Идентичность, идентификация и субъект

Субъект

В последнее время появилось множество теоретических исследова­ний, посвященных идентичности и функции субъекта, или личности (self). Что есть «я», которым я являюсь, – личность, фигура, действую­щее лицо, и что делает меня таким, какой я есть? Современная теоре­тическая мысль пытается разрешить два основных вопроса. Во-первых: можно ли сказать, что личность задана с рождения, или же она фор­мируется в течение жизни? Во-вторых: личность – это сугубо индиви­дуальный или социальный феномен? Две эти оппозиции дают нам четыре основных направления мысли. Первое принимает за аксиому, что личность нам предзадана и индивидуальна, неповторима, первич­на по отношению к совершаемым действиям; это внутреннее ядро че­ловека, которое по-разному проявляется (или не проявляется) в слове и в поступке. Второй подход подразумевает, что «я» предзадано и социально, причем подчеркивается, что личность определяется про­исхождением и социальными характеристиками: мужчина вы или жен­щина, чернокожий или белый, американец или британец и так далее. Это первичные факты или составляющие личности, субъекта. [123]

Третий подход подчеркивает индивидуальность и изменяемость личности, которая формируется в течение жизни в результате ряда действий, совершенных человеком. И, наконец, последний подход представляет собой комбинацию представлений о личности как социальном явле­нии, формируемом внешними обстоятельствами; при таком подходе я становлюсь тем, что я есть, в результате смены занимаемых мною по­зиций. Важно, руководитель я или рабочий, богат я или беден.

Господствующий ныне подход рассматривает индивидуальность как нечто, предзаданное человеку, как его ядро, проявляющееся в слове и поступке; я сделал то, что сделал, по причине того, что я таков, каков я есть. Чтобы объяснить то, что я сделал или сказал, необходимо оглянуться на свое «я», которое (сознательно или нет) выражают мои сло­ва и поступки. «Теория» призвана не только выявить эту модель выражения, согласно которой слова или действия выражают сущность стоящего за ними субъекта, но и показать первичность этого самого субъекта. Мишель Фуко пишет: «Психоанализ, лингвистика и антро­пология поколебали уверенность субъекта в незыблемости законов желания, форм языка, правил, определяющих поступки, и открыли ему природу мифического и образного дискурса»¹. Если возможность мысли и действия определяется рядом систем, которые субъект не контролирует или даже не может осмыслить, тогда субъект оказывает­ся «поколеблен», то есть более не является источником, центром, к которому мы обращаемся, чтобы объяснить событие. Получается, что сам субъект формируется этими силами. Психоанализ, например, рас­сматривает личность не как нечто уникальное, а как продукт сочета­ния психических, сексуальных и лингвистических механизмов. Согласно марксистской теории, личность детерминируется классовой принадлежностью субъекта, точнее, тем, извлекает ли он прибыль из чужого труда или сам работает ради прибыли другого. Феминизм уде­ляет особое внимание социально конструируемой тендерной роли субъекта, которая и определяет, кем же он (она) является. «Теория инаковости» утверждает, что гетеросексуальный субъект формирует­ся путем подавления его возможной гомосексуальности².[124]

Итак, проблема субъекта сводится к вопросу: «Что есть «я»?». Об­стоятельства ли сделали меня таким, каков я есть? Как соотносятся индивидуальность личности и принадлежность к определенному со­обществу? В какой степени существует «я», «субъект», действующее лицо, обладающее правом выбора, и в какой степени мой выбор пре­допределен извне? Уже само слово «субъект» заключает в себе сущ­ность этой ключевой теоретической проблемы: субъект есть актант, свободная индивидуальность, совершающая определенные действия, подобно «субъекту» (подлежащему) в предложении. Но субъект од­новременно подчинен, обусловлен, как о том свидетельствует, напри­мер, выражение «подданный (subject) Ее Величества»*. Теория, как правило, акцентирует тот факт, что быть субъектом означает быть за­висимым от явлений разного рода (психосоциальных, сексуальных, лингвистических).

*Английское слово subject в отличие от русского «субъект», сохранило се­мантику латинского слова subjectus, которое имеет три основных значения: 1) «прилежащий, граничащий, смежный»; 2) «подчиненный, подвластный»; 3) «подлежащий, подверженный» (везде подчеркивается несамостоятельность, зависимость).

Литература и идентичность

Литературу всегда занимал вопрос об идентичности; литературные произведения – в явной или скрытой форме – обращаются к этому вопросу. Повествовательные жанры по большей части описывают судь­бы героев – то, как герои самоопределяются и как их определяют различные обстоятельства, связанные с их прошлым, с выбором, который совершают персонажи, с воздействующими на них социальными си­лами. Творят ли герои свою судьбу или переживают ее? Разные про­изведения дают нам разные и притом непростые ответы. Герой гомеровской «Одиссеи» носит эпитет «многоликий» (polytropos)**, однако его самоопределение ограничивается, главным образом, тем, что он раз за разом отыскивает способы спасти себя и своих спутников и возвращается в Итаку.

**В русском переводе «Одиссеи» В. А. Жуковский предпочитает эпитет «хит­роумный».[125]

В романе Флобера «Мадам Бовари» Эмма пы­тается самоопределиться («найти себя») по отношению к романти­ческому чтению, с одной стороны, и обыденности окружающей обстановки, с другой.

Литературные произведения предлагают нам имплицитные моде­ли формирования идентичности. В одних произведениях идентичность определяется фактом рождения: царский сын, воспитанный в семей­стве пастуха, все же остается монархом и по праву занимает престол, когда происходит «узнавание» (идентификация). В других текстах личность персонажа меняется в соответствии с перипетиями его судь­бы; иначе говоря, идентичность основана здесь на качествах личнос­ти, которые выявляются благодаря превратностям жизни.

Активизация литературоведческих исследований сексуальности, расовых и тендерных проблем во многом вызвана тем фактом, что ли­тература предоставляет богатый материал для сложных политических и социологических построений, учитывающих роль названных факторов в формировании идентичности. Рассмотрим такой вопрос: явля­ется ли идентичность чем-то предзаданным или же чем-то сформиро­ванным? Оба варианта ответа на этот вопрос широко представлены в литературе. Более того, трудности и преграды зачастую необходимы для нашей самоидентификации, о чем свидетельствует, например, рас­пространенный сюжет о том, как герой, что называется, «открывает» себя заново. Речь идет не о том, что он узнает нечто о своем прошлом (например, тайну своего рождения), а о том, что, действуя, он посте­пенно открывает себя, свою собственную «природу».

Такая структура, при которой персонаж становится тем, чем он, как предполагается, уже был (как Арета Франклин ощутила себя «при­родной» женщиной), порождает парадокс, апорию, особенно харак­терную для теоретических изысканий последних лет (хотя она присутствовала в литературе во все времена). [126]

Литература Запада вну­шает мысль о том, что личность, которая, казалось бы, формируется в

процессе соприкосновения с миром, на самом деле всегда была себе тождественна и являлась основой тех действий, которые, с точки зре­ния читателей, и сформировали эту личность. Фундаментальная иден­тичность персонажа является продуктом его деятельности, его противостояния миру, но затем она предстает как базис (и даже при­чина) действий персонажа.

Многие современные теоретики предпринимали попытки разрешить парадоксы, характерные для толкования идентичности в литературе. Литературным произведениям свойственно изображать индивидуумов, и потому споры об идентичности неразрывно связаны с борьбой, про­исходящей внутри индивидуума, и борьбой индивидуальности с со­обществом: персонаж либо восстает против общественных норм и предписаний, либо солидаризуется с ними. В работах теоретиков, как правило, чаще обсуждаются вопросы, связанные с социальной, груп­повой идентичностью: что значит быть женщиной? быть темнокожим? Таким образом, налицо противоречие между литературой и теорети­ческими утверждениями. Как я показал в главе 2, сила воздействия литературного образа зависит от особого сочетания неповторимости и типичности: перед читателем предстают индивидуализированные изображения принца Гамлета, Джейн Эйр или Гекльберри Финна, но при этом предполагается, что проблемы этих персонажей типичны. Но типичны для кого? В текстах мы не находим ответа на этот вопрос. Задача критиков и литературоведов состоит в том, чтобы задаться воп­росом о типичности и объяснить нам, какую социальную группу или класс представляет данный персонаж. «Универсально» ли положение Гамле­та? Являются ли проблемы Джейн Эйр типичными для всех женщин?

Теоретические толкования идентичности могут показаться черес­чур упрощенными в сравнении с ее тонким анализом в романах, где утверждения общего характера искусно поверяются частными случа­ями, в то же время не теряя своей обобщающей силы, которая оста­ется скрытой от глаз читателя; может быть, каждый из нас – Эдип, или Гамлет, или мадам Бовари. [127]

Когда романист обращается к проблемам групповой идентичности (что значит быть женщиной или ребенком, принадлежащими к классу буржуазии), он нередко анализирует, каким образом требования идентификации с данной общественной груп­пой ограничивают возможности индивидуума. В связи с этим теоретики утверждают, что романы, выдвигая в центр внимания инди­видуальность личности, выстраивают идеологию индивидуальной идентичности, пренебрегающую широкой социальной проблематикой, причем литературоведение и критика должны поставить такой под­ход под сомнение. Можно сказать, что проблема Эммы Бовари заклю­чается не в ее глупости и не в увлечении романтическими историями, а в общем положении женщины в том обществе, которое описано в романе.

Литература не только ставит вопрос об идентичности; она играет важную роль в формировании идентичности читателя. [128]

Значение ли­тературы долгое время связывалось с тем воображаемым опытом, ко­торый заменял читателю его собственный и давал ему возможность узнать, как бы он ощущал себя в той или иной ситуации; таким обра­зом, благодаря художественной литературе, люди обретают опыт чувств и действий в определенных ситуациях. Литературные произведения располагают нас к самоидентификации с персонажами, поскольку представляют нам события с их точки зрения.

Стихи и романы устроены таким образом, что, воздействуя на наше сознание, они побуждают нас к самоидентификации, а самоидентифи­кация создает идентичность: мы становимся теми, кем мы являемся, отождествляя себя с персонажами, о которых читаем. Художествен­ная литература навлекает на себя многочисленные обвинения в том, будто она воздействует на молодых людей таким образом, что они на­чинают воспринимать себя как героев романа. Это якобы приводит к тому, что они пытаются строить свою жизнь, уподобляя ее «жизни» литературных персонажей: убегают из дома, дабы испытать преврат­ности жизни в большом городе, восстают против ценностей старшего поколения, заболевают отвращением к миру, по-настоящему не узнав его, и превращают свою жизнь в вечный поиск любви, подобно геро­ям романов и лирической поэзии. Таким образом, литературу иногда обвиняют в извращении механизмов самоидентификации, хотя защит­ники идеи литературного образования надеялись, что литература по­могает нам стать лучше, давая нам воображаемый опыт и воздействуя на механизмы самоидентификации.