Теория и практика построения социализма в отдельной стране.
Политика «построения социализма в отдельно взятой стране» корнями уходит в период идеологических дискуссий двадцатых годов, неся в себе как идеи основных теоретиков коммунистической партии того периода, так и свои неповторимые особенности.
Причины такой эклектики следует искать как в факторах внутрипартийной жизни, так и во влиянии внешних обстоятельств. К концу двадцатых фракция И. В. Сталина, победившая во внутрипартийной борьбе годов всех своих оппонентов – в отличие от Л. Д. Троцкого и Н. И. Бухарина, фактически не имела своих собственных идей на строительство социализма. «Разгромив последнюю, объединенную оппозицию, — писал историк В. М. Кружинов, — И. В. Сталин и его окружение резко повернули руль партийной политики. Этот поворот показал, что у победителей, по существу, не было положительной программы, которая могла бы открыть новые перспективы в развитии страны»[143]. В силу этого они и воспользовались готовыми концепциями Л. Д. Троцкого и Н. И. Бухарина. Однако восприняты были лишь те идеи, которые соответствовали реалиям того периода.
С другой стороны, в СССР к тому моменту сложился целый слой людей, которые уже были оторваны от деревни либо города и профессионально занимались одним делом – управлением. Эти управленцы, составлявшие советский партийно-государственный аппарат, стали тем фактором, с помощью которого главный управленец – генеральный секретарь Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) И. В. Сталин добился политического господства. Парт- и госаппарат, бюрократизации которого так боялся В. И. Ленин, по мысли Л. Д. Троцкого в итоге выработал многие черты господствующего класса[144]. Он же определил суть трансформации государства диктатуры пролетариата в диктатуру партаппарата: «Советский Союз вышел из октябрьской революции как рабочее государство. Огосударствление средств производства, необходимое условие социалистического развития, открыло возможность быстрого роста производительных сил. Аппарат рабочего государства подвергся тем временем полному перерождению, превратившись из орудия рабочего класса в орудие бюрократических насилий над рабочим классом и, чем дальше, тем больше, в орудие саботажа хозяйства. Бюрократизация отсталого и изолированного рабочего государства и превращение бюрократии во всесильную привилегированную касту является самым убедительным — не теоретическим, а практическим — опровержением социализма в отдельной стране»[145]. В этом плане М. С. Восленский пошёл дальше, прямо называя номенклатуру господствующим классом: «На протяжении ряда лет Ленин и его соратники, при всех попытках и невинность соблюсти, и капитал приобрести, в итоге всегда предпочитали капитал невинности. Обманув рабочих обещаниями установить диктатуру пролетариата, они стали быстро превращаться в новый господствующий класс. Но процесс рождения такого класса оказался неудержимым, вырвавшимся из-под их контроля. Ленинская гвардия — с сохранившимися у нее элементами идеализма, с иллюзиями, будто она действительно руководствуется интересами пролетариата,— оказывалась беспомощной по сравнению с новыми силами, не отягощенными самообманом и стремительно заполнявшими русло этого процесса»[146].
Для нас здесь важна констатация факта формирования особого, причём господствующего, слоя. Если это так, то можно сделать допущение, что идеологическое наполнение политики построения социализма в отдельной стране есть не что иное, как идеология советской бюрократии. Как и любая сложная социальная структура, выросшая под сталинской опекой бюрократия в первую очередь стремилась найти своё место, то есть оправдать свою роль в управлении страной и, что особенно важно, закрепить эту роль, построив для того свою идеологическую модель и убрав всех мыслимых конкурентов. Если это так, то концепция построения социализма в одной стране находит своё стройное объяснение во всех затрагиваемых ею сферах.
Всю теорию построения социализма в отдельно взятой стране можно поделить на несколько краеугольных идеологических посылов.
Первым из них стала, собственно, концепция «построения социализма в одной стране», давшая название политике всего сталинского довоенного периода. Она была основана, как уже говорилось, на сформулированной Н. И. Бухариным идее, согласно которой Советское государство может и должно в условиях, когда революции в прочих странах провалились, вести социалистическое строительство. С точки зрения «левой оппозиции» эта идея подрывала саму основу марксизма и была невозможна, так как «мировое разделение труда, зависимость советской индустрии от иностранной техники, зависимость производительных сил передовых стран Европы от азиатского сырья и проч. и проч., делают построение самостоятельного социалистического общества невозможным ни в одной из стран мира»[147]. Однако то, что не укладывалось в марксистские представления, прекрасно ложилось на почву нового субъекта советской политики – номенклатуры. Историк номенклатуры М. С. Восленский пишет: «С точки зрения теории Маркса и Энгельса формула была совершенно бессмысленной. Для основоположников марксизма было очевидно, что бесклассовое общество не может быть создано как остров в море капитализма. Но сталинские назначенцы с восторгом приветствовали новую формулу, освящавшую их власть словом «социализм». Их не смущало то, что, по словам Сталина, победа социализма в одной стране могла быть «полной, но не окончательной». Цель тезиса о неокончательности победы социализма в СССР была не в том, чтобы возбуждать нездоровые надежды у советского населения. Целью было использовать «угрозу реставрации капитализма» как обоснование сталинской внутренней, военной и внешней политики. А утверждение, что победа социализма в СССР может быть полной, как раз и означало признание стабильности и окончательного характера режима»[148].
Существовал и другой резон, способствовавший переносу идеи мировой революции на неопределённый срок: в условиях начала индустриализации нормальные отношения с окружавшими СССР капиталистическими странами были жизненно необходимы. Однако, то, что могло показаться временной мерой, на дело переросло в последовательную внешнюю политику: СССР стал позиционировать себя не как «остров социализма средь окружения врагов», а как полноценное государство, с которым можно и нужно работать: среди советских бюрократов революционно настроенных с каждым годом становилось всё меньше. Советская индустрия требовала оборудование, средства производства средств производства, следовательно, возросла внешняя торговля; роль Коминтерна в этой ситуации чрезвычайно упала: вместо «сверхпартии», которая по идее должна была контролировать все компартии, включая РКП – ВКП[149], эта организация превратилась в подотдел Наркоминдела и НКВД.
Среди последствий, характеризующих внешнеполитическую сторону политики построения социализма в одной стране, можно выделить политику Коминтерна в отношении коммунистической партии Китая, которой было приказано идти на сотрудничество с буржуазным Гоминьданом; СССР стал добиваться и в итоге добился членства в Лиге Наций, а в Европе его политика стала заключаться в стремлении к организации системы коллективной безопасности.
Второй идеологический постулат, на котором держалась концепция построения социализма в одной стране – это необходимость скорейшей индустриализации страны. Она не оспаривалась ни одним советским партийным теоретиком двадцатых годов, начиная с В. И. Ленина, однако, как мы знаем, существовали разные точки зрения на её реализацию и роль в процессе социалистического строительства. В итоге была реализована троцкистская модель «сверхиндустриализации» со сплошной коллективизацией. Однако, взяв у Л. Д. Троцкого средство, сталинское руководство определило другие цели, среди которых не значилась на повестке дня идея мировой революции. Для Л. Д. Троцкого индустриализация – это формирование такого класса пролетариев, который обеспечил бы себя и свою диктатуру от мелкобуржуазных крестьянских поползновений, неизбежно возникающих при существовании кулацких хозяйств на селе, что, по мнению Троцкого, вело к буржуазному перерождению государства, так как кулаки неизбежно будут пробиваться во власть и переносить на неё свою психологию. Наоборот, сталинская индустриализация укрепила власть бюрократии, поставив всю промышленность и сельское хозяйство под её непосредственный контроль.
Существовала другая, более важная причина, из-за которой советское государство пошло по пути ускоренной индустриализации. К 1925 году было принято общее решение по её проведению[150]. К 1927 году[151] была исчерпана возможность развития за счёт старых, во многом ещё дореволюционных промышленных фондов, и на селе возник товарный голод, следствием которого стал массовый отказ крестьян продавать зерно по твёрдо установленным ценам, что вызвало недостаток продуктов в городах. Старая политика, ведшаяся под руководством Н. И. Бухарина, не оправдала себя, и правительство во главе со Сталиным решилось на «левый поворот».
Третьим посылом стало возрождение в советской пропаганде темы любви к своей российской, прозванной советской, Родине. Отделение в официальной идеологической картине пункта о социалистическом строительстве от пункта о мировой революции стало тем необходимым шагом, который позволил на государственном уровне, не теряя самого понятия «социализм», выдвинуть абсолютно национально-государственный лозунг о патриотизме. Конечно, теоретики марксизма никогда не отрицали наличие у любого пролетария Родины, если конечно, это социалистическая Родина, в ином же случае «рабочие не имеют отечества…», ведь «нельзя лишить их того, чего у них нет»[152]. Советская патриотическая пропаганда удачно обыграла этот момент: в 1936 году на VIII Чрезвычайном съезде Советов И. В. Сталиным было объявлено о победе социализма[153]; а раз СССР стал полностью социалистическим государством, то патриотизм по отношению к этому государству освящён самими К. Марксом и Ф. Энгельсом. Однако патриотическая пропаганда вскоре стала катализатором, который начал пробуждать национальное самосознание самого многочисленного из народов СССР. По этому поводу интересное мнение высказал М. С. Агурский: «Если до революции главным врагом большевиков была русская буржуазия, русская политическая система, русское самодержавие, то после революции, а в особенности во время гражданской войны, главным врагом большевиков стали не быстро разгромленные силы реакции в России, а мировой капитализм. По существу же, речь шла о том, что России противостоял весь Запад. Это не было неожиданностью, и дело было даже не в самой России, а в потенциях марксизма, который бессознательно локализовал мировое зло, капитализм, географически, ибо капитализм был достоянием лишь нескольких высокоразвитых стран. Давление национальной среды, сам факт, что революция произошла именно в России, не мог не оказать сильнейшего влияния на большевистскую партию, как бы она ни декларировала свой интернационализм. Прежде всего, для большинства русских членов партии такие цели революции, как диктатура пролетариата, борьба с империализмом и даже мировая революция, автоматически связывались с гегемонией Советской России, несмотря на то, что в этом контексте такое отождествление не имело сколько-нибудь выраженного национального характера. С течением времени красный патриотизм стихийно подвергается дальнейшему влиянию национальной среды, с одной стороны, незаметно черпая свое вдохновение в тех идеях противопоставления России бездушной западной цивилизации, основанной на капитализме, которые давно возникли в русском обществе, а с другой - подвергаясь незаметному влиянию небольшевистских попутчиков революции»[154].
Именно эти настроения, замалчиваемые и подавляемые в течение двадцатых годов, стали материалом для уже сталинской концепции патриотизма, в которой сквозили ноты не только и не столько любви к Родине, сколько осознания народом своей мессианской роли в деле несения миру дела красной идеи. Именно Сталин в своей речи на VIII-м съезде объявил о том, что СССР представляем собой монолитное государство, где интеллигенция, крестьянство и рабочие есть единое целое, то есть единый народ, без разделения на пролетариев с их диктатурой и всех остальных. «Сила красного патриотизма – продолжает Агурский, - состояла в том, что позволяла многим большевикам отождествлять себя не только с партией, не только с рабочим классом, который в годы гражданской войны превратился в фикцию, но со всем народом. Не все большевики в этом нуждались, полагая, что отождествления себя с партией и классом вполне достаточно. Но те, кто чувствовал себя менее прочно в партии, кого не утешала фикция рабочего класса, которого на деле почти не было, тот охотнее посматривал на красный патриотизм как на средство более широкой национальной идентификации своей личности, а может быть, даже и в поисках личной опоры»[155]. Именно на это указывал Л. Д. Троцкий, предупреждая партию о «буржуазном перерождении»: «разрыв с интернациональной позицией всегда и неизбежно ведет к национальному мессианизму, т. е. к признанию за собственной страной особых преимуществ и качеств, позволяющих ей будто бы выполнить ту роль, до которой не могут подняться другие страны»[156]. Словом, его прогноз о возрождении национальных и прямо противоположных пролетарскому интернационализму традиций оказался точен.
Как видим, сталинская концепция социализма в отдельной стране не была, по сути, сталинской: это был сплав самых разных идей, которые выдвигались во времена идеологических дискуссий. Но это было идеологическим выражением сталинской политики: формально же сама концепция движения к коммунизму не менялась, оставшись таковой вплоть до распада СССР в 1991 году.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, мы проследили эволюцию идейно-политических взглядов советской партийно-государственной элиты на протяжении 20 – первой половины 30-х годов. За этот период в молодом советском государстве произошли кардинальные изменения, была выстроена не только индустриальная экономика и коллективизировано сельское хозяйство, но и создана крепкая структура государственного аппарата, выстроены приоритеты и цели, к которым страна двигалась вплоть до Перестройки. Вслед за этими изменениями шла и идеология. Как доказывает данное исследование, в идейно-политических взглядах верхушки советской власти также произошли изменения, что повлекло за собой переоценивание и сдвиг основных тем официальной советской идеологической картины мира. Данная работа показала: этот сдвиг в идеологии был не случаен, он был вызван кризисом, наступившим вслед за провалом политики «военного коммунизма» и ожиданий мировой революции; был рождён в недрах самой партии и был детищем яростных идеологических дискуссий и внутрипартийной борьбы 20-х годов. Виднейшие члены партии, предлагая свои пути преодоления этого кризиса, создали различные концепции, которыми в итоге воспользовалась победившая в борьбе фракция под руководством И. В. Сталина. На данный сдвиг повлияла и сила, давшая возможность И. В. Сталину придти к власти – зарождающаяся номенклатура, при непосредственной поддержке которой были отринуты одни инициативы и воплощены другие. Итогом всего этого стало рождение новой идеологии – сплава представлений и взглядов старой, революционной, элиты, приспособленного к новым обстоятельствам и внутрипартийной расстановке сил. Все же аспекты этой новой идеологии и её влияние на внутреннюю и внешнюю политику советского государства – перспективный предмет анализа исследований будущего.