Телевидение в зеркале критики

В кинотеатрах теперь, как известно, продают мебель и автомашины. Кинотеатры чаще упоминаются в прессе не в связи с премьерой фильма, а потому, что на торговцев «наезжают» конкуренты и начинается пальба. Ходить в кино небезопасно. В зале на тысячу человек, заплеванном семечками, два десятка зрителей. Тинэйджеры, прежде звавшиеся уличными мальчишками, самовыражаются, как могут. Это их территория.

Пока мы строили кинодворцы, киноангары, киносараи – в Европе и Америке появились другие заведения. Восемь-девять залов небольших, с фойе, переходами, лестницами, закоулками. Можно провести здесь полдня, переходя из зала в зал, подкрепляясь мороженым и напитками в барах. Не нравится один фильм – перешли на другой, третий. Статистика с начала века до наших дней свидетельствует, что в кино ходят, в основном, молодые люди. Они находят в кинотеатрах не только зрелище, но и свою среду обитания вдали от родительского присмотра.

Для нас появление многозальных киноцентров – пока перспектива. Есть один на всю Россию, на Пресне. Мы идем своим путем, потом спохватываемся, а светлое будущее все время норовит скрыться за горизонтом. Мрачное настоящее кинотеатров подталкивает к выводу: для нас сейчас главная форма существования кино – это телевидение. Из зала, в зал переходя, то бишь от телевизора в кухне к телевизору в комнате, подкрепляясь по дороге, мы знакомимся с классикой мирового экрана, потребляем запретные прежде плоды – не надо больше прорываться в Дом кино вместе с парикмахершами и продавцами, знакомыми наших кинодеятелей. Результаты сегодняшнего творчества, «наше новое кино» тоже приходит к нам с телеэкрана. Творцы, вырвавшиеся из-под редакторского гнета, ведут себя порой, как подростки без родительской опеки, – но это наше кино, уж какое есть.

Теперь премьера кинофильма – не только ритуальный выход творцов на сцену Дома кино с монологом режиссера, волнением актрисы и скромными поклонами остальных. Зенит славы теперь – телевизионный вечер по первому каналу, прямой эфир до и после всероссийского показа, с телефонными звонками в студию, а то и с целым «Пресс-клубом» и телемостами (если вспомнить, как А. Кончаловский презентовал свою «Курочку Рябу»), с ведущим или ведущей, известной зрителям не меньше самых-самых актеров, с отрядом критиков и критикесс, вострящих газетные перья уже не по разделу кино, а на полосах, щедро отводимых телевидению. Критик С. Муратов предрекал когда-то, что кино станет «разновидностью телевидения». Дожили.

И раньше телевизионный приемник покупался в семью, в основном, ради кинофильмов. Социологи, открывшие это, подверглись остракизму: полагалось думать, будто семья всаживает в этот ящик трехмесячную зарплату ради приобщения к «Ленинскому университету миллионов» и «Дневнику социалистического соревнования». Честно исследовать, а тем более критиковать ТВ было в 70-е годы небезопасно. «Это все равно, что критиковать Советскую власть», – рубанул с трибуны председатель Гостелерадио С. Лапин, рассказав, как к нему на прием в первый же месяц выстроились представители двадцати двух организаций, начиная от Союза кинематографистов – «И все хотят указывать, что надо делать телевидению!». Телевизионный министр дал отлуп всем непрошеным советчикам. Он формировал программу без социологов и критиков, по личным указаниям генсека Л. Брежнева. «Больше хороших товаров» – такое название постоянной передачи продиктовал лично Леонид Ильич. Товаров больше не становилось, но передача выходила как свидетельство партийной заботы о народе. Смотрел ли ее кто-нибудь, кроме автора заголовка, история умалчивает. Ибо критиковать – не смели.

Едва зародившаяся на волне оттепели 60-х профессия телекритиков исчезла. Исчез раздел «Телевидение», введенный было в журнале «Искусство кино». Телевизионное начальство поссорилось с кинематографическим, и киножурналу велели игнорировать наличие телевизоров в стране. Напомнили: важнейшим из искусств Ленин назвал кино, а вовсе не телевидение.

А теперь держу в руках целый номер журнала «Искусство кино», посвященный исключительно телевидению. В редакции говорят, что неплохо бы вообще переименовать журнал, назвать, например, «Искусство кино и ТВ». Поскольку кино воспринимается теперь в контексте телепрограмм. Такой поворот солидного журнала можно только приветствовать. Мощнейший, закаленный в боях отряд кинокритиков пробует обратить взоры на малый экран не как на «брата меньшего», а как на обретенный феномен культуры. Телекритика стала делом вполне безопасным – если не вникать, конечно, во внутренние, финансовые дела ТВ. Отражая телепроцесс, критика претендует на почетную роль социального контролера, предъявляющего требования к ТВ от имени общества – как те двадцать две организации во времена Лапина.

Просматривая вырезки из региональной прессы, вижу, что и там стали много писать о ТВ. Московские программы критикуются не столько с эстетических, сколько с политических позиций, ТВ рассматривается по-прежнему как учитель жизни, только сбрендивший за последние годы. Чувствуется, что частенько отдел ТВ поручается журналистам (журналисткам), не справившимся с другой проблематикой. Тон поучающий. Это ж каждая кухарка понимает, какая передача хорошая, а какая дрянь, и требует от лица народа: больше хороших товаров, то есть фильмов и передач. Они стали действительно товаром. От поголовья зрителей зависит стоимость рекламных секунд. Так что сугубо кухонная точка зрения на телевизор имеет полное право на существование. Но мы ведем речь о профессиональной телекритике, которая учитывает, что ТВ существует прежде всего для массовой аудитории, но руководствуется не одним лишь сиюминутным рейтингом, а – по идее – высшими духовными интересами общества.

«Телевидение в зеркале критики» – тема десятка дипломных работ, защищенных на факультете журналистики МГУ. Предмет изучения – статьи ведущих телекритиков, коих по определению не может быть много. Во всех работах студентов один и тот же набор имен. Филологически образованные дипломники пробуют искать корни эстетических пристрастий телекритиков в традициях Герцена и Добролюбова. Наиболее вдумчивые вспоминают еще Стасова и Шкловского, то есть музыкальную, художественную, кинематографическую, театральную критику, чьи традиции должны лежать в основе добротной критики ТВ. Есть и иной подход, заставляющий вспомнить героя А. Вайды, охмуряющего девушку в танце при помощи слов: «Для телевидения специфична специфика телевидения». В мелодраме о московских слезах телевизионный оператор тоже соблазнял девушку, вещая, что ничего скоро не будет – ни кино, ни театра – одно сплошное телевидение. Главный соблазн для юного критика – думать, что и до ТВ не было ничего.

Помимо прочего, телекритики творят историю ТВ. Само оно не сберегает видеозаписей, даже не документирует толком эфирную продукцию.

На страницах «Искусство кино» С. Лаврентьев назвал телекритиков народными контролерами, которые вместо верности политической линии стали требовать от ТВ Большого Искусства. А народ, по мнению Лаврентьева, требует не искусства, а чего-то другого. Зрители «истомились не по Куросаве и Муратовой, а по Джеймсу Бонду, Бэтмену и Индиане Джонсу». И вообще «фильмы снимаются для показа в кинозалах, а ТВ – не родная среда их обитания». Так что пусть, считает Лаврентьев, идут по телевизору мексиканские и прочие сериалы. «Это их дом, в котором героям Алена Рене и Федерико Феллини делать нечего. Пусть царят на малом экране Парфенов от Труссарди и говорливый Шолохов, мелодичный Валдис Пельш и попсовая Ксюша... По информационным каналам Большое Искусство все равно не передать адекватно. Те, кому оно действительно необходимо, отправляются на встречу с ним сами».

Я представил себе С. Рассадина, С. Лаврентьева и других телекритиков в роли реальных контролеров, которым действительно поручена выработка телевизионной вещательной политики. Будто сидят они в некоем совете, решающем, что давать, а что не давать в эфир. Один говорит: долой Ксюшу Стриж! А второй: нет, только Ксюшу и даешь!

Образ некоего общественного совета, или кураториума, возник у меня в ходе чтения статьи С. Муратова в том же «Искусстве кино». Вспомнив тоталитарное ТВ и заклеймив американское, ориентированное на рейтинг, то есть на неразвитую массу, критик очаровывается европейской моделью, которая называется общественно-государственным или публично-правовым ТВ. «Там нельзя, как у нас, указом сверху сместить очередного руководителя или передать канал от одной компании другой. Между государственным ТВ и верховной властью стоит независимый автономный орган (совет управляющих, административный совет, кураториум), избираемый, например, президентом, правительством и парламентом». Этот самый совет и следит за уровнем вещания. Чтобы в погоне за зрителем не утратить «духа нации», чтобы стремление повысить качество передач преобладало над коммерческими соображениями. “Ничего подобного у нас нет и не было”», – заключает Муратов. И вот я представил на минуточку, что заседает у нас такой кураториум и зачислены туда все маститые телекритики.

Выступает, к примеру, хозяйка телеподвала «Литературной газеты» С. Тарощина: «Ну почему в конце концов анпилствующая часть народонаселения должна диктовать остальным свои прокисшие вкусы, точнее, свою убогую безвкусицу?». Я мысленно аплодирую, потому что именно в угоду этой публике сняли с эфира «Киноправду?» – передачу, которую я вел три года с лишним по первому каналу. Внимаю С. Тарощиной дальше, – то есть просматриваю подшивку «ЛГ». Соглашаюсь с идеями и направленностью статей. И – не могу все же представить себе, что данные тексты предназначены для решения судеб ТВ. Скорее они для некоего кружка интеллектуалов, приподнимающих себя на бледном фоне экрана. Язычок-то каков! То «телевизионный мэйнстрим, состоящий из двух потоков», то «оттянуться на фуршете». Сквозит высокомерие к телеплебеям. Вот описывается, как создатели одной из передач, «незнакомые, скорей всего, с теоретическими установками, интуитивно стремятся нащупать тот самый тыняновский второй план, который сквозит, мерцает, различим сквозь текст, преображенный пародией». Эта снисходительная похвала относится к провалившемуся вскоре проекту, когда Л. Якубович пытался из чудесника стать историком и аналитиком («Анализы недели» и «Колесо истории»). Промах критика, да не один. Тут же уничтожаются «Старые песни о главном» – любимая народная передача, растащенная на кассеты, гремящая из видеокиосков. Девочки из хороших семей такие песни не поют. Нет, народ недостоин своих телекритиков.

А ведь было это все, было! Чехов сокрушался, что петербургские критики не оценили Лескова, поскольку господам критикам не понять народной жизни во Мценске. Те же критики высмеивали русские романсы Гурилева и Булахова, всякие там «Колокольчики мои, цветики степные».

Журнал «Искусство кино» в трудах Н. Зоркой просветил нас когда-то по части взаимоотношений кинематографа и лубочной литературы. Самым читаемым автором прошлого века был в России, оказывается, не Пушкин и Толстой, а некий Матвей Комаров. Он предшественник авторов мексиканских сериалов, имен которых мы, впрочем, тоже не знаем, и знать не хотим. Мы изучали литературу по вершинным взлетам духа и мысли, а не по реалиям народного чтения, не по тиражам. Время рейтингов, определяющих судьбы авторов ТВ, заставляет уважительно оглянуться на Матвея Комарова. Его «Повесть о приключении аглинского милорда Георга...» впервые напечатана в 1782 г., а последнее издание конфисковано соввластью в 1918-м. Подсчитано, что только в XIX веке «Милорд» издавался 97 раз! Девятое издание удостоил своим презрением Белинский, но публика презрения не заметила, новые издания продолжали выходить. Некрасов возопил: придет ли времечко, когда народ не милорда глупого, а Белинского и Гоголя с базара понесет? Черта с два, г-н Некрасов! Взглянули бы вы на книжные прилавки конца XX века, заодно и на телеэкран. Все потомки милорда! Народный вкус неизменен.

За что же читатель русский любил милорда аглинского? Сюжет прост и завлекателен. Некая графиня налагает на милорда любовный запрет сроком на шесть лет с условием верности. Разные красотки все шесть лет соблазняют Георга, но тщетно – и он в заданный срок соединяется с возлюбленной графиней. Эротика постоянно маячит на горизонте, но побеждает добродетель. Воспитанные на неистовом Виссарионе, мы Комарова в учебники литературы не допускали. А надо бы изучать этот феномен, если нас интересует истинная потребность народа, если молимся на рейтинг. Более того, смею предположить, что «Милорд...» выполнял, помимо развлекательной, некую культурно-просветительскую функцию, способствуя «исправлению нравов» – задача ныне подзабытая. Я бы на конкурсе «ТЭФИ» давал премию им. Матвея Комарова создателям популярной российской «мыльной оперы», а то у нас с этим жанром плохо. Даже А. Адабашьяна постигла неудача, хотя он препарирует жанр все в том же «Искусство кино»: «Телесериал – это зрелище облегченного типа», «требования к телепродукции коренным образом отличаются от требований к кинематографу». Нет, телевидение высокомерия не прощает! С таким подходом сериал этого режиссера был заранее обречен.

Наши кинематографисты и критики прежде представляли зрителя как сбывшуюся мечту Некрасова и Маяковского: землю попашет – попишет стихи или Тынянова почитает. Или в театр на Таганке сходит. Когда же выяснилось, что не таков массовый зритель – рассердились: «Не стараться ради него – облегченное слопает!» Не давать «по ящику» Феллини – не доросли! Кто дорос – те в Доме кино прекрасно помещаются.

«... И в кинематографе, и на ТВ первый этап теоретического осмысления проблемы массового зрителя отражал не столько реальное положение вещей, сколько общественно-эстетическую позицию авторов. Характерен резкий разрыв между возвышенными эстетическими и просветительскими установками критиков и действительными потребностями массового зрителя. Рано или поздно этот разрыв обнаруживается, и тогда начинается этап изучения публики».

Автор приведенных слов А. Вартанов (хоть сейчас его в кураториум) несколько опередил время. Он написал это для сборника, вышедшего в 1985 г. тиражом 600 экз. Называется книжка «В зеркале критики». А этап изучения публики начался только сейчас, и свидетельство тому – статья Н. Венжер в телевизионном номере «Искусство кино». Результат исследования зрительских предпочтений в Ярославле. В единую таблицу сведены кинофильмы и телепередачи. На первом месте оказался «Час пик» (это все же Ярославль, а не пресыщенная Москва). Первый из фильмов в таблице – рязановская «Ирония судьбы» – разделил пятое и шестое место с кизяковским «Пока все дома».

«Когда ток-шоу или телеигра становятся для зрителя интереснее, чем кино, а комментатор или ведущий игры привлекательнее героев киноэкрана – это симптомы проигрыша в негласном соревновании двух искусств», – резюмирует автор.

Социологическое направление в журнале «ИК» вообще очень интересно. Выясняется, что режиссеры не могут сговориться с теоретиками, какие фильмы входят в число лучших за сто лет, а уж от мнения народного далеки и те, и другие («Броненосец» знаменитый в прокате провалился – это еще Луначарский признавал). Дополнить бы таблицы Д. Дондурея и Н. Венжер живыми наблюдениями хоть за тем же ярославским зрителем. А. Аграновский поднял проблему гласности в 1966 г. на примере одной-единственной семьи Блоковых из города Горького. Очерк назывался «Пустырь». Про информационные пустыри в нашем обществе. Через частное – к общему, это ведь традиционный путь искусства и публицистики.

Так что прежде, чем усаживать телекритиков за длинный стол кураториума, решающего судьбы ТВ, неплохо бы командировать их в дома зрителей, пусть не очень далеко от Москвы. Первый телекритик В. Саппак – может быть потому, что вырос в коммунальной квартире – старался соотносить свои впечатления с реакцией других людей. Узнав о грядущей башне в Останкино, он представил себе этот циркуль с 500-метровой ножкой и с радиусом в 135 км.

«Представил со странной отчетливостью закопченные подмосковные города, дачные поселки в разреженном леске, деревни с избами по обе стороны шоссе, мокрые и пустынные железнодорожные платформы уже километров этак за 70 от Москвы, дощатые бараки с вечно сохнущим бельем и аккуратные, неотличимые друг от друга светлые пятиэтажные дома... Сколько же это человек оказалось вдруг связано одной ниточкой? Кто они?»

Книга Саппака называется «Телевидение и мы». Статьи некоторых современных критиков несут девиз «Телевидение и я», даже наоборот: «Я и телевидение». Индивидуальность критика, конечно, вне посягательств. Но как неловко смотреть на экранного тусовщика, презирающего аудиторию вне его круга, так и читать про «суррогат культуры» которым, дескать, является телевизионная версия театрального спектакля. Критик работает для своего круга – людей, которым достаточно преодолеть лень и сесть в троллейбус, чтобы оказаться в театре и потреблять продукт первой свежести. О дощатых бараках, Ярославле и Мценске и мысли не возникает!

Театроведческий и филологический фундамент В. Саппака сомнений не вызывает, однако писал он не только просто и понятно, но и с практическим прицелом: «где, когда, на каком еще материале может критик, пишущий об искусстве, вмешаться, активно вмешаться в дело, практически касающееся миллионов людей?» (курсив мой. – Г.К.).

Чтобы влиять на дело ТВ, надо стремиться найти с телеработниками общий язык. Не всегда это получается. Напомню «Пресс-клуб», где критики, сбившись кучкой, противостояли ведущим ТВ. Критикам было неуютно и тошно, а телевизионщики купались в своей стихии. Критики говорили о бездуховности ТВ, не приводя примеров и вообще не умея говорить публично. Массовики-затейники торжествовали победу. «Меня встречает на вокзале толпа с цветами в десять тысяч человек, а потому на критику мне плевать» – логика Якубовича. «Моя теща говорит после передачи: отдохнула как никогда», – заявляет Ганапольский. Контраргументов критики не нашли.

Нравятся теще продолжатели дела Матвея Комарова, творцы электронного лубка! Теща имеет право голоса. Тещ таких – легион. Когда-нибудь выделят в эфире специальный канал для тещ. Нынешние проблемы во многом обусловлены наличием у нас всего двух общероссийских телеканалов, как ни дели их – кого-то обделишь. Но вовсе очищать экранное поле от интеллекта и духовности в угоду тещам – это значит не уважать себя, свою страну, свою культуру. Да и тещи разные бывают – кто-то Вульфа и Радзинского предпочитает бойкому зятю.

В одной из комнат стеклянного дома на улице Королева я видел, как в три цвета красят для телевизионного начальства график передач прошедшей недели, с указанием рейтинга и доли. То есть, какой процент семей в Москве (жаль, не в Ярославле) смотрел ту или иную передачу; какая доля включенных в данный час телевизоров была настроена на первый канал, а не на конкурентов. Нормальный рейтинг – клетки передач зеленые. Ниже нормы, но еще на грани допустимого – желтые. Красный цвет означает, что передача не собрала и трети контрольной для данного часа аудитории. Если поставить в такую передачу рекламу – за нее гроша зеленого не дадут, ведь данные о рейтинге получают и рекламодатели. Стало быть, передача, попавшая в красную зону, обречена. «Тропиканка» и «Поле чудес» закрашены зеленым. Программы В. Познера, Л. Филатова – желтым. «Человек при деле» и «В городе N» покраснели, хотя идеолог этой системы В. Вильчек разрешил публицистическим программам иметь рейтинг в полтора раза ниже «развлекаловки». Когда он был простым телекритиком – ратовал за духовные ценности на экране. Теперь – рейтинг, рейтинг... Может, не надо давать критикам реальной власти?

А еще в комнате тихонько шуршит ксерокс, снимает для начальства копии газетных и журнальных статей о ТВ. Эти статьи иногда тоже расцвечиваются при помощи ярких маркеров. Понял я в этой комнате вот что. Бранить в печати высокорейтинговые, приносящие зеленую денежку программы – зря время тратить. Как Белинский зря потратил чернила на критику Комарова. Гораздо важнее поддержать в печати программы, несущие духовный и интеллектуальный потенциал, но попадающие в «зону риска» по рейтингу. Мнения прессы в Останкине все же учитываются. Так что наши телекритики на самом деле составляют некий совет – правда, не с решающим, а с совещательным голосом, в традициях страны советов.

Я вовсе не призываю, чтобы критик, пишущий о ТВ, видел перед собой исключительно теленачальника и обращался к нему. Первый и главный читатель – это зритель телевидения, сопоставляющий свое впечатление о программах с высокоразвитым эстетическим вкусом и обостренным гражданским чувством критика. Но есть и читатель-профессионал, и не только в Москве. Мне довелось недавно пообщаться с руководителями новых телестудий Соликамска, Тольятти, Канска, малых уральских городов и закрытых «атомных» поселений. У этих молодых людей чаще всего техническое образование. Они с удивлением узнавали, что существуют учебники по телевизионной журналистике, целые теории экранных искусств, наконец, люди, положившие жизнь в этой сфере. Многие впервые видели журналы «Искусство кино» и «Журналист». Это чуткие и благодарные читатели – если не обращаться поверх их голов к «посвященным» с заумными рассуждениями. Они внимательны к газетным рецензиям на столичные программы. Их собственная продукция, сфера регионального ТВ, столичной критикой пока не тронута.

Еще довелось мне слышать обращение главы президентской администрации к весьма серьезной публике – к председателям краевых и областных телерадиокомитетов России. Он говорил о том, что им, регионалам, теперь верят больше, чем московским телевизионщикам. Что столичное ТВ, замкнувшееся внутри Садового кольца, не ставит перед собой задачи национального сплочения, консолидации России. Что государственное ТВ не может быть лишь средством завоевания авторитета телеведущих. В общем, говорилось то, что мог бы написать и телекритик, обладай он чувством социальной ответственности и желанием вмешаться в дело. Председатели строчили в блокнотах.

... А мне не дает покоя статья «народного контролера» С. Лаврентьева. Вдруг кто-то из неофитов примет ее за руководство к действию. И уберут с телеэкранов «Восемь с половиной» и «Кабаре», «На последнем дыхании» и «Ностальгию». Конечно, следить напряженно за героем О. Янковского, когда трепетно ограждает он пламя свечи в последнем проходе своей жизни, через бассейн святой Катерины, – лучше на широком экране, вовлекающем зрителя внутрь действия. Но что делать, если в кинотеатрах продают автомобили, а двадцатидюймовый кинескоп остался единственным окном в мир большого искусства – в Братске, Канске, Соликамске, в «атомных» городках... В такой большой России.

В начало

ПРО НАХОДЧИВОГО СТУДЕНТА

Дело было в конце экзаменационной сессии на журфаке. Пришел студент сдавать «хвосты» по специальности. Показывает, как положено, реферат «Современное состояние ТВ в России». Краснеет, просит:

– Может быть, сразу прочитаете и оценку поставите? А то меня стипендии лишат, в учебной части не учитывают, что я уже на телевидении работаю.

– А когда полагалось этот реферат сдать? Месяц назад, не так ли?

– Не мог я, работал. У меня своя рубрика музыкальная, неужели вы не видели?

– Извините, не пришлось. Ну, давайте, перелистаем ваш шедевр творческой мысли.

«... Это наглое вторжение рекламных объявлений в программы было нашим первым ярким, шоковым впечатлением. Хотелось выключить телевизор, но надо было смотреть: Пришло желание разобраться, что такое телевизионная реклама для самого ТВ и для телезрителей».

Спрашиваю студента, почему не от первого лица написано, что это за «мы» – группой, что ли, смотрели? – Это же научная работа, – отвечает.

«В этом явлении перекрещивается множество совсем непростых проблем. По-видимому, преследуемая рекламой цель достигается, реклама оправдывает средства, на нее затраченные. Телевизионный эфир обеспечивает самый надежный эффект проталкивания товаров со складов и магазинных прилавков в хозяйственные сумки и автомобильные багажники потребителей. Зритель, кряхтя и проклиная эти осточертевшие, набитые как колбаса шпиком, рекламными вставками телепрограммы, их все же смотрит, а потом покупает в магазине именно то, о чем он слышал, по поводу чего его снабдили информацией. Он – как слепец в новом Вавилоне «общества потребления». И реклама – его собака-поводырь.

Коммерческие отделы телекомпаний, в чью обязанность входит самым наивыгоднейшим образом продавать фирмам-рекламодателям время в эфире, постепенно стали, чуть ли не самыми главными, задающими тон в структуре вещания».

– А это вы откуда знаете?

Студент немного помялся, мол, в Останкине работаю, все знаю про рейтинг.

«Первым и единственным критерием является рейтинг, что переводится с английского как «оценка», «котировка», то есть в данном случае – процент телезрителей, усевшихся перед телевизорами».

Спрашиваю, видел ли студент раскрашенные в три цвета листы с расписанием передач прошедшей недели. Не видел, говорит. Ну, конечно, их же для начальства раскрашивают. Научная подсказка, кого гнать из эфира. Красный цвет – значит, передача недотягивает до некоего контрольного рейтинга по Москве, на остальную же Россию плевать, в Москве главные зрители-потребители. Желтым раскрашены клеточки передач, которые «на грани». Чуть не вся публицистика теперь на графиках желтая. Зеленый цвет – цвет доллара, получаемого за рекламу – свидетельство высокого рейтинга. Тут «Поле чудес» и сериалы. Студент, впрочем, так и пишет:

«Не важность, не полезность, не художественные достоинства, не воспитательные свойства тех или иных программ вступают в соревнование друг с другом, а только одно из главнейших свойств – развлекательность, способность любой ценой собрать у экрана максимальную аудиторию потенциальных покупателей».

«Этим и опасен не подлежащий обжалованию диктат коммерческой рекламы: любой примитивной, банальной, на скорую руку сколоченной программе будет, безусловно, отдано предпочтение, а вместе с ним и лучшее экранное время, а самые первоклассные авторы окажутся в числе отвергнутых, если выяснится, что пошлое эстрадное ревю собрало хоть ненамного больше зрителей, чем талантливейшая постановка «Царя Эдипа». Прежде всего, поражает то, что зритель терпит такое телевидение».

–Тут нелогично. Зритель не просто терпит – он как раз и голосует за «Угадай мелодию» и прочую дребедень. Голосует рейтингом. Или вы имеете в виду интеллигентное меньшинство, которое не хочет, чтобы следующее поколение было способно только угадать «чижик-пыжик»? И так уже абитуриенты не могут назвать десяток современных писателей...

Студент потупился, он сидел на краешке стула и теребил прикрепленный к поясу пейджер, всем видом давая понять, что ждут его дела куда более важные, чем какой-то реферат.

«”Мы показываем телезрителям то, что они хотят смотреть” — эта «откровенная» фраза, слышанная нами во множестве телевизионных редакций, явно претендует на то, чтобы быть высеченной на скрижалях...»

–Какие, к черту, скрижали. Красоты стиля и пафос пропускаем. Куда-то вы торопитесь, молодой человек?

– На съемку. Музыкальный клип снимаем.

– Музыкальный ли, рекламный – невелика разница. А вы без разбора ругаете ролики и сами, оказывается, их делаете.

– Почитайте дальше, там и хорошие слова про рекламу есть.

«Рекламные телевизионные ролики, эти мини-шедевры коммерческого искусства, разыгрывают за 20–30 секунд эфирного времени сценки-представления, смешные, занимательные, драматически безукоризненные. Их ставят опытнейшие режиссеры. Приглашаются самые знаменитые актеры...»

В Останкине из уст в уста передают, как пригласили на съемки клипа одного очень известного исполнителя. А он говорит: в этот день не могу, у меня концерт. «Сколько вам за концерт платят?» – «Двадцать тысяч». – «Ну, так мы вам двадцать одну заплатим». И заплатили – за полминуты такие деньги. Это раньше, при большевиках, гонорары были расписаны и утверждены «в инстанциях», а нынче свобода. Кому по полгода зарплату не платят – пусть, мол, сами спонсоров ищут – а кому иначе.

«Рекламный ролик здесь как своеобразная нервная разрядка, как возможность перевести дух. В персонажах зритель «узнает» себя, свою семью. Для некоторых эти сценки становятся заменителями настоящего большого искусства. Они выглядят как некая модель тех трудностей, проблем и забот, которые одолевают зрителя в реальной жизни: как обеспечить себе успех в обществе, как завоевать расположение начальства (друзей, жены, собственных детей), как заиметь бодрый, здоровый, подтянутый вид. Все эти проблемы, которые так непросто разрешаются в действительном мире, здесь – в «волшебном царстве» рекламы – решаются легко, играючи: достаточно употреблять самое ароматное мыло и курить лучшие в мире сигареты».

Еще прокладки с крылышками и затычки «Тампекс»! Пардон, нашему автору целомудрие не позволило, вероятно, их вспомнить. А дети наши с утра до вечера видят на экране, просвещаясь насчет устройства женского волшебного естества.

Но хватит про рекламу. Перелистаем несколько страничек.

«Однажды мы терпеливо досмотрели вторую половину одной из множества постоянных и, как говорят, очень популярных передач – викторину-соревнование, происходившую на глазах сотен «живых» зрителей и миллионов телевизионных. Ведущий этой передачи, энергичный и находчивый человек, не умолкавший, кажется, ни на мгновение, делал все, чтобы обстановка в зале-студии была максимально накалена. Еще бы, претендентки могли в считанные секунды стать счастливыми обладательницами новейшего холодильника, сверкающей никелем автомашины или просто солидной пачки хрустящих ассигнаций. Эта возможность, сам этот шанс взбудораживал зрителей, приглашенных на передачу. Ведущий предлагал выбрать что-то одно: что находится в большой, перевязанной лентой коробке или нечто скрытое за таинственно шевелящейся занавесью...»

Нет уж, Якубовича трогать не будем, он народный любимец. Что там дальше, про публицистические передачи?

«Когда мы заговорили о целях, которые ставят перед собой журналисты, режиссеры, редакторы телевидения, об очевидности огромной силы воздействия, которой обладает сколько-нибудь популярная телевизионная программа, и о соответствующей этому ответственности людей, делающих такие программы, а следовательно, и необходимости хорошо сознавать, что ты предлагаешь телезрителям, какие ценности утверждаешь, – то услышали в ответ нечто, на наш взгляд, невразумительное, но в то же время чрезвычайно характерное для умонастроений либеральной интеллектуальной элиты. «А кто, собственно, возьмет на себя смелость определять, что следует, и что не следует показывать людям, что будет полезно для них и что – нет?». Значит, можешь свободно выбирать между стезей целомудрия и наклонной плоскостью порока, тебе никто не подскажет, что предпочтительнее».

Очень знакомая точка зрения.

«Нет нужды сколько-нибудь подробно рассказывать здесь о всех обстоятельствах и перипетиях избирательной кампании...».

Да уж, увольте!

«И все же предвыборная кампания при всей своей зрелищности, демагогии и фанфаронстве время от времени врывалась на телевизионный экран суровой неотвратимостью проблем, вставших во весь рост перед уязвленной, изверившейся, обманутой, впавшей в глубокий скептицизм и все еще надеющейся страной. Между тем лишний пар надо выпускать, чтобы котел не разорвало. Вымазав в дегте, вываляв в пуху и перьях одного-двух провалившихся на политической сцене неудачников, и газеты и телевидение с удовольствием особого рода создают миф о некоей «санитарной» функции средств массовой коммуникации, стоящих будто бы на страже интересов народа и готовьте мертвой хваткой вцепиться в каждого, кто покусится на «святость и чистоту» пресловутой демократии».

Распечатка телефонного компромата в газетах, издевательские комментарии Доренко и Киселева вполне укладываются в эту схему.

Теперь о нынешнем телеискусстве. Вот:

«Головокружительные истории с погонями, схватками, шантажом, пытками и прочими аксессуарами изготавливаемых конвейерным способом детективов собирают обширную аудиторию. Зритель потребляет по принципу «бери, что дают». Более того, этот самый «средний» зритель, на примитивные духовные запросы которого так часто ссылаются в уютных кабинетах телевизионных деятелей – этот зритель, как выяснилось, не испытывает особых восторгов по поводу тех программ, которые вынужден смотреть за неимением выбора. Наблюдается тенденция транслировать по всем каналам однотипные передачи – сразу несколько многосерийных комедий или футбольных матчей. Составители программ ощущают нужду в повышении остроты передач, чтобы привлечь и удержать внимание публики, и поэтому аудиторию приучают ко все более и более жестоким формам насилия. Наступает пресыщение, и то, что сегодня воспринимается как жестокость, завтра покажется пресным. И чем подробнее, чем ярче, чем «реалистичнее», чем талантливее, наконец, сделан подобный фильм или передача, тем явственнее и ощущение жуткого ужаса и долгожданное чувство облегчения. Плюс подленькая мыслишка о счастье принадлежать к той – преследующей, бьющей, убивающей – сильной стороне, которая всегда «права», всегда наверху, всегда в выигрыше».

Но, черт возьми, где-то я уже встречал эту мысль. Более того, знакомы мне эти ритмические повторы с нагнетанием эпитетов...

«Таким образом, знаменитую формулу – кредо американской зрелищной индустрии – Страх х Секс х Сенсация – можно дополнить еще одним сомножителем, еще одним «С»: «Соучастие в преступлении». Преступлением – против собственного народа – является позорная практика эксплуатации всего темного, низменного, что загрязняет сознание людей, в том числе эксплуатация эротики, порнографии, или, как острят американцы, – секс-плуатация».

Вот, наконец, и попался хитрый студент. В одном месте оставил упоминание об американцах – и сразу вспомнил я и эту формулу про секс и страх, и откуда взята она. Итак, я перелистывал реферат, а вернее смонтированные абзацы из книги Г. Оганова «TV по-американски». Она вышла вторым изданием в 1985 году. Так что и викторины тут описаны американские, и впавшая в скептицизм страна – не наша, и рекламные клипы тоже. И пресыщение насилием – не про нас...

Не про нас?

Нет с нами Григория Суреновича Оганова, он ушел туда, откуда – увы – не возвращаются. Ни ему, написавшему, ни нам, прочитавшим эту книгу много лет назад, и в дурном сне не могло привидеться, что худшие черты заокеанского ТВ будут радостно скопированы на российской земле. Наши международники критиковали Америку с позиций некоего идеального общества: «на буржуев смотрим свысока». Тем не менее, в книге Оганова есть и похвальные слова об американских коллегах: он отмечал высочайший профессионализм Уолтера Кронкайта, писал про общественное, просветительское телевидение Пи-би-эс, про зарождавшуюся тогда в Атланте круглосуточную информационную службу Си-эн-эн. Кроме серии «Сезам-стрит» (о ней тоже есть доброе слово в книге), мы пока никаких американских вершин не достигли. Зато в том, что ниже пейджера – превзошли намного.

... Захожу в факультетскую библиотеку. Чуть не у порога – стопка знакомых книг в глянцевом коричневатом переплете.

– Списывать, наверно, будем, как всю устаревшую литературу, – говорит молодая библиотекарша. – Преподаватели давно не рекомендуют эти книги студентам. Один только юноша, такой любопытный, взял на днях экземпляр...

Зачет я ему все же поставил. За находчивость.

В начало