Веллей Патеркул. Римская история. II. 1-7.

I. (1) Могуществу римлян открыл путь старший Сципион, их изнеженности – младший: ведь, избавившись от страха перед Карфагеном и устранив соперника во владычестве над миром, они перешли от доблести к порокам не постепенно, а неудержимо и стремительно; старый строгий порядок уступил место новому; граждане обратились от бодрствования к дреме, от воинских упражнений – к удовольствиям, от дел – к праздности. (2) Тогда ведь воздвиг Сципион Назика портик на Капитолии, так же поступил, как мы говорили, Метелл, портик же Гн. Октавия в цирке был наиболее привлекательным, а за общественным великолепием последовала частная роскошь. (3) Затем в Испании последовала прискорбная и позорная война с главарем разбойников Вириатом, которая велась с переменным успехом и даже с большими неудачами для римлян[234]. Когда же Вириат был уничтожен Сервилием Цепионом скорее благодаря хитрости, чем доблести, разгорелась еще более страшная война с Нуманцией[235]. (4) Город этот никогда не выставлял более десяти тысяч вооруженных из числа собственной молодежи, но то ли из-за природной дикости или из-за неопытности наших военачальников, то ли по благосклонности фортуны он вынудил как других военачальников, так и Помпея, человека с именем, ставшим впоследствии великим (он первым из Помпеев был консулом), а также консула Манцина к заключению позорнейших договоров и к не менее позорной выдаче консула Манцина Гостилия. (5) Благожелательное отношение к Помпею сделало его безнаказанным. Манцина же чувство справедливости и скромность довели до того, что он был выдан фециалами врагам голым, со связанными сзади руками. Враги же отказались его принять так же, как поступили некогда каудинцы, сказав, что публичное оскорбление верности не должно быть искуплено кровью одного его[236].

II. Выдача Манцина вызвала ужасную распрю меж граждан. Ибо Тиберий Гракх, сын Тиберия Гракха, известнейшего и выдающегося человека, и по материнской линии внук Сципиона, будучи квестором и инициатором договора[237], то ли с неудовольствием перенеся его отмену, то ли опасаясь подобного Манцину судебного разбирательства и наказания, добился избрания народным трибуном. (2) Человек безупречнейшей репутации, в наивысшем расцвете таланта, с благороднейшими намерениями, одним словом, украшенный теми добродетелями, на какие способен человек по своим природным данным или в силу стремления к ним, в консульство П. Муция Сцеволы и Л. Кальпурния Писона, т.е. сто шестьдесят два года тому назад[238], уклонился от общественного блага, обещав права гражданства всей Италии и вместе с тем обнародовав земельные законы, (3) чем расшатал всеобщий порядок, смешал высшее с низшим и вовлек государство в смертельную опасность и двусмысленное положение. Своего коллегу Октавия, который отстаивал благо государства, он отстранил от власти и избрал триумвирами для разделения полей себя, своего тестя, консуляра Аппия и брата Гая, почти юношу.

III. Тогда выступил П. Сципион Назика, внук того, кто был про­возглашен сенатом наилучшим гражданином, и сын того, кто, будучи цензором, воздвиг портик на Капитолии, и правнук Гн. Сципиона, дяди с отцовской стороны прославленного П. Сципиона Африкана. Хотя он и был близким родственником Тиберия Гракха, интересы родины ставил выше родственных отношений и считал чуждым для частных лиц все, что не полезно для общего блага (за эти достоинства он впервые в отсутствии был сделан великим понтификом). Находясь на верхних ступенях лестницы, ведущей на Капитолий, с перекинутым на левую руку краем тоги, он настоятельно убеждал следовать за собою всех, кто желал блага для государства. (2) Тогда оптиматы, сенат вместе с большей и лучшей частью всаднического сословия, а также плебеи, не испорченные гибельными советами, ринулись на Гракха, стоящего на площади вместе со своими отрядами, где он призывал к себе жителей почти всей Италии. Гракх обратился в бегство и, спускаясь по склону Капитолия, был убит обломком скамьи, завершив преждевременной смертью жизнь, которая могла бы ему доставить высшую славу. (3) Таким было в Риме начало гражданских кровопролитий и безнаказанности мечей. С этого времени закон был превзойден силой и могущественный становился первым, и разногласия между гражданами, ранее смягчавшиеся уступками, теперь стали разрешаться оружием, и войны начинались не из-за каких-либо основательных причин, а из-за выгоды, какую они могли принести. (4) И неудивительно: ведь существуют примеры, когда вступившие на узкую дорогу делают все, чтобы она была шире, а когда оставлен верный путь, стремительно торопятся к несправедливости и не думают о пользе других.

IV. В то время, когда это происходило в Италии, умер Аттал, за­вещавший Азию римскому народу, так же как позднее была Никомедом завещана Вифиния[239], и Аристоник, вообразив, что принадлежит к царскому роду, занял ее силой оружия и, побежденный Марком Перперной, был проведен в триумфе Мания Аквилия, поплатившись жиз­нью за то, что в начале войны погубил выдающегося знатока права Краса Муциана, покидавшего Азию по окончании срока проконсуль­ства. (2) Публий Сципион Эмилиан Африканский, разрушитель Кар­фагена, после всех поражений, испытанных в Нуманции, был вторично избран консулом, послан в Испанию и прибыл туда, испытанный воинским счастьем и доблестью в Африке, и, соорудив вокруг Нуманции укрепления, он через год и три месяца после своего прибытия разрушил город и сравнял его с землею. (3) Ни один человек ни у одного из народов до него не обессмертил своего имени славным разрушением городов более чем он: ведь разрушив Карфаген и Нуманцию, он в первом случае освободил наш город от страха, а во втором – от ос­корбления. (4) Тот же Сципион на вопрос трибуна Карбона, каково его отношение к убийству Тиберия Гракха, ответил, что если у того было намерение захватить государство, то он убит по праву. И когда все собрание возмущенно закричало, Сципион воскликнул, что он не был напуган кличем вооруженных врагов, устрашить ли его тем, кому Италия – мачеха?[240](5) Вскоре после возвращения в Рим в консульство Мания Аквилия и Гая Семпрония сто пятьдесят лет тому назад этот человек, дважды консул и дважды триумфатор, дважды спасший государство от страшных врагов, однажды утром был найден в постели мертвым с едва заметными следами удушения на шее. (6) И о причине смерти такого человека не было произведено никакого расследования, и тело того, чьи деяния позволили Риму вознестись главою над всем миром, было вынесено с закрытой головой. Умер ли он смертью, пред­определенной судьбой, как считает большинство, или вследствие не­истового коварства, как полагают некоторые, ясно, что он прожил достойную жизнь, и до нашего времени никто, кроме его деда, не срав­нился с ним славою. Умер он приблизительно пятидесяти шести лет[241].

(7) Если кто в этом колеблется, пусть обратится к его первому консульству, на которое он был избран тридцати шести лет, и это устранит сомнения.

VI. Вслед за тем с промежутком в десять лет тем же безумием, которое погубило Тиберия Гракха, был охвачен его брат Гай, который был подобен ему как в доблестях, так и в тех же заблуждениях, но намного превосходил его талантом и красноречием. (2) Гай мог совершенно спокойно стать во главе государства, но, то ли желая отомстить за брата, то ли добиваясь царской власти, он последовал его примеру и стал народным трибуном. Поставив обширные цели и действуя более решительно, он обещал дать права гражданства всем италикам и распространил это право почти до Альп, (3) разделил земли, запретив всем гражданам без изъятия обладать более чем 500 югерами земли, что было уже предусмотрено законами Лициния[242], учредил новые портовые сборы, наполнил провинции новыми колониями, передал судебную власть от сенаторов всадникам, распорядился раздать хлеб плебеям; он не оставил ничего нетронутым и неповрежденным, ничего успокоенным, одним словом, ничего в прежнем состоянии; после этого он продолжал исполнять обязанности трибуна во второй раз.

(4) Тогда его преследовал оружием и вынудил к смерти Л. Опимий (консул, который, будучи претором, разрушил Фрегеллы) и заод­но с ним Фульвия Флакка,консуляра и триумфатора, желавшего того же зла, назначенного Г. Гракхом на место брата Тиберия триумвиром (он хотел разделить с ним царскую власть). (5) В одном только Опимий допустил беззаконие, назначив цену за голову я не говорю Гракха, но римского гражданина и обещая заплатить за нее золотом.

(6) Флакк был убит вместе со старшим сыном, когда собирал на Авентине готовых к битве вооруженных сторонников; Гракх во время бегства, преследуемый теми, кого послал Опимий, подставил шею рабу Эвпору, который помог своему господину, и не менее решительно по­кончил с собой. В тот же день исключительную доблесть по отношению к Гракху проявил римский всадник Помпоний, который, по примеру Коклеса, сдерживал на мосту его врагов и затем пронзил себя мечом. Тело Гая, как до него Тиберия, с той же удивительной жестокостью было брошено победителями в Тибр.

VII. Таковы были жизнь и смерть детей Тиберия Гракха, внуков Публия Сципиона Африкана еще при жизни матери их Корнелии, до­чери Африкана, людей с редчайшим дарованием, употребленных ими на злое дело; если бы они добивались высокого положения путем, по­добающим гражданам, то все, чего они хотели получить посредством мятежа, государство предоставило бы им мирным путем. (2) К этому ужасу прибавилось неслыханное преступление. Опимием был убит сын Фульвия Флакка, юноша редкой красоты, еще не достигший во­семнадцати лет, непричастный к отцовским преступлениям – отец отправил его послом для переговоров. Когда его в оковах вели в тюрьму, этрусский гаруспик, его друг, увидев юношу рыдающим, сказал: «Не сделать ли тебе лучше, как я?», – и с этими словами он бросился на каменный косяк тюремных ворот и испустил дух оттого, что вытекли мозги. (3) Жестоким было и расследование, направленное против друзей и клиентов Гракхов. Но когда Опимий, в остальном человек безупречного поведения и честности, был впоследствии осужден государственным судом, он не встретил никакой жалости у граждан, помнивших о его суровости. (4). Также Рупилий и Попилий, которые, будучи консулами, свирепствовали по отношению к друзьям Тиберия Гракха, были позднее осуждены общественным мнением.