Краткосрочная память и манипуляция в политике

За годы перестройки в ходе антисоветской кампании в массовом сознании удалось сильно исказить историческую картину политического спектра России начала века. Например, большевики были представлены как самая революционная и радикальная партия, хотя на самом деле из левых партий их следует считать умеренными (а во многих отношениях даже консерваторами - поэтому в провинции летом 1917 г. бывшие черносотенцы примыкали обычно именно к большевикам). В отличие от других революционных партий - социалистов-революционеров и анархистов - социал-демократы принципиально отвергали индивидуальный террор. А ведь он во многом предопределил состояние общества и создал общую «культуру насилия». Вообще, у нашего читателя создали ложное представление о том, что буржуазное общество является обществом диалога и компромисса, что оно изначально отвергает революцию. Мало-помалу наша демократическая пропаганда постаралась вытравить из нашей памяти и Кромвеля, и якобинцев, и даже революцию, приведшую к возникновению США. Между тем их отец-основатель Томас Джефферсон считал, что революции должны происходить каждые 20 лет. Так что Троцкий со своей теорией перманентной революцией - в какой-то степени плагиатор. Революционизм коренится в самой философии гражданского общества.

Когда идеологи ассоциируют русскую революцию исключительно с большевиками, они идут на самый заурядный подлог - революцию на «последней прямой»: уже в ХХ веке, готовили прежде всего эсеры и анархисты, но и кадеты немало для нее сделали. Вообще, катастрофическим сломом всего старого жизнеустройства была именно Февральская революция, в которой большевики не принимали никакого участия. Поэтому антикоммунисты сегодня вынуждены манипулировать историей: не могут же они открыто стать на сторону эсеров и анархистов, более разрушительных, чем большевики, революционных течений. Назвать себя сторонниками кадетов? Но те оказались совершенно несостоятельны и были отвергнуты практически всем обществом. Недаром М.М.Пришвин писал в дневнике перед революцией: «Никого не ругают в провинции больше кадетов, будто хуже нет ничего на свете кадета. Быть кадетом в провинции - это почти что быть евреем». На выборах в Учредительное собрание 85% голосов было подано за революционные социалистические партии.

Так обращаясь с историей, нынешние идеологи издеваются над трагедией кадетов - важного течения в русской политической истории, немногочисленной когорты честных либералов. А ведь их неудача очень важна для понимания России. Над ней размышлял М.Вебер, внимательно изучая нашу революцию 1905 г. Он писал, что кадеты прокладывали дорогу как раз тем устремлениям, что устраняли их самих с политической арены. Либеральная аграрная реформа, которой требовали кадеты, «по всей вероятности мощно усилит в экономической практике, как и в экономическом сознании масс архаический, по своей сущности, коммунизм крестьян», - вот вывод Вебера. Таким образом, реформа «должна замедлить развитие западноевропейской индивидуалистической культуры». Так что кадетам, по словам Вебера, ничего не оставалось, кроме как надеяться, что их враг - царское правительство - не допустит аграрной реформы, за которую они боролись. Редкостная историческая ситуация, и нам было бы очень полезно разобрать ее сегодня.

Как ни прискорбно, но промывание мозгов в годы перестройки было таким мощным, что сегодня ведущий телевидения может с ясными глазами заявлять: «Большевики в 1917 г. свергли царя». События, которые определили судьбу страны в ХХ веке, полностью стерты из памяти. Напомним самые элементарные вещи: слом жизнеустройства царской России и ее государственности произошел в феврале 1917 г. Царя свергали генералы и стоящие за ними масоны-западники, а не большевики. Другая важная вещь, которая также общеизвестна, но которую телевидение сумело как-то вышибить из сознания, состоит в том, что революция в России в феврале победила полностью, тотально. Как сказал В.Розанов, царская Россия «слиняла в два дня»[242]. Большевикам и не пришлось бороться с монархистами, их как реальной силы просто не было. В Учредительном собрании 85% мест получили разные революционные социалистические силы. Кадеты (буржуазные либералы) получили всего 17 мест из 707. Даже меньшевики - марксисты и социалисты - имели всего 16 мандатов, они уже были слишком умеренными для того момента. Так что вся борьба при Ленине шла не между большевиками и «старой Россией», а между разными отрядами революционеров. Даже кадеты, которые к этому времени выглядели как чисто буржуазная контрреволюционная партия, еще сравнительно недавно, в 1905 г. заявляли, что «у них нет врагов слева»[243].

Создавая образ инфернальных всемогущих большевиков, которые отняли собственность и помещиков, и буржуазии, и «справного мужика», наши новые идеологи снизили историческое мышление людей до примитивных штампов. Все как будто забыли о громадном катаклизме, который пережила Россия фактически начиная с революции 1905 г. Большевики, которые поначалу противились и национализации земли, и национализации предприятий, были увлекаемы ходом событий. Дж.Кейнс в очерке «Россия» (1922) писал: «В природе революций, войн и голода уничтожать закрепленные законом имущественные права и частную собственность отдельных индивидов». Надо поражаться как раз тому, как быстро большевики ходом событий овладели и восстановили и общество, и право - хотя не в виде буржуазного государства. Что ж, кадеты и меньшевики оказались несостоятельны и не получили поддержки.

В целом, кампания по отключению нашей памяти о советском строе и о том, как он возник, была очень успешной. Помню, перед выборами 1995 г. попросили меня помочь одному кандидату от КПРФ. Приехали мы в большую воинскую авиационную часть под Москвой - редкий случай, обычно к военным не пускают. В зале около тысячи офицеров-летчиков, элита ВВС. По ходу беседы встает один и спрашивает: «Если выберут коммунистов, значит, опять они возьмутся за старое - «Все отнять и разделить!».

Что тут скажешь? Ведь это - полная чушь, но она уже у всех на языке. Я говорю: когда же коммунисты «отнимали и делили»? Никогда этого не было, совсем наоборот - сначала «отнимали и соединяли», а потом «строили и соединяли», но главное - не делили, а соединяли. Вспомните главные слова: национализация и коллективизация - но это же не раздел, а собирание. Да само слово «коммунист» означает «общинник». «Отнимает и разделяет» как раз Чубайс с его ваучерами.

Вижу, не действуют мои доводы, слова отскакивают, как горох, стоит майор и улыбается. И пошел я на примитивную аллегорию. Говорю: ну ладно, допустим, «отнять и разделить». Ведь это все-таки справедливее будет, чем «отнять и присвоить», да еще и за рубеж переправить, как это сейчас делается. Покачал головой майор, согласился - да, все-таки справедливее. Положение действительно очень тяжелое - с офицером, да еще летчиком с высшим образованием, приходится говорить, как с обманутым ребенком - тоже обманывать, но не так вредоносно. Кстати, именно радикальный демократ Г.Х.Попов в своей книге «Что делать?» буквально повторил лозунг Шарикова: «Главное в перестройке в экономическом плане - это дележ государственной собственности между новыми владельцами». Отнять и разделить!

Большие усилия сегодня делаются и для отключения краткосрочной исторической памяти. Это - важное условие для возможности подлогов в политике. Если люди быстро забывают действительность, то всякую проблему можно представить ложно. И обсуждение, даже если бы оно было, теряет разумные черты - лукавый политик давит на чувства. В ходе перестройки и реформы никаких обсуждений обычно и не требовалось - возмутившись каким-нибудь вопросом до истерики, люди тут же забывали о нем начисто.

Под воздействием телевидения наши граждане обнаружили способность стиpать из своей памяти недавнее пpошлое почти таким же чудесным способом, как стиpается текст из магнитной памяти ЭВМ. Легко и без следа забываются события и персонажи буквально полугодовой давности - а значит, о них перестают и думать. Как загипнотизированные смотрят зрители на политическую сцену, куда невидимые фокусники вдруг выдвигают в качестве пророков и вождей ничем не примечательных человечков - и так же неожиданно убирают их со сцены в небытие. И все о них тут же забывают.

Вот мелочь, но как она красноречива. Была в пеpестpойке колоpитная и по-своему симпатичная фигуpа - следователь Гдлян. Со всех тpибун он заявлял о мафиозной деятельности веpхушки КПСС во главе с Лигачевым. Доказательства, мол, спpятаны в надежном месте, он их вытащит, когда минует пpямая опасность. Ему внимали, затаив дыхание, Зеленогpад устpаивал маpши в его поддеpжку, он - вечный депутат. Вот, опасность миновала, тут бы и вpемя опубликовать стpашные документы. Но никого это уже не интеpесует. Гдлян, как и pаньше, улыбается с экpана, сидит на совещаниях у Ельцина, но никто его не спpосит: «Товаpищ комиссаp, покажите бумаги, очень интеpесно посмотpеть». Неужели все еще боится длинной руки Егора Кузьмича? А ведь вся эта истерика (как и поиски «денег КПСС») была важным актом в спектакле. Кстати, для поиска «денег КПСС» Гайдар в свое время нанял некую американскую фирму, которой заплатил за «работу» немыслимые деньги, какие-то миллионы долларов. Чем кончилась эта афера? Никто уже не интересуется. Может, и фирмы-то такой нет.

И не только лица стираются из исторической памяти, но и целые концепции. Вспомним, как Лариса Пияшева доказывала в 1991 г., что либерализация цен приведет к их повышению лишь в два-три раза, не больше. Даже называла точные цены[244]. Когда она это писала, был известен расчет Госкомцен СССР, сбывшийся с точностью до рубля - он предсказывал первый скачок цен на продукты в среднем в 45 раз. Был известен опыт либерализации цен в Польше - рост сразу в 57 раз, и эти данные публиковала не газета «День», а бюллетень ЦСУ СССР. Казалось бы, очевидно, что Пияшева или нагло врет людям, или ничего не смыслит в экономике. Что же сегодня, вспомнили ее «прогноз специалиста»? Нет, она стала уже доктором наук и фигурирует как ведущий ученый-рыночник. А Гайдар, обещавший стабилизировать доллар на уровне 50 рублей - то есть 2 копеек 1999 года? Он говорил явную глупость, но ведь его так и считают ученым, экономистом. Как-то должны мы объяснить эту беспредельную забывчивость.

Достаточно было Черномырдину на пару месяцев уйти в тень, оставив грязную работу по разорению банков и вкладчиков молоденькому Кириенко - и он уже выдвигается на должность премьер-министра как «опытный хозяйственник, который наладит экономику». Но он же пять лет эту экономику успешно уничтожал! Нет, этого уже никто не помнит и не желает вспомнить. Все твердят, что он хозяйственник и знает производство. А если и вспоминают, что он был премьером, он даже хвастается: «Одним могу гордиться - когда я руководил правительством, я не допустил крови». Ушам своим не веришь, но ведь это ему сходит. Все как будто забыли и октябрь 1993 г. в Москве, и войну в Чечне. Ведь все это дело рук Черномырдина как исполнительной власти! Ельцин только давал общие приказания.

Кстати, если уж помянули о Чечне. Многие все-таки помнят рейд Басаева в г. Буденовск в 1996 г. Невероятное дело - боевики были уже блокированы армией на маленьком пятачке Чечни, был установлен полный контроль с воздуха, мышь не проскочит. И вдруг оттуда выезжает колонна из 15 КАМАЗов с боевиками, спокойно проезжает 200 км по Ставропольскому краю через десятки блок-постов и захватывает город. Можно ли поверить, что такое случилось без соучастия московских политиков высшего ранга, заинтересованных в победе Дудаева? Никто тогда и не верил. Поэтому хотелось знать, на кого же свалят вину. Объявили, что возбуждено около 200 уголовных дел против... сотрудников ГАИ. Ну ладно, хоть что-то всплывет. Но дальше - молчок. Никаких сообщений! Прием простой, но он может применяться, только если общество совершенно беспамятно. Никто ведь и не потребовал сообщить о результатах следствия. Да и можно было не требовать - люди уже забыли.

А вот еще более важная вещь, о которой тоже все забыли - кампания с «фермерством» как механизм расшатывания советского строя на селе. Судя по опросам, интеллигенция, а за ней и часть рабочих, были обеими руками за фермерство против колхозов. Тем самым они брали на себя большую ответственность - ведь их мнением размахивали политики. Но знают ли они, чем кончилось дело? Нет, уже не интересуются.

Изъяли у колхозов и передали фермерам 9,1 млн. га пашни - ничего себе кусок (7,2% от всей пашни России)! И оказывается, товаpной пpодукции с них почти не получается. Все съедают сами феpмеpы, даже скотину не могут пpокоpмить (молока производят 1,6%, мяса 1,8%, каpтофеля 1% и зеpна 6,2%). Пpодуктивность на уpовне каменного века. И это пpеподносится как шаг впеpед, котоpый надо как можно скоpее сделать в отношении всех земельных угодий стpаны. Прикиньте в уме: что, если бы сбылась мечта Черниченко и в 1992 г. все колхозы были бы распущены, а вся земля отдана фермерам? Кто бы «накормил Россию»? Ведь 9 млн. га пашни - это уже вполне надежный эксперимент. А разве кто-нибудь интересуется тем, как идет продажа земли в Саратовской области - нам голову продолбили, чтобы ее опыт переняла вся Россия? Кто купил землю? Как ее использовали? Какой урожай собрали?

Фермеров, видимо, просто разорят. Самоэксплуатация труда у них невыносимая. Жилы свои рвут люди и детей своих мучают. На-плаву фермеры держатся только там, где они прилепились к колхозу и совхозу. Добивание общественного уклада будет и концом фермерства. Они уже в долгах, и их земля го­това к изъятию - они ее просто по­ка ох­ра­няют. Обман и в планах «фер­меризации» живот­новодства. Средняя молочно-товарная ферма оп­тимальных для Рос­сии размеров (70 коров) требует ка­питаловложе­ний, равных ежегодному накоплению в 2 тыс. долларов в течение 60 лет.

Я уж не говорю о том, что забыта вся «экономическая» аргументация против колхозов. А ведь интеллигент поверил, что колхозы были сплошь убыточны и запускали руку в карман налогоплательщика. Хотя реальные данные были доступны каждому. Вот по­с­лед­ний стабильный год - 1989. В СССР бы­ло 24720 колхозов. Они да­­ли 21 млрд. руб. прибыли. Убы­точ­ных бы­ло 275 колхозов (1%), и все их убыт­ки сос­тавили 49 млн. руб., 0,2% от прибыли - смехо­твор­­ная величина. В целом рентабельность кол­хозов составила 38,7%. Колхозы и совхозы вовсе не «висели камнем на шее госу­дар­­­ства» - напротив, в отличие от Запада наше село суб­си­ди­ровало город. Говоря об огромных якобы дотациях, акаде­ми­­ки и журналисты сознательно лгали. Именно на Западе сельское хо­зяй­­ство - это не рыночная, а бюджетная отрасль, сидящая на до­та­циях. В среднем по 24 развитым странам бюджетные ­до­тации со­ста­в­ляют 50% стои­мо­сти сельхозпродукции (а в Япо­нии и Финляндии - до 80%). Око­ло 30 тыс. долларов в год на одного фермера! В 1986 г. бюд­жет­ные ассигнования на сельское хозяйство США со­ставили 58,7 млрд. долл., и дотации постоянно повышаются. А все бюд­жет­ные ассигнования российскому селу на 1999 г. были преду­смо­тре­ны в 2,5 млрд. рублей - чуть больше 100 млн. долл. Так ведь это - пре­­­ду­смо­трено, а дать-то не дали и этого.

Разрушение символов

В том мире культуры, который создан самим человеком (общественным человеком) и в котором он живет, особое место занимает мир символов («универсум символов»). Символы - отложившиеся в сознании образы (призраки) вещей, явлений, человеческих отношений, общественных институтов, которые приобретают метафизический смысл, то есть смысл, выходящий за рамки физического существования тех объектов, из которых выделился, эманировал символ. Так же, как связный язык, владение числом, способность к логическому мышлению, символы - оснащение нашего разума. Оно все время развивается, достраивается, но оно может быть и разрушено или повреждено. Символы образуют свой целый мир, сотрудничают между собой, борются - усилиями нашего сознания и воображения. Мы в этом мире живем духовно, с символами непрерывно общаемся и под их влиянием организуем нашу земную жизнь. Но мир символов с этой земной, обыденной жизнью не совпадает, символы приходят к нам из традиции, у них другой ритм времени и другие законы.

Каждый из нас «утрясает» свою личную биографию через символы, только с их помощью она укладывается в то время и пространство, где нам довелось жить. Они, как носители знания о Добре и зле, направляют наши поступки, советуют запомнить одни и забыть другие, так лепя из каждодневной рутины нашу личную историю. Обитая в мире символов, человек осмысливает свою неминуемую смерть, включает ее как будущее событие в свою историю и идет к ней более или менее спокойно, не прекращая земных дел. Мир символов легитимирует жизнь человека в мире, придает ей смысл и порядок. Религия - один из «срезов» мира символов, но и без него этот мир очень богат и полон.

Мир символов упорядочивает также историю народа, общества, страны, связывает в нашей коллективной жизни прошлое, настоящее и будущее. В отношении прошлого символы создают нашу общую память, благодаря которой мы становимся народом - так же, как братья и сестры становятся семьей, сохраняя в памяти символы детства, даже отрывочные, зыбкие, как призраки - вроде песни матери, уходящего на войну отца или смерти деда. В отношении будущего символы соединяют символы соединяют нас в народ, указывая, куда следовало бы стремиться и чего следовало бы опасаться. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и придает человеку бессмертие и позволяет принять мысль о своей личной смерти. Все мы принадлежим к вечному миру символов, который был до нас и будет после нас лично. Мы обретаем космическое чувство, и оно поддерживает нас в бедствиях и суете обыденной жизни.

Особое место в мире символов занимают образы мертвых. Они участвуют в создании и личной биографии, и народной, направляют на путь и в отдельной семье, и в стране. Мертвые - огромное большинство каждого народа, и всегда они оказывали на его жизнь огромное влияние (за исключением, конечно, той культуры, которая сумела превратить народ в гражданское общество людей-атомов). Кельты Шотландии представляли своих мертвые как летучее войско, слог (slaugh). Оно, как невидимая стая, носится над землей и участвует во всех битвах племени, издавая слоган - боевой клич мертвых. Теперь это слово означает лозунг. Смысл его изменился мало, лозунг - боевой клич наших мертвых.

В августе 1917 г., когда либералы довели Россию до полного развала, С.Л.Франк писал: «Было бы бесполезно говорить живым, упоенным соблазнами жизни, о нравственных обязанностях в отношении памяти мертвых; было бы смешным донкихотством надеяться на успех, взывая теперь к чувствам благородства и верности прошлому, напоминая, что даже истинное счастье, купленное ценою забвения погибших и измены их делу и вере, есть нечто презренное и недостойное человека. Но имеющим уши, чтобы слышать, быть может, полезно напомнить, что такое забвение мертвых небезопасно для живых. Если не совесть и человеческое достоинство, то простой страх и политический расчет должен был бы подсказать менее равнодушное отношение к памяти умерших.

Мертвые молчат. Бесчисленная их армия не встает из могил, не кричит на митингах, не составляет резолюций, не образует союза и не имеет представителей в совете рабочих и солдатских депутатов. Тихо истлевают они в своих безвестных могилах, равнодушные к шуму жизни и забытые среди него. И все же эта армия мертвецов есть великая - можно сказать, величайшая - политическая сила всей нашей жизни, и от ее голоса зависит судь­ба живых, быть может, на много поколений... Что думали бы умершие, если бы они не умерли, а остались живы - есть, в конце концов, совершенно праздный вопрос; быть может, многие из них были бы столь же грешными, слепыми, безумными, как те живые, что хозяйничают ныне. Но они умерли и живут преображенными в народной душе. Там, в этой новой глубинной жизни, они неразрыв­но слились с тем делом, с той верой, ради которых они погиб­ли; их души внятно говорят об одном - о родине, о защите госу­дар­ства, о чести и достоинстве страны; о красоте подвига и о по­зо­ре предательства. В этой преображенной жизни, в глубине на­родного духа, в которой они отныне суть огромная действенная си­ла, они глухо ропщут против умышленных и неумышленных измен, против демократизованного мародерства, против бессмысленного и бессовестного пира на их кладбище, против расхищения родной страны, обагренной их кровью. Будем чтить тени мертвых в на­род­ной душе. А если мы уже разучились чтить их - будем, по крайней мере, помнить о них настолько, чтобы бояться их и считаться с ними».

Манипуляции с мертвыми - важная часть политического процесса именно потому, что имеют большое символическое значение. Иногда эти манипуляции доводятся до предельной пошлости и абсурда (сегодня стараются не вспоминать огромный спектакль с посмертным присуждением звания Героя Советского Союза и награждением Орденом Ленина трех юношей, погибших в августе 1991 г. при поджоге двух БМП в туннеле около посольства США). Иногда мертвые используются с невиданным цинизмом (в гл. 8 говорилось о Тимишоаре). Важный метод вторжения в мир символов и одновременно создания «нервозности» в обществе - осквернение могил или угроза такого осквернения. Этот метод в России регулярно применяется политиками уже почти десять лет. Вдруг начинается суета с угрозами в отношении Мавзолея Ленина. Через какое-то время эта суета прекращается по невидимому сигналу. Если учесть, какие фигуры в нее вовлекаются (вплоть до патриарха), то уровень руководства такими акциями надо признать высоким. Если бы кто-то проследил распределение этих попыток по времени, вероятно, выявилась бы связь с событиями, от которых в этот момент надо было отвлечь определенную часть общества[245].

Советское государство называли тиранией. Это, конечно, ругательство, но в нем есть и содержательный смысл. Любая тирания, в отличие от западной демократии, опирается на священные символы и является властью идеократической (в крайнем случае - опирается целиком на религиозные символы и становится теократией). Тем свойством, благодаря которому символы выполняют свою легитимирующую и направляющую роль, является авторитет. Символ, лишенный авторитета, становится разрушительной силой - он отравляет вокруг себя пространство в мире символов, поражая целостность сознания людей, что немедленно сказывается и на земной жизни. Человек, не уважающий авторитет символов, образовал ту совокупность атомизированных индивидуумов, которые в ХХ в. стали определять лицо западного общества. Испанский философ Ортега и Гассет описал этот тип в печальной книге «Восстание масс»: «Непризнание авторитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было - типичные черты человека массы - достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степени осуществляют современное господство масс, а их варварство - непосредственная причина деморализации Евро­пы».

Для рационального «человека массы» ни в чем нет святости, он все потребляет, не чувствуя благодарности к тем, кто это создал - «он знаменует со­бою голое отрицание, за которым кроется паразитизм. Человек массы живет за счет того, что он отрицает, а другие создавали и копили». За Научную революцию, которая неизбежно породила волну разрушения авторитетов, человечество заплатило дорогую цену. Но затем свержение авторитетов через апелляцию к свободе превратилось в технологию господства.

Немецкий теолог и философ Романо Гвардини писал в 1954 г.: «Что же касается авторитета, то говорить здесь о «несво­бо­де» не только неточно, но нечестно. Авторитет есть ос­но­ва всякой человеческой жизни, не только несовершеннолетней, но и самой что ни на есть зрелой; он не только помогает сла­бому, но воплощает сущность всякой высоты и величия; и потому разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извра­щен­ное подобие - насилие. До тех пор, пока средневековый чело­век ощущает единство бытия, он воспринимает авторитет не как оковы, а как связь с абсолютным и как точку опоры на земле».

Здесь важна мысль: разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извра­щен­ное подобие - насилие. Огромным, страшным экспериментом над человеком был тот «штурм символов», которым стала Реформация в Западной Европе (об этом - замечание К.Юнга в гл 4). Результатом его была такая вспышка насилия, что Германия потеряла 2/3 населения. Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле. Он утрачивает психологическую защиту против манипуляторов, увлекающих его на самые безумные дела и проекты.

Такой штурм символов пытались учинить в СССР идеологи перестройки и продолжают вести в России идеологи реформы. В специальной литературе этот проект излагается спокойно и деловито. Многое достигнуто, результаты поддаются строгому изучению, а их связь с воздействием на сознание может быть надежна доказана (это касается, например, динамики насилия).

Культурное ядро российского суперэтноса и объединившихся вокруг него народов было основано на соединении рациональности (ума) и еди­ной, всеохватывающей этики (сердца), которое наблюдается у человека традиционного общества, обладающего, как говорил Романо Гвардини, естественным религиоз­ным органом - способностью видеть священный смысл в том, что современному человеку кажется обыденным, профанным, технологи­ческим (речь не идет об исповедовании религии, и нередко у атеистов этот религиозный орган развит сильнее, чем у формально верующих)[246]. Вследствие этого огромное зна­чение здесь приобретает авторитет, не подвергаемый проверке рациональными аргументами. Население СССР продолжало испытывать влияние авторитета священных для человека традиционного общества символов и институтов - Родины, Государства, Армии. И дело не в деклара­циях. Дело в сокровенных переживаниях и угрызениях совести, которые редко и, как правило, странным образом вырываются наружу (вроде слез депутата-«кухарки», которая на Съезде народных депутатов СССР выкрикивала что-то нечлено­раздельное в адрес А.Д.Саха­ро­ва, оскорбившего, по ее мнению, Армию; эти слезы и искреннее изумление Сахарова представляли собой драму столкновения двух цивилизаций, в политических интересах опошленную прессой).

Поскольку советское государство было идеократическим, его легитимация и поддержание гегемонии опирались именно на авторитет символов и священных идей, а не на спектакль индивидуального голосования (политический рынок). Многочисленные высказывания и демократов, и патриотов, о том, будто советский строй сузил мир символов до «классовых ценностей», носят чисто идеологический характер. Насколько нелепы эти утверждения, видно уже из того, что СССР был единственной страной европейской культуры, где была проведена государственная кампания по введению в систему воспитания и, значит, в массовое сознание, народных сказок и классической литературы. Великая Отечественная война, создавшая огромный пантеон символов, вовсе не втискивалась в рамки классовой борьбы.

Даже в теории большевики (за исключением, вероятно, оттесненных на обочину «пролеткультовцев») не предполагали чистки мира символов[247]. Стоит вспомнить А.А.Богданова, написавшего книгу «Пpолетаpиат и искусство». Он отстаивал кpайне «классовый» подход, тем не менее, в книге он пишет: «Товаpищи, надо понять: мы живем не только в коллективе настоящего, мы живем в сотpудничестве поколений. Это - не сотpудничество классов, оно ему пpотивоположно. Все pаботники, все пеpедовые боpцы пpошлого - наши товаpищи, к каким бы классам они ни пpинадлежали...

А наpодная поэзия?.. Возьмите былины об Илье Муpомце. Это - воплощение в одном геpое коллективной силы крестьянства феодальной Руси, истинного стpоителя и защитника нашей земли... Если вы поняли скpытый коллективный смысл обpаза, pазве вы не глубже чувствуете его величественную кpасоту, pазве не веет над вами дух боpьбы веков и не чувствуете вы, что недаpом пpопали тpуд и стpадания темных стpоителей пpошлого, пpоложивших чеpез беспpосветную мглу веков доpогу истоpии до того места, с которого уже видна цель и с которого мы начинаем свой путь? Разве сознание этого не организует вашу душу, не собиpает ваши силы для дальнейшей pаботы и боpьбы?».

Конечно, прочность мира советских символов была подорвана намного раньше, чем пришел Горбачев. После смерти Сталина советская идеократия сама начала процесс не обновления (регенерации) своих символов, как того требуют «законы жанра», а их разрушения (дегенерации). Параллельно с 60-х годов была запущена машина манипуляции сознанием со стороны разношерстной «партии антисоветской революции». Но здесь мы не будем говорить ни о Хрущеве с Горбачевым, ни об их «сотрудниках-врагах» Сахарове (западнике) и Солженицыне (почвеннике) - вообще о редком симбиозе тиранов и манипуляторов, которые в три руки скрутили шею стране и всему ее жизнеустройству. Будем говорить только о мишенях и методах.

Проект разрушения мира символов России (прежде всего, через очернение и осмеяние) еще ждет своего историка. Однако контуры его видны уже сегодня, а главное, наличие его уже никем и не отрицается. Издевательства признаны самими идеологами. В 1996 г., перед выборами, 13 банкиров в своем известном открытом письме обещают, в качестве уступки: «Оплевывание исторического пути России и ее святынь должно быть прекращено». Каков был главный инструмент «оплевывания»? Телевидение, принадлежащее в основном тем же банкирам. Кстати, после победы Ельцина на тех выборах испуг банкиров прошел и оплевывание не прекратилось.

Интеллигенты-западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток публикаций на эту тему. В статье «Культурный мир русского западника» эмигрант В.Г.Щукин лестно характеризует эту часть интеллигенции: «В отличие от ро­ман­­тиков-славянофилов, любая сакрализация была им в корне чуж­­да. Западническая культура носила мирской, посюсторонний характер - в ней не было места для слепой веры в святыню». Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец. Вот, популярный в годы перестройки философ Померанц пишет в «Независимой газете»: «Что же оказалось нужным? Опыт неудач. Опыт жиз­ни без всякого внешнего успеха. Опыт жизни без почвы под нога­ми, без социаль­ной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Рос­сия живет так, как я жил десятки лет: во внешней забро­шенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе... И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем». Жизнь «человека из подполья», без почвы, наконец навязана всей России.

Очень быстро идеологи стали перенимать, «один к одному», западные технологии разрушения символов. Вот как, например, в США вытравили память о 1 Мая. Этот день стал праздником международной солидарности трудящихся в память о событиях 1886 г. (провокация против рабочей демонстрации, в которой были обвинены и казнены несколько анархистов). Праздник был связан с кровью и имел большой подспудный символический смысл. Учрежден он был в поддержку борьбы американских рабочих за 8-часовой рабочий день. Рейган в 1984 г. объявил 1 мая «Днем закона» (в честь «200-летия соединения закона со свободой», по поводу чего был устроен шумный праздник). Затем к 1 мая стали приурочивать разные шумные акции, например, в 1985 г. в этот день Рейган объявил эмбарго против Никарагуа. Главное было - изъять из исторической памяти сами понятия о солидарности трудящихся. Буквально тем же способом действовали идеологи ельцинизма в России - при пособничестве руководства «независимых» профсоюзов. Они стали называть 1 Мая «Днем весны и труда». Штурм символов, ведущийся «инженерами культуры» режима, уже дошел до пределов пошлости. Вот, 7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, Ельцин постановил «отныне считать это Днем Согласия». А завтра, глядишь, новый президент с Березовским постановят переименовать Пасху в «День православно-иудейского согласия». Зачем, мол, поминать распятие и Воскресенье. Но это - мягкие, вялые действия.

Сильнодействующим средством разрушения было осмеяние, идеологизированное острословие, имеющее своим объектом именно скрепляющие общество символы. Фрейд в монографии «Острословие и его отношение к бессознательному» писал о важных социальных функциях тенденциозных острот, что они служат «оружием атаки на великое, достойное и могущественное, внешне и внутренне защищенное от открытого пренебрежения им». Хазанов и Жванецкий, Задорнов и Петросян стали влиятельными реальными политиками.

Вот книга «Моня Цацкес - знаменосец» Эфраима Севелы (автор отрекомендован журналом «СОЦИС» как еврейский писатель, книга издана в 1992 г. в Петербурге). Это - книга анекдотов о советской армии. Журнал представляет все эти анекдоты как «армейский фольклор», хотя по приведенным примерам (в частности, по диалогу между политруком Кацем и рядовым Цацкесом о красном знамени) видно, что это - довольно занудливый идеологический продукт. Судя по тому, что антисоветские анекдоты выходят теперь в авторских книгах, весь их поток фабриковался сравнительно небольшим коллективом. «Народный юмор» как технология.

Такой юмор был направлен и на символы семьи. Это была такая циничная акция, что сегодня некоторые пытаются ее представить как стихийное явление, фольклор, поминают М.М.Бахтина.Ах, «черный юмор как явление народной смеховой культуры». В академическом журнале печатают стишки:

Мне мама в детстве выколола глазки,

Чтоб я в шкафу варенье не нашел.

Теперь я не смотрю мультфильмы, не читаю сказки,

Зато я нюхаю и слышу хорошо

Комментируют: «Некоторые исследователи в таком отношении к семье усматривают крушение связей, являющееся неизбежным и, возможно, отрицательным последствием развития цивилизации - от племени и родовых отношений к индивидуализму и эгоцентризму. Отметим, не вдаваясь в подробное обсуждение этого тезиса, что он в любом случае оказывается прямой, непосредственной трактовкой неприглядной роли семьи в освещении подросткового фольклора». Некоторые исследователи... Тут и следа нет «народной смеховой культуры» и «подросткового фольклора». Это - типичная лабораторная продукция посредственного поэта, выполняющего идеологическое задание. Когда начали выходить эти «антологии черного юмора» (например: Белянин В.П., Бутенко И.А. Антология черного юмора. Мадрид. 1992), сразу стало видно, что это - профессиональная работа очень малой группы людей. Это не так замечалось, когда стишки передавались устно.

Кстати, идеологическое задание продолжает выполняться - с одних и тех же убогих стишков гонорары получают, наверное, по пятому разу. В феврале 2000 г. «Независимая газета», пуская слюну от удовольствия, сообщает: «Все большую популярность приобретает выставка «Детские ужастики» харьковского фотографа-авангардиста Сергея Браткова, которая будет работать в московской галерее «Риджина» до середины марта. Впервые этот проект Братков показал в своем родном городе Харькове два года назад. Экспозиция из двенадцати цветных фотографий плюс две инсценировки с участием детей. Экспозиция продолжалась недолго, возмущенные харьковчане потребовали закрытия «педофильной» выставки». И «Независимая газета», претендующая на роль интеллектуального издания, дает наивно-положительную рецензию об этой выставке.

Важную роль играло осмеяние символов государственности. Такую кампанию уже провела либеральная интеллигенция в начале века, готовя Февраль 1917 г. Тогда всей интеллигенцией овладела одна мысль - «последним пинком раздавить гадину», Российское государство. В.Розанов пишет в дневнике в 1912 г.: «Прочел в «Русск. Вед.» просто захлебывающуюся от радости статью по поводу натолкнувшейся на камни возле Гельсингфорса миноноски... Да что там миноноска: разве не ликовало все общество и печать, когда нас били при Цусиме, Шахэ, Мукдене?». То же самое мы видели в перестройке, когда стояла задача разрушить советское государство как основу советского строя. Для этого приходилось подрывать идею государства как стержень культуры. Поднимите сегодня подшивку «Огонька», «Столицы», «Московского комс<