Управление Уфимским уездом в условиях калмыцкого вторжения в 20-40-е годы XVII века.

Массовое вторжение калмыков в пределы Уфимского уезда в конце 20-х – начале 30-х годов XVII века осложнило деятельности местной администрации. Вся система охраны южных и юго-восточных границ государства была призвана предотвращать набеги кочевников. К примеру, на южных рубежах России служилым людям Белгородской или Воронежской черты противостояли крымские татары, главной целью которых являлся не захват территории, а добыча ясыря, т.е. пленных. Татары избегали крупных боевых столкновений, не оставались подолгу в одном месте, спешили уйти с добычей.[321] Так же действовали в 20-30-е годы XVII века в Башкирии ногаи и кучумовичи. Однако вторжение калмыков было не грабительским набегом, а крупномасштабной этнической миграцией. Согласно исследованию С.К. Богоявленского, общая численность калмыков, приблизившихся к границам России в начале XVII века, превышала 280 тысяч человек[322].

Главной целью калмыков являлось обретение территории для безопасного кочевания. Подчинение ногаев, башкир и сибирских татар было вызвано потребностью калмыков в их пастбищных угодьях. Численность башкир и ногаев не позволяла им оказать серьезное сопротивление военной мощи калмыков. С.К.Богоявленский пишет, что бывшие властители края – ногаи, впадали в панику при одном слухе о приближении калмыков, не проявляя никакого желания вступать с ними в бой.[323] Калмыки к концу 30-х годов XVII века беспрепятственно утвердились на лучших степных землях Уфимского уезда по долинам рек Яик, Орь, Илек, Кизил и Сакмара.

Калмыцкие тайши провозгласили себя приемниками власти Ногайской орды над башкирами. В 1623 году калмыки заявили башкирам Катайской волости: «Прежде вы платили ясак ногаям, а ныне дадите ясак мне, и я пришлю к вам для ясака послов своих.[324] Таким образом калмыки не признали российское подданство башкир.

Российское правительство, в соответствии с условием подданства, стремилось защитить башкир и ногаев, но калмыки нанесли несколько чувствительных поражений русским войскам. В 1634 году ногаи попросили у астраханских властей военной помощи, ибо калмыки «побили их жен и детей в полон имали и животину отняли». Астраханские воеводы, которым было из Москвы указано защищать ногайских татар, выслали в степь ратных людей. В результате самое значительное в Поволжье астраханское войско в открытом бою с калмыками потерпело сокрушительное поражение. По донесению воевод служилым людям «стоять им было не в силу».[325] После этого события ногаи, кочевавшие в Поволжье, были вынуждены подчиниться калмыкам.

В начале 30-х годов XVII века правительство опасалось потерять контроль и за территорией Башкирии. С целью противодействия калмыцкой экспансии в начале 30-х годов XVII века вносятся принципиальные изменения в организацию охраны территории Уфимского уезда. В первую очередь была значительно увеличена численность уфимского гарнизона. Если в конце 20-х годов XVII века в Уфе несли службу менее 300 человек (219 стрельцов, 36 дворян, 20 новокрещен и иноземцев, 5 пушкарей, затинщиков и воротников)[326], то к 1638 году вместе с казанскими годовальщиками в Уфе было 725 служилых людей. По численности служилого населения Уфа оказалась на третьем месте после Казани и Астрахани из всех городов ведомства Приказа Казанского дворца.[327]

Правительство изменило и структуру уфимского войска. Если прежде основную силу гарнизона составляли пешие стрельцы, то с 40-х годов приоритет отдается конным служилым людям. К 1638 году из уфимских дворян, служилых новокрещен и иноземцев была укомплектована одна конная сотня. К ней была добавлена еще сотня уфимских конных стрельцов. Третью конную сотню составили годовальщики из казанских дворян, литвы и черкас. Примечательно, что нахождение в Уфе 200 пеших казанских стрельцов не было связано с калмыцкой угрозой. В росписи Разряда указывалось, что они были посланы в Уфу для «городового дела». В правительстве осознали бесперспективность использования пеших подразделений для борьбы с калмыками.

Судя по уфимской десятне 1650 года именно в 30-е годы в Уфе заводятся первые станичные книги, в которые заносилась очередность явки на службу.[328] Таким образом, уфимские власти перестали полагаться только на сторожевые посты башкир.

В отличие от юга страны, где станичная служба была налажена еще в 70-е годы XVI века, в Уфимском уезде организация станиц имела определенную специфику. В районе Белгородской или Воронежской черты за передвижениями кочевников следили станицы по 4-7 человек, очень редко из 10 служилых людей.[329] В Уфимском уезде проезжие станицы состояли из 40 – 100 человек. Если на юге станичникам категорически запрещалось не только вступать в бой с противником, но даже обнаруживать себя, то уфимским станичным головам предоставлялось право самостоятельно принимать решения тактического характера. Например, в 1633 году отряд уфимских дво­рян и конных стрельцов, бывший в проезжих станицах на Сибирской доро­ге, вступил в бой с передовым отрядом калмыков.[330] Было нарушено основное положение устава станичной службы.[331] Однако станичников не только не наказали за этот бой, но, напротив, пожаловали за убитых «калмацких воинских людей» денежными придачами по 1 рублю к окладу. При этом только пожалованных дворян было 15 человек, но в этой станице были и дворяне, которые оказались не столь удачливы в сражении, были там и конные стрельцы, иноземцы и новокрещены.[332] Таким образом, уфимские власти не дробили и без того небольшое конное войско Уфы на десятки станиц, но комплектовали из дворян, иноземцев, новокрещен и конных стрельцов два – три тактических соединения, совершавшие рейды по районам возможного передвижения калмыков. Роль информаторов по-прежнему выполняли башкирские конные разъезды, стоявшие на границах уезда.

Организованные в 30-е годы XVII века подобным образом уфимские станицы впервые начинают осуществлять военное и административное присутствие российской власти в отдаленных от Уфы башкирских волостях, прежде эпизодически контактировавших с представителями уфимской администрации.

Устав станичной службы был предельно четок в определении главной цели пограничных сторожей: собрать как можно больше информации о противнике и своевременно донести ее до властей ближайшего города. Никаких иных, тем более, административных задач перед станичниками не ставилось. Однако в Уфимском уезде на отряды станичников возлагался дополнительные функции. А.А Преображенский отметил, что с учреждением официального тракта в Сибирь от Соли Камской на Верхотурье правительство из фискальных соображений стре­милось запретить другие пути за Урал, в том числе и ста­рую Казанскую дорогу, которая проходила через Уфу.[333] Она начиналась в Казани, далее доходила до Уфы, отсюда по долине реки Уфы вела в Зауральскую Башкирию, через волости Кара-Табынскую, Катайскую далее на восток в Ялуторовск. Как правило, регулярные станичные разъезды посылались именно на Казанскую дорогу. Уфимским станичникам особо предписывалось не допускать казанским ясачным татарам и черемисам селиться в Уфимском уезде.[334] Противодействие миграционным потокам постепенно становится приоритетной задачей уфимских станичников. Таким образом, наиболее боеспособная часть уфимского гарнизона была вынуждена контролировать не юго-восточные рубежи уезда, а сравнительно мирную границу с Казанским уездом.

Вторжение калмыков в Уфимский уезд повлияло на цели и характер деятельности уфимской администрации. С начала 20-х годов до башкирского восстания 1662 года практически все мероприятия местной власти были подчинены одной задаче: не позволить калмыцким тайшам подчинить себе башкир. К 30-м годам XVII века все другие кочевники Поволжья и Западной Сибири оказались в сфере влияния наиболее могущественных калмыцких лидеров. Ногайские мурзы, кочевавшие на Южном Урале, потерпев от калмык несколько крупных поражений, передали тайшам право сбора ясака с башкир. В таком же положении были и сибирские царевичи. В конце 1648 года калмыцкий тайша дербетевского улуса Даян предлагал услуги российскому правительству для подавления возможных движений сибирских царевичей. Он всячески подчеркивал подчиненное положение кучумовчией, утверждая что «царевич у меня за холопа место».[335]

Однако большая часть башкирских родов осталась верной российскому подданству. В 1623 году калмыцкий тайша Уруслан, сославшись на подчинение себе ногаев, потребовал от зауральских башкир (катайцев и сынрянцев) выплаты ясачного оклада. Башкиры этих волостей собравшись на общий съезд, решили платить ясак по-прежнему только российской администрации.[336] В том же году калмыки напали на Тамьянскую волость Уфимского уезда и «их башкирцев побили на смерть».[337] В середине 30-х годов XVII века началась башкиро-калмыцкая война, продолжавшаяся вплоть до начала XVIII века.

Еще в 20-е годы XVII века московское правительство и местная администрация пытались дипломатическими средствами изолировать и ослабить наиболее могущественных калмыцких вождей, претендовавших на власть над башкирами. Совместные русско-башкирские военные походы против калмыков сочетались с ежегодным обменом посольств, в которых активно участвовали главы башкирских родов. Уфа в 20-е годы XVII века становится основным центром русско-калмыцких контактов. В Уфе в 1620 году послы от самых влиятельных калмыцких лидеров Далая, Чокура и Урлука принесли формальную присягу русскому правительству, признав себя подданными царя.[338] В 1623 году послы калмыков дали клятву перед уфимским воеводой в том, «что на Уфинской уезд и им, тайшам, с калмацкими людьми войною не приходить»[339].

Московское правительство отказалось от прямых контактов с калмыками, полностью передав дипломатические полномочия уфимским и сибирским воеводам. Исследователь российско-калмыцких отношений С.К.Богоявленский считал, что калмыцкие послы, хотя и получили жалованную грамоту, но произвели в Москве крайне неблагоприятное впечатление. Скудные ли приношения или независимый тон послов были причиной, но местные воеводы получили право самим вести переговоры с калмыками, а калмыцких послов в Москву не пропускать.[340] Действительно, в 1623 году уфимский воевода С.И. Коробьин в последний раз пропустил посланника Мангыта тайши в Москву, после чего ему в самой категоричной форме было указано, чтобы он впредь сам сносился с тайшами, а не отпускал в Москву послов[341]. Московские власти объяснили местным воеводам, что это решение вызвано стратегическими расчетами, «…чтобы калмыцкие многие воинские люди к Москве пути не знали, и не учли так же приходить на наши окраины, что и ногайские люди, а прибыли в них нет, и ссылке с ними быть не о чем, люди не ученые, безграмотные, к ним грамот посылать не для чего, прочитать не умеют и сами писать не умеют».[342]

В отношениях Москвы и калмыцких тайшей существовала еще и территориальная проблема, которая не могла быть решена в Москве. Правительству необходимо было учитывать мнение башкирского населения в том случае, если калмыкам придется выделять земли в Поволжье и на Южном Урале. Калмыки в качестве условия нормализации отношений с российским правительством требовали передать им часть территории Башкирии. В 1630 году тайша Далай даже указал конкретные земли Уфимского уезда, которые по его мнению должны отойти к калмыкам.[343] Это требование калмыцких тайшей противоречило вотчинному праву, т.е. главному условию башкирского подданства.

Кроме того, Уфа имела для калмыков и важное торговое значение. В 1623 году уфимский воевода получил приказ не пропускать в Москву и Киев, Казань, и другие города торговых людей из Сибири и Средней Азии. Все они должны были торговать только в Уфе.[344] Приезжие калмыки имели специально отведенное место для конского торга за острогом. Для калмыков торговля в Уфе была выгоднее, поскольку в сибирских городах цены на степных лошадей были на 2-3 рубля ниже.[345] Нередко успех переговоров зависел от того, насколько удачным для калмыков был конский торг. На лошадей калмыки меняли и пленных. В 1650 году за уфимских пушкарей, стрельцов и башкир, уфимская администрация заплатила калмыцким послам от 10 до 20 лошадей за человека.[346] Случалось, что в интересах дипломатии нарушались таможенные правила и торговый устав. В 1630 году уфимский воевода был вынужден оправдываться перед Приказом Казанского дворца за несанкционированный торг с калмыцкими послами: «…а не дати им, государь, торгу до твоего государеву указу не смел, потому что их от высокой твоей государевой милости не отженуть».[347]

К тому же, местная администрация оперативнее реагиро­вала на изменения ситуации, поскольку была прямо заинтересова­на в нормализации русско-калмыцких отношений. Дипломатические усилия уфимских властей нередко позволяли предотвратить грабительские набеги калмыков. В 1648 году уфимский сын боярский В.И. Голубцов, посланный «для шертной ведомости» к тайше Дайчину, нео­жиданно столкнулся на реке Илеке с войском калмыков, которое направлялось в Уфимский уезд на «русские деревни и башкирские волости». Хотя калмыки были не из улуса Дайчина, В.И. Голубцов все же решил вступить в переговоры с ними. В итоге ему удалось убедить калмыцкого лидера «воротиться назад в свои улусы».[348]

Нередко инициаторами дипломатических посылок к калмыкам выступали сами служилые люди Уфы. В 1641 году после того, как калмыки разорили в окрестностях Уфы дворцовые волости и помещичьи деревни, «по челобитью дворян, детей боярских и всех жилецких людей и башкирцев для выкупа полона» послан был в улусы уфимец А.В. Голубцов.[349] Практически после каждого набега калмыков на русские селения и башкирские волости к калмыкам от­правляли служилых людей для очередного привода к шерти калмыцких тайшей и выкупа пленных.

Возлагая на местных воевод дипломатические контакты с калмыками, правительство избавило себя от необходимости приспосабливаться к особенностям дипломатической культуры калмыцких правителей. Тайши не проявляли никакого уважения к дипломатическому статусу иностранных посольств. К примеру, ногаи в отдельных случаях тоже не церемонились с царскими посланниками. В 1578 году бий Урус продал в рабство в Бухару весь состав русского посольства.[350] Однако подобные нарушения посольского обычая имели единичный характер, и по крайней мере, были обусловлены недружественными шагами со стороны российского правительства. Напротив, калмыки нарушали все посольские обычаи без каких-либо на то мотивов. Ограбление и оскорбления русских послов вполне могли сочетаться с дружественным отношением калмыцких лидеров к царскому правительству. При этом ограбление посольских миссий происходило как в периоды мирных отношений, так и в годы военного противостояния. Сами уфимские служилые люди воспринимали назначение в калмыцкие улусы, если и не как наказание, то, по крайней мере, как признак явного нерасположения со стороны начальства. В этой связи весьма показателен конфликт, возникший и 1646 году между уфимским воеводой Ф.А. Алябьевым и семейством уфимских дворян Гладышевых. Не вдаваясь в подробности, отметим лишь, что воеводе удалось настоять на своем только благодаря угрозе послать двух Гладышевых в калмыцкие улусы под Астрахань.[351]

Калмыки не считали, что дипломатические договоренности обусловлены определенными временными сроками. Нарушая соглашения, калмыцкие тайши оправдывались отсутствием у них письменности, поэтому российские власти были вынуждены постоянно напоминать калмыкам о присяге. Почти ежегодно в течение XVII века направлялись служилые люди из Уфы и сибирских городов для оформления процедуры подданства, обмена пленных, призыва на службу и т.д. Кроме фиксации подданства, посланники должны были «выговаривать об их задоре и непостоянстве», что со временем стало обычной формулой, содержавшейся в наказах, посылаемых в калмыцкие улусы служилых людей.

В первое время уфимской администрации с трудом давалась процессуальная сторона дипломатии. «Посольский обычай» торжественной встречи калмыцких послов часто нарушался из-за неумелых действий калмыцких приставов, выбранных из уфимских детей боярских. Уфимские подьячие не имели представлений о формуляре статейных списков. В 1633 году из посольского приказа последовал жесткий выговор уфимскому воеводе А.П. Загоскину и подьячему М. Козлову в связи с тем, что отчеты о двух калмыцких посольствах были не полными: «…а вы тем колмацким послом против их тех речей сказали, и с чем отпустили, того в вашей отписке не написано. И вы то учинили не дело, что нам о том именно не отписали, с чем вы отпустили, а ты подьячий человек приказной, и тебе того же нашего дела остерегаясь писать к нам справчиво, чтобы по вашим отпискам можно было указ учинить».[352]

В 30-е годы XVII века главная проблема русско-калмыцких отношений заключалась в том, что наиболее влиятельные калмыцкие тайши не признали российского подданства ногаев и башкир. В 1646 году тайша Дайчин заявил русскому послу А.Кудрявцеву: «Земля и воды божьи, а прежде та земля, на которой мы теперь с ногайцами кочуем, была ногайская, а не государева. Мы, пришедши сюда, ногайцев сбили, а как мы под Астраханью ногайских и едисанских мурз за саблею взяли, то и кочуем с ними пополам по этим рекам и урочищам, потому что они теперь стали наши холопи; нам в этих местах зачем не кочевать».[353]

К тому же, у калмыцких тайшей было очень своеобразное представление о единстве Российского государства. Находясь в состоянии войны с жителями Казанского уезда, тайша Далай считал возможным сохранять дружественные отношения с башкирами и администрацией Уфы. В 1644 году он заявил уфимскому послу И. Черникову-Онучнину, что «посылает он ногайцев и калмыков не на Уфимский, а на Казанский уезд, потому что чуваши и черемисы Казанского уезда со мной не в миру, а в миру со мной Уфимского города государевы люди и башкирцы». Русскому послу пришлось разъяснять тайше, что и «Казань и Уфа есть царского величества города, и люди в тех городах и уездах одного государя, а не самовластные, живут под государевой высокой рукой».[354]

Прежний опыт российского правительства в отношениях с кочевниками был связан с государствами, которые образовались на месте Золотой орды. При этом территория бывшего Джучиева улуса в XV-XVIII веках продолжала оставаться в сфере действия государственного права чингизидов. В определенной мере исключением была Ногайская орда, но она в полной мере заплатила за отход от джучиева права слабостью верховной власти и стремительным развалом государства в середине XVI века. Легитимность ногайских правителей вызывала сомнение не только в соседних державах, но и среди самих ногаев.

Государственное право чингизидов не предполагало существование государств, не признающих высший авторитет хана.[355] Со временем потомки основателя империи монголов перестали трактовать это положение во вселенском масштабе. Они были вынуждены смириться с независимостью государств Запада. Однако этот принцип настойчиво проводился в отношении народов, ранее признавших власть монгольского императора. Если в европейском международном праве к этому времени уже сложилось представление о государственном суверенитете, то в евразийских степях считали, что независимость противоречит правовому порядку. При этом признание власти верховного правителя вовсе не означало полной утраты самостоятельности. Подданство часто было номинальным, поскольку охранялись все структуры внутреннего самоуправления и даже право иметь отношения с другими государствами.

Калмыки принесли с собой совершено иной принцип международных отношений. В отличие от ногайцев, башкир и крымских татар, калмыцкие тайши не считали русского царя правопреемником власти хана Великого улуса. Московские дипломаты, по сложившейся традиции, требовали от калмыцких тайшей «прямого холопства» и предоставления аманатов. Калмыцкие тайши отговаривались тем, что «желают быть в совете и мире, а в холопстве быть не хотят».[356] Калмыки категорически отвергли предложение предоставить аманатов и платить какие-либо пошлины или подати, т.е. принципиально отказывались брать на себя какие-либо обязательства.

Что же касается самой процедуры шертования, т.е. принесения присяги на верность царю, то калмыцкие лидеры шли на это легко и даже с охотой. Присяга почти всегда сопровождалась выдачей царского жалования и подарков. Почти ежегодно в Уфе и сибирских городах многочисленные тайши перед строем стрельцов «рассекали собаку и скрозь нее меж пищалей проходили»[357]. Впрочем, причудливость обряда калмыцкой присяги не гарантировала ее нерушимости. Калмыки отрекались от клятвы в любой подходящей ситуации. П.И. Рычков объяснял непрочность калмыцкой присяги непостоянством и легкомыслием всех кочевников.[358]

Тем не менее, предшествующая история ойратских племен показывает, что западные монгольские племена отвергли все правовые традиции монгольской империи. В 1688 году они разграбили храмы Чингисхана Эрдени Дзу в Каракоруме. К тому же, происхождение калмыцких тайшей не имело никакого отношения к роду Чингисхана и они этого не скрывали.[359] Легитимность правителей ойратов основывалась на признании их власти духовным лидером в Тибете. Таким образом, сакрализация власти в калмыцком обществе была тесным образом связана с буддизмом. Даже после создания Калмыцкого ханства в составе Российской империи в XVIII веке хан получал регалии власти не из Петербурга, а от Далай Ламы.[360] Ногаи тоже пытались обосновать легитимность своего правящего дома религиозными доводами. Но возведение генеалогии беклярибека Едигея к «святому» Баба-Туклес Шашлы-Азизу, а через него и к одному из четырех «праведных» халифов[361], не воспринималось серьезно исламскими правоведами и государственными политиками. Совсем иначе дело обстояло с ойратами. В 1566 году правитель Ордоса Хутухтай-Сэцэн-хунтайджи вторгся в Тибет и отправил к трем главным ламам посольство с заявлением: «Если вы нам подчинитесь, мы примем ваше религиозное учение и станем его последователями; если же вы нам не подчинитесь, мы поступим с вами как с врагами».[362] В итоге Алтан-хан дал верховному ламе Тибета титул далай-ламы, а сам стал его представителем, выступая в качестве защитника веры. Таким образом ойраты, создали такую легитимность своей верховной власти, которая не имела ничего общего с традициями Золотой орды.

По этой причине калмыки не признавали особых прав российского царя и рассматривали российское подданство как выгодный тактический ход. Если тайши вдруг понимали, что подданство более не приносит выгод, они легко нарушали присягу. К примеру, в 1620 году после неудачных войн с казахами калмыки попали в тяжелое положение, многие влиятельные калмыцкие тайши присягнули на верность российскому правительству. Однако уже в начале 30-х годов главным предводителям калмыков удалось договориться со своими противниками и их руки снова освободились для агрессивных действий против России. Таким образом, для успешного ведения дел с калмыками необходимо было обладать оперативной информацией, поступающей с огромной территории от Волги до Великой Китайской стены.

Дипломатические сношения с калмыками осложнялись еще и тем, что в этот период у калмыков не было общепризнанного лидера. В XVII веке калмыки этнически представляли собой различные племена, нередко враждовавшие друг с другом. В начале XVII века Халха Алтын хан вынудил четыре ойратских племени покинуть прежние места кочевий. Чоросы были вытеснены к верховьям Енисея, что привело в движение торгутов, которые ушли еще дальше на запад. Лидер торгутов Урлук покинув Джунгарию в 1616 году двинулся в западном направлении через Казахские степи, на территорию к северу от Арала и Каспия. Казахи Малой орды пытались остановить его к западу от Эмбы, а Ногайская орда - возле Астрахани. Под его сокрушительными ударами не устояли оба противника. К северу его сфера влияния распространилась до верховий Тобола. Он удачно выдал свою дочь замуж за Ишима сына Кучума в 1620 году. На юге в 1603 году его улус разграбил Хивинское ханство. В 1643 году он переместил весь свой народ (около 50000 юрт) в район Астрахани, но был убит в битве с местными жителями. Несмотря на эту неудачу, торгуты продолжали занимать степи к северу от Каспия - от устья Волги до полуострова Мангышлак.[363]

Чоросы, или собственно джунгары, владели территорией от границ Южной Сибири и Бухарского Ханства, с одной стороны, до Китая - с другой. Фактически они контролировали пространство от Кобдо до Ташкента. В 1625 году междоусобные столкновения внутри торгоутского племени переросли даже в длительную войну между тайшей Харакуллой и группой Чокура, Далая, Батура и Урлюка. С.К. Богоявленский, основываясь на неясных текстах источников, предполагает, что победила группа Чокура и Урлюка, а потом уже начались столкновения между ними, в результате которых Урлюк был разбит и удалился на запад.[364] В 1628 году Урлюк прикочевал в степи по Тоболу, Яику и Эмбе, подчинив часть ногаев и заявив права на башкир.

Однако наибольшие хлопоты царской администрации доставляли не мощные улусы с 30-40 тысяч человек, а малозначительные калмыцкие предводители. Они не были втянуты в бесконечные войны на востоке и юге с монголами и казахами. Пользуясь слабыми вертикальными связями внутри калмыцкого сообщества, эти князьки пытались проводить свою самостоятельную игру в северном направлении, где объектом их притязаний были богатые охотничьи угодья и ясачные волости Уфимского и Тюменского уездов (особенно по Миассу, Тоболу и Исети). Могущественные калмыцкие тайши не хотели и, очевидно, не могли сдерживать подвластных глав небольших улусов. Наиболее отчетливо эта автономия мелких тайшей проявилась в 1649 году, когда глава уфимского посольства И.И.Черников-Онучин потребовал от тайши Дайчина объяснения по поводу набега его калмыков на Астрахань. Дайчина, правившего с 1644 по 1661 год, в российских документах называли главным тайшей. В начале переговоров Дайчин отрицал причастность своего улуса к набегу, говоря, что в походе участвовали люди его брата Лаузана, который ему не подчиняется. Однако дотошный уфимец заметил, что и в улусе Дайчина находились люди, бывшие под Астраханью. Тайша обещал наказать своих людей по «своей вере», то есть приказал их переграбить, потому что, как он объяснил послу, «...иного наказанья у нас не бывает».[365]

Из отписки Тобольского воеводы Ю.Сулешова 1626 года выясняется, что объединенный поход калмыков и ногаев на русские города в Сибири готовили не главные предводители калмыков, а малые тайши, которые «их де больших тайшей не слушают».[366]

Обычные калмыцкие набеги соответствовали традициям степной войны. Нападения сопровождались угоном скота, захватом охотников и пастухов, находившихся в отдаленных угодьях, вымоганием ясака и т.д. Неудивительно, что больше всего от них страдали зауральские башкирские волости: Катайская, и Каратабынская. Население этих башкирских родов, при относительной малочисленности, занимало обширную территорию, находившуюся на большом расстоянии от Уфы и сибирских острогов.

Крупные сражения между правительственными войсками и калмыками случались крайне редко. За период с 1620 по 1650 год следует выделить только три важных военных события, кардинально повлиявших на расстановку сил в крае. Первый массированный удар по калмыками был нанесен летом 1633 года. Тогда совместный поход уфимских служилых людей и башкир явился ответной акцией на вторжение калмыков в Катайскую волость. Незадолго до этого похода Катайская волость была переподчинена Уфимскому уезду, поэтому именно из Уфы был направлен отряд полкового головы И.И. Черникова с 1380 служилыми людьми и башкирами. Главной целью похода был разгром калмыцких улусов, которые поддерживали кучумовича Аблая. Но царевича, вероятно, предупредили о готовящейся акции и он быстро откочевал за Урал. Черников-Онучин решил не возвращаться в Уфу без победы и трофеев и обрушился на калмыков, которые случайно попали в поле зрения его разведчиков. Переправившись через Яик, русские ертаулы обнаружили улусы калмыцких тайшей Тепшенгена Шукдеева и Иркитета Тейшеева. Черников-Онучин одержал над ними полную победу. Большая часть калмыков была побита, их жены и дети взяты в полон, а бывший с ними скот достался в добычу победителям. Тепшенген был убит а Иркитет спасся бегством.[367]

В дальнейшем уфимские власти не оставляли попыток обнаружить и уничтожить группу калмыков Аблая. Весной 1635 года в Уфе стало известно, что сибирские царевичи Аблай и Тевкель вместе с крупными силами калмыков намереваются повторить набег на кочевья Зауральской Башкирии. В связи с создавшейся опасной ситуацией, «по государеву цареву и Великого князя Михаила Федоровича всея России Указу» уфимский воевода М. Д. Вельяминов 20 июня 1635 года выдал «память» стрелецкому голове Федору Ивановичу Каловскому, в которой предлагалось детям боярским и конным стрельцам, вместе с башкирским конным отрядом отправиться в Кущинскую, Бала-Катайскую, Салжаутскую, Кара-Табынскую и Айлинскую волости, расположенные за Уралом. Башкир указанных волостей следовало переправить на уфимскую (западную) сторону Уральского хребта, устроить их «в крепкие места» для безопасной кочевки, а самим служилым людям собраться вместе с башкирскими ратными людьми и «стоять в крепких местах осторожливо», чтобы «проведывать про сибирских царевичей Аблая з братьею, с калмыцкими воинскими людьми, или про иных каких воинских людей».[368]

Воевода М.Д. Вельяминов приказал Ф.И.Каловскому при обнаружении неприятеля отойти в укрытое место и принять меры к тому, «чтоб Уфимского уезду башкирцов побивать и жен их и детей в полон имать не давать». М.Д. Вельяминов особо предостерег походного голову от того, чтобы «башкирцам от ратных русских людей насильство и грабежу не было». Таким образом, главной задачей служилых людей была эвакуация башкир с территории вероятного набега калмыков и сибирских татар. Что же касается самого сражения, то воевода предписывал вступать в бой только «рассмотря по людям».

Ф.И.Каловский, в отличие от Черникова-Онучина, располагал очень скромными силами. В его отряде было всего лишь 150 уфимцев и 350 башкир. Но полковой голова решил не уклоняться от битвы, в которой объединенное калмыцко-татарское войско было разбито, а сибирские царевичи Аблай и Тевкель захвачены в плен.

Особого внимания заслуживает существующее в литературе разночтение относительно места этого сражения. П.И. Рычков, а вслед за ним некоторые современные авторы, утверждают, что сражение произошло в 15 верстах от города - на левой стороне реки Уфы.[369] Однако переписка воевод свидетельствует, что Каловский дал калмыкам бой у истоков реки Уфы в 10 днях пути от города.[370] По принятой в Уфимском уезде XVII века системе подсчета расстояния, 10 дней пути приблизительно равнялись 850–900 километрам, что географически соответствовало длине пути от истока до устья реки Уфы. Возможно, в источниках, которыми располагал П.И. Рычков, исток реки Уфы ошибочно назван ее устьем. П.И.Рычков пишет о реальной угрозе нападения калмыков на Уфу. Сражение, произошедшее в 15 верстах от города, как будто, подтверждает это указание. Однако бой, имевший место в 900 километрах от Уфы, принципиально меняет смысл события. Никакой непосредственной опасности для города поход калмыков 1635 года не представлял. Сибирские царевичи с калмыцкими тайшами намеревались напасть на башкирские волости на отдаленной границе Уфимского уезда. Если бы калмыки действительно угрожали городу, то разумнее было бы отсидеться за крепостными стенами, учитывая неспособность калмыцкой конницы преодолевать городские укрепления. Кроме того, оборона крепости позволила бы максимально использовать преимущество крепостных пушек и затинных пищалей, поскольку полевой артиллерии уфимский гарнизон в то время не имел.

В начале 40-х годов XVII века калмыцкие отряды стали появляться в окрестностях Уфы. Переписная книга 1647 года отметила несколько помещичьих деревень, расположенных в 5-10 верстах от города, которые подверглись разорению калмыками.[371] В 1644 году местная администрация решается организовать поход на калмыцкие кочевья, расположенные на Волге. В походе приняли участие не только уфимские служилые люди и башкиры, но и казанцы, бывшие в Уфе на годовальной службе. Объединенное войско возглавил казанский воевода В.А. Плещеев. В результате неподалеку от Саратова были разбиты и пленены значительные силы калмыков.[372]

Этот разгром и напугал и раздражил калмыков. В 1645 году калмыцкий тайша Дайчин отправил в Москву посольство с целью подтвердить подданство и выяснить по чьему указанию русские предприняли сражение с калмыками: была ли это инициатива уфимского воеводы или центральной власти. Сами калмыки на всякий случай откочевали подальше в степь. Послы доказывали оборонительный характер действий против русских и башкир: «Царского величества городов и отчин не воевали, и людей в полон не имали, разве где государевы люди на них найдут, и они от себя оборонятся. И змея по земле ползет, и только кто на нее наступит, и она никого не укусит. А кто на нее наступит и того де она укусит. А их де так де только их кто не задерет и они молчат. А буде кто задерет как не оборонится».[373] Дайчин просил отправить к нему специальное посольство, которое могло был урегулировать все спорные вопросы.

Однако когда в 1645 году к ним было отправлено посольство А. Кудряцева, главный тайша заявил, что о подданстве калмыки никогда не просили, а хотят только быть в мирных отношениях с Московским государством. Русским послам не давали продовольствия и угрожали продать в Бухару. Когда же А. Кудрявцев напомнил Дайчину о походе Плещеева, тайша философски заметил, «а что воевода Плещеев наших людей побил и в полон взял, то так повелось из века, на войне побивают и в полон берут»[374]. При этом калмыки в очередной раз продемонстрировали свое презрение к приемам дипломатического давления, заявив послу: «Что ты нам грозить приехал… если бы государю нас воевать, то он бы и не грозясь, велел воевать и разорять: это в божьей руке, кому бог поможет».[375] Миссия Кудрявцева окончилась полным провалом.

В середине XVII века калмыки продолжали удерживать за собой башкирские земли по Яику, Ору, Илеку, Киилу и Сакмаре. Не прекращались взаимные нападения башкир и калмыков. Во время частых посольств шел размен и выкуп пленных, причем московское правительство не переставало твердить тайшам, чтобы уходили с башкирских земель на Черные пески и на реку Иргиз.

Вторая половина 40-50-годов была отмечена наиболее активными русско-калмыцкими контактами. В этот период только уфимские служилые люди участвовали по меньшей мере в 12 крупных посольствах в калмыцкие улусы. Активных военных действий уфимская администрация не предпринимала. После 1645 года основные силы уфимского гарнизона не покидали город. Складывалась довольно странная ситуация: башкиры – давние подданные царя, самостоятельно вели войну против калмыков, но уфимские власти устранились от участия в конфликте. В то же время уфимские послы упорно защищали башкир и оправдывали их нападения на калмык тем, что калмыки занимали их вотчинные угодья.

К концу 40-х годов в долгой степной войне чаша весов явно стала клониться в сторону башкир. Они перестали быть беззащитным объектом грабежа для калмыков. В 1648 году башкиры под руководством тархана Тоимбета Яныбаева самостоятельно разгромили отряд тайши Чакула под Табынским городком.[376] В 1651 году в районе Закамских крепостей башкирское войско нанесло поражение калмыкам и ногайцам, отбив при этом чувашский полон.[377]

Возросший потенциал башкирского войска оценил и тайша Дайчин. В 1644 году в ходе переговоров с уфимским дворянином И.Черниковым-Онучиным, Дайчин признался, что под Казань и Астрахань он посылает свои войска, потому что «тех городов ни от кого ничем не опасен. А опасен я только от одного уфимского города от русских людей и башкирцев. Потому что уфимского города русские люди и башкирцы чинят мне шкоду великую, на улусы мои приходят войной и людей моих побивают и в полон емлют. И мне самому от них не оберегатись».[378] Тайша рассказал о неудачном завершении последних походов на башкир: «…а коли мы на них башкирцев хаживали, и мы де с потеркой к себе прихаживали». Дачин поделился информацией о наи