Веллей Патеркул. Римская история. II. 89-123.
LXXXIX. Невозможно достойным образом передать даже в труде нормальных размеров, не говоря уже об этом, столь урезанном, каким скоплением народа, каким одобрением людей различного положения и возраста был встречен Цезарь, вернувшийся в Италию, а также в Рим, и сколь великолепны были его триумфы и зрелища! (2) Нет ничего такого, что люди могли бы вымолить у богов, а боги могли бы предоставить людям, ничего из того, что можно было бы пожелать, и того, что завершалось бы счастьем, чего Август по возвращении в Рим не предоставил государству, римскому народу и всему миру. (3) По прошествии двадцати лет были завершены гражданские войны и похоронены внешние, восстановлен мир, повсеместно усыплен страх перед оружием, законам возвращена сила, судам – их авторитет, сенату – величие, магистратам – власть и полномочия в прежних пределах (4) (только лишь к восьми преторам добавлены еще два). Была восстановлена старинная и древняя государственная форма, поля стали обрабатываться, к святыням вернулся почет, к людям – безопасность и к каждому – надежное владение своей собственностью, улучшены старые законы и целесообразно добавлены новые, сенат составлен без суровости, но с надлежащей строгостью. Туда с одобрения принцепса и на благо государству были введены выдающиеся люди, отмеченные триумфами и высшим почетом. (5) Только уступив упорным настояниям, Цезарь занимал должность консула одиннадцать раз подряд, но диктатуру, которую ему упорно предлагал народ, он отвергал с таким же постоянством. (6) Войны, которые победоносно велись императором, покорили весь мир, и все его деяния, совершенные за пределами Италии и Рима, утомили бы писателя, который посвятил бы всю свою жизнь этому единственному труду; мы же, согласно нашему обещанию, даем образ его правления в общих чертах.
ХС. После того как были, как уже говорилось, окончательно похоронены гражданские войны и начали срастаться части государственного организма, которые так долго раздирались бесконечными вооруженными столкновениями, он позаботился о внешних войнах. Далмация, бывшая мятежной на протяжении двухсот двадцати [лет], была полностью усмирена и наконец признала наше владычество. Были полностью укрощены Альпы с их дикими и жестокими народами. Испании были усмирены с большим колебанием военного счастья, сначала при непосредственном участии Цезаря, а затем Агриппой, которого дружба с принцепсом возвысила до третьего консульства, а затем до власти трибуна… (4) И вот все эти провинции, столь разбросанные, столь многолюдные, столь дикие, Цезарь Август пятьдесят лет назад привел к такому миру, что они, прежде постоянно сотрясаемые величайшими войнами, после этого при легатах Г. Антистии, а затем П. Силии[424] и их преемниках были избавлены даже от обычных разбойничьих нападений.
XCI. Пока умиротворялся Запад, римские знаки легионов, захваченные Ородом у поверженного Красса, а его сыном Фраатом у обращенного в бегство Антония, были возвращены с Востока Августу. Что касается этого имени, то предложение о его присвоении было выставлено Планком и дано этому человеку при единодушном согласии сената и римского народа. (2) Были и такие, кто ненавидел это благоденствие. Ибо Л. Мурена и Фанний Цепион, люди противоположного поведения (Мурена, не будь этого преступления, мог бы показаться порядочным человеком, Цепион же и до того был наихудшим из людей), приняли решение убить Цезаря, но были уничтожены по воле народа, сами получив по закону за то, что хотели применить силу. (3) Немного времени спустя подобный же преступный замысел возник у Руфа Эгнация[425]. Во всем более похожий на гладиатора, чем на сенатора, он во время эдилитета снискал благорасположение народа, которое день ото дня увеличивал тем, что с помощью собственных рабов тушил пожары; за это народ продлил ему претуру, а вскоре Эгнаций даже дерзнул домогаться консульства. Но поскольку он погряз в пороках и преступлениях, а с имущественным состоянием дело у него обстояло не лучше, чем с совестью, то, набрав себе подобных, решил убить Цезаря, чтобы, устранив его, умереть самому – ибо он не мог здравствовать, пока здравствует Цезарь. (4) Таков уж характер этих людей: каждый предпочитает убивать при всеобщем крушении, чем быть попранным своим собственным, а терпя то же самое, оставаться незамеченным. В сокрытии своих планов он был не счастливее предшественников. Попав вместе с сообщниками своего преступления в тюрьму, он принял смерть, в полной мере достойную его жизни.
XCIV. В то же время, когда Тиб. Клавдию было три года, его мать, как мы сказали выше, развелась с Тиб. Нероном, в браке с которым она раньше была, и вышла замуж за Цезаря. Юноша (Тиберий), воспитанный и обученный божественным наставлениям, (2) наделенный знатным происхождением, красотой, осанкой, наилучшим образованием и высокой одаренностью, позволял надеяться, что будет таким и впредь, и имел облик принцепса. (3) На девятнадцатом году жизни он исполнял должность квестора[426] и взялся за государственные дела: по поручению отчима он урегулировал страшную дороговизну хлеба и недостаток продовольствия в Остии и в Риме, и тем, как он действовал, показал себя, каким будет. (4) Некоторое время спустя отправленный отчимом вместе с войском для проверки и устройства провинции на Востоке, он своими действиями явил образец исключительной доблести. Вступив с легионами в Армению, он подчинил ее власти римского народа, поручил Артавазду его царство... и даже парфянский царь, напуганный славой столь великого имени, отдал своих детей заложниками Цезарю.
XCV. Затем Тиберий возвратился, и Цезарь решил испытать его бременем отнюдь не легкой войны[427] и назначил ему помощником в этом деле его собственного брата Друза Клавдия, которого Ливия родила уже среди пенатов Цезаря. (2) И вот они, разделив ответственность за операции, напали на ретов и винделиков. Проведя осаду многочисленных городов и крепостей, упорно сражаясь в открытом бою, скорее с опасностями, чем с потерями для римского войска, они укротили, пролив потоки крови, многочисленные народы, защищенные непроходимой местностью и жестокие до свирепости…
XCVI. Смерть Агриппы[428] (он многочисленными подвигами облагородил незнатность своего происхождения и добился того, что стал тестем Нерона[429]; детей Агриппы, своих внуков, божественный Август усыновил под именами Гая и Луция) приблизила к Цезарю Нерона: ведь дочь Цезаря Юлия, бывшая прежде женой Агриппы, вышла замуж за Нерона. (2) Вслед за тем Нерон провел Паннонскую войну[430], не завершенную Агриппой и, о консул, твоим дедом М. Виницием, – великую, жестокую, опасную, из-за соседства угрожавшую Италии…
XCVII. Но в то время как в этой части империи все операции увенчались успехом, в Германии потерпел поражение М. Лоллий[431]. Этот человек, ставивший наживу выше правильного ведения дел, был порочен во всем, но более всего – лицемерен. Итак, потеряв орла пятого легиона, он вызвал Цезаря из Рима в Галлию. (2) Затем забота о Германской войне, а также ее бремя были переданы брату Нерона Друзу Клавдию, юноше столь многочисленных, столь великих добродетелей, какие только можно получить от природы или достичь усердием. Трудно сказать, в чем больше он проявил свое дарование, в военном деле или в мирных занятиях, (3) но, бесспорно, очарование и прелесть его характера, а также его отношение к друзьям, которых он, как говорят, ценил наравне с собою, были неподражаемы. Красотою же он приближался к брату. И вот несправедливость рока похитила этого усмирителя большей части Германии, пролившего во многих местах много крови ее народов во время своего консульства, когда ему еще не было и тридцати лет. (4) Тогда тяжесть этой войны была передана Нерону, и он распорядился ею в соответствии со своей доблестью и обычной для себя удачей. Проникнув с победой во все области Германии без какой-либо убыли для порученного ему войска, – что всегда было главной его заботой, – он окончательно усмирил Германию, почти доведя ее до состояния провинции, обложенной податью. Тогда ему были дарованы второй триумф и второе консульство.
XCVIII. Пока описанные нами события происходили в Паннонии и Германии, грозная война разразилась во Фракии. Все ее взявшиеся за оружие племена и народы были укрощены доблестью Л. Пизона[432], и ныне мы имеем (в его лице) усерднейшего и в то же время наиболее уравновешенного стража безопасности Рима[433]. (2) Как легат Цезаря он воевал три года с этими в высшей степени свирепыми племенами, нанеся им множество поражений, то в регулярном бою, то во время приступа, и, возвратив их к прежнему мирному состоянию, вернул Азии безопасность, Македонии – мир…
XCIX. Некоторое время спустя Тиберий Нерон благодаря двум консулатам, стольким же проведенным триумфам и совместной трибунской власти сравнялся с Августом, стал самым выдающимся из граждан, кроме одного (и то потому, что так хотел), величайшим военачальником, знаменитейшим в доблести и удаче, воистину вторым светочем и главою государства. (2) Когда Гай Цезарь надел мужскую тогу, а Луций уже созрел для нее, он в силу некоей удивительной, невероятной, невообразимой почтительности, причины которой едва ли были поняты, попросил у тестя и отчима отдыха от непрерывных трудов, – на самом деле он скрыл причину своего намерения – чтобы собственным блистательным положением не препятствовать возвышению юношей в самом начале их пути… (4) … семь лет он провел на Родосе так, что все, кого посылали проконсулами в заморские провинции, [заезжали на Родос], чтобы узреть его благосклонность, и съезжались к нему как к частному лицу (если только его величие позволяло ему быть частным лицом), склоняли перед ним свои фасции и утверждали, что его непричастность к делам почетнее их командования.
С. Весь круг земель ощутил устранение Нерона от охраны Рима. Ведь и Парфянин, отложившийся от союза с Римом, протянул руку к Армении, и Германия, скрывшись от глаз своего усмирителя, опять восстала.
CI. По прошествии незначительного промежутка времени Гай Цезарь, посетивший сначала другие провинции, а затем посланный в Сирию (сперва он встретился с Нероном, которому оказал наивысшее почтение как старшему), вел себя там по-разному, так что не было недостатка в поводах как для великого восхваления, так и для некоторого порицания. На острове, расположенном посредине реки Евфрат, он встретился с царем парфян, юношей выдающегося положения, в сопровождении равной по числу свиты. (2) Это во всех отношениях удивительное и достопамятное зрелище встречи двух выдающихся лиц и глав империй в присутствии римского войска на одном берегу и парфянского на другом мне пришлось наблюдать в начале военной службы, когда я был военным трибуном. (3) Эту воинскую должность, М. Виниций, я получил еще раньше, при твоем отце и П. Силии, во Фракии и Македонии; затем я видел Ахайю, Азию и все восточные провинции, а также вход в Понт и оба его берега. Как приятно насладиться воспоминанием о стольких событиях, местах, народах и городах! Парфянин первым пировал на нашем берегу у Гая, а потом, в свою очередь, Гай пировал у царя на вражеском берегу.
СП. …(2) [Гай ] проник затем в Армению, и первая часть [его кампании ] была отмечена успехом. Но вскоре близ Артагеры во время встречи, на которую он опрометчиво согласился, он был тяжело ранен неким Аддуем, после чего он ослаб телом и духом и сделался непригоден для служения государству. (3) Среди его окружения не было недостатка в тех, кто угодливостью питал его пороки (ведь лесть – непременная спутница выдающейся судьбы). В результате он был доведен до того, что предпочел состариться в отдаленнейшей из провинций, чем вернуться в Рим. После долгих колебаний и вопреки собственному желанию возвращаясь в Италию, он умер от болезни в одном из городов Ликии (его называют Лимирой)[434], почти год спустя после того, как брат его Луций Цезарь скончался в Массилии по пути в Испанию.
CIII. Похитив надежду на великое имя, фортуна в тот же момент возвратила государству свою поддержку, поскольку еще до смерти этих двух молодых людей, в консульство твоего отца, П. Виниция[435], с Родоса вернулся Тиберий Нерон, доставив своему отечеству неимоверную радость. (2) Недолго колебался Цезарь Август: ведь ему не пришлось искать того, кого следует выбрать, а выбрать следовало того, кто выделялся. (3) Итак, на том, что он хотел сделать после смерти Луция и еще при жизни Гая, но натолкнулся на решительное сопротивление Нерона, он настоял после смерти юношей: сделал Нерона участником своей власти народного трибуна, хотя тот много раз отказывался от этого как частным образом, так и в сенате, а в консульство Элия Ката и [Г.] Сентия, за шесть дней до июльских календ 754 г. от основания Рима, двадцать семь лет назад, его усыновил. (4) Едва ли даже в надлежащем сочинении мы сумеем в полной мере выразить радость того дня, стечение граждан, молитвы тех, кто простирал руки почти до неба, их обретенные надежды на постоянную безопасность и вечность Римской империи! Не пытаясь сделать это здесь, мы [довольны] уже тем, что сказали лишь одно – каким [счастливым] был для всех этот День. (5) Тогда у родителей заблистала надежда на детей, у мужчин на брак, у собственников – на имущество, у всех людей – на благоденствие, спокойствие, мир, безопасность, так что даже невозможно было ни надеяться на большее, ни надеждам проявиться счастливее.
CIV. В тот же день был усыновлен также и М. Агриппа, которого Юлия родила после смерти Агриппы, но при усыновлении Нерона вот что было добавлено самим Цезарем (Августом): «Я, – сказал он, – делаю это для блага государства». (2) Отечество не задержало надолго в Риме защитника и стража своей империи, но немедленно направило его в Германию, где за три года до того вспыхнула грандиозная война при участии замечательного человека, М. Виниция, твоего деда….
CV. Он тотчас же вступил в Германию, покорил каннинефатов, аттуаров, бруктеров, принял под свою власть херусков – племя, наиболее прославившееся нашим поражением, – перешел Визург, проникнув в более отдаленные места. Взяв на себя все наиболее трудные и опасные операции, (Тиберий) Цезарь во главе того, что было менее существенным, поставил Сентия Сатурнина, который еще раньше был легатом его отца в Германии… (3) Летняя кампания этого года, продлившаяся до декабря, завершилась великим благом победы. Несмотря на то, что зимние Альпы едва проходимы, сыновнее благочестие привело Цезаря (Тиберия) в Рим, но [забота] о защите империи в начале весны вновь вернула его в Германию; в центре ее, у истоков реки Лупии, отъезжая, принцепс разместил зимние лагеря.
CVI. О боги благие! Достойными какого повествования оказались операции, какие мы осуществили за лето под командованием Тиберия Цезаря! Нашими войсками была пройдена вся Германия, побеждены народы, неизвестные даже по именам, присоединены племена хавков: все их многочисленное войско, несмотря на молодость и могучее телосложение воинов, а также на местность, удобную для обороны, сдав оружие, во главе со своими вождями склонилось перед трибуналом императора. (2) Разбиты лангобарды, народ даже более дикий, чем сама германская дикость. И наконец, на что прежде мы не могли и надеяться, тем более пытаться осуществить: римское войско проведено со знаменами на расстояние в четыреста миль от Рена до реки Альбис, которая разделяет земли семнонов и гермундуров. (3) И в этом же месте благодаря удивительному счастью и заботе нашего военачальника, благодаря удачному выбору времени, с Цезарем и его армией соединился флот, который, обогнув залив Океана со стороны неведомого и ранее неизвестного моря и победив многочисленные народы, с огромной добычей вошел в ту же самую реку Альбис.
CVIII. В Германии не осталось кого и побеждать, кроме народа маркоманнов. Изгнанные из своих мест, они под предводительством Маробода устремились во внутренние земли, поселившись на равнине, окруженной Герцинским лесом...
CIX. …(5) На этого человека и на это царство Тиб. Цезарь решил в ближайшем году повести наступление. Поручив Сентию Сатурнину, чтобы тот повел легионы через каттов, вырубая расположенные там Герцинские леса, в Бойегемум (таково название области, в которой обитал Маробод), он сам повел войско, находившееся на службе в Иллирике, от Карнунта, ближайшего пункта в царстве нориков с этой стороны, на маркоманнов.
СХ. Судьба ломает планы людей, а иногда замедляет их исполнение. Цезарь уже подготовил зимние лагеря у Данубия, подвел войска и находился не более чем в пятидневном переходе от вражеских постов; (2) легионы, которые предстояло повести Сатурнину, были удалены от врага почти на равное расстояние и через несколько дней должны были соединиться с Цезарем в указанном месте, как вдруг взялась за оружие вся непривычная к благам мира, окрепшая Паннония, а также Далмация, по всей территории которой племена были втянуты в заговор. (3) Тогда пришлось предпочесть славе необходимость: казалось небезопасным направиться с войском внутрь страны и оставить Италию беззащитной перед лицом столь близкого врага. Общая численность племен и народов, которые восстали, превышала восемьсот тысяч. Они выставили почти двести тысяч пехотинцев, годных к несению оружия, и девять тысяч всадников – (4) огромную массу, покорную свирепейшим и опытнейшим вождям. Часть их решила напасть на Италию, с которой они граничили у Наупорта и Тергесте; часть хлынула в Македонию, часть должна была защищать свои земли. Верховное командование было в руках двух Батонов и Пиннета. (5) Все паннонцы знали не только дисциплину, но и язык римлян; многие были даже грамотны и знакомы с литературой. Итак, клянусь Геркулесом, никогда ни один народ не переходил так скоропалительно от подготовки войны к самой войне, приведя в исполнение свои планы. (6) Римские граждане были уничтожены, торговцы перебиты; в области, наиболее отдаленной от полководца, было истреблено большое количество знаменосцев, военными силами занята Македония; все и повсюду было опустошено огнем и мечом. Мало того, вызванный этой войной страх был настолько велик, что поколебался и ужаснулся даже стойкий, укрепленный опытом стольких войн дух Цезаря Августа.
CXI. Ввиду этого был произведен набор войска, а также повсюду и полностью призваны все ветераны. Мужчины и женщины в соответствии с имущественным цензом должны были выставить в качестве воинов вольноотпущенников. В сенате прозвучал голос принцепса: «Через десять дней, если не быть настороже, враг может оказаться на виду у города». Для войны потребовались услуги сенаторов и римских всадников – они обещали без колебания. (2) Все это готовилось бы напрасно, если бы не было того, кто бы это направлял. Поэтому государство потребовало от Августа послать под защитой воинов Тиберия…
CXIV. …(4) Зимой война была успешно завершена, и с наступлением лета вся Паннония запросила мира, тогда как в Далмации сохранялись очаги войны. О том, как эта столь многочисленная необузданная молодежь, незадолго до того угрожавшая Италии рабством, снесла оружие, которым сражалась, к реке под названием Батин и вся простерлась у ног императора, и как один из ее выдающихся вождей, Батон, был взят в плен, а другой, Пиннет, сдался сам, я, надеюсь, расскажу в главном своем труде по порядку…
CXV. Цезарь перенес свое внимание и свою армию к другому обременительному предприятию – к Далматской войне… (4) Эта летняя кампания подвела итог великой войне: ведь далматские племена – перусты и десидиаты, почти неодолимые благодаря обитанию в горах, неукротимости нрава, а также исключительным навыкам боя и главным образом узости лесистых ущелий, были усмирены лишь тогда, когда их почти полностью перебили не только под общим руководством Цезаря, но его собственным участием и оружием…
CXVII. Едва Цезарь положил конец Паннонской и Далматской войнам, как менее чем через пять дней после завершения столь великого предприятия из Германии прилетело горестное известие о гибели Вара и уничтожении трех легионов, стольких же конных ал и шести когорт. Но Фортуна была исключительно милостива к нам хотя бы в том, что к этому был непричастен Тиберий... Надлежит задержаться на причине поражения и личности Вара…
CXVIII. Что касается германцев (кто этого не испытал, едва ли поверит), то, несмотря на чрезвычайную дикость, они необыкновенно хитры – это прирожденный народ лжецов. Они придумывали один за другим вымышленные поводы для тяжбы: то втягивали друг друга в ссоры, то благодарили за то, что римское правосудие кладет им конец, и за то, что их дикость смягчается новизной неведомого им порядка, и за то, что ссоры, обычно завершавшиеся войной, прекращаются законом. Всем этим они привели Квинтилия в состояние такой беззаботности, что ему казалось, будто он в должности городского претора творит суд на форуме, а не командует войском в центре германских пределов.
(2) Вялостью нашего полководца как поводом для преступления воспользовался тогда Арминий, сын вождя этого племени Сигимера, юноша знатный, в бою отважный, с живым умом, с неварварскими способностями, с лицом и глазами, отражавшими отблеск его души; будучи усердным участником наших прежних походов, он по праву заслужил римское гражданство и был введен во всадническое сословие. Он весьма здраво рассудил, что никто не может быть застигнут врасплох быстрее, чем тот, кто ничего не опасается, и что чувство безопасности – самая частая причина несчастья. (3) Итак, он сделал своими соучастниками сначала немногих, а вслед за тем – большинство: он говорил, он убеждал, что римлян можно победить, и, связав планы с действиями, назначил время выступления…
CXIX…. (2) Армия, прославленная своей доблестью, первая из римских армий по дисциплине и опытности в военном деле, попала в окружение из-за вялости своего полководца, вероломства врага и несправедливости фортуны. Воины даже не имели возможности сражаться и беспрепятственно производить вылазки, как они того хотели. Некоторые из них даже жестоко поплатились за то, что вели себя как подобает римлянам по духу и оружию; запертые лесами и болотами, попавшие в западню, они были полностью перебиты теми недругами, которых прежде убивали, как скот, так что их жизнь и смерть зависели от гнева или от милости римлян. (3) У военачальника хватило духа более для того, чтобы умереть, чем для того, чтобы сражаться: ведь он пронзил себя по примеру отца и деда...
(5) Полусожженное тело Вара было в ярости растерзано врагами. Его отрубленная голова, посланная Марободу и переправленная им Цезарю, была, однако, почетно погребена в родовом склепе.
СХХ. При этих новостях Цезарь мчится к своему отцу: постоянный защитник Римской империи берется за привычное ему дело. Посланный в Германию[436], он укрепляет Галлии, размещает войска, усиливает опорные пункты и, оценивая себя в соответствии со своим величием, а не с самоуверенностью врагов, угрожавших Италии новым нашествием кимвров и тевтонов, переправляется с войском на другой берег Рена. (2) Он непосредственно ведет войну, тогда как отец и отечество довольствовались тем, что ее отражали, проникает все глубже, строит дороги, опустошает поля, сжигает дома, сметает все на своем пути и с величайшей славой возвращается в зимние лагеря с войском, не потеряв никого из тех, кого переправил через реку...
CXXI. Императору Тиберию, вступившему в Германию, продолжали сопутствовать доблесть и счастье. Разбив силы врага в сухопутных и морских сражениях, он устранил огромную опасность, возникшую в Галлиях, и раздоры среди черни в Виенне, скорее обуздывая, чем карая. И тогда сенат и римский народ своим постановлением предоставили Тиберию по предложению его отца власть над всеми провинциями, равную той, которой [Август] обладал сам;[437] ибо было бы абсурдно, чтобы ему не подчинялись те, кто был им освобожден, (2) и чтобы тот, кто первым отправился на помощь провинциям, не мог претендовать на власть над ними. По возвращении в Рим он отпраздновал над паннонцами и далматами триумф, уже давно ему назначенный, но отложенный по причине непрекращающихся войн…
CXXIII. Мы подошли ко времени наивысшего ужаса. Ведь после того как Цезарь Август послал в Германию своего внука Германика, чтобы погасить последние очаги войны, он вознамерился послать сына Тиберия в Иллирик, чтобы закрепить миром то, что завоевано оружием. Сопровождая Тиберия и предполагая в то же время присутствовать на состязании атлетов, устроенном в его честь неаполитанцами, он прибыл в Кампанию. И хотя уже ощущались признаки слабости и начало ухудшения здоровья, он, собравшись Духом для того, чтобы проводить сына, расстался с ним в Беневенте, а сам вернулся в Нолу. И поскольку здоровье его ухудшалось с каждым днем, он, желая оставить все после себя в полной сохранности, знал, кого призвать, и срочно вызывает сына; тот летит к отцу отечества быстрее, чем этого ожидали. (2) Тогда провозгласив, что он спокоен, Август, заключив в объятия своего Тиберия, препоручил ему его и свои собственные дела и уже приготовился к концу, коли того требует рок; поначалу кое-как оправившись при взгляде и словах ободрения столь дорогого человека, он вскоре, когда рок избавил его от всякой заботы, на семьдесят шестом году жизни, в консульство Помпея и Апулея, возвратился к своим началам, вернув небу небесную душу.