Огромный флот в узком проливе
Когда в 480 до н. э. началось решающее вооруженное противоборство между Афинами и наступавшими персами, ввиду подавляющего превосходства последних грекам пришлось считаться с угрозой, что персы могут окружить греческий флот в открытом море и затем уничтожить. Поэтому греки в соответствии с замыслом афинского военачальника Фемистокла (ок. 525–460 гг.) делали все, чтобы сражение состоялось в узком проливе между островом Саламин и побережьем Аттики, где могущественный персидский флот не мог развернуться. Но вопрос состоял в том, как побудить персов принять сражение именно там.
«74. Воины на Истме трудились между тем с таким рвением, как будто спасение Эллады зависело только от них. Ведь одержать победу на море они вовсе не надеялись. Пелопоннесцами же у Саламина, несмотря на известие об этих работах, овладел страх. Они опасались не так за самих себя, как за Пелопоннес. Сначала люди тайно переговаривались друг с другом, дивясь безрассудству Еврибиада (начальник флота из спартанцев). Наконец недовольство прорвалось открыто. Созвали сходку и опять много толковали о том же: одни говорили, что нужно плыть к Пелопоннесу и там дать решительный бой за него, а не сражаться здесь за землю, уже захваченную врагом. Напротив, афиняне, эгинцы и мегарцы советовали остаться у Саламина и дать отпор врагу. 75. Когда Фемистокл увидел, что мнение пелопоннесцев стало одерживать верх, он незаметно покинул собрание. Выйдя из совета, он отправил на лодке одного человека с поручением в мидийский стан. Звали этого человека Сикинн, и был он слугой и учителем детей Фемистокла. Его-то Фемистокл после войны сделал феспийским гражданином (когда феспийцы принимали новых граждан) и богачом. Прибыв на лодке к военачальникам варваров (царю Ксерксу (около 519— 4б5), Сикинн сказал вот что: «Послал меня военачальник афинян тайно от прочих эллинов (он на стороне царя и желает победы скорее вам, чем эллинам) сказать вам, что эллины объяты страхом и думают бежать. Ныне у вас прекрасная возможность совершить величайший подвиг, если вы не допустите их бегства. Ведь у эллинов нет единства, и они не окажут сопротивления: вы увидите, как ваши друзья и враги [в их стане] станут сражаться друг с другом». После этого Сикинн тотчас же возвратился назад. 76. Варвары поверили этому сообщению» [Геродот. История. Книга восьмая. Пер. Г. Стратановского].
«Эта хитрость, — пишет ординарный профессор Мюнхенского университета Христиан Майер (Meier) в своей книге Athen: Ein Neubeginn der Weltgeschichte («Афины: новое начало мировой истории». Берлин, 1993, с. 28), — вполне достоверно засвидетельствована». Не получившая название у Майера хитрость представляет собой сочетание созидающей стратагемы 7 и провокационной стратагемы 13. Ксеркс посчитал сообщение достоверным. Главное, оно соответствовало его замыслам, поскольку тот крайне рассчитывал на быструю, по возможности блистательную победу. Он не сомневался в своем успехе.
Ксеркс не был склонен проявлять особую осторожность. Что могли греки противопоставить его силе? Они были предупреждены о готовящемся нападении персов. Утром персы двинули в бой свой флот. Греки же «спокойно ждали утомленного противника» (стратагема 4), поскольку персам всю ночь пришлось сидеть на веслах, чтобы выстроиться в боевой порядок.
Однако, когда появился оглашаемый боевыми криками персидский флот, среди греков возникло замешательство. «84. Прочие эллины хотели было уже грести назад и причалить к берегу, а Аминий из Паллены, афинянин, выйдя из строя, напал на вражеский корабль. Корабли сцепились и не могли разойтись. Поэтому другие корабли подошли на помощь Аминию и вступили в бой. Так, по афинскому преданию, началась битва» [Геродот. История. Книга восьмая.]. Возможно, грекам помогла тяжесть их судов, возможно, они действовали расторопней. «Очевидно, — считает Христиан Майер, — персидские корабли расположились слишком тесно, тем самым мешая друг другу». Греки, воспользовавшись возникшей во вражеском стане неразберихой, ворвались в расположение персов и, тараня, беря на абордаж их суда, высаживались на палубу. Персы потеряли огромное число кораблей (200 из 800) и большую часть находившихся там воинов. «89…У эллинов же было немного потерь: они умели плавать, и поэтому люди с разбитых кораблей, уцелевшие в рукопашной схватке, смогли переплыть на Саламин. Напротив, большинство варваров из-за неумения плавать нашло свою гибель в морской пучине» [Геродот. История. Книга восьмая]. К вечеру 27 (или 28) сентября греки одержали победу при Саламине. Расчет Фемистокла оказался верным
Христиан Майер по поводу замысла Фемистокла сойтись с персами в Саламиновом проливе говорит о «дальновидном плане», о «невиданной по глубине стратегии», которая «в целом требовала от противостоящих сторон предвидеть слишком многое из того, что казалось очевидным» (Майер, с. 25 и след.). Давая достаточно верную характеристику хитрости, он все же не употребляет это слово в отношении задуманного Фемисток-лом необычного плана сражения. Он лишь дважды прибегает к нему, называя так тайное послание, которое Фемистокл через посредника передает персидскому царю. При этом речь идет о непредсказуемой, даже «грубой» хитрости. Но хитрость, пожалуй, и должна быть настолько простой, чтобы европеец мог ее воспринять. С точки зрения списка 36 стратагем удачный выбор Фемистоклом узкого Саламинского пролива как места морского сражения однозначно подпадает под действие стратагемы 22, которая, стало быть, сыграла решающую роль и в истории Запада (см. также: Эгон Флайг (Flaig). «Europa begann bei Salamis» («Европа берет начало у Саламина». Rechtshistorisches Journal. Франкфурт-на-Майне, № 13, 1994, с. 411 и след.).
22.10. В Большом каньоне с инопланетянами!
36 тарелок, каждая поперечником 15 метров, запустил скрывшийся за Луной огромный космический корабль. Все они направились к важнейшим городам Земли и безжалостно уничтожили их. По приказу президента США против одной из этих тарелок из округа Ориндж [в южной Калифорнии] было поднято на высоту 11 тыс. футов 30 боевых самолетов. Однако космический монстр изрыгнул из себя 40 серебристых спутников-истребителей, походивших на скатов-рогачей и стрелявших сгустками энергии. За несколько секунд с американскими боевыми машинами было покончено, за исключением самолета Стива Хиллера, который совершает головоломный маневр. В течение пары секунд он разгоняется до двойной скорости звука, оказываясь вскоре над Большим каньоном, представлявшим его тайное оружие. Вплотную за ним следовал один из вражеских спутников. Стив заглушил двигатели, так что все остальные спутники пролетели над ним и скрылись. Затем он направил свой самолет к красным скалам, едва не касаясь крылом протекающей внизу реки Колорадо. Враг неотступно следовал за ним. Тогда Стив вновь включил двигатели и стал петлять между скал. Враг несколько раз открывал стрельбу. Стив шмыгнул в узкий боковой каньон. Перед ним выросла огромная каменная стена. Затем он открыл баки, выпустил с обеих сторон керосин, окутав тем самым врага облаком горючего. Затем включил зажигание, образовав позади себя огненный хвост. Но преследователь вынырнул из пламени как ни в чем не бывало. Стив направил машину на каменную стену, выпустив тормозной парашют, который обмотался вокруг носа ската, лишив того на какое-то мгновение обзора. Стив тем временем катапультировался, а вражеский спутник разбился о стену.
«Пилот-инопланетянин заметил скалу лишь в последний миг. Он устремил свой скат вверх, но было поздно. Машина ударилась о нависшую над ней скалу и рухнула вниз с обломками скалы. Стив, опускаясь на парашюте, презрительно усмехнулся: «Мы, люди, все же лучше соображаем, нежели вы, вражье отродье».
В чем же человек оказался более сообразительным в этой решающей сцене из фильма Ролана Эммериха (Emmerich) День независимости (Independence Day), сценарий которого печатала с продолжениями гамбургская газета Бильд в августе 1996 г., откуда я взял описание 2-й и 6-й частей? То, благодаря чему Стив Хиллер превзошел пришельца из космоса, заключалось не в технике, а в старой военной хитрости, в китайском списке 36 стратагем значащейся под номером 22. Стив Хеллер заманил врага в «комнату», о стену которой тот и разбился. Благодаря использованию стратагемы американцем теперь человечество располагало образцом вражеского космического корабля, без чего оказалась бы невозможной дальнейшая — тоже стратагемно подготовленная — победа над вторгнувшимися инопланетянами.
Арест «банды четырех»
В Сишане, западном пригороде китайской столицы, в запретной военной зоне, созданной Военным советом ЦК КПК, обосновался тайный командный пункт, где был задуман и осуществлен осенью 1976 г. арест пресловутой «банды четырех» [ «сы жэнь бан»]. Главным действующим лицом здесь выступал маршал E Цзяньин (1897–1986), один из трех заместителей председателя Коммунистической партии Китая (КПК). Ввиду своего возраста и положения он располагал по всей стране широкой сетью осведомителей, особенно в армии. Однажды его навестил Ли Дэшэн [род. 1916], командующий расположенного северо-восточнее Пекина Шэньянского военного округа. E Цзяньин спросил его: «В стране создалось крайне критическое положение. Что для тебя важнее: решение организационных задач или занятие делом?» Такая трактовка вопроса поставила в тупик Ли Дэшэна. Понял ли он смысл сказанного? Чтобы лучше слышать E Цзяньина, он протянул руку к радиоприемнику, намереваясь его выключить.
В то пришедшееся на 1976 год тревожное время E Цзяньин взял за обыкновение включать радио или магнитофон либо пускать воду из крана, чтобы создаваемый шум мог заглушить его собственный голос и голос собеседника. Таким образом он пытался бороться с прослушиванием. Стоило Ли Дэшэну выключить радио, как E Цзяньин включил его снова, да еще прибавив звук. Оттуда доносилась ария одной из играемых тогда немногих революционных образцовых опер. Понизив голос, он сказал: «Борьба, которая ныне разгорается, крайне опасна. Лучше пусть радио играет». И он вновь повторил свой вопрос, и не успел Ли Дэшэн открыть рот, как сам и ответил: «Я считаю более важным решение организационных задач».
Теперь Ли Дэшэн все понял. Под «организационными задачами» E Цзяньин подразумевал вовсе не обычные организационные вопросы. Нет, речь в действительности шла о реорганизации партийного руководства, иначе говоря, о составе центральной власти. E Цзяньин хотел подобранными им словами намекнуть, что важнейшей задачей ныне является «утрясание» властных полномочий некоторых высокопоставленных лиц. Ли Дэшэн тотчас заявил о своем согласии, осторожно подбирая слова: «Решение организационных задач требует обстоятельности. Здесь нужна крайняя осторожность! Если от меня что-то требуется, я, конечно, исполню!»
После многочисленных тайных встреч и разговоров со старыми соратниками E Цзяньин уверовал в осуществимость своих «организационных» мероприятий. Он ощущал огромную ответственность, которую возлагал на себя.
Победить «банду четырех» было не под силу одному. Речь шла о борьбе в высших эшелонах Коммунистической партии Китая.
Е Цзяньин понимал, что в первую очередь нужно заручиться поддержкой премьер-министра Хуа Гофэна [род. 1921]. Это, по его мнению, послужило бы основой для законных действий. В разговоре с Хуа Гофэном он убедился, что «банда четырех» тоже беспокоит его. «Товарищ Гофэн, — начал E Цзяньин, — кое-кто только и знает, что доставляет всем хлопоты. Заседания Политбюро порой нельзя бывает закончить. Так не может продолжаться. Надо искать выход».
«Да, верно! — согласился Хуа Гофэн. — Однако только что скончался председатель Мао, и траурные мероприятия еще не завершены». — «И тем не менее откладывать далее нельзя. Они все больше наглеют!» — сказал прямо E Цзяньин. Он поведал о происках вдовы Мао Цзян Цин [1914–1991], шанхайского рабочего вожака Ван Хунвэня [1932–1992], главного идеолога Чжан Чуньцяо [род. 1917] и пропагандиста Яо Вэньюаня [род. 1932]. Упомянул о прежних спорах внутри КПК и указал на то, что следует извлечь уроки из случившегося в СССР после смерти Сталина. «Они всеми силами рвутся к власти. Председателя Мао больше нет. Так что теперь ты должен возглавить борьбу с ними!»
Хуа Гофэн ответил не сразу. Он погрузился в раздумья. А Е Цзяньин продолжал говорить, напомнив ему о неоднократной критике со стороны Мао «шанхайской клики» и сумел, наконец, уломать Хуа Гофэна. Тот сказал: «Ты знаешь, что стоит за мной. В представлении старших товарищей я юнец. И все же это не значит, что я не осмелился бы бороться с парой людей. Только вот я не уверен, поддержат ли меня ветераны». E Цзяньин развеял сомнения Хуа Гофэна: «Стоит тебе начать борьбу, и все тебя поддержат!» Таким образом, Хуа Гофэн примкнул к E Цзяньину, но в конце разговора сказал: «Положение крайне запутанное. Мне нужно хорошенько обдумать дальнейшие шаги».
Следующего союзника E Цзяньин нашел в лице Ван Дунсина [род. 1916], члена ЦК КПК, который отвечал за безопасность Мао Цзэдуна, когда тот был жив. Он по-прежнему имел большой вес благодаря своему влиянию среди расквартированного в Пекине специального подразделения, охранявшего правительственные учреждения и высших лидеров страны. Ван Дунсин с готовностью откликнулся на призыв.
В последующие дни Цзян Цин, вдова Мао, пыталась завладеть всеми бумагами, оставшимися после Мао Цзэдуна. По этому поводу она вела многочасовые споры с Хуа Гофэном. Тот увидел, что Цзян Цин пытается представить в свою пользу раздобытые ею тем временем два документа. Между тем Ван Хунвэнь пытался настроить Шанхай против Хуа Гофэна, упрекая того в непочтительном отношении к телу покойного. Очевидно, что Хуа Гофэн должен был предстать в глазах общественности противником Мао, что в ту пору считалось тяжким преступлением. Тем самым и для Хуа Гофэна решение «организационного" вопроса становилось все более насущным. Но как следовало действовать?
Так нервно и проходили для обеих сторон дни, когда E Цзяньин собирал вокруг себя прежде всего старых партийных товарищей, особенно в армейских кругах, а «банда четырех» обрабатывала народную милицию в Шанхае и Пекине и наращивала мощь своей пропаганды в средствах массовой информации. 4 октября 1976 г. на первой странице пекинской газеты Гуанмин жибао появилась написанная рупором «банды четырех», группой пекинских писателей, выступавших под общим псевдонимом Лян Сяо, статья «Неизменно следовать начертанным председателем Мао курсом». Хуа Гофэн крайне встревожился, прочитав ее. Там, например, были нападки на «ревизионистского босса», под которым мог подразумеваться только он. Обеспокоенный, он пришел к E Цзяньину, и тот сказал: «Чего военный человек чаще всего остерегается, так это не упустить верного момента для наступления. Мы должны ударить первыми и тем самым одолеть других («сянь фа чжи жэнь»), а также собственной расторопностью наказать их за медлительность («и куай да мань»). Иначе упустим удобный случай и лишимся инициативы». Хуа Гофэн весь напрягся, помолчал, а затем сказал: «Маршал Е, когда нужно выступать? Ваше решение!» — «Не позднее послезавтра», — прозвучал ответ. Хуа Гофэн согласился.
Хуа Гофэн уже заранее продумал, что можно предпринять. Созвать заседание Политбюро? Нет, отпадает. Открыто задействовать вооруженные силы и арестовать «банду четырех»? E Цзяньин был против таких мер. Он уже тогда решил созвать не вызывающее подозрение небольшое заседание и там взять под стражу «банду четырех». И вот на вечер среды 6 октября 1976 г. было назначено заседание сократившегося из-за смерти Мао до четырех человек высшего партийного органа, а именно Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. В повестке дня значилось два безобидных вопроса: 1. Просмотр и обсуждение последней корректуры пятого тома Избранных произведений Мао Цзэдуна ; 2. Обсуждение плана возведения мавзолея для Мао и приведение в надлежащий вид бывшей резиденции Мао в [китайском «Кремле»] Чжуннаньхай [партийно-правительственной резиденции, расположенной в пределах Запретного пурпурного города — бывшего императорского дворцового комплекса]. Из «банды четырех» в высший партийный орган входили только Чжан Чуньцяо и Ван Хунвэнь. Яо Вэньюаня пригласили особо: в некоторые сочинения Мао планируется внести изменения, и его присутствие просто необходимо. На всякий случай, во избежание непредвиденного, о происходящем были извещены пекинские военные части. Заседание должно было состояться во Дворце Взращивания Человеколюбия (Хуайжэньтан) в Чжуннаньхае, резиденции ЦК КПК и правительства КНР. Здание находится в непосредственной близи от площади перед воротами Небесного Спокойствия (Тяньаньмэнь). Дворец Взращивания Человеколюбия был построен вдовствующей императрицей Цыси (1835–1908).
Вечером 6 октября 1976 г. из главного зала Дворца Взращивания Человеколюбия были вынесены все столы и стулья, так что выглядел он пустынно. Лишь посередине стояли два кресла с высокой спинкой. Там и расположились Хуа Гофэн с E Цзяньином. Глава охраны, Ван Дунсин, и стражники спрятались за ширмой. Ровно в 20.00 появился, с картой под мышкой и довольно улыбаясь, Чжан Чуньцяо. Едва переступив порог, он почуял что-то неладное. «В чем дело?» — спросил он. Поднялся Хуа Гофэн и от имени Центрального Комитета Коммунистической партии Китая объявил: «Чжан Чуньцяо, ты повинен в преступлениях, которым нет прощения». Затем он зачитал готовое постановление о немедленном его «взятии под стражу в целях следствия» («гэли шэньча»). Чжан Чуньцяо весь затрясся и беспомощно стал поправлять очки. Не сопротивляясь, он дал увести себя.
Следующим был Ван Хунвэнь, с надменным видом шествовавший по дворцу. С изумлением он увидел спешащего к нему стражника, а следом еще несколько человек. Он тотчас вошел в роль заместителя председателя КПК и резким тоном спросил: «Я явился на заседание. Чего вам надо?» И тут он показал свои навыки вожака «культурной революции» и, отбиваясь руками и ногами, оказал ожесточенное сопротивление. Но довольно быстро его скрутили, после чего доставили в зал заседаний. Там он увидел Хуа Гофэна и E Цзяньина. Его глаза горели ненавистью. Он хотел было броситься на них, но стража уложила его на пол. Поднялся уже совершенно другой, словно очнувшийся от сна человек. Все его барские замашки исчезли. На него было жалко смотреть. Хуа Гофэн зачитал постановление о вменяемых ему преступлениях и немедленном взятии под стражу для дальнейшего следствия. Когда его уводили из зала, конвойные слышали его озабоченный голос: «Я и не думал, что они так быстро возьмутся за дела!»
На часах было уже 20.15, а Яо Вэньюань не показывался. Не арестован ли он пекинским гарнизоном? Решили позвонить ему и еще раз настоятельно пригласить на «заседание». Яо Вэньюань был дома и как раз писал статью, которая должна была появиться 9 октября 1976 г. на первой странице Жэньминь жибао, печатного органа Коммунистической партии Китая. Он ждал кого-то, с кем хотел о чем-то переговорить насчет готовящейся статьи. Поэтому Яо Вэньюань и опаздывал. После звонка он спешно уходит, забыв даже надеть привычную для себя кепку. Он даже оставил своего охранника. С одной папкой в руках он сел в машину и отправился в город.
Он даже не добрался до зала заседаний. Его участь была решена уже в фойе Восточной галереи (Дунлан). Не Хуа Гофэн, а заместитель местного отделения центральной охраны зачитал ему постановление о взятии под стражу для проведения следственных действий. У Яо Вэньюаня подкосились ноги, и он рухнул на пол. Пришлось его поднимать. Немного погодя арестованного увели.
Почти в то же время оперативная группа с двумя охранницами появилась в резиденции 201 галереи Десяти тысяч письмен (Ваньцзылан), где проживала Цзян Цин, супруга Мао. Она как раз лежала на диване и просматривала толстую кипу поступивших за этот день бумаг. То, что там сообщалось, ее весьма радовало.
Внезапно в роскошные покои нагрянули незваные гости. Цзян Цин искоса взглянула на дверь, изучая вошедших. «Чем обязана?» — вскинулась она. Заместитель заведующего бюро ЦК зачитал постановление о ее немедленном задержании для проведения следственных действий. Не выслушав до конца, она вскочила и крикнула: «А ну-ка, убирайтесь вон!» и принялась звать прислугу. Но никто не поспешил ей на помощь. Лицо Цзян Цин стало серым, она легла на пол и срывающимся от рыданий голосом запричитала: «Еще не остыло тело председателя Мао, а уже…» Так ее и увели. К 21 часу были произведены все аресты. Затем военными были взяты под контроль подчинявшиеся «банде четырех» такие ведущие средства массовой информации, как Центральное китайское радиовещание и агентство Новый Китай (Синьхуа).
В тот же вечер в здании под номером 9 у горы Яшмовый источник (Юйцюанынань) было созвано чрезвычайное заседание Политбюро Центрального Комитета Коммунистической партии Китая. В этом помещении с недавних пор жил E Цзянь-ин, который почувствовал себя неуютно в Сишане, когда там — очевидно, с целью наблюдения — поселился Ван Хунвэнь, чья квартира находилась всего лишь в нескольких метрах от его жилья. На внеочередное заседание Политбюро явилось 11 членов из 16, поскольку четверо уже были арестованы. Хуа Гофэн председательствовал. E Цзяньин сообщил о проведенных арестах, что встретило единодушное одобрение. Это означало окончание «культурной революции», отход от «классовой борьбы», последующее возвращение в политику Дэн Сяопина и осуществление им затем программы модернизации Китая.
Все четыре ареста происходили в комнате. В трех случаях «вор» заманивался в чужую комнату под предлогом заседания. В четвертом случае «воровку» задержали в ее собственной комнате (см. также 18.2). Даже если бы Ван Хунвэнь, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань одновременно явились в зал заседаний, это ничего бы не изменило, поскольку глава охраны Ван Дунсин в соответствии с указанием Сунь-цзы (см. 22.1) позаботился о подавляющем перевесе со своей стороны даже на тот случай, если бы пришлось иметь дело одновременно с тремя «ворами».
На состоявшемся судебном процессе (ноябрь 1980 — январь 1981) Цзян Цин с Чжан Чуньцяо были приговорены к смертной казни (в 1983 г. замененной пожизненным заключением), Ван Хунвэнь получил пожизненное заключение, а Яо Вэньюапю дали 20 лет тюрьмы. Цзян Цин покончила с собой 14 мая 1991 г., Ван Хунвэнь умер от болезни 3 августа 1992 г., Яо Вэньюаня тем временем освободили, тогда как Чжан Чуньцяо до сих пор находится в заключении.
При описании вышеизложенных событий я опирался на купленную мной в августе 1997 г. в Лхасе книгу Ли Цзяня Хроника [событий за] Красной Стеной [ «Хунцян цзиши»]. Пекин, 1996, т. 2, с. 1118–1174. Это описание я показал одному китайскому правоведу родом из Ухани, который заметил: «Можно полагать, что все так и было».
В период ареста «банды четырех» я находился в Пекинском университете по линии обмена учащимися. Естественно, об описанных выше драматических событиях ничего не подозревал. Но в пятницу, 8 октября 1976 г. мне, тщательно изучавшему скудную тогда китайскую прессу, бросилась в глаза резкая перемена тональности статей и выбора самих слов. На следующий день (9-10.1976) я по Би-би-си услышал о задержании «банды четырех». Неделю спустя ночью я слышал, как перед моим окном в общежитии студенческого городка Пекинского университета то и дело проезжали грузовики. На следующий день я узнал, что были арестованы жившие на севере студенческого городка члены пекинской группы писателей, печатавшихся под псевдонимом Лян Сяо, рупора идей «банды четырех». 14 января 1977 г. в газете Франкфуртер альгемайне цайтунг появилась моя первая статья о 36 стратагемах и стратагемном разборе деяний «банды четырех» в китайской прессе.
E Цзяньин и Хуа Гофэн помимо стратагемы 22 применили еще одну стратагему (не упомянутую в списке 36 стратагем): «Сперва обезглавить, затем сообщить» («Сянь чжань хоу цзоу»). Так, на свой лад, китайцы именуют fait accompli (совершившийся факт). Истоки этого выражения восходят к практике высокопоставленных сановников императорского Китая, которые вопреки обычаю, согласно которому смертный приговор должен быть вначале утвержден императором, взяли на себя право казнить преступника по собственному изволению и лишь затем сообщать об этом императору.
«Правильными» ли были действия E Цзяньина и Хуа Гофэ-на? На основе собственного жизненного опыта могу только сказать, что демонстрации «культурной революции», проводившиеся еще при жизни Мао после отставки Дэн Сяопина в апреле 1976 года с его осуждением, произвели на меня тягостное впечатление. Туда нехотя стягивались усталые люди. Совершенно иначе воспринималось искреннее выплескивание чувств на произвольно возникающих демонстрациях после известия о падении «банды четырех».