Глава восьмая. Россия во второй половине XIX века. Реформы и контрреформы – два пути достижения индустриального общества.

1. Курс на социально-экономическое обновление страны. Реформы Александра II Освободителя.

После позорного поражения в Крымской войне, вскрывшего всю призрачность мнимого величия страны, правящим кругам России стало окончательно ясно, что только коренная ломка всей сложившейся социально – экономической системы позволит поставить государство на прогрессивный путь развития и вернуть прежний престиж Великой державы.

Но что подвигло нового императора Александра II на Великие реформы. Ведь дворянское общество в значительной его части вовсе не обескуражило поражение России в войне, которая вскрыла технико-экономическую отсталость страны и бессилие старой сословно-крепостнической системы. Конечно, оно их опечалило, но не до такой же степени, чтобы пожертвовать прежним, беззаботным образом жизни за счёт труда крепостных крестьян. По не лишённого оснований замечанию историка Н.Я. Эйдельмана, если бы царь вздумал провести референдум среди лиц «благородного сословия» в пользу отмены крепостного права, то он со своими сторонниками оказался бы в явном меньшинстве[47].

Что крепостное право есть зло, понимали все правители России, начиная с Екатерины II. Однако они так и не решились на эту меру, опасаясь, с одной стороны, всеобщего бунта тёмной крестьянской массы при малейшем ослаблении их зависимости от помещиков. С другой стороны, дворянского заговора. При этом своё нежелание менять сложившийся порядок вещей, они оправдывали тем, что у них нет под рукой талантливых и преданных людей, способных провести реформы в жизнь. Отказ от проведения реформ компенсировался призрачным военным могуществом России и её сильным влиянием на европейские дела. Протесты же закрепощённого крестьянства были не столь впечатляющи, чтобы повлиять на правительство и запугать крепостников. Так что следует согласиться, что именно поражение в войне стало мощным ускорителем реформ. Без этого освобождение крестьян вполне могло задержаться на добрый десяток лет. К примеру, рабство в Бразилии было отменено только в начале 90-х гг. XIX в. И в России не раз бывало, когда победа в войне тормозила неотложные реформы (зачем что-либо менять в стране, когда и так всё вполне сносно), а поражение заставляло сдвигать решение неотложных проблем с мёртвой точки.

Однако, учитывая крайне негативное отношение дворян к предстоящим реформам, Александр II действовал крайне осмотрительно и осторожно. Вначале вся новизна его политического курса проявилась лишь в некоторой либерализации существующего режима. Были смягчены университетские правила, упразднены некоторые генерал-губернаторства, разрешена свободная выдача заграничных паспортов, ослаблен цензурный гнёт, распущены военные поселения и объявлена амнистия политическим заключённым, в том числе петрашевцам и уцелевшим участникам декабристского движения.

Лишь убедившись в насущной необходимости освобождения крестьян, без чего немыслимо было дальнейшее социально-экономическое развитие страны, и, обеспечив тесный круг сторонников в государственном аппарате, Александр II приступил к широким реформам. Эти преобразования охватили три важнейшие сферы жизни российского общества: социально-экономическую (освобождение крестьян), политическую (введение местного самоуправления, реформа суда и армии), культурно-образовательную сферу (реформа среднего и высшего образования и цензуры). Главным делом всего его царствования или, как он сам говорил - всей жизни, стало освобождение крестьян. Здесь позитивную роль сыграл высокий авторитет императорской власти, позволявший ей осуществлять любой общественный поворот без оглядки на мнение дворянской элиты. Бывают моменты в российской истории, когда верховная власть играет позитивную роль. Она дальше и глубже видит интересы правящего сословия, чем сам этот привилегированный слой, в большинстве своём ограниченный, недальновидный и эгоистичный.

И в правительственных кругах были противники реформ, люди очень могущественные, такие как – многолетний шеф жандармского корпуса А.Ф. Орлов, подавитель польского восстания генерал М.Н. Муравьёв, родственник декабристов и сам в прошлом декабрист, гордо заявлявший о себе, что он не из «тех Муравьёвых, которых вешают, а из тех которые вешают». Далее, опытные царедворцы князь Гагарин и граф Бобринский. Применяли они уже испытанную при Александре I и Николае I тактику: запутать и утопить проект реформы в согласительных и редакционных комиссиях, или, хотя бы, выхолостить из них всякое позитивное начало, запугивая царя, с одной стороны «мужицким топором», с другой – «дворянским ножом». Иногда им казалось, что они почти одержали верх. Так, граф Бобринский цинично спрашивал реформатора Н.И. Милютина: Неужели вы думаете, что мы вам дадим кончить это дело? Неужели вы серьёзно это думаете?.. Не пройдёт и месяца, как вы все в трубу вылетите, а мы сядем на ваше место»[48].

Опорой нового царя в его преобразовательной деятельности стали лучшие представители отечественной бюрократии, убедившиеся в неотложности реформ. Ими были, как столпы прежнего николаевского режима в лице Д.Н. Блудова, М.А. Корфа, С.С. Ланского и Я.И. Ростовцева, так и из числа сравнительно молодых государственных деятелей, вроде братьев Н.А. И Д.А. Милютиных и С.И. Зарудного. Этот исторический факт доказывает со всей очевидностью, что, как только наступает пора реформ, появляются и те, кто готов провести их в жизнь. Более того, в ряде случаев эти люди не столько поддерживали, сколько подталкивали императора к более решительным действиям. И они сумели его убедить, что сегодня угроза всенародного возмущения страшнее ворчания недовольного дворянства, что последние будут всячески сопротивляться, но не посмеют устроить заговор среди трещащих, шатающихся стен здания Российской империи.

Ведь политический курс Александра II не был последовательным. Он как бы включал в себя два противоположных начала. С одной стороны, император признавал проведение прогрессивных реформ, а с другой, находился под постоянным страхом от сопутствовавшего этим реформам революционного движения; и был преисполнен сознания борьбы с этим злом. Поэтому в «Великих реформах» Александра II нельзя увидеть единой поступательной линии. Порой его прогрессивные начинания сопровождались мерами консервативно-охранительного характера. Наблюдались подъёмы и откаты реформаторской волны, а иногда даже настоящие, хоть и «ползучие» контрреформы.

Однако вся противоречивость эпохи «Великих реформ» не может заслонить главного – Россия вышла из неё обновлённой. Миллионы крестьянских душ обрели долгожданную свободу. Они стали полноправными личностями. Теперь они сами могли решать: добывать ли им трудом свой хлеб насущный или искать счастье в сфере предпринимательской деятельности.

Уездные и губернские земства, а также городские думы принесли с собою хоть и крайне урезанные, но оттого ещё более важные островки общественного самоуправления. Новые судебные уставы утвердили бессословность и независимость судов, санкционировали гласность судопроизводства и состязательность судебного процесса, ввели институт адвокатуры. Они были самыми демократическими и прогрессивными для своего времени и недаром сразу вызвали критику со стороны консервативных сил.

Проведённая в русле прочих преобразований, университетская реформа не только увеличила объём административной и хозяйственной самостоятельности этих учебных заведений, утвердила право студентов и преподавателей самостоятельно решать свои проблемы, но и способствовала объединению их в кружки, разного рода ассоциации, повышая, тем самым, уровень их общественной активности. Это имело своим итогом замечательные успехи отечественной науки в последующие десятилетия.

Реформа печати отменила предварительную цензуру для значительной части книг и «толстых» журналов (они подвергались лишь карательной цензуре – вслед) и сохранила её для массовой периодики. Самая поздняя из реформ – военная (1874 г.) заменила многолетнюю и проклинаемую народом рекрутчину всеобщей воинской повинностью, значительно сократила сроки военной службы; гуманизировала и интеллектуализировала процесс подготовки командных кадров.

Это был максимум возможного, на что оказалось способно правительство, идя по пути превращения абсолютистской монархии в буржуазную. Самый решительный шаг в этом направлении – созыв представительного учреждения, которое бы стало средством обратной связи правительства и общества, расширило бы социальную опору существующей власти и оградило бы Россию от грядущих бед – сделан не был. Александр II и большинство его министров в принципе отрицали необходимость перенесения в Россию тех конституционных форм, которые сложились на Западе, и за которые выступали российские либералы-западники. В правительственных сферах господствовало убеждение, что для такой страны как Россия, в силу уникальности её условий, они просто не годятся.

Вместе с тем, правительство считало несвоевременным поднимать вопрос и об учреждении сословно-представительного законосовещательного учреждения в духе Земского собора XVI – XVII вв., на что её нацеливали славянофилы. Правительство не без основания полагало, что подобные учреждения станут местом открытой критики действий правительства, на которую властям трудно будет дать удовлетворительное объяснение. Ещё в большей мере правительство опасалось, что подобное собрание народных представителей может стать прообразом французских Генеральных штатов 1789 г., с созыва которых началась Великая французская революция.

Александр II и его окружение не понимали, что своим нежеланием поступиться незыблемостью самодержавной власти, они толкают в оппозицию либеральные слои общества, которые при других условиях стали бы прочной опорой правительству в решении задач по индустриальной модернизации страны. С другой стороны, отсутствие обратной связи власти и общества, непоследовательность в проведении реформ вело к активизации революционеров, для которых наилучшим средством решения всех проблем России представлялся социальный переворот. Наблюдалось не вполне типичное явление, когда либеральная интеллигенция стала сочувствовать революционерам, даже не одобряя, в принципе, их экстремистские действия. Настолько далеко зашла у них неприязнь к действиям правительства.

Как это ни странно прозвучит, но царь стал жертвой созданной им же ситуации. Необходимость подготовки кадров специалистов разного профиля, соответствующих задачам индустриальной эпохи, вместе с проснувшейся в народе жаждой образования – всё это привело к формированию в обществе значительного слоя разночинцев. Это получившие образование люди, не приписанные ни к какому сословию, находящиеся в положении маргиналов и оттого неприязненно относящиеся к современному им обществу. Они считали себя обязанными своему народу, за счёт которого получили образование, и свой долг перед ним видели в создании лучших условий его существования. Не вписавшись в чуждую для них сословную среду, студенческая молодежь только в революции могла реализовать свою социальную энергию, страсть к самоутверждению и всех своих «дум высокое стремленье».

Следует признать, что вопреки мнению историков советской школы, деятельность революционеров – народовольцев была отнюдь не бесплодной. Именно страх перед неоднократными террористическими акциями заставил Александра II в начале 1880-х гг. прислушаться к предложению М.Т. Лори-Меликова о созыве представителей земств и крупных городов для участия в предварительной разработке правительственных законопроектов. По мнению ряда авторитетных историков, это, при определённых условиях могло стать шагом к конституции. Однако данная благоприятная для России перспектива было резко оборвана самими революционерами, которым, наконец-то, удалась их охота на «коронованного зверя». Причём убийство Александра II свершилось через несколько часов после того, как император подписал подготовленный М.Т. Лорис-Меликовым законопроект о созыве «Всероссийского земства». Осталось только опубликовать этот документ в «Правительственном вестнике», и путь к реформированию политического строя России был бы открыт. Только реформирование государственного строя страны оказалось отстроченным на добрую четверть века, то есть до 1906 г., ибо при новом императоре Александре III началась настоящая полоса контрреформ, имевших свою причину и свою внутреннюю логику развития.

2. Усиление правительственного диктата в экономике и политике. Контрреформы Александра III Миротворца.

Исторический опыт не только России, но и других стран свидетельствует, что любые реформы, вне зависимости от темпа и методов их проведения, порождают общественную нестабильность. Едва начавшись, они сразу раскалывают общество на противоборствующие группировки. Консервативным слоям общества реформы вообще кажутся ненужными и опасными. Либеральные круги упрекают правительство в робком и непоследовательном их проведении. Экстремисты же используют вызванное реформами послабление политического режима для нагнетания революционных страстей. Поэтому уже в ходе реформ в высшем руководстве страны зреет уверенность в необходимости ограничения размаха реформ, устранения некоторых её «издержек», восстановления и даже усиления правительственного диктата во всех сферах общественной жизни.

При этом надо иметь в виду, что усиление правительственного диктата в обществе вовсе не означало полного отказа от начавшегося процесса модернизации страны. Этот процесс продолжался, но уже другими средствами и под другой идеологический аккомпанемент. Контрреформы – это не всегда движение вспять. В ряде случаев правительство, ущемляя права и свободы своих подданных, делает всё от него зависящее для укрепления экономической мощи государства и развития частной предпринимательской инициативы.

Именно так обстояло дело в стране после вступления на трон Александра III. Ещё в бытность свою наследником российского престола, он негативно относился ко многим, на его взгляд, «издержкам» реформ, особенно к перспективе создания представительного учреждения или издания конституции. Поэтому, когда на расширенном заседании Совета министров 8 марта 1881 г., когда решался вопрос о судьбе конституционного проекта М.Т. Лорис-Меликова, новый император решительно занял сторону его противников. Впоследствии он собственноручно начертал на страницах этого проекта: «Слава богу, этот преступный и спешный шаг к конституции не был сделан и весь этот фантастический проект был отвергнут в Совете министров весьма незначительным меньшинством»[49].

Основу нового политического курса составила идея «живого народного самодержавия» путём «единения царя с народом» при апелляции к исконно – национальным чертам русского народа в противовес всему наносному, чужому, иностранному, западному. На практике это означало борьбу против либеральных и революционных воззрений, якобы чуждых русскому национальному характеру. Поддержка всего старого, отжившего, но способствующего устойчивости традиционного социально-политического строя, вроде крестьянской общины, привилегий дворянства и самодержавного образа правления.

Русификация не исчерпывалась только внутренней политикой государства. Она проникла и во внешние формы российской жизни. Проявила себя в новой армейской форме, новых причёсках и новой одежде, стилизованных под народный стиль.

Для проведения нового политического курса потребовалась новая правительственная команда. И довольно скоро с правительственных постов были удалены сторонники реформ, усилившие свои позиции в последние годы царствования Александра II. На их место пришли другие люди, составившие новую правительственную команду, т.н. «партию контрреформ».

Идейным вдохновителем нового правительственного курса стал обер- прокурор синода К.П. Победоносцев, все помыслы которого были направлены на то, чтобы замедлить выход России из рамок традиционного общества, который открыли для неё реформы 1860-х-1870-х гг.

Новый министр внутренних дел Д. Толстой, не утруждая себя поиском истинных причин революционного движения в стране, всецело сосредоточился на борьбе с «крамолой», довершив с помощью провокаций разгром «Народной воли». Вместо интеллигентного и талантливого Д.И. Милютина, военным министром был назначен П.С. Ванновский, основные нововведения которого свелись к переодеванию армии в «народную форму» и разрешению дуэли между офицерами, что должно было вырыть пропасть между военным сословием и остальным обществом.

Экономическая политика правительства предусматривала помощь государства тем отраслям промышленности, от которых зависела военная мощь страны, по линии госзаказа, протекционизм, строгий контроль над биржевыми операциями и частным предпринимательством, широкое использование государственной монополии на ряд товаров как средства пополнения казны и всемерная поддержка помещичьего хозяйства. Как выразился министр финансов России И.И. Вышнеградский: «Лишь государственной власти надлежит распоряжаться экономическими судьбами государства»[50]. Здесь чётко прослеживается курс на государственное регулирование экономики.

Контрреформы коснулись и других сторон жизни российского общества. Новые судебные уставы расширили полномочия полиции по борьбе с политическими преступлениями. Суд по таким делам отныне проходил в специальных судебных учреждениях. Также внедрялось право местных властей на административные меры в отношении антиправительственных элементов. Иными словами губернаторы и генерал-губернаторы получили право по собственному усмотрению выселять за пределы губернии всех сомнительных с их точки зрения личностей. В сфере образования была продолжена взятая ещё во времена Александра II линия на «классическое образование». Суть её заключалось в резком сокращении часов на преподавание ряда естественных и гуманитарных дисциплин, которые способствовали формированию «свободомыслия», демократических и материалистических взглядов у учащихся. Не довольствуясь только этим, правительство уничтожило преемственность в обучении и социальную ориентацию в системе образования. Для детей дворян полагались гимназии, откуда прямая дорога в университеты и другие привилегированные учебные заведения. Для детей городских мещан и мелких чиновников - реальные училища, окончив которые можно было поступить в специализированные учебные заведения: институт путей сообщения, ветеринарную академию, школу коммерции и т.д. для детей крестьян предусматривались трёхклассные церковноприходские училища, где главным предметом был «закон божий» и предусматривались поверхностные знания по грамматике и арифметике. Был даже издан специальный циркуляр о «кухаркиных детях», который закрывал дорогу в гимназию детям неблагородного происхождения. Желание властей сохранить сословные устои и традиционный быт за счёт сокращение доли образованных людей в обществе здесь прослеживается более чем ясно. Что касается системы высшего образования, то здесь были приняты новые университетские уставы, значительно урезавшие автономное положение университетов.

Точно также правительством со временем было ограничено действие земской и городской реформ. В 1889 г. был введён институт земских начальников, благодаря чему был установлен дворянский контроль над органами крестьянского самоуправления. Одновременно правительство позаботилось об укреплении крестьянской общины, видя в ней удобное средство взимания налогов и прочную опору существующей власти. Для этого в 1893 г. были изданы специальные законы, закреплявшие общинную систему землепользования и препятствующие выделению слоя самостоятельных хозяев в деревне.

И всё же преувеличивать успехи «контрреформаторов» не стоит. Ход времени оказался необратим, и потребности в дальнейшей модернизации страны тоже. Поэтому, несмотря на все свои антилиберальные и антиреформаторские настроения, правительство не могло ни считаться с реальными потребностями страны. Оттого в жизнь были проведены те решения, которые были намечены ещё М.Т. Лорис-Меликовым. Так, указом от 28 декабря 1881 г. был утверждён закон об обязательном выкупе крестьян из временнообязанного состояния и указан конкретный срок исполнения этого решения. При этом для крестьян были значительно понижены выкупные платежи и отменена подушная подать. А правительственный закон по рабочему вопросы оказался прогрессивнее законов таких развитых капиталистических государств, как Англия и Франция. Суть закона заключалась не только в том, что были упорядочены взаимоотношения между владельцами предприятий и их рабочими, а то, что они были поставлены под контроль государства, что давало рабочим определённые гарантии защиты их интересов.

Внешняя политика Александра III, надо это признать, носила взвешенный и осторожный характер, чтобы обеспечить благоприятные условия для решения внутренних проблем страны. Вместе с тем, она соответствовала национальным интересам страны, которые, наконец-то, перевесили принцип монархической солидарности. Основными её направлениями стали: укрепление российского влияния в Средней Азии и поддержка национально-освободительного движения славян на Балканах. Вследствие этого столкновение с Австро-Венгрией и поддерживающей её Германией и сближение на этой почве с республиканской Францией. Причём, император Александр III, вопреки распространённому мнению о его невысоком интеллекте и неповоротливом уме, проявил себя весьма умелым дипломатом и политиком.

Всё же, отмечая положительные черты характера этого правителя России: твёрдость характера, стойкость убеждений, искренняя забота о благе подданных, качества отличного семьянина - следует отметить, что его политический курс негативно сказался на дальнейшем развитии страны. Глубокий кризис созданной им системы управления империей показал страшный голод 1891-1892 гг. Необычайные размеры этого бедствия, охватившего многие губернии страны с многомиллионным населением и беспомощность администрации в борьбе с этим бедствием, говорили об изрядных издержках социальной политики правительства.

Как и поражение в Крымской войне, голод напомнил об отсталости России, всколыхнул образованные слои российского общества и оказал непосредственное влияние на формирование как либерально-реформаторского, так и революционно-экстремистского движений в стране.

Очень скоро на место разрозненных кружков революционеров и либеральных клубов придут массовые партии, в том числе и нового типа, ориентированные на захват власти и смену общественного строя в России. Александр III не дожил до будущей революционной бури. С этой стихией пришлось бороться его сыну, который не обладал твёрдостью характера и политической волей отца, что впоследствии стоило стране великих бед и потерь.

А всё потому, что реформы и контрреформы второй половины XIX в. подготовили условия для бурной индустриализации, прежде всего для развития крупной промышленности. Россия, хоть и медленно, но выходила из рамок традиционного общества. Однако в неизменном виде сохранялся фундамент «азиатского способа производства» - община с её постоянными переделами земли, не дающая развернутся хозяйственной инициативе оборотистых крестьян и препятствующая проникновению капитализма в деревню.

Другой слабой стороной российского варианта модернизации стало то, что, даровав свободу печати, университетам, земствам и судам, правительство не сделало главного – не изменило структуру государственного управления. В конце XIX в., как и его начале, в России не было ни парламента, ни конституции – самых характерных примет новой эпохи – эпохи индустриального общества. Эти нерешённые вопросы во всей своей остроте стали пред страной в начале нового двадцатого века и в конечном итоге определили дальнейшую судьбу Российской империи.

3.Особенности российской модернизации второй половины XIX – начала XX веков.

Под модернизацией обычно понимают переход страны на индустриальный тип развития, который включает в себя коренные перемены в её экономическом развитии, политическом строе, в менталитете населении и в его жизненном укладе. Причём по средствам осуществления модернизация может быть двух типов – стадиальной (инновационной) и форсированной (мобилизационной). В соответствии с этим страны мира, пережившие эти процессы, можно разделить на первый и второй эшелоны модернизации, то есть на страны органического и догоняющего типа развития.

К первой группе стран, успешно и в срок завершивших модернизацию своих несущих основ, относятся Англия, Франция и США. Общими чертами развития для стран постепенной модернизации явились:

1. Стадии роста: вначале техническое перевооружение лёгкой промышленности, затем ускоренный рост тяжёлой индустрии и машиностроения, потом мобилизация и кооперация производства и капитала при постоянном техническом перевооружении промышленности.

2. Условия крупного индустриального производства, диктовавшие необходимость расширения ёмкости внутреннего и в особенности внешнего рынка.

3. Предпосылки, выразившиеся в концентрации и централизации капитала, создании крупных акционерных обществ и приток банковского капитала в промышленность.

В итоге получился плавный и динамичный переход этих стран от традиционно-аграрной к инновационно-индустриальной стадии развития без резких скачков, острых противоречий и крупных социальных выступлений.

Первой пережила промышленный переворот Англия ещё к концу XVIII века. Для этого у неё имелись определённые предпосылки:

1. Зрелость капиталистических отношений, в том числе внутреннего рынка, способного к поглощению крупных объёмов продукции.

2. Высокий уровень мануфактурного производства, настоятельно потребовавший его модернизации.

3. Наличие, с одной стороны многочисленного слоя людей, живущих только продажей своей рабочей силы, с другой стороны, предпринимателей, владевших капиталом и готовых вложить его в производство.

Всё это и предопределило последующее превращение Англии в «мастерскую мира», то есть в первое индустриальное государство мира и в крупную колониальную империю.

В других развитых странах процесс индустриальной модернизации имел свои особенности, в сравнении с классическим английским образцом. Второй страной, где развернулся промышленный переворот, стала Франция, но он был задержан наполеоновскими войнами и реставрацией Бурбонов. Более интенсивно он смог продолжиться лишь после 1830 г. Однако под влиянием определённых обстоятельств, как-то: необходимость мобилизации средств для выплаты контрибуции Германии, как расплата за поражение в Франко-Прусской войне, развитие индустрии роскоши, различные колониальные проекты; французские предприниматели предпочитали вкладывать средства не в промышленное производство, а в банковскую сферу. В результате отличительной чертой экономического развития Франции стало формирование «капитализма-рантье», ориентированного не на увеличение производственного потенциала страны, а на получение сверхприбылей за счёт финансово-банковских операций.

Наиболее далеко и успешно продвинулся промышленный переворот в США, до поры до времени сдерживаемый плантационной системой земледелия на Юге, но это препятствие было устранено в результате гражданской войны 1861-1865 гг. Со временем было устранено и ещё одно препятствие для развития крупномасштабного промышленного производства заключавшееся в крайней текучести рабочей силы, когда рабочие в случае недовольства системой оплаты или условиями труда, могли в любой момент отправиться искать счастья на Запад страны, где ещё имелись неосвоенные земли, отвоёванные у индейцев. И сразу же оказались включены все благоприятные факторы ускоренного экономического роста:

1. Богатые сырьевые ресурсы континента и большой приток эмигрантов, в их числе множество квалифицированных работников, инженеров, техников и просто людей с предприимчивой деловой хваткой.

2. Хорошо налаженная ещё в годы плантаторского рабства система водного и железнодорожного транспорта.

3. Бурное развитие научно-технической мысли, стимулированное как мощными сдвигами в экономике, так и конкурентной средой- основой основ американского общества и американского образа жизни.

4. Протекционная политика американского правительства.

5. Американская демократическая политическая система, гарантирующая основные права американских граждан и дающая широкий простор личной инициативы, но вместе с тем, позволяющая их контролировать.

Ускоренный экономический рост принёс изменения в быт и социальные условия жизни населения развитых индустриальных стран. Резко уменьшился слой мелких собственников, зато увеличилась доля лиц наёмного труда и численность городского населения (урбанизация). Сформировался особый городской тип культуры, и более динамичный городской образ жизни.

При этом более контрастным стало различие в уровне жизни разных слоёв населения, причём это неравенство уже не освящалось традициями и религиозными нормами; эксплуатация лиц наёмного труда стала неприкрытой и, оттого, более бесстыдной. Правда, страны, первыми пережившие процесс индустриальной модернизации, сумели создать своеобразные компенсационные механизмы, которые несколько примиряли людей с трудностями и противоречиями индустриальной фазы развития.

В странах первого эшелона капитализма, где к началу ХХ в. был уже сознан необходимый социально-экономический оптимум между трудом и капиталом, государством и обществом, противоречия накапливались постепенно и решались поэтапно не вызывая роста социальной напряжённости. Аграрный переворот здесь предшествовал промышленному подъёму, а проблема рабочей силы для промышленных предприятий решалась не за счёт разорения собственных крестьян, а за счёт иммиграции или прироста городского населения. К тому же, эксплуатация колоний и зависимых стран позволяла создать в стране-метрополии сравнительно высокий жизненный уровень, а избыточную часть населения отправить за море в качестве свободных фермеров или служащих колониальной администрации.

Несколько иначе протекали процессы модернизации в странах второго эшелона капитализма, к каковым относились Германия, Россия, Австро-Венгрия, Италия и Япония. Общим явлением для всех этих стран явилась задержка с переходом к индустриальному типу развития, хотя и по разным причинам. На развитии Германии и Италии негативное влияние оказала территориальная раздробленность, долгое время мешавшая формированию достаточно ёмкого внутреннего рынка в этих странах. Социально-экономическое развитие России и Австро-Венгрии сдерживалось сохранением натурального хозяйства, обусловленного различными формами личной зависимости крестьян, что определяло узость внутреннего рынка. Также свою отрицательную роль играла ограниченность внутренних финансовых ресурсов, традиция вложения капитала не в промышленность, а в сферу торговли. В Японии вплоть до «революции Мэйдзи» экономическому развитию препятствовали изолированность страны от окружающего мира и феодальный строй.

В силу всего этого главным импульсом к модернизации этих стран стало стремление преодолеть обозначившееся отставания от передовых государств. Исходил этот импульс со стороны правящих кругов, видевших в ней средство усиления военно-технической мощи страны и укрепления её позиций на мировой арене. Это предопределило и догоняющий тип развития стран второго эшелона капитализма и главенствующую роль государства в укреплении их индустриально-технической базы. Главенствующая роль государства в процессе модернизации определялась следующими обстоятельствами:

1. Именно государство стало инструментом в осуществлении реформ, сокративших сферу натурального или полунатурального хозяйства, способствовавших развитию товарно-денежных отношений и обеспечивших высвобождение рабочих рук для растущей индустрии.

2. Только государство могло оградить молодую национальную промышленность от иностранной конкуренции, проводя протекционистскую политику.

3. Государство напрямую финансировало и организовывало нужные ему отрасли промышленности. Это объяснялось, во-первых, стремлением быстрее преодолеть отставание, а, во-вторых, неготовностью местного торгово-ростовщического капитала освоить новую для себя промышленную сферу. Для этого приходилось привлекать иностранный капитал – больше в России, Австро-Венгрии, Японии; меньше в Германии и Италии.

Общими итогами для этих стран, вступивших на путь индустриального развития стали:

1. Обострение отношений с международными торговыми партнёрами ввиду протекционистской политики.

2. Перекладывание издержек ускоренной модернизации на плечи народа путём повышения налогов, замораживания заработной платы и роста цен.

3. В результате рост в ряде стран второго эшелона социальных противоречий, вплоть до классовых битв и социальной революции.

Причём, наибольшую остроту социальные проблемы приобрели в тех странах, где не имелось материальных ресурсов для социального манёвра, как в Германии. К тому же, правительство Германии нашло ещё один выход за счёт разработки прогрессивного фабричного законодательства и дисциплинированности своих рабочих. В Японии же нашли выход за счёт сложившегося патерналистского типа трудовых отношений, когда рабочие и предприниматели считались членами одного производственного коллектива под эгидой государства. И вообще японский опыт заслуживает особого внимания в результате срыва российского варианта капиталистической модернизации в начале ХХ в.

Начнём с того, что японский феодализм типологически был близок к европейскому, в недрах которого зародились частнособственнические отношения, а в чём то и превосходил его по своей жёсткости. Здесь имеется в виду тот факт, что служилое сословие – самураи были полностью бесправны по отношению к вышестоящему сюзерену. За любое нарушение служебного долга они должны были немедленно сделать акт торжественного самоубийства – харакири. И вместо феодальной ренты самураи получали от своего князя своего рода продовольственное обеспечение. Крестьянские общины в Японии были более автономны в решении своих внутренних проблем, чем западноевропейские крестьяне, выполняя повинности в пользу государства и местного властителя. Все последующие после «революции Мэйдзи» годы здесь складывалось интенсивное сельскохозяйственное производство, ориентированное на рынок. В результате правительству удалось синтезировать традиционный коллективизм и развивающийся индивидуализм.

В России же даже после Великой реформы длительное время сохранялись крестьянская община. Крестьяне и после реформы П.А. Столыпина так и не стали полными собственниками земли. Община сохранилась вплоть до революции 1917 года, продолжало также существовать экстенсивное полунатуральное сельское хозяйство, тормозившее развитие рынка. Отсюда сохранение полуфеодальных пережитков в сельском хозяйстве и раннекапиталистических форм эксплуатации трудящихся.

Причина негативного опыта российской модернизации заключалась и в том, что большая часть дворянства была против крупных преобразований, ведущих к ограничению его сословных привилегий. «Просвещённая бюрократия» была в явном меньшинстве. Именно, идя навстречу большинству дворянского сословия, правительство не желало давать российскому обществу ни конституции, ни даже минимума политических свобод. Не могла способствовать успеху модернизации слабая опора на собственный опыт и некритическое заимствование западного опыта, но чаще всего происходили постоянные метания от ксенофобии к заискиванию перед иностранцами.

А вот японскому правительству удалось превратить военное сословие (самураев), оторванное от земли, в прослойку «рациональной бюрократии», заинтересованную в преобразованиях. И принятие конституции 1889 г