно длинного плуга уже хлопотали два брата с Арбата - Александр Иванович и Борис Иванович Угримовы, Василий Захарович Есин, монтеры, машинисты из учебно-опытного хозяйства Московского высшего зоотехнического института.

Наконец подкатил автомобиль, который все ждали.

Щелкнул замок дверцы, показался Ленин в зимнем пальто. Сырой ветер чуть не сорвал кепку - Ленин удержал ее за козырек, надвинул покрепче, помог выбраться Надежде Константиновне, Марии Ильиничне и Калинину. Тут же, откуда ни возьмись, к ним кинулся мальчонка лет девяти:

- Дяденька Ленин! Дяденька Ленин! Я тебя сразу признал! Это мы дорогу украсили еловыми ветками...

Встречавшие стали оттаскивать его весьма неделикатно - за шиворот. Но Ленин удержал, привлек проныру:

- Как зовут?

- Петькой.

- У тебя, что же, папа с мамой здесь работают?

- Мамка работает, доярка она. А папка помер.

- «Помер»... - Ленин пристально оглядел его видавшие виды пальтишко с чужого плеча, стоптанные сапоги. - В школу ходишь?

- Пошел ноне... Я и телят пасу.

- Ишь ты! Молодчина.

Все же мальчишку оттеснили в сторону. Опасливо поглядывая на провода высокого напряжения, подвешенные над полем, к Ленину пробились делегаты рабочих и служащих хозяйства.

- Приветствуя нашего вождя на земле, политой нашим потом, мы вместе с ним в этот день выражаем горячее желание, чтобы сеть проволок, несущих рабочему и крестьянину освобождение от каторжного труда, от нищеты и голода, покрыла всю рабоче-крестьянскую Россию...

После короткого митинга Глеб Максимилианович кивнул Есину и Угримову. Борис Иванович поднял сигнальный флажок. И сейчас же на противоположной стороне поля механик склонился к лебедке. Стальной канат, протянутый от нее к плугу, вздрогнул, напрягся, зазвенел.

- Осторожней, Владимир Ильич! - предупредил Александр Иванович Угримов.

Машинист, сидевший на плуге, вертанул массивную рукоять - лемеха вонзились в землю, отвалили восемь одинаково тяжелых пластов.

Люди, с детства привыкшие к размаху сохи, в лучшем случае пароконного плуга, двинулись вслед за быстро уползавшим гигантом, словно завороженные. И впереди всех - Ленин.

Приотстав немного, Глеб Максимилианович объяснял Надежде Константиновне и Марии Ильиничне, подозвавшей еще корреспондента «Правды»:

- Идея и конструкция Бориса Ивановича Угримоза. Он, как вы знаете, особоуполномоченный Совета Труда и Обороны по секции Главсельмаша... Принцип действия очень простой. По краям поля стоят две электрические лебедки. Механики включают то одну, то другую, и они тянут к себе плуг. У него две рамы - по восемь лемехов на каждой. Одна восьмерка пашет, когда плуг идет туда, другая - оттуда...

Тем временем плуг взбороздил поле до конца гона, и вторая лебедка потянула его обратно. Молодой безусый здоровяк машинист колдовал, священнодействовал рычагами, сидел красный от ветра и всеобщего внимания, от усердия, волнения и гордости. Пронзительно сверкали даже теперь, в этот тусклый осенний день, отшлифованные работой отвалы. По ним, из-под них все так же непрерывно - захватывающе и увлекательно, как в кинематографе! - струились ровные потоки сырой земли.

Владимир Ильич по-прежнему шел за плугом вдоль крайней борозды. Рядом с ним вышагивал тот же, первым встретивший его проныра мальчишка - Петя Мельников, прозванный на Бутырском хуторе Ежиком.

Вот Ленин подобрал ивовый прут, промерил глубину вспашки, одобрительно присвистнул. А Ежик запустил камнем в галок, слетевшихся на свежую зябь.

- Не надо, - остановил его Ильич. - Пусть червяков собирают... Откуда это у тебя такая папаха?

- Солдат подарил. Я ходил к ним кашу есть. Знатная каша! У-ух! Пшенная...

- «Пшенная...» - задумчиво повторил Ленин, нагнулся, набрал горсть земли - как истинный хлебороб, размял бережно, ласково, с надеждой: - Вот она - и пшенная, и гречневая, и с маслом...

Потом, когда Ильича обступили работники комиссии «Электроплуг», Борис Иванович Угримов доложил, что Брянский и Петроградские заводы уже выпустили четыре таких чудо-богатыря, а к весне будут работать на полях еще двадцать.

Есин рассказал, где их предполагают применить.

Ленин задумался, прикидывая, взвешивая что-то; вздохнув, заметил, что плуг слишком громоздок, да и обслуживает его многовато народу - пять человек!.. И все-таки... Важно, что это первая машина, созданная нашими рабочими, из наших материалов, на наших заводах.

- Ну, что ж? Двинемся дальше? - Александр Иванович Угримов пригласил на ферму первого показательного хозяйства «Электрозема».

Там все сразу обратили внимание на чистоту асфальтированных проездов, бетонных полов, покрашенных известкой стойл. Неожиданно сытые для нынешней лихой поры, холеные коровы привычно касались губами рычагов - и чашки автоматических поилок наполняла вода, поданная электричеством. В зале с просторными окнами и стенами из кафеля по волнистому экрану охладителя падала молочная река. Сияя медью, гудели электрические сепараторы. На круглом вращающемся столе никелированные шприцы впрыскивали в бидоны мощные струи воды, нагретой электричеством, а щетки, мелькавшие на концах шприцев с быстротой, доступной только электричеству, придавали луженым утробам бидонов радужный блеск.

Наклонившись к Ленину, Александр Иванович с гордостью рассказывал:

- Благодаря идеальной чистоте при дойке и разливке, благодаря гигиеническому содержанию и правильному кормлению животных молоко превосходит по качествам датское, признанное лучшим в мире. Весь удой идет в ясли, детские больницы, родильные дома.

- Сколько вы получили от правительства на оборудование такой фермы? - заинтересовался Ленин.

- Ни копейки. Все, что вы видите, поднято на средства нашего Общества сельского хозяйства. И все это полностью окупилось в два-три года...

- Слышите?! Слышите?! - Ленин обернулся к председателю Госплана и народным комиссарам. - Это общественное хозяйство процветает, несмотря на войны, на разруху и голод! Какие же возможности открываются для крупных советских хозяйств!..

Много интересного увидел и услышал в тот день Глеб Максимилианович, но особенно запомнился ему Ленин, идущий за плугом об руку с мальчонкой в солдатской папахе. И до вечера, обнадеживая, утверждая, слышалось все то же слово:

- Перепашем.

Через несколько недель, после ночного заседания Совета Труда и Обороны, Ленин позвал Кржижановского проехаться на автомобиле за город. Выглядел Ильич убийственно усталым. Сев рядом с ним, Глеб Максимилианович тут же стал его упрекать, корить за то, что он не бережет себя, что нельзя же - нельзя так! - день и ночь работа, одна работа, и только работа!

- Вы так любите Большой театр. Почему бы не отвлечься хорошей музыкой?

- Не могу. Она слишком сильно на меня действует.

- Бессонница убьет вас.

- Чтобы отдохнуть по-настоящему, мне надо сбрить бороду и удрать в Разлив. - Ленин невесело усмехнулся, оттянул край дверного фартука, жадно вдохнул воздух, пахнувший декабрьским снегом.

За слюдяными окнами автомобиля плыли опустевшие тротуары Тверской, дома, испещренные вывесками только что возникших «кооперативов» и «товариществ», магазины хотя и тускло, но освещенные - набитые всевозможной нэповской благодатью: коврами, канделябрами, парфюмерией, а кое-где и пирожными и банками какао Ван-Гутена.

- Скорее бы, - нарушил молчание Ленин, - скорее бы на витринах появился обыкновенный хлеб, учебники, рубанки, счетные и пишущие машины, электрические приборы, доступные каждому...

То пробивая наметы, то мастерски лавируя меж ними, Гиль вел тяжелую горячую машину стремительно, легко.

Промелькнул Александровский вокзал. Триумфальная арка. В свете автомобильных прожекторов заискрились, побежали навстречу нетронутые колесами снега на аллеях Петровского-Разумовского.

- Здорово! - Ленин потянулся, размялся и тут же спросил: - Как подвигается организация электротехнического института?

- Владимир Ильич! Мы же условились не говорить о деле...

- Хорошо, хорошо. Расскажите только, как с проектом нашего первого тепловоза и с производством тракторов на Коломенском заводе. Кстати! Вы подготовили данные для моего доклада Девятому съезду Советов?

- Не беспокойтесь... Вы знаете, добыча угля в этом году по сравнению с прошлым выросла на семьдесят миллионов пудов. Нефти - с двухсот тридцати трех до двухсот пятидесяти пяти, и притом доставка ее на Волгу - со ста трех до ста шестидесяти семи миллионов пудов. Бензину столько, что открыта аэролиния Москва - Харьков, регулярно летают наши переоборудованные для пассажиров «Ильи Муромцы»...

- А торф?

- О! Тут просто виктория. Единственная область, где мы превзошли довоенный уровень: сто тридцать девять миллионов пудов вместо девяноста трех прошлогодних.

- А вы говорите: Большой театр! Ваши цифры звучат, как музыка. Лучше музыки. Нуте-с, нуте-с, Глеб Максимилианович, дальше...

- Если за восемнадцатый и девятнадцатый годы мы открыли пятьдесят одну станцию мощностью три с половиной тысячи киловатт, то за двадцатый и нынешний, двадцать первый, пущены двести двадцать одна станция - двенадцать с лишним тысяч киловатт.

- И на мази еще двенадцать тысяч Каширки для Москвы да десять тысяч Уткиной Заводи для Питера. - Ленин широко расправил грудь, словно впервые так хорошо наполнил ее морозным воздухом. - Мне кажется, я уже отдохнул в Разливе... Помните тот белогвардейский анекдот - «Почему дом не строится»?

- Ну как же!

- А дом-то строится. Строится!

Вышло!..

Грибов уменье скрыться тонко,

У каждого здесь норов свой,

Лишь простодушные опенки

Не дорожат своей судьбой...

Масленок в дружном коллективе

Всегда под соснами живет -

Костюм с соломенным отливом

Легко за игол сброс сойдет...

Груздь молодой - весь под землею,

Надежным бугорком прикрыт,

Поди узнай-ка, под какою

Обычной кочкой он сидит...

На что осиновик отважен -

В мундире красном генерал, -

Но присмотрись: он принаряжен

Под лист, что осенью завял...

Гриб белый вовсе неприметен,

Хотя среди грибов царит,

Не так ли все идет на свете:

Не все то злато, что блестит...

Строки складывались легко. Грибы попадались часто. Глеб Максимилианович шел по лесу, точно опьяненный, посвежевший.

Но как чудесен день погожий:

Прозрачна голубая даль,

Все краски стали чище, строже,

На рощах - золотая шаль.

В такие дни душе так любо

С природой быть наедине

И позабыть все то, что грубо

Мешает жить тебе и мне...

Вдруг он остановился, вспомнив что-то, задумался. Да, Ленин тоже любит собирать грибы. И для него тоже лес - любимое место отдыха... В апреле двадцать второго года ему делали операцию - вынимали пулю... Врачи заставили, чтобы он переехал в Горки. Для тех, кто в эти годы часто встречается с Владимиром Ильичем, видно, как он деятельно борется с недугом.

Но однажды резанула Глеба Максимилиановича по сердцу записка Старика, в которой мелькнула фраза: «Когда меня не будет...»

Болезнь. Ленина вынуждает беседовать с ним осторожно. Глеб Максимилианович стремится обращаться к нему лишь в крайних случаях - «минимально». Однако это не может ускользнуть от его, Ильича, глаза. Он по-прежнему ревниво интересуется всем, что связано с электрификацией, заботится о судьбе ГОЭЛРО. Особенно ценит Ленин начатое дело за то, что оно открывает возможность регулировать с одного щита производственный процесс сотен тысяч людей...

Вспомнив обо всем этом в лесу, Глеб Максимилианович подумал о том, что, возможно, даже наверняка, людям недалекого будущего покажется удивительным исчислять начало великих работ от грозного, опаленного войной, голодом и разрухой времени. Хотя... Что же тут удивительного? Именно для того, именно потому и делали революцию. Именно для великих работ и нужна была Революция-Созидательница. Другой эту революцию, другим ее вождя невозможно представить. И загад Ильича вовсе не мечта, а провидение на многие годы вперед, реальное предсказание того, что будет - будет!

Глеб Максимилианович еще не знал, что очень многое из этого он увидит - станет современником и соучастником многих и многих великих дел.

Долгую, поистине большую жизнь проживет Глеб Кржижановский... Продолжая работать на посту председателя Госплана, он будет готовить то, что потом войдет в историю под именем первой пятилетки. Выступит с докладом о ней на Пятом Всесоюзном съезде Советов.

Он увидит пуск и работу Каширской, Шатурской, Волховской станций, Днепрогэса... Он узнает о выполнении первой пятилетки, второй, четвертой...

Глеб Максимилианович Кржижановский будет членом Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), членом ВЦИК и ЦИК СССР, депутатом Верховного Совета СССР. Немало сил отдаст он строительству нового общества, нового государства как делегат Гаагской конференции, председатель правления Электростроя, член редакционного совета Большой Советской Энциклопедии, председатель Комитета по сооружению магистрали Волга - Дон, председатель Комитета по стандартизации при Совете Труда и Обороны, член Технического совета Днепростроя.

Каждое дело - будь оно большое или поменьше - он будет делать так, что потом, вспоминая о совместной работе, сподвижники его скажут примерно, как Александр Иванович Угримов:

- Как помню себя, я никогда не боялся жизни трудной, часто бывало и опасной... Равно нисколько не боюсь положенной нам, как творению, природы, смерти. Мне сдается, что это так потому, что есть во всей жизни великой природы правда, разум и любовь. Вы, дорогой Глеб Максимилианович, именно эту сторону жизни выражаете вашим отношением ко мне с такой ясностью и полнотой, что сам смысл жизни для меня становится и светлым и прекрасным. И это не слова, а уверенное, чистосердечное признание.

Крупный ученый-энергетик, Глеб Максимилианович Кржижановский в тысяча девятьсот двадцать девятом году избирается действительным членом Академии наук СССР и на протяжении десяти лет работает ее вице-президентом - собирает научные силы, организует работу ученых. Одновременно он возглавляет Энергетический институт Академии наук, которому в связи с шестидесятилетием Глеба Максимилиановича будет присвоено его имя.

Председатель Всесоюзного комитета по высшему техническому образованию при Центральном Исполнительном Комитете СССР. Председатель группы энергетики и председатель Комиссии по газификации при Отделении технических наук АН СССР. Член Совета по изучению производительных сил...

Трудно перечислить должности и дела Глеба Максимилиановича. Но его отношение к людям, работающим рядом, можно определить хотя бы из письма, написанного одной из скромных сотрудниц в тяжкую годину Отечественной войны:

«Теперь, когда жизнь стала так сложна и так полна всяких неожиданностей, то нечаянных радостей, то глубоких потрясений, когда не знаешь, что будет завтра, сегодня существуешь, а завтра можешь и не быть, мне очень хочется успеть написать Вам несколько строчек совсем неделового характера... Хочу успеть выразить Вам мою глубочайшую признательность за Ваше хорошее, разборчиво внимательное отношение к своим подчиненным. Я работаю в ЭНИНе семь лет. Мне не приходилось никогда беседовать с Вами, но сознание всегда было такое, что Вы в курсе всех дел, всей жизни института, что Вы зорко следите за всем, что делается в Вашем подчинении, и это всегда вносило известное моральное спокойствие и в психику, и в работу. Мы... чувствовали себя под Вашим руководством уверенно, «присмотренно». Всегда чувствовался и чувствуется Ваш острый проникновенный взгляд, который все видит и обо всем печется и незаслуженно не даст в обиду. Я никогда не пропускала ни одного Вашего выступления где бы то ни было и, уходя, уносила с собой что-то бодрящее, поднимающее дух к радостной деятельности...»

Двадцать пятый съезд Коммунистической партии, десятая пятилетка, перспективный план на пятнадцать лет - это ввод к девяностому году трехсот миллионов киловатт новой мощности, двухсот былых ГОЭЛРО, больше, чем введено до сих пор за все пятилетки. Это атомные станции по четыре - восемь миллионов киловатт с реакторами на тепловых нейтронах, научные и производственные разработки для создания в будущем термоядерных электростанций. И все же, думая сегодня о сооружении сверхмощных электроцентралей, о работе сверхдальних электропередач, об энергосистеме «Мир», соединяющей социалистические страны, люди невольно связывают все это с холодной, голодной, простреленной порой первых лет Революции, с ленинским «загадом» о свете над Россией, с трудом верного соратника Ильича Глеба Максимилиановича Кржижановского и по справедливости говорят:

- Все это начато ими еще тогда.

СОДЕРЖАНИЕ

Загад. 2

Меж крутых берегов... 15

По свободно принятому решению.. 27

Гордо и смело. 43

Доброе кипение. 56

Держи душу за крылья. 74

Положительный заряд. 90

«Город Солнца» и красноармейский паек. 104

Архимеды идут к нам. 117

„Под дых". 132

Лицом к огню.. 149

Клэр - значит светлый, ясный, яркий. 169

Да здравствует труд и разум! 184

В порядке первого приближения. 198

Хозяйственный здравый смысл. 213

Первый раз в истории. 224

Бетоном и железом по земле. 236

Вышло!.. 251