Пересмотр правительством Петра Первого основных положений башкирского подданства (1701-1712 годы).

До реформ начала XVIII века все вопросы управления Уфимским уездом решались Приказом Казанского дворца. Это ведомство имело самостоятельный бюджет, составлявший во второй половине XVII века 120 - 140 тысяч рублей.[620] Из этой суммы лишь 7-10%% денежных средств поступало в общероссийскую казну, основная же часть доходов шла на цели управления подведомственными приказу областями. Более 80% всех средств расходовалась на жалование администрации, служилому населению и работным людям. Учитывая характер присоединения и этнический состав населения Ногайской Орды, Казанского и Астраханского ханств, российское правительство не стремилось извлекать из этих областей максимальные доходы. Сначала необходимо было нейтрализовать сепаратистские силы, создать из местного населения лояльную властям низовую администрацию и обеспечить оборону границ. Для реализации этих задач правительства и был создан Приказ Казанского дворца. И.П.Еромолев писал, что Приказ Казанского дворца приобрел черты учреждения со специальным профилем по определению общей национальной политики царского правительства в государстве.[621]

В начале XVIII века административная и финансовая самодостаточность Приказа Казанского дворца вошла в противоречие с целями правительства царя Петра. Государство испытывало колоссальный дефицит средств в связи с началом Северной войны и было вынуждено ужесточить податную политику в отношении привилегированных областей и народов.

В начале 1680 года XVII века правительство России оказалось в крайне тяжелой финансовой ситуации, вызванной длительной войной с Польшей и стрелецкими бунтами. Впервые была сделана попытка реорганизовать структуру Приказа Казанского дворца с тем, чтобы подведомственная ему территория начала приносить доход и в общероссийскую казну. В 1680 году из управления Казанского дворца были изъяты и переданы в ведомство Приказа Большой казны все рыбные ловли.[622] В том же году Приказу Большой казны были переданы таможенные и кабацкие сборы с территории Приказа Казанского дворца. И, наконец, в 1682 году было «велено казанские ясачные и всякие оброчные доходы, которые остаются за казанские расходы, сбору прошлого 1682 года против присылки прошлых лет присылать в Москву».[623] Тем не менее, правительство было вынуждено вернуться к старой системе управления. В 90-е годы XVII века Приказ Казанского дворца, как прежде, собирал таможенные, кабацкие и ясачные доходы без участия Приказа Большой казны.[624]

Почему реформа Приказа Казанского дворца начала 80-х годов XVII века не была доведена до конца? Наказы казанским воеводам, опубликованные В.Д. Дмитриевым,[625] в определенной мере дают ответ на этот вопрос. В 1686 году в наказе казанским воеводам П.С. Урусову и АП. Соковнину ясно показано, каким образом сокращались доходы, которые поступали от Казанского уезда в казну государства. Если в 1680 году в Приказ Казанского дворца, Приказ Большой казны, Конюшенный и Доимочный приказы было прислано из Казани 25673 рубля, то в 1681 году эта сумма составила 16667 рублей, в 1682 году - 18329 рублей, а в 1683 году «…из Казани ничего не прислали». По справке казанского воеводы Ю.С. Урусова это произошло из-за «хлебного недороду» и соответственно резкого сокращения мельничных доходов. Кроме того, «…казанского уезду с ясачных и русских людей, с татар, которые разорены в боях и на заставах побиты, и отъехали в калмыцкие улусы, и которые переведены в старые места из Новокрещенов из беглых бобылей». В 1684 году ситуация с доходами несколько улучшилось, но общие сборы казны так и не приблизились к уровню 1680 года. Сверх окладных расходов в казне Казани осталось всего лишь 2334 рубля»[626], т.е. на порядок меньше, чем было собрано в 1680 году. Нельзя не принимать в расчет разорение, вызванное башкирским восстанием 1682-1684 годов и нападениями калмыков. Но как объяснить то, что после отмены правительственных распоряжений 1680-1682 годов доходы Приказа Казанского дворца не только достигли прежнего уровня, но и превысили их. Очевидно, что Приказ Казанского дворца, не без заинтересованного участия местной воеводской администрации, намеренно стремился к снижению общих сборов с тем, чтобы вернуть себе прежнюю податную автономии в финансовом хозяйстве страны. Что и произошло во второй половине 80-х годов XVII века.

Однако политическая ситуация начала XVIII века значительно отличалась от времен непоследовательных преобразований начала 80-х годов XVIII века. Правительство Петра Первого сформулировало новый принцип податной политики, суть которого была выражена в словах регламента Камер-коллегии: «Никакого государства нет, которую положенную тягость снести не могло, ежели правда и равенство в нем будет».[627] «Положенная тягость» означала не только уравнение в отношении государственных податей. К примеру, калмыки сохранили все свои податные и таможенные привилегии. Однако численность калмыцкой конницы в составе вооруженных сил России увеличилась в несколько раз. Только в 1708 году по требованию Петра тайша Аюка предоставил правительству более 20000 конников.[628] Таким образом, по количеству сабель калмыцкая конница была сопоставима с численностью всей кавалерии русской полевой армии, которая в 1711 году насчитывала 33 конных полка.[629] При этом только на жалование драгунам одного полка (1200 человек) государство тратило более 30000 рублей в год.[630]

Примечательно, что правительство Петра не реформировало систему местного управления там, где государство получало значительные доходы. Так, практически не подвергся реорганизации Сибирский приказ.[631] В начале XVIII века только ясачный сбор этого территориального ведомства составлял 160000 рублей. При этом все собственные затраты Сибирского приказа не превышали 70000. Общая доля сибирского ясака в доходной части бюджета составляла 2,5%. В ходе всех петровских преобразований местного управления Сибирский приказ сохранил свою финансовую самостоятельность, ведомственный бюджет и даже структуру городского служилого населения.[632]

Напротив, Приказ Казанского дворца лишился многих полномочий уже в начале XVIII века. В 1701 году, после того как сгорел архив приказа, управление вотчинными и финансовыми делами было перенесено из Москвы в Казань.[633] П.Н.Милюков указал на то, что еще в конце XVII века Казанский дворец фактически превратился в губернию, перенос управления в Казань только довершил этот процесс.[634]

Вместе с тем, реорганизация деятельности приказа не сводилась лишь к переезду в Казань. П.Н.Милюков не отметил, что в 1701 году казанские уездные власти получили в свое распоряжение все подати, собираемые со всей территории ведомства Приказа Казанского дворца. Исключение составляла лишь ясачная мягкая рухлядь, которая должна была доставляться в Москву. Таким образом, в 1701 году была ликвидирована система распределения денежных доходов Приказа Казанского дворца непосредственно на местах.

В 1701 году все ясачные, окладные, оброчные и приходные книги были изъяты из Уфимской приказной избы и переданы казанским воеводам. В 1702 году из Казани в Уфимский уезд были посланы ясачные сборщики, которым было указано не только собрать ясак по установленным окладам, но добиться выплаты недоимок за прошлый 1701 год.[635] Интересно, что казанские сборщики, впервые собиравшие ясак в Уфимском уезде, выявили многочисленные ошибки в данных ясачных книг.[636]

Однако преобразования затронули не только податную сферу управления. Казанские власти решились на отмену целого ряда привилегий, которыми прежде пользовалась башкиры. На протяжении XVII века правительство подтверждало право непосредственного обращения к царю с просьбами и жалобами. Согласно исследованию Н.Ф. Демидовой, все башкирские посольства, прибывавшие в XVII веке в Москву, находились на полном государственном содержании.[637] На все время пребывания в Москве к ним были приставлены толмачи приказа.[638] Башкирским послам для встречи с царем приказ заказывал парадную одежду. Уфимским воеводам предписывалось не препятствовать башкирским челобитчикам, в случае необходимости обеспечивать сопровождение и охрану башкирских посольств.[639] Обращения башкир к правительству продолжались, постепенно перерастая в более или менее систематические посольства.[640]

Обычаи народов, находившихся в сфере джучиева права, предполагали, что условия подданства должны подтверждаться на протяжении жизни одного поколения. Это гарантировало незыблемость сложившихся отношений, их известное равновесие. Башкирские посольства к царю продолжались, вплоть до начала XVIII когда. Однако в феврале 1705 году казанский комиссар А. Сергеев запретил башкирам ездить в Москву, заявив: «…покуда де он в Уфе, будет то и Москва».[641] В 1708 году башкиры всех дорог жаловались на казанского коменданта Н. Кудрявцева и комиссара А. Сергеева: «И они те воры Никита и Александр для того закликали, чтобы мимо Казани к Москве никому не ездить и хотели вешать и казнить и говорили, что государев полный указ в Казани, и кому какое будет дело и они бы о указе били челом им в Казани, а на Москве де нет никого, и из Казани к Москве не пущали, и о том по всем дорогам и всем перевозкам поставили караулы, чтобы о разорении их великого государя никто не донес к Москве не ездили».[642]

В 1708 году участники башкирского восстания оправдывали свои действия тем, что «все это делается для того, чтобы великому государю учинилось подлинно известно, потому что впредь сего к нему великому государю в Москву на прибыльщиков своих в нуждах посылали они с братею ясачных людей челобитчиков и те челобитчики были переиманы и биты кнутом, а иные перевешаны, отповеди им никакой не учинено».[643] Тем самым правительство Петра нарушило еще и правило неприкосновенности послов, соблюдавшееся незыблемо среди бывших подданных Золотой орды.

Важно отметить, что договорной характер подданства воспринимался башкирами совершенно конкретно - на уровне обыденных контактов с представителями администрации. Башкиры полагали, что сопротивление местным властям, нарушающих законы, является проявлением лояльности верховному правителю. В своих челобитных царю башкиры называли М. Дохова, А. Жихарева, А. Сергеева «ворами», т.е. нарушителями закона. В обыденном сознании башкир существовал устойчивый стереотип поведения верховного правителя. По их мнению, царь не может издавать указы, противоречащие уже сложившемуся законодательству. Когда в 1704 году прибыльщики известили представителей башкир, что «…указал великий государь те прибыльные дела на них наложить», собравшиеся отказались в это верить, заявив: «…тех прибыльных дел великий государь именно ведать не изволит».[644]

Тем не менее, с 1701 года поведение властей в Уфимском уезде свидетельствовали о том, что правительство не намерено соблюдать прежние указы о башкирах.

В 1701 году в Башкирии начинают свою промысловую деятельность два брата – голландские предприниматели С.И. и И.И. Фон Дорт. В 1702 году Сергея Ивановича фон Дорта подрядился уфимский площадной подьячий В. П. Кичиков «быть у слюдяного промыслу в Уфимском уезде по сибирской дороге в башкирских вотчинах, что за горами и в иных местах, где слюда обыщется, который промысел по указу великого государя отдан брату его Ивану и будучи у того промыслу брать слюду».[645] Однако никаких соглашений с вотчинниками голландцы не заключали. Промышленники полагали, что покровительство царского правительства само по себе дает достаточные основания для самовольного въезда в башкирские вотчинные угодья. Прежде откупщики казенных соляных промыслов под Соловарным городком были вынуждены платить табынским башкирам оброк за пользование их угодьями.[646] Вероятно, недовольство вотчинников деятельностью голландских промышленников привело к тому, что фон Дорты отказались от добычи слюды. Перед самым началом восстание в 1704 году С.И.фон Дорт добился решения Боярской думы о передаче ему соляных промыслов в Уфимском уезде. До уничтожения промыслов башкирами он успел вложить в предприятие не менее 2000 рублей.[647]

В начале января 1705 года казанские власти предприняли попытку заведения в Уфимском уезде казанных будных станов. Обычно поташный промысел основывался в местности, где лесные ресурсы находились в собственности казны. Но в Уфимском уезде не было казенных лесов, следовательно, власти полагали, что будные станы появятся в башкирских вотчинах. Однако башкиры не пропустили в Уфимский уезд офицера, посланного для организации поташных заводов: «…для того, что в тех де местах вотчины их бортные и звериные и прочие угодья с чего платят они в казну оброк».[648]

В начале XVIII века правительство намеревалось в самые короткие сроки уравнять башкир в «тягости» с другими подданными государства. Исполнение этих планов было возложено на правительственные войска Уфимского и Казанского уездов. Однако первыми должны были сыграть свою роль казанские прибыльщики.

Утвердившаяся в историографии версия начала восстания выглядит следующим образом. 4 октября 1704 года на берегу реки Белой прибыльщики М.Дохов и А.Жихарев объявили представителям башкир о 72 новых налогах. Башкиры возмутились и побили прибыльщиков, а «наказ в воду уронили».[649] Узнав о неслыханных прежде податях и налогах башкиры начинают волноваться. В феврале 1705 года несколько полков во главе с казанским комиссаром А.Сергеевым были направлены в Уфимский уезд для приведения башкир в повиновение. Основные силы подошли к Уфе, оттуда часть войск двинулась к Соловарному городку. Собрав представителей башкир в Мензелинске, А.Сергеев потребовал с них 5000 лошадей и 1000 человек для армии.[650] Башкиры отказались, тогда все они были подвергнуты порке, от которой несколько человек умерли. После этого башкиры согласились выдать по 1300 лошадей с дороги. Изъятие лошадей сопровождалось злоупотреблениями и насилием. Весной несколько волостей Казанской и Ногайской дорог восстали.

Следует обратить внимание на то, что наиболее важные факты, характеризующие мероприятия прибыльщиков содержатся в материалах следственной комиссии генерал-майора Г.С.Кропотова.[651] В 1720 году Сенат поручил ему расследовать деятельность Жихарева, Дохова, Сергеева и Аристова. В Уфу были вызваны и представители башкир всех четырех дорог Араслан батыр Акулов с товарищи 55 человек, которых попросили выслушать допросные речи подозреваемых. В итоге следствие зашло в тупик, поскольку обе стороны ссылались на утраченный текст указа с 72 прибыльными статьями. Первоначально Жихарев отрицал сам факт чтения указа о новых налогах представителям башкир в 1704 году. Однако, будучи уличен присутствующими башкирами, Жихарев признал только факт избиения его башкирами. При этом он ссылался на свидетельства 30 уфимских обывателей, а также на материалы Уфимской уездной канцелярии, в которых «новоприбыльных их окладов нет и не бывало».[652] Более того, Жихарев указал на явные противоречия в показаниях башкир. Он отметил, что в челобитной 1705 года башкиры писали о «пошлинах с глаз»: «…будто с них башкирцев велено имать с глаз черных по 2 алтына, серых по 8 денег». Однако в последней челобитной 1720 года «этого лживства» нет, но появилась новая клевета о том, что «дочерей их выдавать, чтобы был татарский абыз, другой русский поп, и умерших погребать около мечетей».[653]

Интересно то, что Жихарев охотно подтвердил те обвинения башкир, к которым он не был причастен лично. Например, он признал факт обложения податями башкирских свадеб и представителей мусульманского духовенства. При этом он особо указал, что «со свадеб венечные и с абызов дани велено было брать из медовой канцелярии, а не из ясачной, уфимскому воеводе». Башкирские представители предложили следователям поискать указ о прибыльных податях в уфимских книгах: «…ежели де чтеной указ в воду утонул, знатно подлинно в книгах есть у него Жихарева или в книгах в канцелярии, явно ежели на них, башкирцев накладывать не приезжал, для чего от них башкирцев, имена и тамги у них спрашивал он Жихарев с Доховым». Но документ о «72 прибылях» так и не был найден, хотя его искали в Уфе, Казани и Москве. То обстоятельство, что Жихарев категорически отрицал сам факт его существования свидетельствует о том, что прибыльщики были уверены в том, что найти его не удастся.

П.Н. Милюков довольно подробно исследовал структуру и деятельность Ижорской (Ингерманландской) канцелярии, в ведении которой находились казанские прибыльщики. Он указал на особый принцип ведения финансовой документации в этом учреждении. Ижорская канцелярия все новые сборы оставляла в своем распоряжении. Эти новые оклады правительство рассматривало как свободные суммы, находящиеся в его распоряжении вне общего бюджета и не подлежащие общему контролю и распределению в обычном порядке. Для государственного бюджета ижорской канцелярии как бы не существовало. Ижорская канцелярия не давала Ближней канцелярии никаких отчетов. Именно это обстоятельство мешает проследить финансовую деятельность Ижорской канцелярии с отчетливостью, с какой мы можем это сделать относительно других приказов.[654] При этом Ижорская канцелярия не ограничивалась пассивной ролью сборщика по отношению к переданным ей из приказов окладов, а распоряжалась этой частью поступлений так же свободно, как собственными суммами.

Таким образом, в соответствии со статусом Ижорской канцелярии, прибыльщики Жихарев и Дохов имели полное право самостоятельно определять объекты податного обложения, не беспокоясь, что последствия их деятельности могут быть расследованы на основании письменных свидетельств.

К тому же, в Поволжье и Башкирии бесконтрольность прибыльщиков была обусловлена отсутствием ведомственной чересполосицы. Здесь не было пересечения налоговых интересов различных приказов. Приказ Казанского дворца здесь был единственным финансовым учреждением, куда стекались все виды податей.[655] Поэтому когда в 1704 году все права по сбору старых и новых податей были изъяты у Приказа Казанского дворца, Ижорская канцелярия получила возможность реализовать самые смелые фискальные идеи.

В 1704 году прибыльщики, в нарушение вотчинных прав, изъяли из владения башкир наиболее доходные рыбные ловли Уфимского уезда. В 1728 году башкиры байлярской волости Мряш Эрмешев и Мельльяниш Сурметев в своей челобитной писали в Сенат: «…в прошлых давних годех вотчины отцов и дедов их в Уфимском уезде в казанской дороге в Байлярской волости, а в тех вотчинах имелись рыбные ловли и бортные угожья по реку Ику и озеру Темешеву да заводь старища Сагаедан…На которые бортные угодья и рыбные ловли имеют они его императорского величества грамоты, и как стали быть прибыльщики и те рыбные ловли у них отняли и отдали на оброк русским людям».[656] В 1704 году сразу у пяти башкирских волостей были отняты рыбные ловли по Каме и по Белой и переданы в оброк гостиной сотни Ивану Сингонову.[657]

Интересно, что аналогичный указ 1704 года, касающийся изъятия дворянских рыбных угодий, был отменен законом 31 марта 1727 года. Тогда было велено «рыбные ловли в вотчинах духовных и светских отдать самим владельцам без перекупки».[658] Однако на прежние башкирские вотчинные владения он не был распространен.

В том же 1704 года уфимскому воеводе было указано обложить 25% оброком башкирские мельницы. Уфимскому дворянину К.Н. Лопатину было «велено быть по Ногайской дороге во всех башкирских волостях и деревнях, где стоять мельницы и те мельницы переписать и обоброчить».[659] Прежде башкиры со своих мельниц никаких податей не платили. Несмотря на эти факты казанские власти в 1706 году сообщали в Москву, что башкиры «платят только старый оклад, а вновь на них никакой прибавки не будет».[660]

Однако не все действия прибыльщиков были подчинены фискальным интересам. Наибольший интерес вызывает жалоба башкир на требование прибыльщиков «…мезгиты их построить против христианской веры и около городить и хоронить около мезгиты».[661] Из всех статей башкирской челобитной только этот пункт не имеет прямого отношения к податям и налогам. Все другие нарушения религиозных обычаев еще можно объяснить с позицией податного обложения. Например, обязательное присутствие православного священника на мусульманской свадьбе могло быть вызвано необходимостью учета, поскольку каждая такая свадьба облагалась налогом. Указание заводить кладбища около мечетей не имело никакого податного оправдания, но гарантировало повсеместное возмущение населения.

Едва ли перед прибыльщиками ставились миссионерские задачи. Анализ предшествующих и последующих событий дает основания предполагать, что деятельность Жихарева и Дохова осенью 1704 года преследовала не только фискальные цели, но имела и провокационный характер. Примечательно, что у самих башкир на этот счет сомнений не было. В челобитной башкир, направленной царю, было отмечено, что Н.Кудрявцев «для возмущения Уфимского уезда послал на воеводство спорных людей».[662]

Власти начали подготовку к столкновению с башкирами еще в начале 1700 года. В условиях начавшейся войны со Швецией правительство посчитало необходимым мобилизовать значительные ресурсы для строительства двух крепостей на юго-западной границе Башкирии. В 1700 году на реке Самара на вотчинных землях Бушман-кипчакской волости Ногайской дороги был построен Алексеевск. В 1703 году на реке Сок на территории той же волости начали возводить Сергиевск. Правительство учло опыт подавления башкирских восстаний 1662-1664 и 1682-1684 годов, в ходе которых башкиры нередко вступали в союз калмыками. Эти крепости должны были изолировать башкир от калмыцких кочевий, находившихся в то время ниже города Самары. Примечательно и то, что Алексеевск строил А.С.Сергеев, а за возведение Сергиевска отвечал казанский воевода Н.А.Кудрявцев. Впоследствии казанский комендант Кудрявцев возглавил общее руководство по подавлению башкирского восстания 1704-1711 годов. Казанский комиссар Сергеев командовал всеми правительственными войсками на территории Уфимского уезда в марте 1705 года.

Летом 1704 года, т.е. за 3 месяца до прибытия прибыльщиков в Уфу, в Казани был произведен разбор служилых людей Уфы[663], во время которого казанские власти сформировали уфимский солдатский полк. Верстание и разбор уфимских дворян производил все тот же А.С.Сергеев. Им были сделаны и назначения начальных людей полка. До этого подобные разборы проводились только в Уфе специально присланными из Москвы представителями Приказа Казанского дворца. Таким образом, в 1704 году уфимские служилые люди были переподчинены казанским воеводам. Единое командование над уфимскими и казанскими войсками позволяло более эффективно использовать их в ходе военных действий.

Армейские наборы 1701 – 1705 годов практически не затронули служилое население Уфы. Из других городов ведомства Приказа Казанского дворца комиссия Репнина мобилизовала практически всех служилых людей. Только в 1701 году комиссия отправила в армию 15000 человек, из которых 5% составляли даточные,[664] остальные были набраны из разных категорий служилого населения понизовых городов. Таким образом, сформированный в 1704 году в Казани уфимский солдатский полк не предназначался для участия в Северной войне.

Об этом свидетельствуют структура уфимского полка и вооружение его солдат. За исключением численного состава и наличия полковой артиллерии полк не имел ничего общего с формированиями регулярной армии начала XVIII века. Дворяне, служилые иноземцы, казаки, и стрельцы составляли в полку особые роты, т.е. в тактическом построении боевых порядков А.С.Сергеев следовал архаическим принципам сословного разделения войска. Кроме того, некоторые солдаты были облачены в кольчуги, а на вооружении имели саадаки.[665] Все это не соответствовало требованиям европейского театра военных действий, но вполне годилось для войны с кочевниками.

Поздней осенью 1704 года А. Сергеев из Казани направился к границам Уфимского уезда. Починенные ему войска до конца февраля 1705 года размещались в городках Закамской линии. Здесь Сергеев получил сведения о реакции башкир на действия прибыльщиков. Станичный голова Д. Ураков сообщил ему о том, что башкиры установили заставы на дорогам, по которым должны были ехать прибыльщики.[666] Кроме того, они не пропустили в свои вотчины дворянина, направленного в январе 1705 года для заведения поташных заводов.

Сергееву был необходим более основательный повод для проведения военной операции в Уфимском уезде. В этой ситуации командир Закамских служилых людей стольник Ф.Люткин предложил выборным башкирам подтвердить свою верность отдачей аманатом со всех четырех дорог.[667] Башкиры отказались. После этого Сергеев с полками двинулся к Уфе.

На следствии 1721 года Сергеев доказывал, что башкирское восстание началось задолго до его вторжения в Уфимский уезд: «…а башкирское разорение началось с него, Сергеева, то лживство… противность у них башкирцев началась как приехали на Уфу Жихарев и Дохов и положили на них тягости 72 статьи прибыли. А до приезда его в Уфу за 6 месяцев».[668] Он понимал, что его показания о башкирских заставах и задержке поташного заводчика не являются убедительными аргументами для оправдания военного вторжения. Заставы против калмык башкиры устанавливали и раньше. В XVII веке башкиры не пропускали русских служилых людей на Илецкие месторождения. Но власти не считали подобные действия башкир поводом для начала военных действий. А.Сергееву были необходимы более веские аргумента для оправдания своих действий весной 1705 года. В итоге он сообщил следствию, что еще до его прибытия в Уфу: «…башкирцы согласились вместе с астраханцы и казанскими татары бунтовать».[669] В 1721 году комиссия не придала серьезного значения этим показаниям Сергеева. В противном случае эта информация могла иметь тяжелые последствия для некоторых представителей высшей администрации. Восстание в Астрахани началось в конце июля 1705 года. На следствии Сергеев сообщил, что уже в феврале-марте 1705 года он знал о совместных планах действий башкир и астраханцев. По закону он был обязан сообщить о готовящемся в Астрахани восстании А.Д.Меншикову или Н.А.Кудрявцеву. Не исключено, что Сергеев намеренно исказил последовательность излагаемых событий, чтобы избежать наказания за разжигание башкирского восстания в 1705 году. Тем не менее, это не спасло бывшего казанского комиссара. По утверждению Р.Г. Игнатьева, «Сергеев оказался своими поступками виновником бунта, за что предан заслуженной казни».[670] У И.К. Кирилова в 1735 году так же не было сомнений в том, что ответственность за восстание башкир лежит исключительно на А. Сергееве и других прибыльщиках: «Еще же при башкирском прежнем бунте, ежели в рассуждении взять, то он от плутов прибыльщиков, кои хотели их древние жалованные грамоты опровергнуть и положить со пчел и рыбных ловель с бань иные новые оброки, чего у такого народа никогда не было да и делать не надлежало».[671]

Следствие подтвердило провокационный характер деятельности А.С.Сергеева в Уфимском уезде в феврале-марте 1705 года. Казанский комиссар пользовался любой возможностью для того, чтобы оскорбить, напугать или вызвать негодование. В челобитной башкир 1708 года было написано, что по приказу Сергеева «…на яму где собрались люди из пушек стреляли и собранные люди испужлись, да теми храбростями в Уфу приехал и на въезде пушек наставили, да с обеих сторон копья и сабли держали, и всех их будущих мирских людей промеж таких храбростей провели, чтобы в городе будущей башкирских народ страшился».[672] Башкиры услышав о приближение казанских войск, в спешке снималось с мест, бросая скот и имущество. Сергеев ссылался на решение главы Ижорской канцелярии А.Д. Меншикова. Вместо новых окладных статей А.Сергеев потребовал от представителей башкир обещания сдать государству 5000 лошадей. В противном случае Сергеев грозил их повесить, а жилища их разорить и выжечь. Сначала башкиры отказывались, ссылаясь на то, что таких обещаний «без мирских людей давать не могут».[673]

В 1705 году российские власти впервые в практике управления башкирами прибегли к целенаправленному провоцированию башкирского населения. Это стало возможно благодаря тому, что управление податными сборами было предельно децентрализовано. Ижорская канцелярия, стоявшая за всеми действиями прибыльщиков, не несла прямой ответственности за последствия кардинального изменения правительственной политики в отношении башкирского населения. Факты пассивного сопротивления прибыльщикам Дохову и Жихареву были использованы в качестве повода для применения военного принуждения, целью которого являлось получение с башкир уже не новых податей, а военной контрибуции. Примечательно, что Сергеев, потребовав сдачи лошадей, не воспользовался традиционной ясачной раскладкой тягла по волостям. Требование предоставить лошадей было предъявлено всем башкирам Уфимского уезда. Разверстку по родам должны были произвести сами ясачные люди.

Весной 1705 года, выполняя предписание Сергеева, С. Аристов требовал с башкир по 20 рублей за лошадь.[674] Следовательно, власти намеревались собрать в Уфимском уезде лошадей на сумму в 100 000 рублей. Это в 16 раз превосходило ясачный оклад Уфимского уезда. В 1706 году общая сумма податей, полученные с территории, подведомственной Приказу Казанского дворца, составляли всего 187 914 рубелей.[675]

Действия властей в Уфимском уезде в 1704-1705 годах были продуманы и учитывали состояние кочевого хозяйства башкирского населения. Военная организация башкир была серьезно ослаблена в результате неудачных войн с калмыками конца XVII века. Только кошеутский тайша Чаган за один 1692 год отогнал у башкир более 10000 лошадей.[676] Неслучайно и то, что рейд А.С.Сергеева по территории Уфимского уезда проходил в марте, когда башкиры были наименее подготовлены к вооруженному сопротивлению. Еще до вторжения полков Сергеева в Башкирию по дорогам Казанского уезда были учреждены заставы, главам которых было указано не пропускать башкир в центральные области страны, независимо от цели их поездки.

Резкое изменение основных принципов управления Уфимским уездом в начале XVIII века стало возможным благодаря стечению нескольких обстоятельств:

Во-первых, правительство, находясь под впечатлением нарвской катастрофы, было вынуждено пойти на меры, которые несмотря на прежнее законодательство и риск народных волнений, позволяли в короткий срок увеличить общую массу государственных доходов. В начале XVIII века происходит децентрализация управления некоторыми областями страны. Наибольшие права в определении податной политики получила администрация Казанского уезда. С 1701 года казанские власти взяли на себя функции финансового управления на всей территории ведомства Приказа Казанского дворца. Приказ Казанского дворца просуществовал еще 6 лет, но без собственного бюджета и податной документации его роль в управлении была номинальной. Казанские власти в 1702-1703 годах лишили подведомственные ей уездные администрации всех прав в области военного управления и финансового хозяйства.

Во-вторых, Ижорская канцелярия, созданная в 1703 году для поиска новых источников государственных доходов, сосредоточила свою деятельность в основном в Среднем и Нижнем Поволжье.[677] Некоторые деятели этого ведомства постоянно находились в Казани. Глава ясачного стола Ижорской канцелярии Степан Вараксин в 1705-1708 годах состоял в должности казанского комиссара.[678] В 1707 году он командовал отрядом правительственных войск, действовавшем против восставших в Казанском уезде.[679] Ижорская канцелярия была исключительно фискальным ведомством, она не делала никаких различий в отношении правового статуса различных категорий ясачного населения. Все указы, подтверждающие особый статус башкир, находились либо в Уфимской приказной избе, либо в архиве Приказа Казанского дворца, который сильно пострадал во время пожара 1701 года

Подати и налоги, которые собирала канцелярия А.Д. Меншикова, не проходили по отчетной документации государства. Примечательно, что в показаниях свидетелей на процессе 1721 года фигурирует различное количество требуемых Сергеевым лошадей: от 5000 до 20000.[680] Сам Сергеев заявил на следствии, что «…лошадей было приказано ему, Сидору, принимать по вольному договору», т.е. вообще отрицал наличие какого-либо определенного плана.

Непосредственное подчинение Ижорской канцелярии позволяло казанским властям представлять события в Уфимском уезде в совершенно искаженном виде. В своем доношении А.Д. Меншикову о причинах башкирского восстания С.Вараксин писал: «…А учинился воровству начаток в Уфе не от податей и не от окладчиков, умыслили они, воры башкирцы, чтобы не быть им под великого государя державной рукой и посылали от себя посланцев к турки, к салтану, и в Крым к хану домогаться чтобы приняли себе в союз».[681] Казанский комиссар не указал в доношении, что первые контакты башкир с Крымом и Турцией произошли в 1706 году, т.е. в разгар восстания.

Таким образом, в начале XVIII века были созданы политические условия, которые позволяли правительству отказаться от обременительных для казны привилегий башкир. За один 1705 год казанская администрации нарушила все положения башкирского подданства. Были изъяты из владения башкир и переданы на оброк «охочим» людям наиболее доходные вотчинные угодья. Башкиры лишились права непосредственного обращения к царю. Были сделаны серьезные ограничения мусульманского вероисповедания. Казанские власти многократно увеличили подати, введя новые пошлины и оброки. В итоге к мирному населению были применены методы военного принуждения.

Отказу от прежнего законодательства, регулирующего отношения между государством и башкирами, в определенной степени способствовала парадигма реформаторского мышления правительства Петра Первого. Вся прежняя система управления башкирами опирались на традицию. Российское подданство башкир рассматривалось как существующее незыблемо «от дедов и прадедов». В 1705 году, отстаивая свои привилегии, башкиры ссылались на правительственные указы XVII века: «… в прошлых де годех присланы нам великого государя грамоты, чтобы всяких поборов вновь не накладывать, и вотчин не отымать и их веры не нарушить до окончания жительства».[682] На протяжении всего XVII века правительство не увеличивало оклады ясачного сбора. Власти соблюдали условия договора о подданстве башкир не только потому, что опасались вызвать волнения. Увеличение казенных поступлений не могло восполнить идеологической потери – разрушения представления о стабильности государственного устройства, в котором башкирам была отведена особая роль.

Правительство молодого царя Петра допускало сохранение старых элементов в системе местного управления только в том случае, если это не препятствовало росту государственных доходов или было необходимо с стратегической точки зрения. Принцип государственной пользы становится определяющим в отношении правительства не только к сословиям, но и к отдельным народам.

Башкиры были самым привилегированным и одновременно наименее отягощенным народом российского государства. Северная война подтолкнула правительство к тому, чтобы лишить башкир их исключительных привилегий.

В решении этой задачи правительство столкнулось с двумя проблемами. Во-первых, башкиры обладали боеспособной организацией племенного ополчения. Во-вторых, башкиры занимали пограничную территорию. Они легко могли откочевать за пределы досягаемости российских властей.

Однако в начале XVIII века в правительстве полагали, что башкирское войско не может противостоять новой регулярной армии. Преимущество в организации, обучении, вооружении не оставляло сомнений в быстром решении башкирского вопроса. Особые надежды возлагались на полевую артиллерию. Не случайно, во время рейда по Башкирии, А.Сергеев на каждой стоянке демонстрировал возможности своих полковых пушек. В отличие от уфимской администрации, казанские власти не имели большого опыта военного подавления башкирских восстаний. Предполагалось, что одной акции военного устрашения весны 1705 года будет достаточно для того, чтобы лишить башкир воли к сопротивлению.

Значительно более сложной для властей была задача воспрепятствования откочевке башкир. На южных рубежах Башкирии российских вооруженных сил не было, однако к началу XVIII века правительство имело надеж