О характере законов в сфере международных отношений

Как мы уже знаем, проблема законов с позиций традицион­ного (ортодоксального) марксизма решается на основе общей методологии исторического материализма, в соответствии с ко­торой содержание международных отношений определяется, с одной стороны, содержанием внутренней политики взаимодей­ствующих на мировой арене государств (которая, в свою очередь, детерминирована их экономическим базисом), а с другой, — клас­совой борьбой между капитализмом и социализмом в общепла­нетарном масштабе. Отсюда формулировались такие «законы», как, например, «превращение мировой системы социализма в решающий фактор общественного развития»; «возрастание роли развивающихся государств и движения неприсоединения»; «уси­ление кризиса и агрессивности империализма»; «мирное сосу­ществование государств с противоположным общественным стро­ем» и т.п. В то же время, с точки зрения марксизма, законы меж­дународных отношений, как правило, носят характер закономер­ностей, — иначе говоря, необходимостей менее глубокого поряд­ка, действующих лишь в приближении, в среднем, как равнодей­ствующая многих пересекающихся законов. Это не означает, од­нако, что марксизм сомневается в существовании закономерной основы общественной, в том числе и международной жизни. Иной характер законов, проявляющих себя как закономерности, вовсе не ведет к отказу от детерминизма, как основы основ марксист­ского понимания истории.

Детерминизм во многом свойствен и такому направлению в науке о международных отношениях, как политический реализм,

склонный исходить в понимании и объяснении взаимодействия государств на мировой арене из вечных законов неизменной че­ловеческой природы, познание которых дает возможность созда­ния рациональной теории.

В соответствии с детерминистским пониманием, например, изолированные усилия того или иного человека не могут повли­ять на общий ход общественного развития, т.е. действия отдель­ного индивида не имеют никакого значения для макросоциаль-ных процессов. Развитие понимается как восходящий процесс движения от простого к сложному, от низшего к высшему, опре­деляемый начальными причинами и не имеющий альтернатив. Тем самым картина мира предстает в виде вселенной, где господ­ствуют строгие причинно-следственные связи, имеющие линей­ный характер. Следствие идентично, или, по меньшей мере, про­порционально причине. Поэтому, в принципе, история может быть объяснена и предсказана: настоящее предопределено про­шлым, будущее — прошлым и настоящим.

Однако в последние годы, как уже отмечалось выше, детер­минизм, с позиций которого случайность, по сути, изгонялась из научных теорий, был серьезно потеснен в самих своих основани­ях. Появились новые фундаментальные исследования, следстви­ем которых стали радикальные трансформации в научной карти­не мира, в методологических основах науки, в самом стиле науч­ного мышления. Появление и развитие синергетики — науки о возникновении порядка из хаоса, о самоорганизации — позволи­ло увидеть мир с другой стороны. Илья Пригожий показал, что в точках бифуркации детерминистские описания в принципе не­возможны. Так, например, если в летящий снаряд попадает дру­гой снаряд и происходит раздвоение (бифуркация) первого, то объяснить, как будут вести себя его части, в каком направлении они полетят — в принципе невозможно. Не потому, что наука еще не знает этого, а потому, что это непредсказуемо, когда мы имеем точки бифуркации. Только впоследствии, когда утвердит­ся новая траектория полета указанных частей, станут возможны­ми описания на основе известных законов, но не в этих точках. Таким образом, в науке появляется новое понимание, в соответ­ствии с которым существует, как правило, множество альтерна­тивных путей развития, в том числе и для человеческой истории, которая тем самым как бы лишается предопределенности. По­степенно утверждается и новое понимание истории как стохас­тического процесса — непредсказуемого, непредугаданного, не­предопределенного (1).

Новая картина мира начинает проникать и в науку о между­народных отношениях, где, учитывая специфику ее объекта, скеп-

тицизм относительно существования законов его функциониро­вания и развития получил особенно широкое распространение:

большинство исследователей стремятся избегать употребления самого понятия «закон», предпочитая оперировать такими менее обязывающими терминами, как «закономерности», <генденции», «правила» и т.п. Так, например, Б. Рассет и X. Старр отмечают, что даже в том случае, если бы теоретические исследования в науке о международных отношениях были развиты гораздо луч­ше, чем в настоящее время, все равно, скорее всего, ученые при­шли бы не к формулированию законов, а к утверждениям по ве­роятности: «В самом лучшем случае ученый-социолог может оце­нить не более, чем вероятность, что за данным специфическим событием (угрозой, обещанием или уступкой) последует желае­мый результат» (2).

Известный французский социолог Р. Арон, в свою очередь, полагал, что сама природа международных отношений, особен­ностью которых является отсутствие монополии на насилие и «плюрализм суверенитетов», диктует необходимость принятия тех или иных политических действий «до того, как собраны все необ­ходимые знания и обретена уверенность». Поэтому всякая дея­тельность в этой сфере основана не столько на знании законо­мерностей (которые, как он считал, все же существуют), сколько на вероятностях, связанных с непредсказуемостью человеческих решений. Здесь можно только строить предположения о том, ка­кое поведение считать рациональным. А это означает, подчерки­вал Р. Арон, что «социология, приложенная к международным отношениям, имеет, так сказать, свои границы» (3).

С точки зрения одного из последователей Р. Арона, Ж. Ун-цингера, изучение любого явления или процесса международной жизни предполагает его анализ с позиций и истории, и социоло­гии, и теории. Только с учетом этого можно надеяться на выведе­ние и исследование законов международных отношений. И все же, подчеркивал он, окончательное объяснение международной ситуации или какая-либо уверенность в полном понимании при­чин происходящего в этой сфере невозможны. Так, например, вооруженный конфликт можно объяснять на основе теории им­периализма, руководствуясь утверждениями об агрессивном ха­рактере данного государства, традиционной враждой соответству­ющих народов, темпераментом государственных деятелей, нако­нец, сочетанием всех указанных факторов. Каждый из этих под­ходов может содержать элемент истины, но ни один из них, и даже все они вместе взятые не могут претендовать на оконча­тельно верное объяснение. Поэтому «понятие, которое лучше всего

отражает реальность международных отношений, — это понятие относительности» (4).

Приведем мнение еще одного известного ученого — француз­ского историка Ж.-Б. Дюрозеля. Соглашаясь с утверждениями о том, что в общественных науках законы не обладают той сте­пенью строгости, которая характерна для наук о природе, и пото­му они не дают полного удовлетворения, он подчеркивает, что такое положение вещей объясняется самой сущностью отражае­мых ими реалий. При этом, поскольку речь идет о сфере вероят­ностного знания, в котором господствуют исключения, и кото­рое поэтому неотделимо от интуиции, здесь гораздо больше под­ходит термин «закономерность». Закон отражает одну или не­сколько групп строго идентифицированных феноменов, имею­щих общий характер, более того — освобожденных от всех при­знаков индивидуальности и поэтому поддающихся измерению. Когда же мы имеем дело с событиями, то каждое из них предпола­гает присутствие человеческого разума, поэтому каждое является единичным, уникальным. Здесь, фактически, не существуют иден­тичность и измеряемость. Между несколькими событиями мож­но найти лишь аналогии: так, существуют типы рассуждений, типы коммуникаций, типы насилия. «Закономерность — это и есть на­личие длинного ряда подобий, которые как бы не зависят от осо­бенностей той или иной эпохи и, следовательно, могут быть от­несены к самой природе homo sapiens» (5). Наряду с закономер­ностями, отражающими повторяемости или подобия типов собы­тий, независимо от социального или технического уровня общест­ва, политического режима или географического региона, сущес­твуют также «временные правила» и «рецепты». «Временные пра­вила» отражают уровень менее общего порядка, чем совокупная история человечества. Они касаются одной из «структур», то есть «одной из фаз той длительной исторической эволюции, которую прошел мир» — данной эпохи, данного географического региона или данного политического режима.

Наконец, существует уровень отдельного действия в данный момент и в данных обстоятельствах. Люди должны действовать. Но для того, чтобы эти действия были как можно более разумны­ми, одних закономерностей и временных правил недостаточно. Поэтому, за отсутствием научных знаний, они опираются на прин­ципы нормативного характера, которые могут быть названы «ре­цептами».

Можно было бы продолжить рассмотрение взглядов различ­ных ученых, относящихся к полемизирующим друг с другом тео­ретическим направлениям и школам. Но и приведенных приме-

ров достаточно для того, чтобы сделать некоторые предваритель­ные выводы.

Они показывают, что, несмотря на широко распространен­ный скептицизм относительно существования законов в сфере международных отношений, объясняемый спецификой этой сферы социального взаимодействия, на имеющиеся разногласия в по­нимании их значения для объяснения и прогнозирования наблю­даемых здесь событий и процессов, на дискуссии, касающиеся форм, характера проявления и степени «устойчивости» законо­мерностей, между исследователями есть согласие в ряде аспек­тов, существенно важных в контексте рассматриваемой пробле­мы. Во-первых, сфера международных отношений представляет собой своего рода стохастическую вселенную, картину причудли­вого переплетения многообразных событий и процессов, причи­ны и следствия которых носят несимметричный характер, поэто­му их описания и объяснения в духе детерминизма, предопреде­ленности, безальтернативности, исключения случайности непло­дотворны.

Во-вторых, социологический подход, направленный на срав­нение международных событий и процессов, на выявление меж­ду ними подобия и различий, на построение определенной типо­логии, обнаруживает, что, при всей специфике происходящего в сфере международных отношений, в ней могут быть обнаружены и некоторые «повторяемости», например, с точки зрения видов взаимодействия, степени их интенсивности, характера возмож­ных вариантов последствий и т.п.

Наконец, в-третьих, подобные «повторяемости», которые мо­гут быть названы закономерностями и которые, с учетом сказан­ного выше, могут иметь лишь достаточно относительный харак­тер, непосредственно в сфере международных отношений весьма немногочисленны. К их рассмотрению мы и переходим.

Содержание закономерностей международных отношений

Одной из иллюстраций немногочисленности закономернос­тей, имеющих непосредственное отношение к сфере междуна­родных взаимодействий может служить их перечень, приводимый Ж.-Б. Дюрозелем. Приведем их полностью (см.: 5, р. 309—320).

1. Любое общество и, следовательно, любая политическая еди­ница стремятся к технической эффективности.

2. Любое техническое усовершенствование подчиняется по­стоянной и всеобщей закономерности распространения.

3. Главным тормозом распространения техники является су­ществование в обществе целостной системы ценностей.

4. Необходимо уметь обнаруживать закономерность конвер­сии, т.е. условия, при которых социальные общности переходят от одной системы ценностей к другой. Дело в том, что, будучи широко распространенным феноменом в индивидуальном пла­не, конверсия является исключительно редкой, когда речь идет об общностях, наделенных религией или идеологией. Она осу­ществляется только при следующих условиях: а) существующая идеология находится в процессе полного разложения; б) идущая ей на смену идеология является мощной и привлекательной; в) процесс конверсии сопровождается осуществляемым в течение длительного времени насильственным разрушением старой иде­ологии; г) конверсия начинается с периферических зон, находя­щихся в стороне от центра наиболее интенсивной веры.

5. Структурная стабильность общности вызывает у части ее членов ощущение «невыносимости», т.е. состояния, при котором многие индивиды готовы рисковать своей жизнью во имя изме­нений. Так, например, Англия сумела избежать революции между 1830—1835 гг. только потому, что ее правители проводили поли­тику широких реформ. Напротив, французский режим эпохи Рес­таврации вместо трансформации своих институтов пытался укре­пить их, что шло вразрез со стремлениями большинства граждан.

6. Существует постоянный конфликт между эффективностью и человеческим достоинством.

7. Способы человеческих объединений менее стабильны, чем системы ценностей (религиозные или идеологические), и в то же время менее открыты для изменений, чем техника.

8. Причины войн объясняются существованием замкнутых систем стабильных ценностей; разницей военных потенциалов;

регулярностью, с которой в истории человеческих общностей воз­никает ситуация «невыносимости».

Как видим, из приведенного перечня закономерностей лишь одна («закономерность войны») непосредственно касается сферы международных отношений, тогда как все другие носят гораздо более широкий характер, затрагивая социальную сферу челове­ческих отношений в целом. Разумеется, в этом своем качестве они не могут не влиять на международные отношения, более того, влияние некоторых из них (особенно второй, третьей и четвер­той), как убедительно показывает автор, является настолько ощу­тимым, что без их анализа и учета трудно понять многие между­народные события и процессы. И все же речь идет об общесоцио­логических закономерностях, действующих в области как между-

народных, так и внутриобщественных отношений. Иное дело — «временные правила».

Сравнивая характер международных отношений, свойствен­ных периоду, продолжавшемуся с XVI века до 1914 года с совре­менными международными реальностями (с 1945 года и до на­ших дней), Ж.-Б. Дюрозель отмечает, что для современности ха­рактерно отсутствие коалиций, направленных против гегемонии одного или нескольких великих держав (т.е. «подобия европей­ского концерта наций»); уже не существует ни одной собственно европейской великой державы; на мировой сцене появляется новая, разрозненная, но вполне реальная международная сила — мировое общественное мнение; происходят радикальные изме­нения в военной стратегии и т.п. Речь идет, таким образом, не­посредственно о сфере международных (межгосударственных) отношений, однако указанные «временные правила» являются, скорее, хорошо систематизированными наблюдениями, представ­ляющими собой исходный эмпирический материал, нуждающийся в дальнейшем изучении и обобщении.

Если же попытаться провести более широкий анализ научной литературы, посвященной Международным отношениям, то мож­но убедиться, что значительная ее часть посвящена, в основном, анализу проблем, связанных с войной или ее предотвращением. Этот подход характерен и для Р. Арона (напомним, что его глав­ный труд, посвященный исследованию международных отноше­ний, назван «Мир и война между нациями»), который одним из первых предпринял попытку создания социологии международ­ных отношений. Поэтому закономерности, о которых идет речь в данной литературе, касаются прежде всего именно этих проблем и не выходят за рамки межгосударственных отношений.

Обобщая в этой связи различные точки зрения, позиции раз­личных теоретических школ, можно выделить следующие зако­номерности.

Во-первых, главным действующим лицом международных от­ношений (с точки зрения некоторых авторов, практически един­ственным, или, в крайнем случае, единоличным) является госу­дарство, а формами его международной деятельности — дипло­матия и стратегия.

Во-вторых, государственная политика существует в двух раз­новидностях: внутренней и внешней (международной), между которыми имеется как взаимосвязь, так и существенные разли­чия, в силу которых международная политика государства обла­дает хотя и относительной, но в то же время весьма значительной автономией.

Во-третьих, основа основ всех международных действий го­сударства коренится в национальном интересе, наиболее сущест­венными составными элементами которого являются безопасность, выживание и суверенитет. Поэтому международные отношения — это сфера столкновений, конфликтов и примирений нацио­нальных интересов различных государств.

В-четвертых, потребность в защите и продвижении нацио­нального интереса вызывает необходимость обладания как мож­но более мощным военным потенциалом, который, в свою оче­редь, зависит от природных, экономических и иных ресурсов го­сударства. Поэтому международные отношения — это силовое взаимодействие государств, — баланс сил, — в котором преиму­щества, с точки зрения национальных интересов, имеют наибо­лее мощные державы.

В-пятых, в зависимости от распределения мощи между наи­более крупными, с точки зрения военного потенциала, государ­ствами — так называемыми великими державами — баланс сил может принимать различные формы или конфигурации: бипо­лярную, трехполюсную, мультиполярную и т.д.

Таковы наиболее общие закономерности, сформулированные в рамках государственно-центричной парадигмы международных отношений. Они дополняются, развиваются и конкретизируются в целом ряде других, гораздо более многочисленных, обобщений менее широкого характера, касающихся, например, особеннос­тей национального интереса, применения силы, типов полярности и т.д. Таковы, например, выдвинутые Г. Моргентау «шесть прин­ципов политического реализма», которые представляют собой, по сути, конкретизацию его понимания национального интереса и одновременно представление о путях его реализации во внешней политике государства. Р. Арон предлагал свое понимание отно­сительно значения силы и слабости государства для международ­ной стабильности (например: «излишек слабости не менее опа­сен для мира, чем излишек силы»). Б. Рассет и X. Старр, исполь­зуя метод аналогии, выдвинули ряд гипотез, практическая под-тверждаемость которых придает им более широкое значение (например: чаще убивают соотечественников, чем иностранцев, знакомых и родственников, чем неизвестных; поэтому мало ве­роятно, что отдаленные друг от друга государства, слабо свя­занные между собой, — такие, как, скажем, Боливия и Бирма — будут воевать друг с другом). Подобные примеры, содержащие интересные и, чаще всего, весьма полезные обобщения, можно было бы продолжать. Однако они вряд ли могут претендовать на то, чтобы называться закономерностями международных отно-

шений, ибо для них характерен слишком значительный налет субъективности и, кроме того, диапазон их действия слишком ограничен.

Впрочем, ограниченность свойственна и вышеуказанным за­кономерностям. При всей своей значимости эти закономернос­ти, во-первых, относятся, главным образом, к межгосударствен­ным взаимодействиям, которые представляют собой лишь часть международных отношений. А, во-вторых, в последние годы роль этих взаимодействий, степень их влияния на характер и эволю­цию международных отношений подвергаются все более настой­чивым и аргументированным сомнениям — и прежде всего именно с позиций социологического подхода.

Собственно, подобные сомнения имплицитно содержались и в сформулированных в рамках ортодоксального марксизма зако­номерностях об усилении значения международных отношений в общественной жизни и о возрастании влияния на их развитие народных масс. Под идеологической оболочкой (которая, конеч­но, не могла не сдерживать их конкретизацию и развитие) в них просматривается получившая сегодня широкое распространение мысль об эволюции международных отношений, ломающей па­радигму их традиционного понимания. Данное замечание не оз­начает, однако, приоритета марксизма в осмыслении новых тен­денций. Напротив, это осмысление возникло независимо от марк­сизма и имеет уже относительно давнюю традицию, восходящую к трудам, созданным в 50—60-е годы такими представителями либеральной мысли как Ж. Вернан, С. Хоффманн, Д. Розенау, Е. Лорд, М. Боек и др. Высказанные ими идеи о международном обществе, о несводимости международных отношений к межпра­вительственным взаимодействиям, о неподконтрольности госу­дарствам некоторых типов международных общений, способных оказывать существенное влияние на облик мировой политики и т.п., получили новый импульс в научной литературе в свете на­блюдающегося сегодня кризиса государственности, выхода на мировую арену новых действующих лиц и т.д.

Так, в работе известных французских исследователей Б. Бади и М.-К. Смуц «Мир на переломе. Социология международной сцены» показано, что современные международные отношения дают все меньше оснований рассматривать их как межгосударст­венные взаимодействия, ибо сегодня происходят существенные и, видимо, необратимые изменения в способах раздела мира, прин­ципах его функционирования, в том, что поставлено на карту (6).

Мир находится в поисках новых отношений и новых субъек­тов. Структура межгосударственных отношений, долгое время

служившая самым верным посредником во взаимодействиях между индивидом и международной ареной, в настоящее время дефор­мируется и все меньше отвечает этому предназначению. Тради­ционная дипломатия слабо улавливает новые тенденции долго­временной динамики социальных трансформаций со все более многообразными параметрами: например, такие, как увеличение миграционных потоков, трансграничное движение людей, капи­талов и идей, деградация окружающей среды, распространение наиболее «эффективных» видов оружия. Политика уже не выра­батывается централизованно, в каком-то одном месте, а оказы­вается все более и более расколотой между многочисленными центрами, взаимная координация которых выглядит все более за­труднительной.

Закономерность национального интереса теряет свое прежнее значение. Многие современные элементы силы ускользают от государственного авторитета, оставляя межгосударственной сис­теме очень мало средств эффективного влияния на происходя­щие процессы, заставляя прибегать к опосредованным и всегда дорогостоящим способам принуждения.

Происходящие изменения делают проблематичным любой прогноз относительно содержания и формы будущих политичес­ких единиц, их взаимного расположения («конфигурации») на мировой арене. Вместе с этим уменьшается (но не исчезает) и значение вышеуказанных закономерностей, их уровень общнос­ти, ограничивается сфера их действия.

Это обусловлено тем, что сегодня, как подчеркивает Д. Розе­нау (7), возникают контуры новой «постмеждународной полити­ки» — глобальной системы, в которой контакты между различ­ными структурами и акторами осуществляются принципиально по-новому. Наряду с традиционным миром межгосударственных взаимодействий, на наших глазах рождается новый — «второй, полицентричный, мир» международных отношений, характери­зующийся хаотичностью и непредсказуемостью, искажением иден-тичностей, переориентацией связей авторитета и лояльностей, которые соединяли индивидов. При этом базовые структуры «пост­международных отношений» обнаруживают настоящую бифурка­цию между соревновательными логиками этатистского и полицен­трического мира, которые взаимно влияют друг на друга и никак не могут найти подлинного примирения, «Частная группа — Со­вет по защите природных ресурсов — ведет переговоры с прави­тельствами сверхдержав относительно мониторинга соглашений о запрещении ядерных испытаний; представители англиканской церкви выступают посредниками между террористами и прави-

тельствами на Ближнем Востоке; несколько организаций прини­мают решения, вкладывать или не вкладывать средства в эконо­мику ЮАР, дабы изменить социальную политику местного пра­вительства; Международный валютный фонд инструктирует на­циональные правительства, каким решать экономические вопро­сы; глава никарагуанского государства ведет кампанию в поддер­жку самого себя на улицах Нью-Йорка; < ... > поляки, живущие в США, принимают участие в национальных выборах 1989 г., и в одном из районов Варшавы их голоса становятся решающими;

опубликованный в Англии роман становится причиной отставки посла в Иране и одного убийства в Бельгии; отравленные в Чили фрукты дестабилизируют мировые рынки, провоцируют дейст­вия нескольких правительств, рабочие волнения в доках Фила­дельфии и политический кризис в самой Чили — таковы лишь отдельные примеры из великого множества событий, иллюстри­рующих становление нового глобального порядка», — пишет Д. Розенау (8).

Ощущение глубоких изменений, производящих подлинный переворот в привычной картине международных отношений, при­суще практически всем крупным работам последних лет, в кото­рых рассматриваются проблемы наблюдающихся в этой сфере новых явлений и процессов. Приведем еще два примера в дан­ном отношении.

Так, французский исследователь Ф. Моро Дефарг подчерки­вает, что XX век завершается под знаком глубокого переворота в характере международных отношений, являющегося не столько результатом деятельности государственных политиков, сколько совершенно других процессов. Религии, культуры, многообраз­ные виды обменов между общностями эволюционируют по своей собственной логике и постоянно «нарушают государственные гра­ницы». Эта логика не считается с политико-юридическими барь­ерами, которые она без конца опрокидывает или обходит. В со­роковые и пятидесятые годы в «конфликте века» противостояли друг другу коммунистический Восток и плюралистический Запад;

в семидесятые годы он переместился в сферу противоречий меж­ду богатым Севером и бедным Югом. «Куда он перемещается накануне 2000 года? В сферу борьбы между предприятиями, меж­ду государствами за обладание и контроль над технологическими инновациями? В сферу антагонизмов между всем тем, что симво­лизирует современность — от джинсов до компьютера — и всем тем, что воплощает идентичность, будь то национальная, религи­озная или социальная идентичность? В разрушение прежних по­рядков под ударами требований свободы?» (9). Ответы на все эти

вопросы далеко не очевидны. Хотя вполне очевидно то, что они вызваны теми глубокими трансформациями, которые пережива­ет современный мир, и возникающими в этой связи ощущения­ми тревоги перед лицом нарушения стабильного порядка вещей.

В этой связи бельгийский ученый А. Самюэль считает, что человечество уже вступило в «новый международный мир», а ско­рость и глубина наблюдаемых изменений имеют, по меньшей мере, два последствия.

Во-первых, произошел переход от биполярного мира к ком­плексному. Нет уже двух сверхдержав; в юго-восточной Азии бурно развиваются новые динамичные государства; в других странах происходит демографический взрыв; нации освобождаются; «спут­ники» уходят с орбит своих сюзеренов; действия малых государств приносят серьезные беспокойства великим державам. Наряду с упадком влияния больших идеологий, появляются новые силы — экономического, финансового, а также духовного характера. «Бог не умер». Во всяком случае религиозность не только возвращает­ся, но и претендует определять национальные и международные политические процессы. Одновременно от Мехико до Москвы происходит «восстание гражданского общества», которое опро­кидывает однопартийность и склеротическую политику. Нако­нец, интеллектуалы, религиозные деятели становятся не только звездами, но и международными лидерами, скромная, но настой­чивая деятельность которых изменяет ход вещей.

Во-вторых, этот переходный мир стал непредсказуемым. Мы уже привыкли к разделу мира на два блока, который казался или пропагандировался как незыблемый. Но вот непредвиденное уже произошло. Коммунистическая идеология и коммунистическое движение уже совсем не те, что были еще недавно. Единственная партия — авангард уступает место многопартийности. Вопросы, которые были отложены в долгий ящик истории — такие, как, например, воссоединение Германии, — решаются неожиданно быстро. И никто не может предсказать, что еще произойдет завт­ра. Вместе с тем уже сегодня ясно, что вопросы международной безопасности больше не могут решаться и даже не встают в тер­минах равновесия военных сил (10).

Итак, новизна ситуации в международных отношениях может быть резюмирована, с учетом рассматриваемой проблемы, в том, что наблюдающиеся сегодня общепланетарные трансформации выходят за рамки рассмотренных выше закономерностей межго­сударственных взаимодействий и, не отменяя их значения, ли­шают их «претензии» на всеобщность во влиянии на человечес­кие судьбы, на судьбы мира в целом. В этой связи возникает

имеющий принципиальное значение вопрос: правомерно ли во­обще говорить сегодня о каких-либо действующих в этой сфере закономерностях универсального характера? Думается, что не­смотря на всю глубину и значимость происходящих изменений, на него может быть дан утвердительный ответ.