Нормальное уголовное правосудие.

I.

Преступник есть человек, сознательно уклоняющийся на деле от минимальных требований доброго поведения, установленных в уголовном законе ради безопасности человеческого общежития. Данная психофизическая организация, социальные условия и житейские обстоятельства могут предрасполагать к преступлению, но настоящая его причина, как доказывается фактом совести и раскаяния, есть собственная решимость человека¹⁶. В отличие от несчастных случаев и от психофизических болезней, настоящее, вменяемое преступление есть результат внутреннего духовного процесса, в котором всегда есть хотя один момент действительного решения, то есть сознательного отречения от нравственной нормы, сознательного отвержения добрых духовных влияний и сознательной отдачи себя злым влечениям. Только в этом может состоять определенное различие между преступлением и невро-психозом, — различие, которое нехотя допускают и более благоразумные последователи криминальной антропологии, хотя и не могут с своей точки зрения указать, в чем оно заключается.

Настоящее свое наказание преступник, как и всякий безнравственный человек вообще, получает по законам нравственного порядка от суда Божия, человеческое же правосудие должно быть только

_____________________

16 Писатели новой школы любят останавливаться на несомненных случаях нераскаянности преступников, забывая, что эти случаи не могли бы быть замечены как нечто особенное, если бы раскаяние не было общим правилом.

целесообразною реакцией общества против явлений преступного характера ради необходимой самообороны, для действительной защиты угрожаемых лиц и для возможного исправления самого преступника. Так как никакое действие преступника не может упразднить безусловных прав человека, то правомерная уголовная репрессия, охраняя общество от вреда злодеяний, должна непременно иметь в виду и собственную пользу преступника, иначе она была бы таким же фактическим насилием, как и само преступление.

Из этой общей идеи истинного, бесстрастного и беспристрастного правосудия, чуждого мстительности и злобы, прямо вытекают некоторые определенные правила уголовного судопроизводства и пенитенциарной системы.

II.

Первый шаг правомерного и целесообразного воздействия на преступника есть временное лишение его свободы. Это необходимо не только для ограждения от него других, но и для него самого. Как расточитель справедливо лишается свободы распоряжения стоим имуществом не только в интересах своих близких, но и в своих собственных, так же и тем более необходимо и справедливо, чтобы убийца или растлитель был прежде всего, рада чужого и собственного блага, лишен свободы злоупотреблять своим телом. Особенно это важно для него самого, как решительная остановка в реализации злой воли, как возможность опомниться, одуматься и переменить настроение. Для этого необходимо, чтобы краткое предварительное заключенье было одиночным. Если даже заключенный окажется невинным, то это не большая беда, потому что уединение и перемена обстановки полезны для каждого человека. Но помещать обвиняемого, быть может невинного, в принудительное сообщество осужденных преступников, в общие условия с ними — есть во всяком случае варварская бессмыслица.

ППредварительное следствие, установляющее только факты, может в основании оставаться таким, каким оно существует в современном уголовном процессе, хотя в сомнительных случаях не мешало бы расширить участие научной экспертизы, не ограничивая ее одними медиками.

Дальнейшая участь преступника в настоящее время почти везде окончательно решается судом, который не только определяет

его виновность, но и назначает ему наказание. Но при действительном и последовательном исключении из уголовного правосудия мотивов отмщения и устрашения должно исчезнуть и самое понятие о наказании в смысле заранее, окончательно и в сущности произвольно предопределяемой меры воздействия на преступника. Безусловной предопределенности не существует, конечно, и теперь: как присяжным в определении виновности, так и судьям в определении наказания дается некоторый простор, а затем смягчение приговора предоставляется верховной власти, в силу принадлежащего ей права помилования. Но все это — только уступка нравственному чувству, еще далекая от принципиального и последовательного признания той истины, что справедливое и целесообразное наказание должно реагировать на данного преступника in concreto, т. е. на это живое личное существо, а не на случайный образчик того или другого рода, вида или подвида преступности. Подведение данного преступника под эти формальные определения составляет только предварительную задачу уголовного правосудия, принадлежащую всецело судебной власти, представители которой обладают и необходимым для этого формальным юридическим образованием. Но окончательное реальное воздействие общества на преступника, желательное для блага обеих сторон, находится, очевидно, в существенной внутренней связи не с общими понятиями права и не с теми или другими статьями законов, а с действительными душевными состояниями самого преступника, которые в своих последующих переменах не могут быть заранее предусмотрены. Поэтому суд может установить только фактическую правовую часть дела, определить качество виновности, степень ответственности преступника и его дальнейшей опасности для общества, из которой вытекает и право государства принимать против него дальнейшие меры принудительного воздействия. Но сами эти меры, если только они должны быть целесообразны, не могут быть установлены заранее. Суд может и должен сделать общий диагноз и прогноз данной болезни, но предписывать бесповоротно способ и продолжительность терапевтического воздействия противно разуму. Ход и приемы лечения, очевидно, должны изменяться соответственно переменам в ходе самой болезни, и суд, который по окончании заседания прекращает всякие действительные отношения к преступнику, должен его предоставить всецело тем пенитенциарным учреждениям, в ведение которых он

поступает после окончательного судебного приговора. Кроме общей справедливости такого положения, оно важно в частности и тем, что практически легко устраняет тяжелые последствия судебных ошибок.

II.

Отнимать у суда право предрешающих карательных приговоров, делать из него экспертизу ученых правоведов, какую-то комиссию уголовных юрисконсультов — вот мнение, которое еще недавно должно было показаться неслыханною ересью, возможною только со стороны жалкого профана, совершенно чуждого и практике, и науке юридической. А теперь с этою обидною для профессиональной гордости идеею не только мирятся в теории, но уже и на практике сделан в некоторых странах — в Бельгии, Ирландии и др., важный шаг к ел осуществлению — именно чрез допущение условных приговоров. В известных случаях человек, совершивший в первый раз известное преступление, хотя и приговаривается по суду к определенному наказанию, но, в виду возможности случайного характера этой первой вины, приговор не приводится в исполнение, и осужденный выпускается на свободу до тех пор, пока не впадет в рецидив, или не совершить нового преступления, и тогда сверх новой карательной меры он должен отбыть и прежде присужденную.

При других обстоятельствах условный характер наказания относится лишь к сроку тюремного заключения, который сокращается сообразно последующему доведению осужденного. Несмотря на ограниченный пока круг применения, эти условные приговори по своему огромному принципиальному значению открывают новую эру уголовного правосудия с новым нравственным взглядом, обращенным на живого человека, а не прикованным к мертвой букве статей и параграфов уложения. После уничтожения пыток не было другого столь важного успеха в области уголовного процесса, и отныне нормальное правосудие здесь перестает быть мечтательным идеалом и начинает становиться действительностью. В зависимости от этого прогресса должно совершиться и уже совершается расширение юридического образования, которое, не отказываясь от своей связи с прошедшим, в римском праве и истории местных законодательств — должно отчетливее и последовательнее

включать в себя факторы будущего, заключающиеся в изучении действительного человека, — в психологии, психопатологии и нравственной философии.

IV.

Кроме последовательного распространения условных приговоров, нормальное правосудие требует перемен и в самом содержании наказаний, в смысле большей их целесообразности. Хотя истинный интерес самого .преступника непременно должен входить в цель уголовной репрессии, но, обращая усиленное внимание на эту прежде неведомую или отрицаемую сторону дела, не следует забывать и другой стороны' — интереса потерпевшего, удовлетворение которого также должно но возможности входить в содержание наказания. Как угрожаемое общество имеет право на охранение своей безопасности, как дошедший до преступления порочный человек имеет право на исправление, так и невинно потерпевший от преступления имеет право на возможное вознаграждение.

Это вознаграждение потерпевшие (сами, или в случае убийства — в лице своих семей) могли бы получать от государства, которое, в свою очередь, имело бы право покрывать этот расход на счет преступников. Источников для этого может быть два: конфискация имуществ и доход от принудительного труда осужденных. Против первого восстает большинство юристов главным образом по следующим основаниям: во-первых, конфискация поражает права невинных лиц — семьи преступника, а во-вторых, она вносит неравенство в наказание, так как богатый преступник, у которого отбирается имущество, терпит более, чем бедный, у которого нечего отобрать.

С обоими соображениями нельзя согласиться. Нет необходимости, чтобы конфискация распространялась непременно на все имущество, — часть, достаточная для обеспечения семьи, всегда может быть выделена, а если, несмотря на это, в редких случаях очень богатых преступников материальное положение их семейств должно все-таки существенно измениться, то тут нет ничего несправедливого: было бы, напротив, возмутительно для нравственного чувства встречать крайнюю роскошь в семье убийцы или грабителя — все равно, что шумное веселье в доме покойника, — и, во всяком случае, государство не имеет причины более заботиться о семьях

преступников, чем о семьях невинно-потерпевших. Точно так же в неравенстве силы наказания вследствие конфискации нет ничего несправедливого, так как богатый злодей до совершения преступления имел в своем богатстве такое благо, которого был лишен преступник неимущий, и следовательно последующее неравенство только уравновешивает прежнее; при том богатство, связанное с большими возможностями образования и умственного развития, есть само по себе — ceteris paribus — отягчающее обстоятельство для преступника.

Впрочем, вопрос о конфискации, вследствие сравнительной немногочисленности богатых преступников, не имеет большого практического значения. Более важен вопрос об утилизации труда преступников. Принудительная работа уже в качестве необходимого воспитательного средства должна быть сохранена, как постоянный ингредиент всякой карательной репрессии. Справедливо и целесообразно, чтобы доход с этой работы употреблялся частью на вознаграждение потерпевших или их семей. Серьезных возражений против этого я не знаю, и этим путем наказание явно приобретает желательный характер естественной справедливости в отличие от произвольного отмщения.

V.

ЛЛишение свободы на более пли менее продолжительный срок, определяемый не заранее, а сообразно с действительными переменами в состоянии преступника, и затем принудительные работы для собственной пользы и для вознаграждения потерпевших — вот и все содержание нормального наказания. Оно сводится к условному ограничению личных и имущественных прав преступника, как естественному следствию преступления. Это есть то, что общество должно взять у преступника; но взамен этого оно должно дать ему деятельную помощь в его исправлении и нравственном возрождении. Именно с этой стороны особенно необходимо коренное преобразование тюремных учреждений для превращения их в нравственно-психиатрические заведения.

Было время, когда с людьми душевнобольными обращались как с укрощаемыми дикими зверями, сажали их на цепь, били палками и т. д. Еще лет сто тому назад и даже меньше это считалось совершенно в порядке вещей, теперь же об этом вспоми-

нают с ужасом. Так как историческое движение идет все быстрее и быстрее, то я еще надеюсь дожить до того времени, когда на наши обыкновенные тюрьмы и каторги будут смотреть так же, как теперь все смотрят на старинные психиатрические заведения с железными клетками и цепями для больных. Теперешнее положение тюремного дела, несмотря на несомненные успехи повсюду за последнее время, все еще в значительной степени определяется древним понятием наказания, как мучения, намеренно налагаемого на преступника, согласно правилу: «по делом вору и мука»¹⁷.

По истинному понятию о наказании положительная его задача относительно преступника есть не фактическое его мучение, а нравственное исцеление или исправление. Эта идея, уже давно принимаемая различными писателями (преимущественно теологами и философами и лишь немногими юристами) вызывает против себя решительные возражения двоякого рода: со стороны юристов и со стороны «криминальной антропологии». С юридической стороны утверждают, что исправлять преступника значит вторгаться в его внутренний мир, и что общество и государство не имеют на это права. Но тут есть два недоразумения.

Во-первых, задача исправления преступников есть в указанном отношении лишь один из случаев обязательного и положительного воздействия общества или государства на его несостоятельных в каком-нибудь отношении и потому не полноправных членов. Отрицая такое воздействие в принципе, как вторжение во внутренний мир, придется отказаться от обучения детей в общественных школах, от лечения умалишенных в общественных больницах и т. п. Да и где же тут вторжение во внутренний мир? На самом деле преступник актом преступления обнаружил, обнажил свой внутренний мир и нуждается в обратном воздействии, чтобы войти в его нормальные пределы. Особенно странно в этом возражении то, что за обществом признается право ставить человека в развращающие условия, каковы между прочим и

______________________

17 Яркие подробности о применении этого правила у нас в недавнем прошедшем (и еще не совсем прошедшем) можно найти между прочим в превосходной монографии А. Ф. Кони о докторе Гаазе («Вестн. Евр.», январь и февраль 1897). Много хорошего было предпринято в русском тюремном ведомстве по инициативе К. К. Грота, а также в управление М. Н. Галкина-Врасского.

нынешние тюрьмы и каторги, а право и обязанность ставить человека в условия морализующие отнимается у общества.

Второе недоразумение состоит в том, что исправление понимается как навязывание извне каких-нибудь готовых правил нравственности. Но зачем же неумелость принимать за норму? Для преступника, вообще способного к исправлению, оно, разумеется, главным образом есть самоисправление, при чем внешнее содействие должно собственно только ставить человека в наиболее благоприятные для этого дела условия, помогать ему и поддерживать его в этом внутреннем процессе.

Но возможно ли вообще исправление преступников? Многие представители криминальной антропологии утверждают физически-роковой характер наследственных прирожденных преступных наклонностей и следовательно их неисправимость. Что существуют преступники наследственные и преступники прирожденные, это несомненно; что между ними есть неисправимые — это довольно трудно отрицать; но утверждение, что все, или хотя бы большинство преступников безусловно неисправимы — совершенно произвольно, противоречит опыту и не заслуживает критики. Если же мы в праве допустить только то, что некоторые из преступников неисправимы, то при невозможности сказать заранее с полною уверенностью, принадлежит, или нет данный преступник к этим некоторым, необходимо ставить всех в условия, наиболее благоприятные для возможного исправления.

Первое и основное условие успешного решения исправительной задачи есть конечно то, чтобы в главе пенитенциарных учреждений стояли люди способные к такому трудному и высокому назначению — избранные юристы, психиатры, моралисты и лица с истинным религиозным призванием.

Общественная опека над преступником с целью его возможного исправления, поручаемая особенно одаренным для этого людям — вот окончательное определение «наказания» или положительного противодействия преступлению согласно с нравственным началом. Таким наказанием всего лучше удовлетворяется и право на самоохрану, несомненно принадлежащее обществу: преступник исправленный не только не будет опасен обществу, но и сторицею воздаст ему за его попечение. Нормальное уголовное правосудие и соответствующая ему пенитенциарная система — действительная

правда и милость к преступникам бек ущерба для невинных — вот самое явное и полное доказательство истинной связи между правом и нравственностью, или истинного понятия о праве как равновесии двух нравственных интересов: общественного блага и личной свободы. Помимо этой связи, или этого равновесия гуманное исправительное заведение для преступников так же, как и лечебница для опасных больных, есть принципиальная бессмыслица. Если дать перевес общественному благу, то преступников, как и вредных больных, следует просто истреблять. Если же дать перевес личной свободе, то нужно отказаться от всякого принудительного воздействия на тех и на других. Совесть и разум, а ныне уже и опыт, указывают на правый путь, не допускающий ни бесчеловечного истребления вредных людей, ни бесчеловечного дозволения им истреблять других.