Глава iii. миражи и иллюзии 6 страница
Лигисты контролировали главные заставы столицы. Ночью они подготовили штурм королевского дворца. Из 7 или 8 тыс. студентов и 300-400 монахов из разных монастырей Бриссак составил еще одну армию. Эти разнородные по составу силы стояли лагерем во внутреннем дворе монастыря и возле церкви Сен-Северен. Добровольцы потрясали шпагами и кинжалами, пиками и копьями, взятыми у мясников Нового Рынка. На шляпах был нацеплен белый крест. Король ночью глаз не сомкнул, он с облегчением увидел, что в восемь часов утра пришла его мать в сопровождении советников парламента и муниципальных советников: все были согласны, что надо отослать войска и отменить приказ, данный Пикардийскому полку. Все приказы были отданы около десяти часов и исполнены до полудня. Эта уступка, ставшая еще одним отступлением короля перед Гизом, была отнесена на счет Екатерины. В сопровождении царствующей королевы и Вилькье она пешком смогла отправиться в Святую Часовню. Каждая баррикада убирала бочку с дороги, чтобы пропустить ее. «Ее лицо, — по свидетельству очевидца, — было смеющимся и уверенным, она ничему не удивлялась». Предполагалось, что она идет к мессе. Но на самом деле она вышла, чтобы тщательно рассмотреть силы лигистов и запомнить их расположение. Вернувшись к себе, она упала без сил. «Во время всего ужина, — пишет Л'Этуаль, — она не переставала плакать». [395]
Совет короля разработал различные способы защиты монарха. Одним из них было бегство. Но старая королева была не согласна. Она всегда верила в свою способность убеждать людей. Днем она села в свою «переносную кафедру» и приказала отнести себя в особняк Гизов через баррикады, которые открывались и закрывались, когда она проходила. Ее приняли очень холодно: герцог заявил, что народ он остановить не в силах — это так же невозможно, как приручить «разъяренных быков». Он отказывался идти в Лувр, боясь, что безоружный окажется во власти своих врагов, и хотел одного — исполнения всех указов, принятых против гугенотов, беспощадной войны с Наварром, изгнание всех друзей короля, наместничества для него самого и его семьи.
Огорченная Екатерина направила к королю государственного секретаря Пинара рассказать о ее неудаче. Но когда он явился во дворец, Генрих III, боявшийся, что лигисты захватят Новые ворота, открывавшие доступ к Тюильри, и таким образом отрежут ему всякие пути к отступлению, вышел около четырех часов дня через этот пока еще свободный проход. В пять часов, когда к нему присоединился Пинар, он осознал, что если хочет остаться в живых, медлить больше нельзя. Со свитой в шестьдесят человек, одетых в длинные платья чиновников магистратуры или придворные костюмы, вскочив на первых попавшихся коней из конюшен Тюильри, он уехал. Галопом король поскакал по дороге в Сен-Клу, потом до Рамбуйе. С ним вместе уезжали канцлер Шеверни, герцог де Монпансье, кардинал де Ленонкур, маршалы д'Омон и де Бирон, де Бельевр, государственные секретари Вильруа и Брюлар.
Герцог узнал об этом побеге в тот момент, когда беседовал с Екатериной. Он решил, что его обманули и разозлился на королеву, думая, что она приехала к нему вести переговоры, чтобы усыпить его бдительность. Окруженный населением большого дружественного ему города, своими армиями и сторонниками в провинциях, ему нечего было опасаться короля. Нелепый отъезд Генриха III, напоминавший ему бегство из Польши четырнадцать лет назад, совершенно дискредитировал [396] короля. Законная власть в Париже была теперь представлена только в лице Екатерины. Этот день — 13 мая 1588 года — действительно принес корону герцогу де Гизу. После первого бурного ликования триумф Лиги вызвал нечто вроде коллективной тревоги. Как констатировал нунций, большинство жителей чувствовали себя виноватыми. Если и были еще те, кто говорил о необходимости забрать власть у Генриха де Валуа, то другие — более многочисленные, были недовольны, что пришлось доводить до крайностей. Образованные люди, такие, как Этьен Паскье — главный защитник в Счетной палате, боялись, что эти революционные события и есть первое подтверждение предсказаний Региомонтана. Паскье приводит его в своем письме от 20 мая к де Сент-Март, рассказав ему о дне баррикад. Он признается, что раньше смеялся над этим пророчеством. «Но, — добавляет он, — Боже Милостивый! Я должен сам опровергнуть свою же книгу: но тем не менее я горжусь, что звезды, заботясь о нас, назначили особую встречу над Францией, признавая ее первой и самой благородной нацией Европы».
Когда 14 мая Генрих III водворялся в Шартре, Лига вступала во владение столицей. «К обеим королевам, которые не имели возможности последовать за королем, почтение только видимое, — констатирует Паскье. — С ними очень любезны и целуют им руку, но они не имеют права выйти из города — у них никакой свободы, что было бы верхом всех их желаний». Екатерина и ее невестка стали настоящими заложницами — Паскье говорит «полупленницами» — в особняке королевы.
Свергнув королевское правительство, майская революция 1588 года попытается прибрать к рукам государственные институты для получения собственной выгоды. Парламент должен был собраться 14-го утром. 13-го вечером Гиз отправляется к первому советнику Ашилю де Арлею и требует перенести заседание. Но приглашения были уже разосланы. Советник доказывает, что теперь невозможно связаться с его коллегами. По легенде, он якобы осмелился критиковать поведение Гиза: «Очень жаль, когда лакей [397] прогоняет хозяина!» Тогда среди ночи герцог отправляется разбудить Екатерину. Он заставляет ее повторить приказ, который он дал Арлею. Некоторые советники, которых не удалось предупредить, собираются утром в большом зале дворца. Екатерина вынуждена просить их разойтись. Тем не менее она позволяет им назначить депутацию, которая отправится в Шартр к королю.
Не обращая внимания на недовольство парламентских советников, 14-го, в середине дня, Гиз занимает Бастилию, отданную без сопротивления ее комендантом Лораном Тетю. Там было обнаружено большое количество муки, солонины и вина. На платформе стояли шестнадцать заряженных пушек, направленных на город. Лигисты почтительно отнеслись к кабинету, где хранились ценности Короны и серебряная посуда коменданта. Они открыли подземелья и извлекли оттуда политических заключенных: ажанского адвоката Вамнуса, посаженного в тюрьму четыре года назад за крамольные речи, и купца Фейе.
Только 18 мая Лига овладела королевским замком в Венсенне, который комендант отказался отдать. Пришлось принудить его к этому силой, угрожая разорвать выстрелами из трех артиллерийских орудий. В тот же день был смещен бывший королевский муниципальный корпус и купеческий старшина Никола-Эктор де Перез, комендант Бастилии.+) Ассамблея, претендовавшая на то, что представляет народ, назначила новый муниципальный корпус из лигистов под председательством герцога де Гиза. Купеческим старшиной был назначен Ла Шапель-Марто. Королева Екатерина должна была утвердить эти новые революционные назначения.
Наконец, 20 мая, во время вечерни, Гиз принес показать Екатерине и королеве Луизе в сад особняка королевы свой проект записки с перечнем требований, которые Лига предъявляла королю. Это был ее окончательный вариант, и 23 мая его подписали Гиз, кардинал Бурбонский, де Ла Шапель-Марто и парижские городские старшины, которые составили нечто вроде государственного совета. По этому документу от короля требовалось назначить Гиза главнокомандующим [398] войсками в войне против гугенотов, лишить милости и изгнать д'Эпернона и его брата Ла Валетта «как пособников еретиков», отменить эдикты о налогах, утвердить новый муниципальный корпус Парижа и заменить комендантов стратегически безопасных городов на сторонников Гизов. Еще больше, чем бунт и побег короля, эти требования были похожи на настоящий «государственный переворот»: таково мнение Паскье. В то же самое время парижане обратились с циркуляром к главным городам: Руану, Труа и Сансу — 28 мая, Шалону, Реймсу, Мондидье, Амьену — 30-го об учреждении федерации этих городов против врагов истинной религии. Города, не пожелавшие присоединиться, будут лишены торговых отношений со столицей.
Король был далеко, и это не позволяло ему следить за развитием событий в Париже. 16 мая он принял депутатов от парламента: он твердо заявил, что простит парижан, если они покорятся ему и признают свою вину. Затем к нему прибыла процессия из тридцати шести кающихся грешников, во главе которой был «брат Ангел», иначе — Анри де Жуайез, граф дю Бушаж, брат покойного фаворита — с крестом на спине, избиваемый двумя собратьями, игравшими роль палачей, среди двух молодых переодетых капуцинов, изображавших Деву и Магдалину. Но это были шпионы Лиги. Кающиеся грешники, прикрываясь благочестием и одеждами, оценивали силы короля. В Шартр приезжали многие другие делегации — от духовенства, например. Большинство социальных слоев, казалось, стремилось к согласию с сувереном.
Видя такой наплыв депутаций, Генрих III возомнил, что день Баррикад был всего лишь преходящим проявлением плохого настроения народа. Он попытался утихомирить страсти, отменив 27 мая через патентные письма около сорока эдиктов о налогах, назначениях и о продаже должностей, принятых в последние годы; пообещал созвать Генеральные штаты; лишил милости д'Эпернона и отправил его в Ангумуа, где летом фавориту пришлось сражаться с местными лигистами, которые были готовы схватить его и [399] убить. В провинции король направил специальных уполномоченных для восстановления подчинения Короне.
Но все эти меры не удовлетворяли лигистов. Считая, что их требования не выполнены, они ужесточили условия содержания двух королев под стражей. Между ними и Гизом, приходившим к ним ежедневно, постоянно происходили ссоры. Робкая Луиза Лотарингская даже не всегда умела удержаться в рамках привычной сдержанности и требовала от герцога объяснений: раз он не принимает никаких предложений короля, значит, он желает с ним воевать? В замешательстве Гиз ответил, что он не желает делать этого против своей воли, но если он будет вынужден на это пойти, то сам король вызывает у него больше опасений, чем все те силы, которыми он сможет располагать. Однажды Екатерина обнаружила, что закрыты ворота в город, через которые она хотела пойти на службу в церковь капуцинов. Часовые отказались их для нее открыть. Разъяренная королева приказал сообщить об этом герцогу де Гизу: он извинился, заявив, что засов был сломан и нельзя было сдвинуть створки ворот!
Тут же королева отправила проверить слова герцога и убедилась, что предлог был ложным. Екатерина удерживала герцога у себя, пока шла эта проверка. Она без стеснения, не понижая голоса, упрекнула его в недопустимости подобного обращения с ней и пригрозила, что вырвется из города, даже ценой собственной жизни и жизней других: и тогда еще неизвестно, кто победит! Но это были всего лишь слова: она была реалисткой и понимала, что придется выполнить требования лигистов.
«Я бы предпочла, — писала она Бельевру 2 июня, — отдать половину королевства и сделать Гиза наместником, лишь бы он был мне за это признателен, как и все королевство, чем жить вот так, трепеща, как мы, и знать, что королю еще хуже». Первая сделка, предложенная королем, не состоялась. Приходилось выполнять требования бунтовщиков. Впрочем, они, вероятно, получили указания быть гибкими от своего испанского кредитора. 24 мая Бернардино [400] де Мендоса прибыл, чтобы торжественно объявить Екатерине об отплытии «Непобедимой Армады», которая, по странному совпадению, подняла якоря в Лиссабоне 9 мая — в день вступления Гиза в Париж. Английские католики, укрывшиеся в столице Франции, тогда получили указания присоединиться к экспедиционному корпусу герцога Пармского. Поэтому Лига передала королю новую «просьбу», датированную 15 июня: он должен был взять на себя обязательства признать Священный союз, обеспечить лигистам пользование безопасными городами в течение шести месяцев, издать постановления Тридентского собора, продать имущество протестантов, отправить против гугенотов две армии — одну в Пуату, другую — в Дофине под командованием Майенна.
К этим статьям прилагались замечания парижского муниципалитета: полиция Парижа будет полностью подчиняться органам городского управления, Бастилия будет передана купеческому старшине или разрушена, военные могут быть размещены не ближе чем в двенадцати лье от столицы. Должны быть сняты любые запреты на проповеди. Ни один человек, подозревающийся в ереси, никогда не сможет занимать посты в городском управлении.
5 июля в Руане король принял все эти условия. Через некоторое время он подписал эдикт «о союзе его католических подданных», ставший полной капитуляцией перед Лигой. Документ должен был быть опубликован 21 июля в Парижском парламенте.
Капитуляция короля освободила обеих королев, и они получили разрешение покинуть Париж. 23 июля они уехали в Мант, где встретились с Генрихом III. Через два дня Екатерина вернулась в столицу. Ей хотелось бы привезти короля в Лувр, но он предпочел уехать в Шартр с супругой. Екатерина принялась за дела 1 августа: отправилась к Генриху III в сопровождении герцога де Гиза и кардиналов Бурбонского и Вандомского. Лигисты хотели продемонстрировать народу свое стремление к сотрудничеству с королем, которого они держали в руках. Играя отведенную ему [401] роль, Генрих III поднял герцога, преклонившего колено, и поцеловал его дважды с видимой нежностью. Вечером он пригласил его к себе на ужин и предложил выпить за здоровье своих «добрых парижских баррикадистов».
4 августа король начал раздавать награды руководителям Лиги: патентные письма даровали его «дражайшему и возлюбленному кузену, пэру и господину Франции» верховную власть над всеми армиями королевства; кардинал Бурбонский получил монаршее разрешение на назначение главы каждой гильдии во всех городах; кардинал де Гиз — обещание получить должность легата в Авиньоне, которую король попросит для него у папы; архиепископ Лионский — стать хранителем королевских печатей. Подобное проявление слабости объясняется тем, что король понимал, что находится в подчинении у Лиги и Испании, могущество которой казалось незыблемым.
24 июля испанская Армада подошла к английскому полуострову Корнуолл, а 31-го состоялась первая морская битва, не принесшая особого успеха. До 9 августа произошло несколько тяжелых сражений — «битва в заливе» — в Ла Манше, от Бретани до Кале. Вскоре английские брандеры22), брошенные на испанцев, смогли сломать военный строй кораблей Армады. Испанцы были вынуждены отвести свои корабли за Дюнкерк, где Александр Фарнезе собрал свой экспедиционный корпус. Ла Манш был недоступен — англичане энергично оборонялись. Высокомерный флот Филиппа II потерпел поражение. Постепенно оно превратилось в разгром — в ходе тяжелого отступления Армады, обогнувшей Шотландию и Ирландию. Жалкие остатки флота — около шестидесяти истрепанных кораблей из ста тридцати, отправившихся в Англию, пристали к берегу Сантандера 22 сентября.
В августе, пока еще можно было надеяться на победу испанцев, лигисты хозяйничали в Париже. 30-го они принудили [402] парламент не проверять патентные письма, в которых король даровал прощение одному из Бурбонов — графу де Суассону за его последующее участие в боях на стороне еретиков. Также они отказались передать Бастилию коменданту, а 12 августа снова потребовали возвращения короля в Париж в выражениях цветистых, но твердых.
Будущий созыв Генеральных штатов послужил для короля предлогом, чтобы отказать им в этом требовании. Депутаты трех сословий были созваны в Блуа на 15 сентября патентными письмами от 15 июля. В августе в королевстве состоялись выборы: почти во всех провинциях, где хозяйничала Лига, были избраны ее сторонники. Из 134 депутатов от духовенства почти все были лигисты, из 180 депутатов от дворянства их было меньше, но среди 191 депутата третьего сословия было 150 депутатов, преданных Лиге.
Король, уладив со своим Советом проблемы финансирования первых месяцев будущей войны с еретиками (как обычно, было решено просить денег у духовенства — 500000 экю), уехал из Шартра в Блуа, куда он прибыл 1 сентября 1588 года в сопровождении Екатерины и герцога де Гиза. Едва он расположился на месте, как 8 сентября совершенно неожиданно совершил чрезвычайный акт: полное обновление правительства, большинство членов которого были назначены когда-то королевой-матерью и имели ее полное доверие.
Каждый из этих верных слуг получил уведомление об отставке без каких-либо объяснений. Все современники одинаково расценили эту «чистку» как проявление «ненависти к королеве-матери». Когда Екатерина спросила у сына, каковы были причины, Генрих разразился грубыми упреками в ее адрес. Испанский посол Мендоза описал эту сцену своему повелителю: король заявил, что канцлер составил заговор с поставщиками, что Бельевр был гугенотом, Вильруа — высокомерным и тщеславным человеком, стремившимся лично вести переговоры с королем, Брюлар — ничтожеством, Пинар — пронырой, способным продать родного отца и мать за деньги. Если оправданием отставки министров монархии служили подобные причины, это значило, [403] что король совершенно не доверяет своей матери и ее верным слугам. Но Генрих III представил более основательные объяснения нунцию Морозини, которого папа Сикст V назначил кардиналом и легатом во Франции, чтобы он способствовал делу католицизма: если бы он не отправил в отставку своих министров, то без сомнения этого потребовали бы Генеральные штаты, потому что их обвиняли в финансовых махинациях, нанесших большой вред всему королевству. Вполне вероятно, что королева-мать знала заранее о готовящейся отставке и ее причинах, но она не могла легко на это согласиться. Бельевру она доверительно сообщила свои горькие мысли. Она осознавала, что ее личная власть, уже много раз опороченная, теперь больше не существовала.
Герцог де Гиз тоже был чрезвычайно оскорблен, что ему не сообщили об отставке министров. Некоторых из них, Вильруа, например, Генрих III подозревал в симпатии к лигистам. Скорее всего, внезапное решение короля было вызвано несколькими причинами: обновляя состав правительства, он, с одной стороны, показывал, что все дела переходят в его ведение после долгого правления королевы-матери и тех, к кому она благоволила; а с другой стороны, подтверждал свое стремление вернуться к ненавидимой всеми системе налогообложения; наконец, он освобождался от цепких пут Лиги, что было смело, учитывая состав Генеральных штатов, которые должны были вот-вот собраться.
В течение всего сентября проходили отдельные подготовительные ассамблеи трех сословий. Наконец, 16 октября состоялось торжественное открытие штатов на общем собрании в большом зале Блуаского замка. Зрелище было просто великолепным. Огромный неф был затянут роскошными драпировками фиолетового бархата, усыпанного золотыми лилиями. Принцы, кардиналы, епископы, вельможи, советники надели пышные платья для торжеств. Сидевшие на трибунах и галереях дамы были в великолепных платьях. На возвышении под королевским балдахином восседал Генрих III и обе королевы. Короля окружали его гвардейцы [404] и дворяне. Он был одет очень просто, выделялась только большая цепь ордена Святого Духа. Напротив скамей духовенства и дворянства и за барьером, позади которого располагалось третье сословие, на стуле без спинки, установленном перед королевским троном, как верховный главнокомандующий, сидел герцог де Гиз.
Генрих III произнес торжественную речь по случаю открытия штатов. Он начал с похвал королеве, своей доброй матери: она должна «называться не только матерью короля, но и матерью всего государства и королевства». После того как совсем недавно Екатерина пережила отставку своих верных соратников, эти слова были для нее нечто вроде благодарности перед ее собственным увольнением; и действительно — продолжение речи не оставляло никаких сомнений в желании монарха полностью взять бразды правления в свои руки. «Я ваш Богом данный король, и только я могу законно и действительно принимать решения». Затем следовало изложение католических убеждений короля и далее — целая программа очищения нравственности: преследование богохульств, симонии23), отмена продажи должностей, уменьшение расходов на правосудие, поощрение развития литературы, искусств и торговли, исключая торговлю предметами роскоши. Но в связи с тем, что суверен собирался вести войну против еретиков, ему нужна была финансовая помощь, что он преимущественно и просил у штатов. В остальном он умолял своих подданных вместе с ним бороться против беспорядка и коррупции в государстве, отвергая любой другой союз: «Некоторые гранды моего королевства создавали подобные лиги и ассоциации, но проявляя мою обычную доброту, я хочу, чтобы то, что было в прошлом, было предано забвению».
Услышав эти гордые и неожиданные слова, герцог де Гиз «изменился в лице и потерял сдержанность», то же самое произошло и с его братом кардиналом. В ярости они вскочили со своих мест и потребовали исправить текст до его [405] обнародования. Екатерина посоветовала сыну уступить им, и уже отпечатанные экземпляры были уничтожены.
На следующем заседании депутаты поклялись соблюдать эдикт о Святом союзе, объявленном самым главным законом в королевстве. Затем началось обсуждение финансового положения в стране. Вне этой дискуссии лигисты и сторонники короля единодушно выразили свое возмущение действиями герцога Карла-Эммануила Савойского: супруг инфанты Екатерины, внучки королевы-матери, под предлогом защиты от Ледигьера — предводителя протестантов Дофине, в начале октября захватил Карманьоло и Салюс — последние французские владения в Италии. Присоединившись к мнению Гиза, король продемонстрировал твердость в своем решении. 10 ноября чрезвычайный посол Савойи Рене де Люсинж, сеньор дез Алим, прибыл в Блуа с извинениями своего повелителя. Но так как он не пообещал вернуть эти города, все единодушно ополчились против герцога. Екатерина, которую Люсинж попросил назначить правителей-католиков в захваченных городах, извинилась, что не может этого сделать, и напомнила, что молодой герцог повторяет путь своего отца, которого погубили его необдуманные поступки. 16 ноября каждое из трех сословий передало королю свою часть денег для войны с Савойей, хотя накануне они ему в этом отказали. Основой должны были стать войска швейцарцев, для набора которых герцог де Гиз дал аванс в 10000 экю, что изумило легата Морозини и самого папу: неужели на деньги, полученные от короля Испании, герцог собирается воевать с собственным зятем этого короля? Тогда получается, что вместо войны с еретиками Наварры, начнется наступление на католическую Савойю?
Возможно, международные события объясняли эту прекрасную патриотическую позицию. Поражение «Непобедимой Армады», в котором теперь уже никто не сомневался, было страшным ударом для Филиппа II. Его Католическое Величество, скрепя сердце, даже приказал передать 29 октября Екатерине меморандум, призывая ее восстановить добрые отношения между двумя Коронами. [406]
Поэтому, даже при всех нуждах королевской казны, размер помощи королю в походе на Савойю оказывался просто ничтожным. 10 ноября Генрих III сообщил штатам о доходах и расходах королевства. Последние ежегодно составляли 9600000 экю. Генрих III предлагал их уменьшить до 5 миллионов, но просил доход, соответствующий примерно этой сумме. Третье сословие проявило упрямство: они хотели уменьшить размер податей до уровня 1576 года. В этом они получили поддержку дворянства, потребовавшего 24 ноября отмену всех новых налогов, установленных за последние два года. Со своей стороны, духовенство просило о создании специального суда, чтобы «заставить людей из Совета короля вернуть награбленное».
Как обычно, штаты не переживали по поводу финансовых несчастий Короны. Поэтому государь был настороже. 26 ноября он заявил, что удовлетворится 3 миллионами. Когда он дошел до такой крайности, ему на выручку поспешил Гиз: собрал лигистов и предложил им проголосовать за некоторые субсидии, потому что если король окажется в отчаянном положении, то бросится в объятия гугенотов, а он сам и его сторонники окажутся в положении бунтовщиков. После этого внутри сословий начались бурные дебаты. Впервые за последние тридцать лет Екатерина в них не участвовала: ее одолели подагра и ревматизм, и к тому же она постоянно кашляла — ей не помогали никакие лекарства. Очень больная, она все-таки сделала усилие, чтобы присутствовать в покоях легата 8 декабря на подписании брачного контракта ее внучки Христины и великого герцога Флоренции. После свадебной церемонии по доверенности в часовне замка она дала бал в своих апартаментах. Но болезнь не отпускает ее. 15 декабря ей снова плохо. Екатерина слегла с сильным воспалением легких. В самый ответственный момент финансовых переговоров она теряет всякую связь со своим сыном и ничего не может ему посоветовать. Хотя что она может ему сказать? Не зная, как провести депутатов, он предложил им, как и в Венеции, чтобы королевская казна имела два ключа, один из которых будет у него, [407] а другой — у штатов, что вынудит его постоянно с ними советоваться. Обрадовавшись, третье сословие тут же кинуло подачку в 120000 экю, но из этих денег, по крайней мере, 100000 должны были быть переданы армиям герцогов де Майенна и де Невэра. Судебная палата, предложенная духовенством, была очень быстро учреждена и собиралась установить строгий контроль за использованием этих средств.
Исполняя свое намерение отгородить короля от всего, что было в прошлом, Гиз предложил штатам объявить д'Эпернона и его брата Ла Валетта гугенотами и бунтовщиками: но три сословия не согласились, а Генрих III был этим глубоко уязвлен. 18 декабря он устроил совет с маршалом д'Омоном и с Никола д'Анженном, сеньором де Рамбуйе и несколькими верными вельможами. Были рассмотрены все претензии к герцогу. На следующий день, 19-го, было решено убить Гиза и арестовать его брата-кардинала, принца де Жуанвиля и, наконец, кардинала Бурбонского.
Несмотря на то, что решение хранилось в строжайшем секрете, Гиз почувствовал угрозу и попросил легата Морозини вступиться за него перед королем, чтобы возвратить его доверие. 19-го — в день, когда решение об убийстве было принято, представитель папы действительно предпринял такую попытку, но тщетно. Ему посоветовали навестить Екатерину, страдающую от воспаления легких. Старая королева, которую уже в течение нескольких месяцев не допускали к делам, смогла всего лишь пообещать поговорить со своим сыном и призвать его к умеренности. Даже при всей своей слабости, лишенная политической власти, она казалась легату единственной защитницей герцога и кардинала де Гизов в Блуа, настолько явной была ненависть короля по отношению к ним.
22 декабря после мессы между Генрихом III и Гизом вспыхнула жесточайшая ссора. Гиз дошел до того, что заявил, что если бы Генеральные штаты не были созваны, то он бросил вызов и убил всех тех злых людей, которые порочили [408] его в глазах короля. Везде говорили о похищении короля, подготовленном Гизом. Даже добавляли, что сестра Гиза — мадам де Монпансье, заявила своему брату-кардиналу, что готова выстричь монашескую тонзуру на голове Генриха де Валуа своими собственными руками.
Король больше не сдерживал своей ярости. В ночь с 22 на 23 декабря мать герцога, мадам де Немур, послала предупредить своего сына, что король собирается его убить на следующий день. Он только посмеялся над этим. 23-го, в восемь часов утра, когда король пригласил его к себе в кабинет для разговора, на герцога напали гвардейцы из числа «Сорока пяти» и нанесли ему множество ударов кинжалом. В тот самый момент, когда происходила эта поспешная казнь, восемь родственников Гиза и главные лигисты, которых тайный Совет короля решил арестовать, были задержаны и заперты под охраной в замке Блуа.
На следующее утро кардинал де Гиз был зверски заколот алебардами, его тело бросили рядом с телом брата, оба трупа разрубили на куски и сожгли в камине замка, чтобы позже им не поклонялись, как мученикам.
Едва Гиз был отправлен на тот свет, как король спустился к своей матери, занимавшей апартаменты под его собственными и которая, скорее всего, должна была слышать шум в момент убийства. У постели больной сидел врач Филипе Кавриана, шпион великого герцога Тосканского, которому он рассказал об этой сцене. Генрих спросил его, как чувствует себя королева. Врач ответил ему, что она отдыхает, приняв лекарства. Тогда король подошел к старой женщине и очень уверенно с ней поздоровался: «Добрый день, Мадам, извините меня. Господин де Гиз мертв; больше о нем говорить не стоит. Я приказал его убить, опередив в намерении по отношению ко мне». Он напомнил, какие оскорбления пришлось ему стерпеть, начиная с дня Баррикад, и все то, что знал о непрекращающихся интригах своего врага. Для спасения своей власти, своей жизни и своего государства ему пришлось пойти на эти крайние меры. В этом ему помогал сам Бог; на сем он откланялся, [409] сказав матери, что идет к мессе, чтобы возблагодарить небо за счастливый исход этого наказания. «Я хочу быть королем, а не пленником и рабом, каким я был, начиная с 13 мая и до сего часа, когда я снова становлюсь королем и хозяином». С этими словами он вышел. Королева была слишком слаба, чтобы ему ответить. «Она чуть было не умерла, — сказал врач, — от ужасного горя», и добавляет: «Боюсь, как бы отъезд госпожи принцессы Лотарингской [в Тоскану] и эти похороны герцога де Гиза не ухудшили ее состояния».
Другие очевидцы — легат Морозини, например, несколько иначе передает эту сцену. «Теперь я король», — воскликнул Генрих III, а Екатерина ему якобы ответила, что напротив — он только что потерял свое королевство. Но легат встретился с королем только 26 декабря. Святой Престол был больше озабочен не казнью герцога де Гиза — мирянина, а смертью его брата — кардинала, и резко ее осудил. В эйфории от удавшейся мести Генрих не принял никаких решений, которые должны были немедленно последовать. Он вернул в Париж арестованных городских старшин, освободил герцогиню де Немур — мать убитых, дал нужную Лиге передышку, не направив никакой помощи крепости Орлеана, которую осаждали лигисты. Ему очень бы пригодились советы матери, но она была все еще слаба и пришла в ужас от казни братьев Гизов. «Ах! Несчастный! — повторяла она, говоря о своем сыне с капуцином Бернаром д'Озимо 25 декабря. — Я вижу, как он стремительно несется навстречу гибели, и боюсь, как бы он не потерял жизнь, душу и королевство». 31 декабря, по словам ее врача Кавриана она была совершенно потрясена и не знала, как можно предотвратить грядущие несчастья.