От манифеста 17 октября 1905 г. к третьеиюньскому перевороту 1907 г. 8 страница

За два века, когда император не только по духу, но и по букве закона считался главою и государства, и церкви, граница между гражданскими и церковными делами размылась. С появлением Думы нужда в ее более точном определении увеличилась. И в спо­ре о том, где лежит эта граница, обе стороны явно заходили на чужую территорию. Указ 17 апреля 1905 г. несколько ослабил гнет над неправославным населением страны. Теперь нужно было оформить эти уступки законами. Православная церковь и ее свет­ские союзники видели в этом угрозу. Церковь обессилена, считали они, и расширение прав «иноверия» «потрясет в корне церковь русскую»,¹³⁰ хотя речь шла прежде всего о расширении прав рус­ских же старообрядцев. Из этого делался вывод: законы о положе­нии инославных церквей должны приниматься только с согласия православного Синода, а если правительство будет действовать иначе — «пришлось бы искать иных, новых путей».¹³¹ Подразу­мевалось неофициальное влияние на Николая II с целью пол-

¹²⁸ Всеподданнейший отчет за восемь лет управления Кавказом генерал-адъ­ютанта графа Воронцова-Дашкова. СПб., 1913. С. 36.

¹²⁹ П. А. Столыпин—П. П. Извольскому. 29 ноября 1908 г.; П. П. Изволь­ский—П. А. Столыпину. 11 декабря 1908 г. (РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 40. Л. 84—87, 89—90).

¹³⁰ Государственная Дума: Третий созыв. Сессия II. Ч. 4. Стб. 1391.

¹³¹ Там же. Стб. 788—790.

ностью изъять вероисповедные вопросы из ведения Совета мини стров.

Столыпин решительно отвергал «мнение, что все вопросы, свя­занные с церковью, подлежат самостоятельному единоличному вершительству церкви». Церковь, говорил он, автономна в кано­нических вопросах и в делах своего внутреннего устроения. Здесь решения Синода нуждаются только в одобрении монарха. Но го­сударство оставляет именно за собой «полную свободу в деле определения отношения церкви к государству».¹³² На практике светская власть активно вмешивалась и в сугубо церковные дела Церковь в России, писал министр просвещения А. Н. Шварц, — это всего лишь «особое духовное ведомство» в составе государства. А раз так — нет такого предмета церковного права, «по коему законодательные учреждения могли бы быть лишены права голоса».¹³³ По сути дела то же считал и министр юстиции И. Г. Щегловитов, защищавший право власти развивать «общее законодательство империи», попутно задевая и церковные учреж­дения.¹³⁴

Нечеткость границы между церковным и гражданским правом и разница целей, которые ставили перед собой церковная и граж­данская власть, помешали решить задачу, не менее важную для церкви, чем восстановление патриаршества, — реорганизовать православный приход. По крайней мере с середины XIX в. приход находился в очень тяжелом положении. В городах нарастало без­различие значительной части населения к религии. В деревне на первый план выступали денежные отношения между крестьянами и клиром. Духовенство не получало казенного содержания и жило за счет платы прихожан за требы. Обе стороны чувствовали себя обиженными. Из-за этого у прихожан росла подозрительность и относительно судьбы денег, собираемых в пользу храма. И дей­ствительно, значительная часть их уходила «наверх», на содержа­ние епархиальных учреждений. Верующие были недовольны и тем, что их не спрашивали при поставлении священника в приход. Это делалось единоличной властью епископа, хотя когда-то на Ру­си прихожане называли желательных им кандидатов. Эти «нестро­ения» воспринимались тем болезненней, что в других христиан­ских церквах, а также у старообрядцев и мусульман верующие гораздо активнее участвовали в жизни прихода. Последователи господствующей церкви оказывались в этом отношении наиболее бесправными. Не случайно, как только Совет министров начал в 1906 г. обсуждать закон о старообрядцах, который разрешал им легальное создание общины, Извольский заговорил о том, что у православных возникает «недоумение», если такое право будет да­но не «верным сынам церкви», а отпавшим от нее.¹³⁵

¹³² Там же. Стб. 1755—1757.

¹³³ А. Н. Шварц—Н. В. Плеве. 27 ноября 1908 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 837. Л. 20).

¹³⁴ Особый журнал Совета министров 18 марта 1908 г. (Там же. Л. 231).

¹³⁵ Особый журнал Совета министров 5 сентября и 13 октября 1906 г. (Особые журналы Совета министров царской России: 1906 год. М., 1982. Вып. 3. С. 486—487).

Возникла парадоксальная ситуация. Именно светские минист­ры горячо поддержали идею широкой реформы прихода. Устране­ние прихожан от управления приходом, писал Столыпин, «застав­ляет их безучастно относиться к делам церкви», а обложение при­ходов на епархиальные нужды ведет к их обеднению и полной беспомощности. Это особенно опасно, когда увеличивается актив­ность старообрядцев и сектантов, сила которых «в прочно сложив­шейся общине», и следует пойти на «приобщение мирян к управ­лению церковным имуществом».¹³⁶ И наоборот, нельзя и дальше требовать, чтобы административная власть, полиция охраняли не­зыблемость православной веры, ибо «участие полиции в делах ве­ры не отвечает прямому назначению ее».¹³⁷ Еще более резким в выражениях был преемник Столыпина в Министерстве внутрен­них дел А. А. Макаров. Он подчеркивал, что отстранение прихо­жан от управления церковным имуществом вызывает «полное без­различие к вере и озлобление по отношению к пастырям». Пред­ложенные Синодом проекты, считал он, сохраняют полное подчинение приходской жизни влиянию священника и епархиаль­ного начальства. Как и Столыпин, Макаров не хотел, чтобы цер­ковь перекладывала на светскую власть обязанность «предписы­вать прихожанам, чтобы они следовали всем религиозно-нрав­ственным наставлениям священника». «Это, — писал он, — дело церкви, а не государства».¹³⁸

Однако Синод не был готов к столь значительным переменам. В представленных им в 1908 и 1910 гг. проектах допускалось со­здание приходского совета из духовных и светских лиц. Но все руководство советом сохранялось не только за приходским свя­щенником, но и за епархиальным начальством, что обосновыва­лось ссылками на каноническое правило, по которому приход со­ставлял неразрывную часть епископии (правило восходило ко вре­мени раннего христианства, когда епископия и была приходом). Реально за этим стояла боязнь, как бы самостоятельность прихода не привела к разномыслию верующих и к расколу церкви.¹³⁹ Трудным был и вопрос о церковном имуществе. Провести границу между собственностью храма и прихода было нелегко, а допускать мирян к заведованию церковным имуществом Синод не хотел, ссылаясь на заботу о сельском духовенстве, которое прихожане могут обездолить. На самом деле его больше волновала судьба тех денег, которые местные церкви посылали на нужды епархии.¹⁴⁰ С назначением на пост обер-прокурора бывшего помощника По­бедоносцева В. К. Саблера Синод стал выдвигать и еще один аргумент. Взгляд на общину как на собственницу церковного имущества, подчеркивал он, не православный, а протестант-

¹³⁶ П. А. Столыпин—С. М. Лукьянову. 3 октября 1909 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 837. Л. 33—37).

¹³' П. А. Столыпин— С. М. Лукьянову. 10 октября 1909 г. (Там же. Ф. 821. Оп. 10. Д. 40. Л. 92—93).

¹³⁸ А. А. Макаров— Н. В. Плеве. 15 апреля 1912 г. (Там же. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 837. Л. 170—175).

¹³⁹ С. М. Лукьянов— П. А. Столыпину. 20 октября 1909 г. (Там же. Л. 53).

¹⁴⁰ В. К. Саблер— В. Н. Коковцову. 30 апреля 1913 г. (Там же. Л. 196).

ский.¹⁴¹ Синод не соглашался и на то, чтобы епископ назначал священников только из кандидатов, о которых просят прихожане Попутно Синод попытался использовать реформу прихода для то­го, чтобы подчинить своему влиянию дело, явно не принадлежав­шее церкви. По проекту 1908 г. во всех школах, расположенных на территории прихода, воспитание должно было вестись на нача­лах православной веры. Министерство просвещения вынуждено было напомнить: на этой территории могут находиться школы по­следователей и других религий.¹⁴²

Со своей стороны Министерство просвещения добивалось пере­дачи под его контроль церковноприходских школ. Синод специ­альным постановлением («определением») отверг стремление Ми­нистерства создать единую сеть начальных школ и настаивал на праве церкви «иметь собственные начальные школы, вполне отве­чающие не только государственным целям, но чисто церков­ным».¹⁴³ Этот спор имел две стороны: церковь отстаивала свое пра­во влиять через школу на народ и защищала то, что считала своей собственностью, хотя получала на эти школы постоянные ассиг­нования из казны.

Разногласия из-за надвигавшейся приходской реформы, гром­кие столкновения в Думе из-за церковных школ, недовольство Си­нода шагами правительства в сторону веротерпимости — все это оживляло тяготение церкви к изменению формы своих отношений с государством. В 1912 г. Синод создал в узком составе Предсобор-ное совещание, надеясь этим напомнить о необходимости собрать Собор. Правительство не отреагировало на намек. Весной 1913г., параллельно с юбилеем дома Романовых, в необычно короткие сроки была проведена канонизация патриарха Гермогена (пред­шественника Филарета Романова). Церковь напоминала этим о своей роли в событиях Смутного времени, не всегда даже вспоми­ная при этом о Романовых. Не удивительно, что Николай II во­обще не принял участия в канонизации Гермогена.¹⁴⁴ Зато на ка­нонизацию прибыл патриарх Антиохийский Григорий IV, и это усилило настроения в пользу восстановления патриаршества и в России.¹⁴⁵ Газеты сообщали, что в 1913 г. на осенней сессии Госу­дарственной Думы ряд членов Синода выражал резкое недоволь­ство правящей бюрократией; они даже заявляли, что в сложив­шихся условиях нет пользы от союза церкви и государства.¹⁴⁶ Слу­хи эти, скорее всего, были преувеличены, но некоторые епископы действительно выступили в прессе с напоминанием, что надо из­брать патриарха и этим оградить церковь от вмешательства свет­ских властей.

¹⁴¹ Объяснительная записка к проекту устава православного прихода (Там же. Л. 272—273).

¹⁴² А. Н. Шварц— Н. В. Плеве. 27 ноября 1908 г. (Там же. Л. 22).

¹⁴³ Церковные ведомости. 1910. № 12. С. 59—70.

¹⁴⁴ Фриз Г. Церковь, религия и политическая культура на закате старого ре~ жима // Реформы или революция? Россия 1861 — 1917. СПб., 1992. С. 35—37.

145 русская православная церковь: 988—1988. Вып. 2: Очерки истории 1917— 1988 гг. М., 1988. С. 6.

¹⁴⁶ Речь. 1913. 4 окт.

На этом фоне обострился спор о том, где проходит граница, которую светская власть не должна переступать. Так и не догово­рившись с остальными министрами, каким должен быть приход, Саблер попробовал оградить законотворчество Синода от их втор­жения. Он стал доказывать, что ст. 65 Основных законов освобож­дает от контроля гражданских властей не только внутреннее управление церковью, но и все законодательство о ней, если толь­ко оно не связано с новыми расходами из казны (на деле в ст. 65 не было указания на это). Больше того, он не хотел показывать не только Думе, но и Совету министров законопроекты, касающи­еся церкви, в полном виде, собираясь представлять в правитель­ство только разделы проектов, относящиеся к ведению других ми­нистерств, лишая Совет министров и Думу возможности понять существо дела в целом. Николай II, радовавшийся любому случаю урезать ненавистную ему конституцию, поддержал Саблера. Со­вет министров был вынужден принять требования обер-прокуро­ра.¹⁴⁷ Но он решил не публиковать постановление о новом порядке церковного законодательства и запретил ссылаться на него, пред­ложив Саблеру в случае неизбежных объяснений с Думой излагать это постановление лишь как собственное мнение.¹⁴⁸ Это объясня­лось и стремлением не дразнить Думу новым нарушением Основ­ных законов, и раздражением светских министров против обошед­шего их обер-прокурора.

Опираясь на новые правила, Саблер представил два отдельных проекта — о церковном управлении приходом (сугубо канониче­ский) и о приходской общине. Синод по-прежнему настаивал на праве епископа вмешиваться в жизнь общины и на том, что ми­ряне не могут участвовать в управлении церковным имуществом. Поэтому, соглашаясь на создание приходской общины, он пытался провести четкую границу между принадлежащим ей и храму. По­жалуй, это был максимум того, на что в тот момент могла пойти церковь. Но тут обнаружилось, что у правительства и значитель­ной части Думы изменилось представление о том, какую роль дол­жен играть приход в жизни страны. Когда Столыпин говорил о самоуправляющемся приходе, он имел в виду общину верующих и укрепление самой церкви. В 1913—1914 гг. после провала воло­стной реформы приход стали рассматривать как возможную ниж­нюю территориально-административную ступеньку. Весной 1913 г. Саблер уже доказывал, что превращение прихода в мел­кую земскую единицу отодвинет на задний план его церковные задачи.¹⁴⁹ Но тогда он отбивался от думских предложений. В ян­варе 1914 г. ему пришлось столкнуться с такими же идеями в Со­вете министров.

Совет министров признавал, что связь между причтом и при­хожанами «ныне почти вовсе не ощущается» и это вызывает опа­сения за «будущие судьбы православия» (Саблер добился некото-

¹⁴⁷ Особый журнал Совета министров 4 сентября 1913 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 9. Д. 830. Л. 38—46).

^14S И. Л. Горемыкин— В. К. Саблеру. 29 апреля 1914 г. (Там же. Л. 79). ¹⁴⁹ Записка В. К. Саблера. 16 марта 1913 г. (Там же. Д. 822. Л. 130).

рого смягчения этих убийственных для церкви оценок). С другой стороны, именно на этом шатком фундаменте собирались возво­дить систему власти на местах. Для этого Совет министров пред­лагал ввести обязательную связь всех проживающих в пределах прихода с приходским храмом «не одним лишь авторитетом ду. ховной власти, но также прямым указанием закона». Для всех принудительно приписанных к приходу (в том числе и для неве­рующих, ибо в России не было внеконфессионального состояния) предлагалось ввести «самообложение» на поддержание храма, бла­готворительных и просветительных учреждений.¹⁵⁰

Саблер внес в проект предложенные изменения. Но одновре­менно он вновь заменил более или менее мирское определение прихода чисто каноническим. Оно настолько не сочеталось с ад­министративным принуждением, появившимся в главе о приход­ских повинностях, что из-за одного этого шансов пройти через Ду­му у проекта не было. Понимая это, А. Д. Самарин, сменивший Саблера на посту обер-прокурора Синода, в августе 1915 г. взял проект назад. Но после его отставки Синод вновь внес его в Ду­му,¹⁵¹ где он и остался похороненным в комиссии. До Февральской революции приходская реформа так и не состоялась.

И наверху, и внизу церковь была поражена тяжким недугом, порожденным ее зависимостью от власти. Связь между этой зави­симостью и внутренним нестроением церкви ощущали обе сторо­ны, но продолжали держаться друг за друга.

На каждом историческом повороте власть в России упускала шанс решительной и последовательной реформой укрепить, при­способить к новым временам существующий режим. 1905-й, а за­тем и 1917 год показали, как много в стране зависит от рабочего класса, не такого уж многочисленного, но сконцентрированного в нескольких крупнейших городах, принявшего (если говорить о его наиболее активном ядре) идеи социализма и революции. Ни власть, ни буржуазия не сделали практически ничего, чтобы со­влечь рабочее движение с революционного пути, создать условия для успеха умеренной реформистской агитации. Своей неуступ­чивостью они сами подталкивали рабочих под знамена большеви­ков. Поднимающие голову национальные движения многочислен­ных народов России, со своей стороны, расшатывали устои импе­рии. Наспех и кое-как сколоченное третьеиюньское здание приютилось, как Помпеи, на склоне огнедышащего вулкана, в лю­бой момент готового извергнуть смертоносную лаву.

Этого нельзя было не замечать. И среди российских политиков, от самых левых до самых правых, не было ни одного, кто не твер­дил бы постоянно о грядущей новой революции. Казалось бы,

мысль о союзе всех, кто не хочет этой революции, кто видит в социализме угрозу своим идеалам и интересам, должна была взять верх. Но слишком новы для недавних хозяев жизни — поместных дворян — оказались и прорыв буржуазии к экономическим высо­там, и политические перемены 1905 г. Психологически дворян­ская реакция не могла увидеть в новой силе, возникшей в стране, своего союзника. И набиравшая вес буржуазия, и говорившая о новом политическом строе либеральная интеллигенция по-преж­нему оставались для дворян главными врагами, тем более опасны­ми, что они сумели проникнуть внутрь обреченного здания, и было совершенно непонятно, как с ними бороться. Н. Е. Марков 2-й был искренен, говоря, что предпочел бы социал-демократическое земство кадетскому, ибо с первым скорее «можно было бы распра­виться путем веревки и штыка».¹⁵² В то же время шоры старой психологии мешали правым увидеть, как глубоко проникло в на­родные массы недовольство существующим положением. В суто­локе повседневной политической борьбы они готовы были объя­вить «скрытыми революционерами» робких сторонников куцых реформ — октябристов — и убежденно считали открытыми рево­люционерами кадетов. «Народ наш, — говорил Марков в мае 1914 г., —теперь гораздо довольнее, чем когда-либо», и рабочие бастуют лишь потому, что «кучка смутьянов и революционеров» заставляет их делать это «бомбами и угрозами».¹⁵³ Для борьбы же с кучкой смутьянов и революционеров нужна была полиция, а не союз с либералами, строгость, а не реформы. Политическое ослеп­ление правых, застарелая привычка искать не причины недоволь­ства, а зачинщиков усугубляли экономический и политический антагонизм внутри третьеиюньской системы, делали объединение j всех цензовых элементов против общей угрозы невозможным.

На самом же верху господствовало полное непонимание про­исходящего. Николай II всегда видел мир таким, каким ему хоте­лось, а не таким, каков он был в действительности. Неизбежная изолированность вознесенного над страной монарха дополнялась самоизоляцией человека, внутренне неприемлющего свою эпоху. Человек XVII в., вынужденный жить в XX-м, он прятался в себя, как в раковину. 1905 год заставил Николая II, вероятно, пережить одно из самых сильных потрясений: он отказался, хотя бы внешне, от полноты своих самодержавных прав. Но затем, как имел воз­можность убедиться Коковцов, «переживания революционной по­ры 1905—1906 годов сменились наступившим за семь лет внутрен­ним спокойствием и дали место идее величия личности государя и вере в безграничную преданность ему, как помазаннику Божию, всего народа, слепую веру в него народных масс, рядом с верой в Бога. Во всяком случае в ближайшее окружение государя, несом­ненно, все более внедрялось сознание, что государь может сделать все один, потому что народ с ним».¹⁵⁴ Но если «государь может сделать все один» — не нужны навязанные ненавистным Витте

¹⁵⁰ Особый журнал Совета министров 23 января 1914 г. (Там же. Оп. 4. Д. 837. Л. 301—307).

¹⁵¹ А. Н. Волжин—М. В. Родзянко. 13 декабря 1915 г. (Там же. Ф. 1278. Оп. 7. Д. 1179. Л. 2).

¹⁵² Государственная Дума: Третий созыв. Сессия IV. Ч. 1. Стб. 491.

¹⁵³ Государственная Дума: Четвертый созыв. Сессия Н. Ч. 3. Стб. 1799—1800.

¹⁵⁴ Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Т. 2. С. 156.

Дума и объединенное министерство, быстро стал ненужным «_За слонивший» Николая II П. А. Столыпин, оказался ненужны удерживавший российскую денежную систему Коковцов. Зато вс более нужными становились умеющий развлечь Маклаков и уме­ющий успокоить Григорий Распутин. Иногда умышленно — _По~ пытками ликвидировать законодательную Думу, иногда неумыш­ленно — своим поведением попустительствуя подрыву авторитета официальной государственной машины, Николай II расшатывал и без того несбалансированную конструкцию, которую в 1905-~ 1907 гг. бюрократия, как могла, сколотила для того, чтобы про­длить жизнь монархии. Мастер политической интриги, но не по­литического маневра, Николай II оказывался плохой опорой для тех, кто ему служил. В полной мере это пришлось испытать Сто­лыпину.

Глава 2 РЕФОРМЫ П. А. СТОЛЫПИНА

Аграрная реформа. — Проекты реформ, местного самоуправления. Сопротивление дворянской оппозиции. — Реорганизация местной ад­министрации и проекты учреждения административной юсти­ции. — Реформа местного суда и вероисповедания. Итоги реформа­торского курса П. А. Столыпина. — Преемники П. А. Столыпина. «Но­вый курс» в экономической политике.

Какие бы грозные формы ни принимало революционное рабо­чее движение в 1905 г., судьба России решалась в деревне. И все реформы, которые собирался осуществить Столыпин, чтобы рас­ширить социальную опору монархии, были так или иначе наце­лены на деревню. Самой важной из этих реформ была земельная, получившая название столыпинской, хотя ее проект был в основ­ном разработан еще до него. Суть ее заключалась в том, что пра­вительство отказывалось от прежней политики насильственной консервации общины и переходило к ее насильственной ломке.

Община во многих отношениях была выгодна крестьянам. Она была их хозяйственным объединением в пользовании общим ле­сом, выгоном и водопоем, союзом в отношениях с властями, своего рода социальной гарантией на случай стихийных бедствий и се­мейных несчастий. Но общинное землепользование задерживало естественный процесс расслоения крестьянства и придавало ему искаженные формы. Оно ставило преграду на пути образования класса мелких крестьянских собственников. Между тем противни­ки общины в правящих кругах, оглядываясь на Запад, не без ос­нований видели в существовании такого класса «источник эконо­мического процветания страны» и «опору гражданского порядка».¹ Быстро нараставший к концу XIX в. упадок крестьянского хозяй­ства делал необходимым переход к его более современным фор­мам. И здесь община оказывалась одной из преград, хотя, может быть, и не главной (главные преграды можно было убрать только вместе с существовавшим политическим строем). Неотчуждае­мость надельных земель делала невозможным получение ссуд под их залог. Во многих районах страны чересполосица и периодиче­ские переделы земли препятствовали переходу к более продуктив­ным формам ее использования. Таким образом, предоставление крестьянам права свободно выходить из общины было давно на­зревшей экономической необходимостью. При этом, однако, сто­ронники отказа от консервации общины и в XIX, и в начале XX в. исходили из представления, что процесс перехода к личной кре-

¹ Журнал Государственного совета в общем присутствии 30 мая 1889 г. (РГИА. ф. 592. Оп. 44. Д. 188. Л. 7).

стьянской собственности будет медленным и растянется на не­сколько поколений.

Главной же особенностью столыпинской земельной рефор_мы было стремление быстро разрушить общину. Это было возможно осуществить только с помощью принуждения. Решающей причи­ной такого резкого поворота в отношении власти к общине были аграрные беспорядки 1905—1906 гг. «Дикая, полуголодная дерев­ня, не привыкшая уважать ни свою, ни чужую собственность, не боящаяся, действуя миром, никакой ответственности, —делал Столыпин вывод из недавних событий, — всегда будет представ­лять собой горючий материал, готовый вспыхнуть по каждому по­воду». Поэтому следовало не только ликвидировать общинное зем­левладение, но и расселить крестьян «хуторами или мелкими по­селками».²

Выдвигая, таким образом, на первый план политические цели борьбы с общиной, власть с самого начала имела в виду и эконо­мические цели. Авторы и главные исполнители реформы исходили в основном из опыта западных губерний, где уже существовала и доказала свою пригодность к местным условиям хуторская система хозяйства.³ Кроме того, российская бюрократия, привыкшая ду­мать, что все в стране зависит от ее воли, искренне считала, что община существует только благодаря поддержке власти и рухнет, как только лишится этой поддержки/ Реформу начинали прово­дить в момент, когда финансы России были подорваны, сельское хозяйство прошло через очередной ряд неурожайных лет, а про­мышленность не оправилась после кризиса начала XX в. К тому же Столыпин, а особенно А. В. Кривошеий вообще считали, что поддержка промышленности была ошибкой С. Ю. Витте и потра­ченные на это деньги «не принесли ни малейшей пользы».⁵ «Пер­вейшую задачу правительства и законодательства» Кривошеий ви­дел в увеличении производства хлеба. За счет этого предстояло «кормиться, оплачивать всю нашу внутреннюю промышленность, закупать иноземные товары, платить наши долги». При этом прежде всего нужно было повысить производительность крестьян­ского хозяйства, что, как полагал Кривошеий, было достижимо «не сегодня-завтра», если только крестьянин станет собственником земли.⁶ Но для этого надо было и «не сегодня-завтра» нанести ре­шающий удар по общине.

Указ 9 ноября 1906 г., которым была начата реформа, разре­шал свободный выход из общины. Наделы, находившиеся в поль­зовании крестьян со времени последнего передела, укреплялись в

² Пит. по: Сидельников С. М. Аграрная реформа Столыпина. М., 1973. С. 166—167.

³ Зырянов П. Н. Петр Столыпин: Политический портрет. М., 1992. С. 61.

⁴ См.: Зырянов П. Н. Крестьянская община Европейской России 1907— 1914 гг. М., 1992. С. 6, 99.

⁵ См. подробнее: Дякин В. С. Деньги для сельского хозяйства: (Выбор пути экономического развития России 1892—1914 гг.) //История СССР. 1991. № 3. С. 73—75.

⁶ Государственная Дума: Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия II. СПб., 1908. Ч. 1. Стб. 1028—1029.

собственность независимо от изменения числа душ в семье. Такой приманкой правительство надеялось вызвать уход из общины тех, _кому грозило уменьшение надела при ближайшем переделе. По­будительным мотивом для укрепления земли в собственность ста­новилась и появившаяся возможность продать ее. Уже только одно укрепление наделов в собственность части общинников должно было внести в нее раскол и чувство неуверенности. Но главным было другое — укрепивший в собственность свой чересполосный надел получал право потребовать выделить ему землю в одном ме­сте. Чтобы желание «наиболее энергичных и развитых лиц» не ос­тавалось при этом «в полной зависимости от соглашения с обще­ством», Министерство внутренних дел предписало проводить та­кие выделы не только во время очередных переделов, как говорилось в указе 9 ноября, но и в промежутках между ними. Это значило, что ради выдела даже одного домохозяина можно бы­ло ежегодно требовать передела всех земель в общине. Хозяйст­вование в таких условиях становилось невозможным. Такая пер­спектива, рассчитывало Министерство внутренних дел, сделает общины более «уступчивыми» и приведет к «добровольным согла­шениям» о полном разверстании всех домохозяев.⁷

Указ 9 ноября был превращен затем в постоянно действующий закон 14 июня 1910 г., который предусматривал дополнительные меры для ускорения выхода крестьян из общины. И сразу же Сто­лыпин очередным циркуляром предписал губернаторам «иметь не­устанное наблюдение» за быстрым удовлетворением ходатайств об укреплении наделов в личную собственность.⁸ Наконец, закон 29 мая 1911 г. устанавливал, что в случае проведения землеуст­роительных работ для ликвидации чересполосицы внутри общины ее члены впредь считаются собственниками земли, даже если они об этом не просили. И правительство, и поддерживавшее его боль­шинство Думы и Государственного совета не скрывали, что соби­раются именно заставить крестьян выйти из общины. Особенно от­кровенно это сформулировал М. В. Красовский, представлявший законопроект в Государственном совете. «Мы, — говорил он, — стоим за решение принудительное, насильственное, навязанное».⁹ Не удивительно, что понукаемые сверху власти на местах оказы­вали на крестьян такой нажим, который иногда и Столыпина за­ставлял беспокоиться о взятом «чрезмерно усиленном темпе».¹⁰

Но при всей важности политических мотивов столыпинской земельной реформы разрушение общины не было для власти са­моцелью. С самого начала имелось в виду, что формирование широкого слоя мелких собственников-крестьян и улучшение их хозяйства создаст тем самым массовую социальную опору режи-

⁷ Циркуляр Министерства внутренних дел губернаторам 14 июня 1908 г. (РГИА. Ф. 1291. Оп. 119. 1906 г. Д. 67. Л. 26).

⁸ Циркуляр Министерства внутренних дел губернаторам 19 июня 1910 г.

(Там же. Д. 74. Л. 34).

⁹ Государственный совет: Стенографические отчеты. 1909—1910 годы. Сес­сия пятая. СПб., 1910. Стб. 1279.

¹⁰ П. А. Столыпин—Н. П. Муратову. 17 августа 1908 г. (РГИА. Ф. 408.

Оп. 1. Д. 153. Л. 112).

ма. При этом власть не хотела ни образования крупного ф_ер. мерского землевладения, которое стало бы конкурировать с дво­рянским, ни чрезмерной парцелляции крестьянских хозяйств Еще не начав реформу, Министерство внутренних дел в мае 1906 г. говорило о необходимости установить предел и сосредо­точению надельных земель в одних руках, и дроблению кресть­янских участков. 26 января 1907 г. эта идея была поддержана Советом министров. Речь шла об опоре на середняка: разрабо­танный к 1912 г. законопроект устанавливал желательные раз­меры недробимых участков в 5—10 десятин.¹¹