Иные лики стратагемы перелицовки
Как устоявшаяся архитектурная мера перепланировка, разумеется, представляет собой не стратагему, а вполне обыденное дело. «Слово «перелицовка», давно вошедшее в обиход, некогда вызывавшее споры, ныне стало приевшимся понятием». Эти строки написал мне 2.09.1998 г. один профессор истории зодчества и искусства Федеративной политехнической школы Цюриха. И все же строительная перепланировка, как она представляется своим критикам, выказывает заметное сходство со стратагемой 25, с той существенной оговоркой, что сама стратагема приложима ко многим случаям жизни, будь то разборка автомашины на запчасти или перепрофилирование фирмы. Даже манипулирование информацией продажными журналистами китайцы обозначают посредством стратагемы 25 (Газета особого района Шэньчжэнь [Шэньчжэнь тэцюй бао], 29.10.1994).
«Балки» и «колонны» в выражении для стратагемы 25 выступают образами немногих, но важнейших составных частей того или иного предмета. Например, под ними могут подразумеваться «существо», «содержание» или «сущность» некой вещи. «Сущность — это свойство, отличающее одну вещь от другой. Стоит тайком изменить сущность (суть) вещи или подменить ее, и первоначальной вещи уже нет. Даже при всем ее сходстве с подлинником в действительности перед нами нечто совершенное иное. «Тайная, подспудная подмена сущности и представляет собой наиболее полное выражение стратагемы 25, — пишет исследователь стратагем Юй Сюэбинь. — Форма — это то, что бросается в глаза, тогда как содержание не столь явно выступает наружу, — развивает он далее свою мысль. — Такое положение и позволяет тайком подменить содержание вещи. Ведь изменение содержания при сохранении внешней формы обычно распознать бывает нелегко, хотя подмена внутренних определяющих составных частей той или иной вещи со временем сказывается на ней решительным образом».
В военном отношении «балки» и «колонны» означают главные силы противника. Стоит удалить из дома балки и столбы, и он рухнет. Стоит убрать из войска его костяк, и оно развалится. Военное применение стратагемы 25 нацелено на то, чтобы, к примеру, постоянной сменой дислокации собственных сил или обманным маневром вынудить противника так отодвинуть свой костяк, чтобы все войско утратило устойчивость, рассыпавшись на несколько обособленных более слабых частей. Это соответствует правилу «расколоть ряды противника». Самим же тем временем собрать свои силы в кулак и обрушиться на раздробленные вражеские части. Таким способом при удобном случае можно невыгоду общего положения обратить в многочисленные отдельные выгоды, а в итоге выиграть и в стратегическом отношении.
Стратагема 2 5 привлекается и для проникновения в чужую страну. В Афганистане, как пишет исследователь стратагем Ли Бинъянь, с середины 50-х гг., используя любые лазейки, стал утверждать свое присутствие Советский Союз. После захвата власти Мухаммадом Тараки (апрель 1978 г.) Советский Союз направил туда свыше 6000 советников и специалистов, обеспечивая шаг за шагом управление армией, партийными и правительственными органами. Наряду с этим Советский Союз разворачивает бурную разведывательную деятельность, удаляя с ключевых постов враждебные элементы и заменяя их просоветски настроенными. После того как удалось сменить балки и опоры афганской армии, Советский Союз 27 декабря 1979 г. открыто вторгся в Афганистан, захватив его единым махом.
Далее. Стратагема 25 может найти применение и внутри военных или гражданских союзов или блоков, а также после [экономического, политического] слияния, в том смысле, что нерешительного союзника ловко, не дав ему опомниться, лишают главной силы (например, в виде основных воинских соединений, кадров и т. д.) и препровождают в свои ряды. Наглядные свидетельства этому, вероятно, мог бы дать предпринятый с позиции стратагемы 25 анализ поведения НАТО и, соответственно, США в отношении к своим союзникам. США умело проводят в жизнь стратагему 25, ловкой иммиграционной политикой приманивая специалистов со всего света. Посредством «такого повсеместного изымания талантов» (Мартин Килиан (Kilian). «Честолюбивые и бессердечные». Велътвохе. Цюрих, 26.03.1998, с. 7) США усиливаются, тогда как другие страны ослабляются.
Уступая противнику на поле боя, можно незаметно от него укрепить собственные силы пополнением союзных войск, так что преимущество уже окажется на вашей стороне. В этом случае происходит замена у себя балок и столбов.
Одна из разновидностей стратагемы 25 состоит в том, что незаметно подменяется не только содержимое вещи, но вся она целиком, то есть настоящее меняется на поддельное, добротное на некачественное, важное на незначительное и т. д. Подмена должна так походить на подлинник, чтобы жертва стратагемы приняла подделку за настоящее, плохое за добротное или второстепенное за первостепенное. Когда же обман раскрывается, бывает уже поздно. Крайне грубым выражением использования стратагемы 25 в этом отношении может служить подделка упаковки или ярлыка, и часто в таких случаях китайцы говорят: «торговать собачатиной, прицепив [на тушку] овечью голову» («гуа янтоу, май гоужоу»). Вот пример, который приводит исследователь стратагем Юй Сюэбинь. Одна местная фабрика в провинции Цзилинь расфасовывала низкосортное удобрение в мешки с надписью уважаемого государственного химического предприятия. Внешний вид мешков и надпись говорили о высококачественной продукции, хотя в действительности там скрывался второсортный товар.
В идейных спорах стратагема 25 преимущественно используется для того, чтобы из всякой идеи (понятия, высказывания, меры, действия и т. д.) безотносительно к истинному содержанию выхватить ту ее часть, которую можно использовать в рамках обоснования собственного взгляда, например, оспаривая доводы противника, вкладывать в них собственное содержание. Такой образ действий зачастую сводится к скрытой подмене сути разбираемой идеи. Например, «банда четырех» хотела придать иной ход развернувшейся осенью 1975 г. критике романа Речные заводи. Без смены названия этого направления критики она попыталась вместо капитулянтства — по мнению Мао, предосудительной основной направленности романа — главной мишенью самой критики сделать ведшееся исподволь отстранение одного из руководителей повстанцев его же сподвижником. В данном случае брался под прицел Чжоу Эньлай. Подобное поведение Жэньминь жибао отнесла к стратагеме 25 (12.12.1976).
Было бы предусмотрительно готовиться к отпору данной стратагемы со стороны союзников и тех, кто занял позицию невмешательства. Нельзя легкомысленно предоставлять другим свои основные ресурсы, чтобы затем не ужасаться, как другие их поглотили, а вы сами лишились их поддержки. Напротив, необходимо постоянно держать в поле зрения свои «балки» и «столбы», точно знать их состояние и заботиться о них, чтобы не потерять ни при каких обстоятельствах своей дееспособности. Собственные «балки» и «столбы» не должны быть легкодоступными ни для кого. На случай их повреждения или необходимости их заменить надо предусмотреть своевременные меры.
Высказывания должны быть ясными и сопровождаться разъяснениями. Кто выражается неопределенно, расплывчато или двусмысленно, подталкивает к тому, что его мысли будут превратно истолкованы, извращены, подправлены или как-то иначе использованы к чужой выгоде. Если ваши слова извратили, то или иное высказывание превратно истолковали, например, вырвав отдельные слова из контекста, нужно постараться тотчас исправить положение и воспрепятствовать дальнейшему распространению ошибочного истолкования. Даже ясность высказываний не всегда убережет от проводника стратагемы 25, как показывает, например, судопроизводство, когда адвокаты порой ничтоже сумняшеся «вырывают слова и лишают их стоящего за ними смысла» [ «дуань чжан цюй и»], даже предъявляя противной стороне вещи, которые та не говорила. Такого рода использование стратагемы 25 более подробно разбирает Эдвард Э. Отт (Ott) в своей книге Juristische Dialektik («Юридическая диалектика», 2-е изд. Базель, 1995, с. 66–77, 79–84).
20 сентября 1996 г. на площади Мюнстерхоф в Цюрихе по случаю праздника Европы, в проведении которого принимал участие Цюрих и кантон Женева, отмечали пятидесятилетие речи Уинстона Черчилля (1874–1965) в стенах Цюрихского университета («The Tragedy of Europe», September 19, 1946 («Трагедия Европы», сентябрь 19, 1946): Роберт Роудз Рид (Rede) [Ред. ]: Winston Churchill: His Complete Speeches 1897–1963 («Уинстон С. Черчилль: полное собрание его выступлений 1897–1963 гг.»), т. VII (1943–1949), Нью-Йорк / Лондон 1974, с. 7379 и след.). При этом собравшимся внушали мысль, что видение будущего Черчиллем в его речи воплотилось в Евросоюзе. Но то, что в рамках подобного истолкования из его речи были удалены «балки» и «опоры», вряд ли было замечено — кто возьмет на себя труд прочитать оригинал (см. также 24.3 и особенно 25.11)?
Как только сообщается о вещах, которые невозможно или трудно перепроверить, следует особо опасаться, не пущена ли здесь в ход стратагема 25. Иначе говоря, к сообщениям, к источнику которых у вас нет доступа, нужно относиться настороженно и никогда не верить им на слово. Ведь в наше время при наличии свыше 800 миллионов свободных интернетовских сайтов (Шпигель. Гамбург, № 28, 1999, с. 152) и при вызванном «огромным потоком информации невообразимом хаосе» (Gdi impuis .[331]Цюрих, № 1, 1998, с. 27; см. также стратагему 20) стало крайне легко вводить в заблуждение.
Подобно статагеме 11 при стратагеме 25 тоже происходит замена. Но если в стратагеме 11 речь идет о сохранении и защите человека, над которым нависла беда, то в стратагеме 25 — об изменении на первый взгляд непонятно какой личности, какой вещи или какого понятия с целым рядом связанных с этим шагом целей. В этом отношении стратагема 25 отличается и от стратагемы лишения силы 19, озабоченной исключительно ослаблением противника.
Свадьба без брачной ночи
Драгоценная Яшма (Баоюй) [из рода Цзя] был единственным сыном [если не считать умершего старшего, оставившего внука] Цзя Чжэна, дяди, женатого на Ван Сифэн (иначе «сестрица Фэн (Фэнцзе)») племянника Цзя Ляня. «Появился он на свет с яшмой во рту. Яшма эта излучала радужное сияние, а на поверхности виднелись следы иероглифов… Все говорили, что у этого мальчика необыкновенная судьба и потому бабушка [матушка Цзя] холит его и лелеет» [гл. 2: «Сон в красном тереме». Пер. с кит. В. Панасюка. М.: Худ. лит., 1995, с. 39]. Пурпурная Жемчужина (Дайюй) [из рода Линь] была дочерью [Цзя Минь, ] сестры Цзя Чжэна. Так как мать девочки умерла, когда той было шесть лет, то матушка Цзя взяла внучку в [Жунго, столичный] дворец рода Цзя. В ту пору ей исполнилось девять, и она была на год младше Баоюя. Вскоре после переезда умер и ее отец. Драгоценная Шпилька (Баочай) [из рода Сюэ], на год старше Баоюя, приходившаяся племянницей [госпоже Ван] супруге Цзя Чжэна, тоже въехала в дом Цзя. Баоюй весьма благоволил к женщинам, в том числе и к Баочай. Но сердце его целиком принадлежало Дайюй. Это было крайне чувствительное и мечтательное создание. Люди вокруг представлялись ей очень легкомысленными. Чем больше им нравилось общество, тем неуютнее они ощущали себя при виде ее отчужденности. Поэтому они сторонились ее, и она предавалась своим думам. Она размышляла о цветах, чье увядание видеть тем тягостней, чем больше радуешься их благоуханию, так что лучше бы те вообще не цвели. Поэтому неудивительно печальное выражение у нее на лице, когда у других оно озаряется улыбкой. Ее доброе сердце проявилось осенним днем, когда она сгребла метелкой опавшие лепестки персика в шелковый мешочек и вместе с Баоюем зарыла в могилку [гл. 23: там же, т. 1, с. 332]. Они легко ссорились, но и быстро мирились. Однажды Баоюй пришел к ней в расположенный в саду павильон [Реки Сяосян]. Та только что проснулась и поправляла волосы. «Глаза у нее были совсем еще сонные, на щеках играл румянец. Что-то дрогнуло в душе Баоюя» [гл. 26: там же, т. 1, с. 373]. Однажды он признался ей [но эти слова довелось услышать не ей, а его служанке Сижэнь]: «Даже во сне мысли о тебе не покидают меня!» [гл. 32: там же, т. 1, с. 463]. Свою привязанность к Дайюй он не скрывал от других. Многие намеками или вовсе без обиняков говорили ей о предстоящей свадьбе с Баоюем. Для них обоих не было никакого сомнения, что самой судьбой они предназначены друг другу. Его привязанность была столь сильной, что он даже занемог, когда Багряная Кукушка (Цзыцзюань), любимая служанка Дайюй, в шутку сказала о намерении своей барышни на следующий год вернуться домой [гл. 57: там же, т. 2, с. 253]. Телесно Дайюй была слаба. Ее часто лихорадило, изводил кашель, так что приходилось ложиться в постель. Для горничных и служанок она, круглая сирота, казалась чужой, и те с неохотой возились с ней. Так что чувствовала себя Дайюй брошенной и совершенно одинокой. Между тем пришла пора Баоюю жениться. Поэтому, когда его мать, госпожа Ван, завела с матушкой Цянь разговор о Дайюй, та сказала: «Она не пара Баоюю. Да и здоровьем слаба, долго не проживет. Баочай — вот невеста для Баоюя!» И добавила: «Женим Баоюя, а потом и ее выдадим замуж. Главное, чтобы Дайюй до времени ничего не знала» [гл. 90: там же, т. 3, с. 138–139]. Все решилось без ведома Баоюя, как и было заведено в ту пору. Баоюй неосторожно теряет свой драгоценный оберег-яшму, который обыкновенно носил на шее, закрепленным на пятицветной тесьме, вследствие чего лишается рассудка [гл. 94: там же, т. 3, с. 192 и далее]. Тем временем его отца отправляют начальником по сборам хлебного налога в провинцию Цзянси. Перед отъездом его зовет к себе восьмидесятилетняя мать, чтобы известить о тревоге за внука Баоюя. «Вчера я велела… пойти погадать о его дальнейшей судьбе. Гадатель сказал, что Баоюя надо женить на девушке, чья судьба связана со стихией металла; только это может его спасти. Иначе ни за что ручаться нельзя» [гл. 96: там же, т. 3, с. 216–217]. Отец юноши дал свое согласие. Сижэнь («Привлекающая людей»), служанка Баоюя, прознавшая о выборе невесты, понимала, что надвигается беда, поскольку ей было ведомо о глубоких чувствах ее господина к Дайюй: «Конечно, если он совсем потерял разум, то отнесется к этой новости безразлично. А если хоть что-то соображает, это может его просто убихь. Придется поговорить с госпожой. Это мой долг. Иначе могут оказаться несчастными сразу три человека!» [гл. 96: там же, т. 3, с. 220]. Поэтому она отправилась к матери Баоюя и трогательно описала те отношения, что с годами завязались между Баоюем и Дайюй. Она также упомянула о признании Баоюя в любви к Дайюй, невольной свидетельницей чего она стала. Стоило служанке Дайюй заикнуться о мнимом отъезде, как Баоюй смертельно занемог. «Воспользовавшись случаем, госпожа Ван не преминула рассказать матушке Цзя все, что ей было известно о чувствах Баоюя к Дайюй. Матушка Цзя выслушала ее, подумала и сказала: «Бог с ней, с Дайюй, а вот если у Баоюя к ней серьезные чувства, могут возникнуть осложнения». — «Какие еще осложнения? — промолвила Фэнцзе. — Я уже кое-что придумала, не знаю только, согласится ли тетушка». — «Если придумала, расскажи старой госпоже, — вмешалась госпожа Ван, — а потом вместе обсудим!» — «Сейчас надо, как говорится, забросить удочку!» — сказала Фэнцзе. «Что это значит?» — удивилась матушка Цзя. «А то, что нужно распустить слух, будто отец решил женить Баоюя на барышне Линь Дайюй. Посмотрим, как Баоюй к этому отнесется. Если останется равнодушным, беспокоиться нечего. А обрадуется — тогда хлопот не миновать!» — «Допустим, он обрадуется, — произнесла госпожа Ван. — Что тогда?» Фэнцзе наклонилась к госпоже Ван и что-то прошептала на ухо. «Да, да, — закивала госпожа Ван. — Неплохо!»… Сначала матушка Цзя ничего не поняла, но, когда Фэнцзе ей все разъяснила, расплылась в улыбке» [гл. 96: там же, т. 3, с. 222–223]. Хотя и было запрещено говорить о готовящейся женитьбе Баоюя с Баочай, об этом случайно стало известно Дайюй от одной ничего не подозревающей молоденькой служанки [гл. 96: там же, т. 3, с. 225]. У Дайюй пошла кровь горлом, и она слегла. Между тем «на следующий день после завтрака Фэнцзе пошла к Баоюю и без обиняков заявила: «Второй господин, тебя ждет большая радость! Отец решил тебя женить и уже выбрал счастливый день для свадьбы!» Баоюй ничего не говорил, только глядел на Фэнцзе широко раскрытыми глазами, улыбался и еле заметно кивал головой. «Он решил женить тебя на сестрице Линь Дайюй, — продолжала Фэнцзе. — Ну, как, доволен?» Баоюй расхохотался, и, глядя на него, Фэнцзе не могла понять, в здравом ли он уме. Поэтому она повторила: «Батюшка сказал, что женит тебя на сестрице Линь Дайюй, но лишь в том случае, если ты поправишься. А если и дальше будешь таким же глупым, тебя вообще не женят». — «Не я глуп, а ты! — с серьезным видом заявил Баоюй и, поднявшись, добавил: — Пойду навещу сестрицу Дайюй, надо ее успокоить!» — «Сестрица Дайюй уже все знает, — поспешила сказать Фэнцзе, удерживая его за руку. — Она скоро станет твоей женой, и не надо к ней ходить, смущать ее». — «А когда меня женят, мы с нею хоть раз увидимся?» — спросил Баоюй. Фэнцзе стало смешно, но она тут же подумала: «Сижэнь не ошиблась. Стоит упомянуть имя сестрицы Линь — и у него наступает просветление. Но если он в здравом уме и увидит, что его женили не на барышне Линь Дайюй, то взбесится, как затравленный тигр. Тогда его не унять!» И, поборов волнение, Фэнцзе сказала: «Если будешь благоразумным, увидитесь! А не будешь — она не пустит тебя к себе». — «Сердце у меня всего одно, и я давно отдал его сестрице Линь Дяйюй, — сказал юноша. — Если она придет, то принесет его и снова вложит в мою грудь». Слова Баоюя показались Фэнцзе бессмысленными, она вышла из комнаты и отправилась к матушке Цзя. Там она слово в слово повторила все, что говорил Баоюй. Матушке Цзя было и смешно и больно» [гл. 97: там же, т. 3, с. 231–232]. Пока улаживались все формальности в связи со свадьбой с Баочай, Баоюя уверяли, что он сочетается браком с Дайюй. «Здоровье юноши теперь с каждым днем улучшалось. Блаженство наполнило душу, когда он узнал, что его женят на Дайюй… Хоть временами его речь и казалась бессвязной, в общем он производил впечатление здорового человека» [гл. 97: там же, т. 3, с. 243]. В день свадьбы состояние Дайюй крайне ухудшилось. Никто из большого семейства Цзя не находил времени для нее. Цзыцзюань, служанка Дайюй, отчаявшись, велела позвать няньку Дайюй — тетку Ван. Та глянула на свою воспитанницу и в отчаянии заплакала. А Цзыцзюань так на нее надеялась! Но тетка Ван оказалась совершенно беспомощной и стояла в полной растерянности. Тут Цзыцзюань осенило: «Вот за кем надо послать!» Как бы вы думали, за кем? Ну конечно же, за Ли Вань (вдовой старшего брата Баоюя). Цзыцзюань знала, что Ли Вань живет затворницей и на свадьбу вряд ли пойдет. Веселье и шум ее не прельщали. К тому же она была главной распорядительницей в саду. Когда пришла служанка, Ли Вань выправляла стихи, недавно написанные [сыном] Цзя Ланем. «Старшая госпожа, барышня Линь совсем плоха!» — доложила служанка. — Там все плачут». Ли Вань, ни о чем не спрашивая, поспешила к Дайюй… Обливаясь слезами, Ли Вань думала: «Дайюй была самой красивой среди сестер и самой талантливой… А Фэнцзе, будто нарочно, вздумала, как говорится, «украсть балку и подменить колонну». Как же ей после этого являться в павильон Реки Сяосян и утешать девочку! Бедняжка Дайюй, жаль мне ее!»… [Когда Дайюй находилась при смерти, ] на пороге появилась жена [управляющего] Линь Чжисяо. «Хочешь что-то сказать?» — спросила Ли Вань. Женщина замялась, а после произнесла: «Вторая госпожа Фэнцзе только что разговаривала со старой госпожой, им на некоторое время нужна барышня Цзыцзюань. «Тетушка Линь! — вскричала Цзыцзюань, не дожидаясь, пока Ли Вань ответит. — Прошу вас, оставьте нас в покое!.. Когда умрет барышня, мы, разумеется, перейдем в ваше распоряжение, и тогда все, что нужно…» Цзыцзюань смутилась, умолкла, а потом, как бы извиняясь, договорила: «А сейчас мы не отходим от барышни. Она все время меня зовет». — «В самом деле! Видимо, в прежней жизни барышня Линь самой судьбой была связана с этой девочкой. Она ее ни на минуту не отпускает, — подтвердила Ли Вань. — А вот к Белоснежной Гусыне (Сюэянь) барышня равнодушна, хотя и привезла ее с собой»… «В таком случае пусть немедля идет со мной», — сказала жена Линь Чжисяо… Надо сказать, что в последнее время Дайюй почти не пользовалась услугами Сюэянь, считая ее нерасторопной и глупой, и Сюэянь охладела к барышне. Поэтому она не возразила ни слова и стала собираться. Девочке велели надеть новое платье и следовать за женой Линь Чжисяо… Когда Сюэянь увидела приготовления к свадьбе, она вспомнила о своей барышне, и сердце сжалось от боли, но при матушке Цзя и Фэнцзе она не решалась показывать свое горе. «И зачем только я им понадобилась?» — думала Сюэянь… [гл. 97: там же, т. 3, с. 235–242]. Дыхание Дайюй оборвалось в тот момент, когда Баочай в паланкине принесли в дом Баоюя» [гл. 98: там же, т. 3, с. 253], и находилась с ней рядом одна верная служанка Цзыцзюань.
Между тем Баоюй облачился во все новое и пошел в комнату госпожи Ван. Глядя на хлопочущих госпожу Ю и Фэнцзе, он с нетерпением дожидался счастливого часа… Вскоре в ворота под нежные звуки музыки внесли большой паланкин. Впереди шли люди, держа в руках двенадцать пар фонарей. Все выглядело необычайно торжественно и красиво. Распорядитель брачной церемонии попросил невесту выйти из паланкина. Лица ее Баоюй не видел, оно было скрыто покрывалом, и сваха, одетая во все красное, поддерживала ее под руку. С другой стороны ее держала под руку… Сюэянь!.. «Почему не Цзыцзюань? — мелькнуло в голове Баоюя, но он тут же подумал: — Да ведь Сюэянь сестрица привезла из дома, и потому она должна быть на свадьбе». В общем, появление Сюэянь обрадовало его не меньше, чем если бы он увидел саму Дайюй. Началась брачная церемония. Новобрачные поклонились Небу и Земле, затем отвесили четыре поклона матушке Цзя, потом Цзя Чжэну и госпоже Ван. После церемонии новобрачных проводили в отведенные для них покои. О том, как молодых усадили под полог, осыпали зерном, и об остальных обрядах, которые свято чтили в семье Цзя из поколения в поколение, мы рассказывать подробно не будем. Свадьба была устроена по желанию матушки Цзя, и Цзя Чжэн ни во что не вмешивался — он верил, что женитьба поможет Баоюю выздороветь, и сегодня убедился в том, что надежды его оправдались. Баоюй выглядел совершенно нормальным. Но вот настал момент, когда жених должен был снять покрывало с невесты. Фэнцзе приняла все меры предосторожности, даже пригласила матушку Цзя и госпожу Ван, чтобы лично наблюдали за церемонией. Баоюй подошел к невесте, спросил: «Сестрица, ты выздоровела? Как давно мы с тобой не виделись! Зачем тебя так закутали?» И он протянул руку, собираясь поднять покрывало. От волнения у матушки Цзя выступил холодный пот…. Постояв в нерешительности, он все же собрался с духом и приподнял покрывало. Сваха взяла покрывало и удалилась, а на месте Сюэянь появилась Птенчик Иволги (Инъэр), [служанка Баочай]. Баоюй был ошеломлен — перед ним сидела Баочай. Он протер глаза, поднял фонарь, пригляделся. Сомнений нет — это Баочай! В роскошном одеянии, стройная и изящная, с пышной прической, она сидела, потупив глаза и затаив дыхание. Она была хороша, как лотос, поникший под тяжестью росы, прелестна, словно цветок абрикоса в легкой дымке. Больше всего поразило Баоюя то, что на месте Сюэянь рядом с невестой стояла Инъэр. Все происходящее казалось юноше кошмарным сном. К нему подбежали служанки, усадили, взяли из рук у него фонарь. Баоюй тупо смотрел в одну точку, не произнося ни слова. Матушка Цзя опасалась, как бы юноше не стало хуже, и окликнула его, стараясь отвлечь от мрачных мыслей. Фэнцзе и госпожа Ю поспешили увести Баоюя во внутренние покои. Баочай, тоже подавленная, все время молчала. Баоюй, словно очнувшись, тихонько подозвал Сижэнь и спросил: «Где я? Не сон ли все это?» — «У тебя нынче счастливый день, — отвечала девушка. — Какой же это сон? Не болтай глупостей! Отец услышит!» — «А что за красавица сидит там в комнате?» — с опаской осведомился Баоюй, указывая пальцем на дверь. Сижэнь зажала рот рукой, чтобы не рассмеяться, и после длительной паузы ответила: «Это — твоя жена, теперь ее надо называть второй госпожой». Служанки отвернулись, стараясь скрыть улыбки. «Ну и дура же ты! — вспылил Баоюй. — Ты мне скажи, кто она, эта «вторая госпожа»?» — «Барышня Баочай». — «А барышня Дайюй?» — «Отец решил женить тебя на барышне Баочай, — проговорила Сижэнь, — а ты болтаешь о барышне Дайюй». — «Но ведь здесь только что была барышня Дайюй, а с нею — Сюэянь, я видел ее собственными глазами, — не унимался Баоюй. — А ты говоришь, барышни Дайюй здесь нет… Вы что, шутить со мной вздумали?!» — «Хватит болтать! Услышит барышня Баочай, обидится, — шепнула на ухо юноше Сижэнь. — И бабушка на тебя будет сердиться!» В голове Баоюя снова все перепуталось, события нынешней ночи повергли его в смятение, и он стал громко требовать, чтобы тотчас же привели Линь Дайюй. Никакие уговоры не помогали. Баоюй ничего не соображал, тем более что говорили все тихо, опасаясь, как бы не услышала Баочай. Поняв, что у Баоюя новый приступ болезни, матушка Цзя приказала воскурить благовония для успокоения его души, а самого отвести спать… С этих пор Баоюй окончательно лишился рассудка и перестал есть…» [гл. 97: там же, т. 3, с. 243–247]. «Баочай была уверена, что Баоюй болеет из-за Дайюй, а не из-за утерянной яшмы, и, несмотря на все запреты, рассказала юноше о ее кончине. Пусть сразу переживет все несчастья, думала девушка, может быть, тогда к нему возвратится рассудок и легче будет его лечить… И вот настал день, когда Баоюй проснулся совершенно здоровым. Только воспоминания о Дайюй выводили его из состояния равновесия. Сижэнь как могла утешала его: «Барышня Баочай ласкова и добра, потому отец и выбрал ее, а не барышню Линь. К тому же барышня Линь тяжело болела и в любой момент могла умереть. Но, зная твой беспокойный характер, бабушка не стала тебе ничего говорить и позвала Сюэянь, чтобы ввести тебя в заблуждение». Баоюй опять расстроился, даже заплакал. Ему снова захотелось умереть, но он… подумал: «Все равно, Дайюй нет в живых, а из остальных мне больше всех нравилась Баочай». Баоюй тешил себя мыслью, что брак с Баочай предопределен самой судьбой: у него — яшма, у Баочай — золото. Баочай была добра и ласкова с ним, и постепенно горячую любовь к Дайюй он перенес на молодую жену» [гл. 98: там же, т. 3, с. 251–252]. Позже Баоюй вновь заболел и день ото дня ему становилось все хуже. Но тут появляется монах с потерянной яшмой. И мгновенно Баоюй выздоравливает [гл. 115, 116: там же, т. 3, с. 477–490]. Он меняет свою жизнь и отправляется держать государственный экзамен, чтобы получить чиновничью должность. Его жена ожидает ребенка. Однако судьба не судила ему быть супругом и отцом. Неожиданно [после сдачи экзамена] он бесследно исчезает, увлекаемый буддийским и даосским монахами.
«Чтобы обмануть Баоюя, Фэнцзе предлагает хитроумный план», так называется 96-я глава романа «Сон в красном тереме», где повествуется, как Ван Сифэн предлагает двум госпожам хитрость, чтобы провести Баоюя [там же, т. 3, с. 214–228]. В 97-й главе эта хитрость обозначается выражением стратагемы 25. Женитьба Баоюя на Баочай — дело решенное и пересмотру не подлежит. Но тут оказывается, что самому Баоюю сообщать об этом нельзя. Лишь упоминание имени Дайюй поможет ему оправиться от болезни. И напротив, известия о том, кто его настоящая невеста, могут отразиться на Баоюе самым печальным образом. Эти два обстоятельства составляют основу привлекаемых госпожой Ван Сифэн слов стратагемы 25 и в день свадьбы выступают «балками» и «колоннами» для обмана Баоюя, вызывая ничего не значащими словами «невеста» и «свадьба» соответствующие его упованиям грезы о предстоящем торжестве, а именно женитьбу на Дайюй. И действительно, эти навеянные поддельными «балками» и «колоннами» грезы благотворно сказываются на состоянии здоровья Баоюя. Но главное, что Баоюй соглашается на свадьбу, даже радуется ей и не противится. Однако в конце свадебной церемонии после снятия покрывала с невесты все эти грезы улетучиваются, но задуманное свершилось. Теперь Баоюй и Баочай супруги. И неудивительно, что после описания обмана Баоюя и его последующего выздоровления в конце 97-й главы Сна в красном тереме Ван Сифэн удостаивается похвалы: «Что же касается ее тонких уловок, они неизменно увенчивались успехом». Этими словами заканчивает Чуань Синь главу о стратагеме 25 своей книги Ван Сифэн и 36 стратагем ([ «Ван Сифэн юй Сань ши лю цзи»], Пекин, 1993).