Условия и характер присоединение башкир к Русскому государства во второй половине XVI – начале XVII века.

После взятия Казани Иван IV направил послов к казанским ясачникам со словами: «Идите к нам без ужаса и боязни. …Платите мне то что платили казанским ханам».[137] 10 октября в Казань вернулся Казаринов Камай-мурза «с многими Арскими людьми». Официальный источник сообщает что царь милостиво принял представителей «черных людей Арских, пожалованных обещал ясаки на них имать не прямые, как было при Магмеделине царе».[138] Царь отдал распоряжение князю А.Б.Горбатову привести ясачников «к шерти и ясаки имать и всем укреплять». В тот же день подобная процедура состоялась в отношении луговых людей из многих людей. После того, «как правду от всех горных людей дали», царь счел возможным отправится обратно в Москву. Таким образом, новая казанская администрация попыталась завоевать доверие ясачных людей Казанского ханства не только не ломая традиции податной системы, но и значительно облегчив положение ясачного населения.

Башкиры были последними поданными Казанского хана, заявившими о своем намерении войти в состав Российского государства. Первыми приехали в Москву бить челом Ивану IV чуваши и мари с Горной стороны Волги. Посольства горных людей прибыли в Москву сразу после возведения Свияжска.[139]

Правительства Ивана IV не применяло единого подхода к различным народам бывшего Казанского ханства. Учитывался не только их прежний социальный статус, но и тип хозяйства, и отношение с соседними народами. Например, принятие в российское подданство горных чуваш и мари в 1551 году имело ряд особенностей, которые не были использованы правительством в ходе присоединения башкир.

Во-первых, правительство сразу определило мари и чувашам административной центр подчинения: «…а велелъ бы у Свияжьского города быти; и правду государю на том по своей вере дають, что имъ отъ государя и ихъ детемъ неотступным быти и къ Казани отъ Свияжскаго города никакъ не отложитися».[140] Впоследствии это обстоятельство позволило члену Избранной Рады А.Ф. Адашеву заявить Ших-Алею: «а Горняа сторона къ Свияжскому городу, понеже государь Божиим милосердиемъ да саблею взялъ до ихъ челобития».[141] Словосочетание «взял саблей» в XVI –XVIII веках в дипломатической документации и законодательстве означало «военное принуждение» или «завоевание».

Башкиры употребляли эти словосочетание в противоположном значении выражению «своей волей». В 1736 году сибирской дороги кыркудейской волости башкирец Акшак Пирсаев заявил уфимскому воеводе Н.Д. Мерзлюкину письмо в котором писал, что «Нашего башкирского народу деды и прадеды когда великим монархам головы свои преклонили своевольно и оные великие наши монархи содержали повольное житье пожаловав дали земли и положили урочный ясак и по сего дни под саблей не держали».[142]

Во-вторых, несмотря на то, послы Горной стороны представляли различные этнические и социальные группы населения, тем не менее, все служилые и ясачные люди Горной стороны в правовом отношении приняли подданство на одних и тех же условиях: «Воеводы послали к государю горних людей Магмета Бозубова да Ахкубека Тогаева с товарыщи, а с ними послали Григориа Семенова сына Плещеева. И Магмет с товарыщи государю били челом ото все Горние стороны, от князей и мурз и сотных князей и десятных и Чювашей и Черемисы и казаков».[143] Российское подданство всего населения Горной стороны Казанского ханства было утверждено по одной жалованной грамоте: «…и далъ имъ грамоту жаловалную з золотою печатию».[144]

В отличие от горных людей, башкиры отправили посольства от каждого родоплеменного объединения и, соответственно, в каждом случае жалованная грамота выдавалась каждому роду отдельно.

А.П.Чулошников, отрицая факт существования вотчинного права у башкир, писал: «Мы нигде не встречаемся с какими-либо ссылками на одну общую жалованную грамоту, подтверждающую за башкирами с самого начала вотчинные их права, последней не сохранилось и никогда не существовало.[145] Однако общей жалованной грамоты не существовало потому, что башкиры принимали российское подданство не как один народ, а отдельными родоплеменными образованиям. Башкирские племена в середине XVI века были подвластны трем государственным образованиям – Ногайской Орде, Казанскому и Сибирскому ханствам, каждое из которых имело свою судьбу взаимоотношений с Россией. Отдельные башкирские племена Ногайской орды и Сибирского ханства отказались добровольно войти в состав России и были принуждены к российскому подданству силой оружия к 20-м годам XVII века

В-третьих, новые подданные получили указание царя «показать службу». В Свияжске горным людям было предложено: «Правду есте государю учинили, поидите же, покажите свою правду государю, воюйте его недруга!»[146] Следуя этому приказу, горные люди атаковали пешим строем Казань со стороны Арского поля: «И вышли къ нимъ все Казаньскые люди, Крымцы и Казаньцы, да с ними билися крепко и отъ обоихъ падоша. Казанцы же вывезли на нихъ изъ города пушки и пищали, да учали на нихъ стреляти, и горние люди, Чюваша и Черемиса, дрогнули и побежали; и убили у нихъ Казанцы человекъ со сто, а съ пятдесять живыхъ поимали».[147] Сразу же по возвращении отряда горных людей в Свияжск, Шах-Али и воеводы «горнихъ людей отпустили къ государю очей его видети царьскых и жалование отъ него слышати за службу».

Основная часть башкирских племен принимала российское подданство в 1554 – 1556 годах, т.е. в период восстания в Казанской земле, однако предложение «показать службу» им не было сделано.

В-четвертых, после принятия послов, все взрослое мужское население Горной стороны было переписано: «И посла царь во улусы ихъ писареи; описаше ихъ 40000 луковъ гораздыхъ стрелцовъ…кроме мала и стара, не возраславо юноши, ни стара мужа». А затем население было приведено к присяге: «горнихъ людей, князей и мурзъ, и сотныхъ князей и десятныхъ, и Чювашу, и Черемису, и Мордву, и Можаровъ, и Тархановъ привели къ правде на томъ, что имъ государю царю и великмому князю служить и хотети въ всемъ добра, и от города от Свияжского неотступнымъ быти, и дани, и оброкы чернымъ людемъ всякые платить, как ихъ государь пожалуетъ и какъ прежним царемъ платили, а полону имъ Руского никакъ у собя не держать, весь освобожати».[148]

В процессе принятия башкир в Российское подданство переписей мужского взрослого населения не производилось. Шежере племени Юрматы повествует лишь о том, что, переписчики описали по урочищам владения каждого родоплеменного образования.[149] Полученные таким образом сведения переписчики внесли в ясачную книгу.

Почему в Башкирии не была произведена перепись мужского населения? Отдаленность башкирских кочевий не могла быть тому причиной. Когда в 1555 году сибирский правитель Едигер признал себя подданным русского царя, Иван IV отправил своего посла Д. Курова с заданием переписать людей и взять дань в полном объеме. В результате была произведена перепись мужского населения и выплачена первая ясачная подать.[150]

Дело в том, что все обязательства по выплате ясака и несению пограничной службы взяли на себя представители башкирских посольств, побывавшие в Казани и Москве. В отличие от Казанского ханства, мужское население Башкирии к присяге (шерти) не приводили. Шежере племени Юрматы свидетельствует о том, что вся процедура признания российского подданства свелась к решению народного собрания: «После этого собрали весь народ и сказали: ай соплеменники, мы к белому падишаху ходили, преклонили головы, стали его рабами. Мне Татигачу падишах пожаловал чин мурзы. Азная сделал старостой, нижайше попросив земли бежавших ногайцев, мы взяли себе, согласились платить ясак из 100 куниц. А теперь вы примите ли это – спросил я. Весь народ (каждый из этого народа) сказал, хорошо, каждый из нас всей душой согласен». [151]

Основная часть башкирского населения обитала не в Казанском ханстве, а в Ногайской орде. Правительству Ивана IV было необходимо продемонстрировать казанским башкирам, что Москва готова идти на значительные уступки своим новым подданным, жаловать льготы и привилегии с тем, чтобы в будущем не иметь проблем во взаимоотношениях с их единоплеменниками в Ногайской орде. В противном случае казанские башкиры могли откочевать в пределы Ногайской Башкирии и пополнить ряды противников российской власти в Ногайской Орде.

Н.А. Фирсов, сопоставив положение бывших казанских подданных в составе России, доказал, что ни один из народов подвластный московским государям не был в материальном отношении так обеспечен в московскую эпоху как башкиры, которые владели обширным краем, наделенным разнообразными природными дарами, никто из вечных данных России не пользовался такими льготами как этот народ, обязательные его отношения к государству ограничивались некоторыми не трудными натуральными повинностями и не значительным ясаком, им было предоставлено право жить и управляться сообразно обычаями, и общие их дела решались на съездах их родов старейшин, из которых многие владели тарханными грамотами.[152]

Однако Н.Ф. Фирсов не указал на то, что беспрецедентные льготы, пожалованные башкирам Иваном IV, были абсолютно оправданы с точки зрения перспектив расширения территории государства. Уже через год башкирские племена – подданные Ногайской Орды, последовали примеру казанских башкир. В конце 1555 года предводитель племени Мин Канзафар-бий возглавил первую делегацию башкир к Ивану Грозному. Минские башкиры не только получили все привилегии своих западных башкир, но и были пожалованы землями, оставленными ушедшими ногайцами.

По утверждению Р.Г.Кузеева, минские башкиры получили самые значительные приращения своей племенной территории из всех башкирских племен.[153] Если в начале XVI века минцы занимали земли вокруг территории Уфы и по нижнему течению реки Уфы, то после ухода ногайцев они быстро заняли обширные территории по долинам рек Демы и Уршака. На западе земли минцев доходили до истоков рек Кармасан, Чермасан, Усень и Ик. Таким образом, несмотря на союзнические отношения с правителем Ногайской орды Исмаилом, правительство Ивана IV не признало земельной собственности ногаев в Башкирии.

Пастбищные владения ногайских мурз не были включены в собственность Дворца, как это было сделано в с ханскими землями в Казанском и Сибирском ханствах.

Самой значительной особенностью подданства башкир было то, что их родоплеменные образования были утверждены во владении землями, которые не были предварительно измерены представителями администрации. Правительство лишь зафиксировало границы племенных территорий, на которые указали сами башкиры. Необходимо отметить, что подобный подход российских властей противоречил общему направлению земельной политики этого времени. Именно в середине XVI века государство законодательно установило принципы соответствия государственных повинностей величине землевладения.

Башкирские племена Ногайской орды вошли в состав России при лояльно настроенном к России правителе Орды Исмаиле. В 1566 году послы бия Тинахмет сообщили крымскому хану Девлет-Гирею о том, что Исмаил даже хотел принять православие: «что преж сего отец их Смаил был в дружбе с московским государем и хотел деи на себя крест положити, а мы Деи от мусульманской веры отступать не хотим».[154]

Отношения, которые сложились между Москвой и бием Исмаилом в конце 50-начале 60 годов XVI века, трудно подвести под определенные нормы международного права XVI века. Формально ногайский бий Исмаил признал подданство России дважды: в 1554 и 1557 годах. В 1558 году впервые по требованию русских дипломатов Исмагил назвал Ивана IV «государем», что означало признание государственной зависимости.[155] Однако подданные Исмаила – башкиры, независимо от него, в 1557 – 1557 годах приняли российское подданство. Таким образом, российское правительство не признало прав правителя Ногайской Орды на территорию Башкирского наместничества и его обитателей – башкир.

Подобное пренебрежение к факту ногайского подданства башкир объяснялось не только экономической и политической зависимостью Исмаила от России. Иван IV не считал потомков Едигея легитимными правителями Башкирии. В своих отношениях с ногайскими правителями Москва руководствовалась политическими традициями Золотой орды, согласно которым мангытские князья не могли претендовать на владения золотоордынских ханов. При этом, русские цари, начиная с Ивана III, подчеркивали законность своих претензий на земли и население государств, возникших после распада Золотой орды.

По утверждению В.В.Трепавлова, после установления над Казанью московского протектората в 1487 году крымские и ногайские грамоты в Москву нередко начинались словами «Великого улуса великому князю».[156] С конца XV века понятие «Великий улус», ранее служившее официальным названием Золотой Орды, стал применяться к Московскому государству.

Со времени Василия III за русским монархом надолго закрепляется новое своеобразное обозначение — сначала «Белый князь», затем «Белый царь». Важнейшим этапом становления московской государственности стало покорение в 1550-х годах Иваном IV Казани и Астрахани, исторических наследников Золотой Орды. Великий князь приобрел имперский статус, став отныне господином татарских «царств». Московские государи привлекали к себе на службу представителей татарской знати, среди которых были и чингизиды.

С 1552 года в дипломатической переписке правителей Крымского ханства и Ногайской орды начинают практиковаться обращения «Белый царь», Каган, Белый или Западный Хан. В традиции русского дипломатического этикета титулатура царя играла очень важное значение и дьяки Посольского приказа очень остро реагировали на всякое умаление, сокращение или ошибочную передачу титула московского царя. Однако обращение «Белый царь», «Белый падишах» никогда не отвергалось российской стороной. Подобный титул носил правитель северо-западной области Монгольской империи - Белой (Золотой) Орды. Это обращение было признанием статуса московского государя в качестве наследника ханской власти Золотой Орды. В некоторых ногайских посланиях, например от Белек Булат мурзы в 1551 году, даже делалась попытка объединить родословия Чингисидов и Рюриковичей.[157]

Если присоединение Астраханского Казанского и Сибирского ханств нашло свое отражение в полном титуле московских царей, то принятие в подданство Ногайской орды ни как отмечено не было. Следовательно, государственный статус Ногайской орды не был признан российским правительством. При составлении духовной Иван IV в 1572 году отписал сыну Казанское царство «с Башкирдою»[158], т.е. российское правительство рассматривало территорию Ногайской Башкирии как часть Казанского ханства, но не как суверенное государство. Таким образом, отношения Московского государства и Ногайской орды во второй половине XVI века развиваются по иному плану, не схожему с казанским или сибирским вариантом присоединения к России. Если татарские служилые люди Казанского и Сибирского ханств, доказавшие свою лояльность российской власти, сохранили свои земельные владения, то ногайский бий Исмаил, будучи абсолютно преданным Ивану IV, утратил территорию Башкирского наместничества вместе с его населением.

Потомки Едигея, отказавшись от признания правовой системы чингизидов, не только лишили себя возможности претендовать на верховную власть в других ханствах, но и потеряли все легитимные права на собственную государственную территорию. С позиции этого права передача башкирам ногайских кочевий означала восстановление прежнего порядка землевладения, основы которого были заложены монгольскими императорами и золотоордынскими ханами.

Вместе с тем, возврат к старым принципам управления башкирами наметился не только в сфере подтверждения вотчинных прав. Представителям башкирских посольств была гарантирована внутренняя автономия с сохранением самостоятельной военной организации, суда и внутриплеменного управления.

У российского правительства отсутствовал опыт управления кочевыми сообществами. В этом деле Москва не имела возможности использовать методы своих предшественников – ногайских правителей. Для этого пришлось бы не только создать в Башкирии административный аппарат, сопоставимый по численности с кочевавшими в крае ногайскими мурзами, но и заставить его кочевать вместе с башкирами.

Кроме того, как было отмечено, ногайские кочевья окружали башкир практически по всему периметру их обитания. Это препятствовало откочевке башкир и позволяло ногаям применять к ним методы принуждения, не характерные для кочевых социумов. Однако после того, как в начале Ливонской войны Иван IV приказал снять охрану с переправ через Волгу и Яик, ничто не могло удержать башкир от откочевки в Крым и Казахстан. Уход башкир был нежелателен правительству Ивана IV не только из-за потери ясачных доходов, но и по причине военно-стратегических расчетов. Откочевка башкир усилила бы военный потенциал принципиального противника России – Крымского хана. Предотвратить уход башкир можно было только с помощью линии крепостей на границах их кочевий, но для Российского государства второй половины XVI – XVII веков это было непосильной задачей.

С другой стороны, правительство России не могло в полной мере использовать методы управления, которые практиковались в Казанском ханстве. Это государство имело социальную структуру, которая принципиально не отличалась от сословной системы Московского государства. В России и в Казанском ханстве существовали земельная собственность главы государства, поместный служилый класс, трудовое население, находившееся в разной степени феодальной зависимости от крупных землевладельцев. Российские правители охотно привлекали на русскую службу татарских служилых людей, используя поместную систему. 7 марта 1752 году казанский наместник С. И. Микулинский и другие воеводы дали присягу в том, что на казанских добрых людей распространяются привилегии русских добрых людей, т.е. дворян и бояр.[159] В Башкирии русские власти столкнулись с совершенно иной структурой общества. Здесь не было самостоятельно существовавших владений крупных феодалов, не было и зависимого от них населения. Выяснилось что владельцами земель здесь выступали не отдельные феодалы, а родоплеменные образования. Башкирские бии, князья, тарханы и мурзы не владели отдельными поместьями и крестьянами. Именно по этой причине российское правительство ввело новые наименования административных должностей для башкирской знати – староста и сотник, которые применялись к главам общинных структур, а не к служилому классу.

Определенную особенность имел статус башкирского тархана – служилого человека, обязанного нести личную службу верховному правителю. В.В.Вельяминов-Зернов отметил, что уфимская администрация в XVII веке отождествляла дачу тарханства с записью в служилые татары и мещеряки. Челобитные о записи мишарей и татар в служилые и башкир в тарханы рассматривались и хранились вместе.[160] Однако, в отличие от служилых татар и мещеряков, башкирские тарханы не верстались даже теми незначительными поместными и денежными окладами, которые получали служилые мещеряки и татары. Таким образом, башкирские тарханы не были включены в систему российского служилого сословия.

До конца 30-х годов XVIII века башкирская родоплеменная знать ни материально, ни в административном отношении не зависела от русской администрации. Утверждение власти башкирской знати происходило в соответствии с традициями башкирского общества, т.е. внутри самой родоплеменной структуры. Российская администрация к утверждению легитимности власти башкирской аристократии никакого отношении не имела. По этой причине башкирские родоплеменные вожди не могли считаться надежными проводниками российской политики.

В этих условиях правительство Ивана IV воспользовалось единственным известным ей вариантом установления подданства кочевых народов, т.е. политикой, которую проводили в отношении башкир правители Золотой орды. Монгольские императоры, в случае добровольного подчинения, предоставляли новым подданным широкие права внутреннего самоуправления. От лица верховного правителя утверждались земельные владения и сохранялась военная организация.

Фактор добровольности подчинения имел для монголов решающее значение при определении политики в отношении к подданным. Некий Петр, «архиепископ Руси, бежавший от татар» (в котором ряд исследователей видит игумена монастыря Святого Спаса в Киеве), рассказывал о монголах на Лионском соборе: «... вполне соблюдают договоры с тем, кто немедленно им сдается...»[161]

Н.В. Устюгов обратил внимание на то, что лидеры башкирских восстаний свои претензии к властям нередко предваряли указаниями на добровольность принятия башкирами русского подданства. Однако Н.В.Устюгов увидел в этом только идеологическое обоснование права башкир выхода из состава государства.[162] Н.В. Устюгов не обратил внимание, что башкиры указывают на добровольный характер принятия российского подданства и в документах, в которых выражалась абсолютная лояльность царскому правительству. Например, в своих наказах и выступлениях в Уложенной комиссии башкирские депутаты доказывали свои права на свободу вероисповедания и вотчинные земли ссылаясь на добровольный характер своего подданства: «В прошлых годах народ наш Башкирский и Тарханский состоял под властью Ногайских ханов и не хотя под оной быть пришел с самопроизвольного усердия в подданство под высокоглавую российскую державу».[163] Составители наказов, исходили из правовой традиции, согласно которой верховный правитель был обязан соблюдать соглашения с теми, кто добровольно принял его подданство.

Правопреемственность власти Ивана IV над башкирами от золотоордынских ханов нашла свое подтверждение и в самой процедуре принятия башкирами российского подданства. Башкирские шереже содержат описание событий, предшествующих признанию башкирами власти Чингисхана и рассказ о добровольном принятии ими российского подданства. В обоих случаях имеют место одни и те же действия, символизирующие добровольность подчинения власти правителю монгольской империи и московскому государю.

Во-первых, первой необходимой частью процедуры установления добровольного подданства была поездка глав родоплеменной структуры к верховному правителю в его столицу. По утверждению К.А. Соловьева, сам факт приезда в столицу Орды русских князей являлся главным актом признания зависимости. С точки зрения ордынских властей приезд в ставку легитимизировал не право хана распоряжаться захваченной землей (что уже не подвергалось сомнению), а право князя оставаться во главе собственной земли.[164]

Во-вторых, послы обязательно преподносят подарки. В шежере описан процесс принятия российского подданства башкирами, где производится обмен подарками, что более точно соответствовало традициям чингизидов. Как отмечает Н.Л. Жуковская, у монголов принятие даров от господина символизировало публичное признание своего зависимого положения.[165] Обмен даров обязательно производился во время торжества. Башкиры, по сообщению многих шежере, были приняты царем на пиру и одарены дорогими яствами, тканями и одеждой.[166]

В-третьих, в процессе принятия подданства утверждаются вотчинные права на занимаемые земли с указанием границ. Это действие закрепляется в особом документе: в ярлыке или жалованной грамоте. При этом в документе не указывается даже приблизительная площадь вотчинных территорий. Муйтен-бий, придя к Чингисхану и мирно признав его власть над собой, вручил ему множество подарков и получил от него ярлык на вечное владение водами, землями, лесами, золотом, серебром по Уралу, Яику и Сакмаре.[167]

В-четвертых, верховный правитель подтверждает привилегированный статус главы родоплеменного образования – бия с наследственной властью в случае с монголами или жалует тарханным званием, как это было Москве и Казани.

В наибольшей степени традицию золотоордынского права отражает решение вопроса о землевладении башкирских общин. В процессе принятия башкирами русского подданства царское правительство не предусматривало создание не территории Башкирии дворцового или поместного землевладения. Однако представители башкирских посольств в Казани и Москве просили, чтобы царь выступил в роли верховного регулятора земельных отношений между башкирскими племенами. В шежере семиродцев повествуется о том, что уже во время первого посольства башкир к Ивану IV «по их башкирских послов просьбе, он великий царь своим указом повелел эти земли отмерить, то есть определить их границы».[168]

Правители Ногайской орды в конце XVI – начале XVII веков так же обращались к московским царям с просьбой подтвердить границы их земельных владений. В 1577 году сын и преемник бия Исмаила – Тинахмет «испрашивает у царя разрешения относительно мест, где ему со своими улусами хотелось бы кочевать». По поводу же своей зимовки он пишет царю: «С зимы по Яику мне велено зимовать или по Волге а ты бы мне еси приказал».[169]

Установление границ владений своих поданных являлось трансформацией права главы кочевого государства в распределении пастбищ и указания маршрутов. Примечательно то, что одним из первых демонстративных актов неповиновения московских князей Золотой Орде был отказ Ивана Ивановича Московского пустить к себе ханского посла, приехавшего установить межевание между Москвой и Рязанью.[170]

По мнению М.Г.Сафаргалиева, земельные участки, распределявшиеся между представителями правящего дома, были наследственно закреплены за их потомками и этот порядок, установленный при образовании Джучиева улуса, не нарушали на всем протяжении существования Золотой Орды.[171] Установленные чингизидами границы обитания башкир были нарушены только в конце XV века. Тогда территорией Башкирии завладели потомки Едигея, не признавшие политико-правовой традиции монгольских правителей. Поэтому утверждение вотчинных прав правительством Ивана IV рассматривалось башкирами как восстановление прежнего порядка землевладения, существовавшего до вторжения ногаев. Иван IV считал свою власть над башкирами преемственной не от ногайского бия, а от золотоордынских ханов.

В этой связи нельзя не упомянуть о дискуссии вокруг вопроса о том, являлось ли российское государство историческим приемником Золотой Орды. Американский исследователь Ч.Гальперин утверждает, что Россия не нуждалась в декларации своей преемственности от Золотой орды ни на словах, ни на практике. Он отметил, что Московия была совершенно невосприимчива к восточной политике и идеологии. Московия была прежде всего христианским православным государством, наследником Киева и Владимира, а вовсе не Сарая.[172]

Однако практика взаимоотношений российского правительства с башкирами в XVI – XVII веках свидетельствует о том, что некоторые общие принципы международного права были заимствованы Москвой из политико-правовой традиции Золотой орды. Российское правительство руководствовалось не столько идеологическими представлениями, сколько прагматической целью: как с наименьшими людскими и материальными потерями добиться безопасности своих подданных, расшить территории государства и увеличить поступления в казну. Например, российские власти обязались «никогда не насиловать башкир в другую религию». В течение XVI – XVII веков власти не предпринимали шагов по христианизации башкир. С самого начала активизации восточной политики Иван IV всеми своими действиями демонстрирует преемственность своей власти от чингизидов. Уже во время первых посольств башкир в Казань московская власть не только подтверждает тарханные ярлыки, полученные от казанских ханов, но и жалует в тарханы тех представителей башкирской знати, которые не обладали подобным титулом. Жаловать тарханство имели право только чингизиды, занимавшие ханский престол. Спустя 150 лет российское правительство признавало в качестве законных свидетельств тарханные ярлыки, которые были пожалованы казанским ханом Сахиб-Гареем.

Ч.Гальперин самым убедительным аргументом против концепции преемственности политики чингизидов русскими правителями считает «кровавую историю продвижения Московии в Сибирь». Однако автор не рассмотрел историю Сибирского ханства, предшествующую походу Ермака. Еще в 1555 году сибирский правитель Едигер из рода Тайбуги бил челом Ивану IV с просьбой принять под покровительство и защиту. Он предлагал Ивану IV дань, которую должен собирать присланный из Москвы даруга. Иван IV повелел считать сибиряков своими данниками, обещал им оказывать помощь против враждебных царевичей. Так же, как это было принято в Золотой Орде Иван IV выдал Едигеру ярлык на княжение, обложил его юрт ясаком и назначил туда своего наместника.[173]

Роль правопреемника власти чингизидов позволяла московскому царю без военных действий добиваться подданства народов, находившихся в сфере джучиева права.

Н.В.Устюгов и Р.Г. Кузеев доказывали, что принятие русского подданства для башкир было простой сменой сюзерена – от бия Ногаев к русскому царю.[174] Но для самих башкир русский царь отнюдь не являлся новым сюзереном. Они воспринимали его в качестве законного преемника власти монгольских правителей. Ч.Гальперин указывает, что титулование Ивана IV «белым царем» характерно только для ногайских и крымских дипломатических посланий. Однако подобная титулатура присутствует и в башкирских шежере.[175] При этом, шежере не предназначалось для обращения к верховному правителю. По этой причине трудно заподозрить башкир в дипломатической лести. Как правило, информация шежере требовалась для решения вопросов, возникающих внутри башкирского общества. В шежере Юрматы отмечено, что только взяв Казань белый бий (князь) Иван Грозный стал падишахом.[176] Таким образом, завоевание Казанского ханства, по мнению башкир, возвысило статус московского князя до императорского.

Исследователи, изучавшие условия вхождения башкир в состав России, анализировал башкирские шежере, поскольку оригинальных текстов жалованных грамот не сохранилось. На сегодняшний день известна только одна выписка из жалованной грамоты 1557 года, которая была дана башкирам из племени Гайна. Выписка была сделана для подтверждения грамоты царем Федором Иоанновичем.[177] В 1766 году оренбургский губернатор А.А. Путятин объяснил правительству причины, по которым башкиры не сохранили жалованные грамоты, полученные от правительства Ивана IV: «…башкиры по разным причинам жалованных грамот на свои земли не имеют, а сохранившиеся копии жалованных грамот в Уфимской провинциальной канцелярии уничтожены пожаром 1759 году».[178]

Однако башкирские шежере содержат всю основную информацию об условиях принятия башкирами российского подданства. Как установил Р.Г. Кузеев, при составлении некоторых шежере в их текст была включалась часть жалованных грамот, полученных башкирами в Казани и Москве.[179] В общем шежере племен Усерган, Кыпсак, Бурзян, Тамьян и Тангаур отмечено: «Составили указную (договорную) грамоту, в которой особо написали о наших землях и религии, дали слово и поклялись башкир и исповедующих ислам, никогда не насиловать в другую религию и чтобы мы башкиры стали нести искреннюю службу, согласившись на эти договорные между собой условия, взяв друг у друга подписи, нашу грамоту в Казани записали в книгу».[180]

Таким образом, во время принятия башкирскими племенами подданства были оговорены только принципиальные общие положения, касающиеся вотчинного землевладения, ясачной подати, военной службы и вероисповедания.

Однако в дальнейшем общие положения жалованных грамот потребовали подтверждения и уточнения. Н.Ф.Демидова в своей статье, посвященной истории башкирских посольств в Москву, отметила, что делегации башкирских представителей в Москве в XVII веке преследовали цель конкретизации отдельных положений из привилегий, установленных в XVI веке.[181] Многие пункты соглашения не могли быть отображены в тексте жалованных грамот. По-видимому, жалованные грамоты предусматривали уточнения условий башкирского подданства. Так, в шежере семиродцев сказано: «Царь обещал другими повинностями, учрежденными без нашего согласия, не причинять башкирскому народу страданий».[182]

Сама процедура регулирования отношений между башкирскими племенами и российским правительством предусматривала возможность непосредственного обращения башкир к царю. Аналогичное право существовало в государственной традиции Золотой орды. Обладатели тарханных ярлыков имели привилегию непосредственного обращения к верховному владыке.[183] В 60-70-е годы XVI века Казань продолжала выполнять роль центральной власти не только для башкир прежнего Казанского ханства, но и для Ногайской Башкирии. Однако после построения Уфы в 1586 году Казань утратила эту роль, но и Уфа не унаследовала полномочий Казани. Для башкир это выразилось в непосредственном обращении по наиболее важным вопросам и спорам, которые не смогли решить третейские суды, и не к уфимскому воеводе, а непосредственно в Москву в Приказ Казанского дворца, а так же в перемещении места приезда башкирских посольств из Казани в Москву.

Российское правительство в XVI – XVII веках было заинтересовано в том, чтобы башкиры имели возможность напрямую обращаться к верховной власти по всем проблемным вопросам. Такая форма взаимоотношений позволяла предотвратить конфликтные ситуации, возникавшие в регионе. В 1663 году воевода Уфы А.Волконский обратился к представителям Минской и Юрматинской волостей с вопросам, почему они, прежде чем начинать вооруженную борьбу, не посылали челобитчиков великому государю[184]. В 1728 году воевода Уфимской провинции П.И.Бутурлин обратился к башкирам: «Когда все пожелаете для челобитья и для всяких нужд ехать к Москве в Сенат, тогда для привозу вам проезжие письма за своей рукой и воспрепятствия в том не чинить».[185]

Вопросы судебной власти российской администрации в Башкирии были урегулированы уже после официального принятия подданства. В XVII - первой трети XVIII века сфера судебных полномочий российской власти была ограничена земельными спорами и делами о убийстве. Однако нередко возникали ситуации, когда башкиры по причине злоупотреблений воеводских властей предпочитали не доводить эти вопросы до российской администрации.

О распространенной практике уклонения башкир от воеводского суда писал в 1735 году И.К. Кирилов: «Между собой и приятелями бывают у них смертоубийства, по которым никогда надлежащего розыска не бывает, но денежной бедой вершится, а иногда и отсылаются на шерагаты, т.е. по их законом третейским судом сыскивать и так или иным образом заглаживают, а понеже в те вины больши лучшие люди башкирцы входят видя что им с рук сходит».[186] Е.Юхнев в 1725 году отметил, что башкиры Осинской дороги «уфимских судей не слушают, собой судятся».[187]

Третейский суд у башкир назывался шерагатом, поскольку он требовал обязательного присутствия на нем духовного лица. И.И.Лепехин писал о нем: «Шерагатом у них называется некий род суда, по которому двое тяжущиеся, выбирают себе судьями из своих башкирцев о равному числу. Шерагатский приговор считается у них за святой».[188] Для решения дел между башкирами различных волостей собирались специальные суды более широкого состава, причем в их состав входили не только представителей волостей, но и просто пользующиеся авторитетом муллы, старшины и тарханы.

Земельные тяжбы между вотчинниками так же нередко рассматривались третейскими судами башкир. В 1734 году башкиры Казанской дороги Елдяцкой волости предложили размежевать спорные земли в шерагате.[189] В 1732 году при разборе земельного дела Кудейской волости Шиганаем Бурчаковым с товарищи Каратавлинской волости Егофером Елдашевым в состав третейского суда вошли батыр Тангаур Болот Куслы Салтангулов и мулла Куваканской волости Бепеня Труппердин.[190]

Как показал в своем исследовании Д.А. Азаматов, на протяжении XVII – XVIII веков роль третейских судов в Башкирии значительно возросла. Д.А. Азаматов считает, что это происходило вследствие увеличения миграции татарского населения из Казанского уезда, среди которых было немало представителей мусульманского д