В 1-м Высшем Педагогическом Институте
Антисемитизм в древнем мире
Попытки объяснения его в науке
и его причины
Будут и суша и море наполнены вами повсюду,
Все ненавидеть вас будут за ваши привычки и нравы.
Еврейская Сивилла.
Пусть бы несущее ужас оружье Помпея и Тита
Не покоряло совсем нам Иудейской страны,
Вырвав из почвы, заразу по белому свету пустили,
И победитель с тех пор стонет под игом раба.
Рутилий Намациан.
Ага! Значит, неприятно,
когда обзывают евреем!
Рар. Ох, Х, 1242
Предисловие
Настоящая работа была задумана в 1914-1915 гг., когда русское еврейство больше всего страдало от общественного антисемитизма, обострившегося вследствие новых наветов о роли евреев в европейской войне. Всякого мыслящего и чувствующего человека должен был заинтересовать вопрос о причинах этого исторического явления, крайне важного, хотя бы уже вследствие своей многовековой давности. Для автора этой работы уже тогда было несомненно, что причина антисемитизма лежит в самих евреях, иными словами, что антисемитизм – явление не случайное, что оно коренится в разнице между всем духовным обликом еврея и не-еврея.
Путем самонаблюдения (автор имеет счастье или несчастье быть, по общему мнению всех знающих его, одним из типичнейших представителей еврейского племени во всех решительно отношениях) и изучения окружающих мне удалось прийти к определенным взглядам по вопросу о причинах антисемитизма. Когда я случайно наткнулся в это время на книгу Th. Reinach’a “Textes d’auteurs grecs et romains relatifs au judaisme”, я с удовольствием увидел, что данные эллинистической эпохи подтверждают те выводы, которые я сделал, изучая современность; это дало мне повод приступить к настоящей работе.
Работа обещала очень много, так как вместе со мной за эту же работу взялся мой покойный отец, лучше моего научно вооруженный для нее и стоящий на диаметрально противоположной точке зрения: еврейский вопрос – результат исторического недоразумения, еврейство существует потому, что существует случайно появившийся в мире антисемитизм, и будет существовать, только пока он существует. Возможность обмениваться мыслями по каждому вопросу с человеком, стоящим на столь противоположной точке зрения, давало право надеяться, что работа выйдет вполне серьезной и обоснованной.
К сожалению, уже в самом начале моих занятий отец погиб на своем медицинском посту, заразившись неизлечимой болезнью. В то же время наступили события весны 1917 года, когда казалось, что антисемитизм, а вместе с ним и весь еврейский вопрос, канул в вечность вместе с другими призраками старого режима. Поэтому я забросил начатую работу, как я думал, на очень долгое время.
Прошло 3-4 года, и мне пришлось, однако, к ней вернуться. Ход событий показал, что весенние настроения 1917 года были пустой иллюзией, и блестяще подтвердил верность сделанных мною прежде выводов о причинах и происхождении антисемитизма: несмотря на полное отсутствие официальных еврейских ограничений, антисемитизм вспыхнул с новой силой и достиг такого расцвета, какого нельзя было и представить себе при старом режиме. В частности, он тяжело отразился и на моей личной жизни. Понятно, что я должен был забросить все текущие научные педагогические занятия и вернуться к оставленной работе.
Таким образом, настоящая работа – результат продолжительного размышления и исследований, и потому, как бы ни были велики ее недостатки, ей, во всяком случае, не может быть поставлена в вину компилятивность или простая регистрация чужих мнений. Моя точка зрения совершенно новая.
Действительно, чуть ли не каждый исследователь выдвинул особое объяснение происхождения антисемитизма. Одни видят причину антисемитизма в том, что евреи – выше окружающей их среды и потому вызывали зависть соседей, это – народ бескорыстных идеалистов и апостолов (М. Фридлендер), другие, наоборот, в том, что евреи в нравственном отношении ниже окружающей их среды – они корыстолюбивы и кровожадны (Ф. Штегелин), это – народ ростовщиков (В. Зомбарт); для одних – все дело в том, что евреи проникнуты партикуляризмом, они отделяют себя китайской стеной от окружающих (Э. Шюрер), другие, наоборот, видят историческую ошибку еврейства в том, что оно слишком охотно проникалось чуждой культурой (И. Фрейденталь); одни пытаются делить еврейство древности на два обособленных и враждующих между собой течения и считают, что только одно из этих течений – узко-националистическое – породило антисемитизм (А. Бертолет), другие, наоборот, видят в еврействе древности одну тесно сплоченную семью и объясняют антисемитизм именно этой сплоченностью (Т. Моммзен); одни видят причину антисемитизма в необыкновенном своеобразии и иррациональности еврейского национального характера, представляющего собой тесное соединение крайних противоположностей (Эд. Мейер), другие, наоборот, объясняют антисемитизм более или менее случайными причинами временного характера – религиозными, экономическими, политическими и т. д. – и считают, что еврейского народа не существует, а есть только граждане различных национальностей, исповедующие иудейскую религию (Т. Рейнак).
Как я уже сказал, я определенно примыкаю к той группе ученых, которые, исходя хотя бы из одного того, что везде, где только ни появляются евреи, вспыхивает и антисемитизм, делают вывод, что антисемитизм возник не вследствие каких-либо временных или случайных причин, а вследствие тех или иных свойств, постоянно соприсущих еврейскому народу. Поэтому необходимо отвергнуть объяснение антисемитизма случайными экономическими, религиозными или политическими конъюнктурами.
Конечно, я располагаю доказательным материалом только для эпохи, входящей в круг моих научных занятий – для античности. Но я а priori убежден, что в средние века дело обстояло не иначе. Очень любопытна в этом отношении статья L. Canet в Revue des еtudes juives, 61 (1911) стр. 213 (“La priеre pro iudaeis de la liturgie catholique romaine”). В католической церкви установлена в Великую Пятницу молитва за церковь, за папу, за клир, за императора, за прихожан, за страдающих (больных, голодных и т. д.), за евреев и за язычников.
Каждое отдельное молитвословие состоит из 1) вступления, начинающегося словами: “Помолимся за... (oremus pro...), 2) коленопреклонения с молитвой про себя и 3) заключения. Одна из частей этой молитвы представляет собою молитвословие за евреев (“помолимся за вероломных евреев” – oremus pro perfidis iudaeis), в этом молитвословии в отличие от всех прочих (включая даже молитвословие за язычников), начиная с IX века, существеннейшая часть – коленопреклонение – опускается.
В церковной литературе это объясняется тем, что евреи, издеваясь над Христом, становились перед ним на колени, поэтому христианам не подобает становиться на колени за евреев. Объяснение это – заведомо произвольное и придуманное ad hoc: согласно Евангелию, над муками Христовыми издевались не евреи, а римские солдаты.
Тщательно изучив церковную литературу, Канэ (стр. 210) приходит к выводу: “У всех авторов дело сводится к тому, чтобы оправдать уже существующую практику, а не чтобы ее ввести впервые. По-видимому, эта практика установилась сама собой, и в ней нужно видеть проявление народного антисемитизма. Доказательство этого мы имеем в заметке на полях сакраментария Ратольда (или С. Васт и Корби): “в этом месте никто из нас (т. е. из членов католического клира) не должен становиться на колени вследствие злобы и ярости народа”.
Итак, именно народ не позволял становиться на колени... В том, что народные массы в Корби отказывались становиться на колени, когда их призывали молиться за евреев, нет ничего удивительного, таким образом, установился новый обычай. Духовенство только позаботилось о том, чтобы самая молитва сохранилась и чтобы этот обычай был оправдан.
Из этого случайно выхваченного примера мы видим, что даже в этом случае, где легче всего было бы свалить всю вину на пропаганду духовенства и объяснить все религиозными и экономическими причинами (церковь, мол, была крупным ростовщиком, и антисемитизм вызывался стремлением церкви устранить конкуренцию ростовщиков-евреев (Зомбарт), в действительности церковь только послушно плелась в хвосте народного антисемитизма.
Постоянной причиной, вызывавшей антисемитизм, по нашему мнению, была та особенность еврейского народа, вследствие которой он, не имея ни своей территории, ни своего языка, и будучи разбросанным по всему миру, тем не менее (принимая живейшее участие в жизни новой родины и отнюдь ни от кого не обособляясь) оставался национально-государственным организмом.
Действительно, всякого рода “конституции” и “законодательства” – только внешнее закрепление ряда явлений чисто психологических социально-нравственных переживаний. А эти переживания налицо у евреев не в меньшей, а в большей мере, чем у народов, обладающих своим языком и своей территорией, эта особенность евреев, как мы увидим, удовлетворительно объясняется своеобразием древней истории евреев.
Однако эта особенность осталась непонятой не только “хозяевами” евреев, но и учеными исследователями из среды самого еврейства, воспитанными на правовых доктринах “хозяев”. Если Фрейденталь готов считать основой национальной самобытности – язык (см. ниже, ч. II, 1), если Р. Г. Леви (Revue des еtudes juivеs, 62 (1911), 188), категорически заявляет, что нет еврейского народа, а есть только граждане различных государств, исповедующие Моисеев закон (“pas plus qu’il n’y a de peuple catholique ni de peuple protestant, il n’y a de peuple juif”), то они уже в древности имеют предшественников Филона (ниже, 115).
Точно также и для не-евреев этот факт остался непонятным: любопытно, что, напр., Блудау характеризует чувство, связывающее евреев разных стран, как “земляческое” (landsmannschaftliche, ниже стр. 56). А между тем те психологические переживания, которые налицо у каждого нравственно здорового еврея и в которых часто он сам не отдает себе отчета, могут быть охарактеризованы только как государственно-национальные.
В этом отношении показательно следующее. Во время европейской войны, когда, с одной стороны, расцветали махровым цветом возникшие уже в средние века легенды о еврейском шпионаже, сжигании евреями хлеба на корню, собирании золота в гробы для отправки неприятелю и т. д., а с другой стороны, еврейская пресса (“Восход”) из кожи вон лезла, чтобы доказать несуществующий патриотизм евреев и печатала портреты евреев – георгиевских кавалеров – в еврейской массе был особенно популярен трогательный рассказ.
Во время панического бегства австрийцев в Карпатах какой-то еврей – унтер-офицер, грубый и малограмотный человек, но неоднократно отличившийся и имевший георгиевские кресты, – бросился в атаку одним из первых и, настигнув ближайшего австрийского солдата пронзил его штыком. Несчастный успел только воскликнуть: “Шма, Исроэль!” (еврейская повседневная молитва) и упал мертвым. С злополучным же героем произошла резкая перемена. Он забился в угол, целых три дня ничего не ел и на четвертый день зарезался бритвой.
Если мы вдумаемся в этот рассказ, то увидим, что психологические переживания унтер-офицера до и после убийства соплеменника вполне однородны, разница лишь в том, что до убийства объектом его национально-государственного чувства была Россия, а после убийства обнаружилось, что это чувство было поверхностным, наносным, и что в душе унтер-офицера гораздо глубже сидело другое национально-государственное чувство, объектом которого был еврейский народ.
Естественно, что не-евреи не могли ни понять, ни признать этого факта. Если язык и территория – conditio sine qua non всякого национального чувства, то свое еврейское национально-государственное чувство у живших внутри эллинского общества евреев диаспоры должно было представляться им как преступность, как нравственное вырождение.
Если эта работа над первоисточниками не столь тщательна и не имеет столь исчерпывающего характера, как мне бы хотелось, то причина этого в невыносимой экономической и психологической обстановке настоящего времени.
Моя научная специальность – история Греции, поэтому я был в состоянии самостоятельно изучать только историю антисемитизма в эллинистически-римскую эпоху. Если мой труд озаглавлен “Антисемитизм в древнем мире”, то только потому, что данные об антисемитизме в предыдущие эпохи настолько малочисленны, что не заслуживают рассмотрения в особой книге, а в моей книге необходимы, как параллель и введение.
Само собой разумеется, что памятники этой эпохи (главным образом, документы еврейской колонии на Элефантине) не могли быть здесь подвергнуты самостоятельному разбору, я должен был удовольствоваться только использованием разработанного уже в науке материала, и никакой ответственности за то или иное понимание этих документов я поэтому не несу.
Для истории антисемитизма в древности имеется материал и литературный, и документальный, как на греческом и латинском, так и на еврейском и арабском языках.
Литературные памятники на греческом и латинском языках были мною изучены наиболее внимательно. Это, во-первых, произведения антисемитской литературы и отдельные антисемитские выпады античных писателей. Все они собраны в книге Th. Reinach, Textes d’auteurs grecs et romains relatifs au judaisme, Paris, 1895. (В Berliner Philologische Wochenschrift: 1895, стр. 985-989, Вилльрих поместил придирчивую рецензию на эту книгу и дал длинный список пропущенных Рейнаком мест.
Я просмотрел эти места, но ничего интересного для моей темы не нашел). Во-вторых, это остатки еврейской светской литературы, исторических работ и произведений изящной словесности. Это, в первую голову, Филон и Иосиф Флавий, далее отрывки из утраченных трудов еврейско-эллинистических историков, собранные в уже цитированной книге Freudenthal’я; отрывки из трагедии Езекиеля лучше всего изданы L. M. Phillippson, Ezechiel und Philo, Berlin, 1830. В-третьих, это греческая Библия, апокрифы и псевдоэпиграфы.
Сличение канонической части Септуагинты с еврейским подлинником и изучение умышленных отступлений в переводе даст немало материала для нашей темы. К сожалению, такое сличение сделано мною только для отдельных мест, я не располагал временем, чтобы провести его в полном объеме. Септуагинту (каноническая часть и апокрифы) я использовал в издании С. de Tischendorf, Vetus testamentum graece iuxta LXX interpretes, T. I et II Lipsiae 1880.
Сивиллины оракулы я изучал по изданию Rzach Oracula Sibyllina, Wien 1891. Пособием для изучения апокрифов и псевдоэпиграфов мне служил двухтомный перевод со вступительными статьями, изданный E. Kautzsch’eм.
Из документальных источников мне удалось заново выбрать и полностью использовать папирусы и египетские надписи. Несколько хуже обстояло дело с внеегипетскими надписями. Из них мною использованы те, на которые я нашел ссылки в литературе, и те, которые так или иначе реферированы в европейских научных periodica. Конечно, было бы желательно просмотреть полностью собрания греческих и латинских надписей и извлечь из них все, имеющее отношение к нашему вопросу. Но это было бы равносильно составлению Corpus inscriptionum graecarum et latinarum ad res iudaicas pertinentium, а для такой работы я, при нынешних условиях, конечно, не располагал временем.
Еще хуже обстоит дело с литературными памятниками на еврейском и арамейском языках (Библия и Талмуд). Вследствие весьма слабого знания еврейского языка, нужные для моей работы позднейшие части Библии я принужден был изучать в образцовом немецком переводе E. Kautzsh’a и только в особенно интересных, трудных или спорных местах я мог обращаться к подлиннику.
Но хуже всего обстояло дело с Талмудом. Пользоваться переводом я не считал себя вправе не только потому, что не существует общепризнанного авторитетного перевода Талмуда, подобного Kautzsh’евскому переводу Библии, но еще и вследствие обычно выдвигаемого антисемитами обвинения, будто в переводах и последних изданиях Талмуда все наиболее “криминальные” места выпущены.
Поэтому для привлечения к делу Талмуда необходима самостоятельная работа над талмудическим текстом, что при моей нынешней подготовке совершенно невозможно. Если начатые мною ныне занятия дадут мне надлежащую подготовку и если внешние условия не помешают этому, я возьмусь за особую работу о Талмуде, как об источнике для истории антисемитизма в древности. Пока же я приводил только те места Талмуда, которые уже освещены в литературе нашего вопроса со ссылками на привлекших их ученых.
Что касается литературы вопроса, то и здесь имеются пробелы. Благодаря тому, что мне удалось получить доступ к переданной ныне в Азиатский Музей Академии Наук библиотеке покойного ныне проф. Хвольсона литература вопроса до 1909-1910 гг. мною использована почти сполна. Хуже обстояло дело с более новой литературой.
В Азиатском Музее имеются и были использованы книги по интересующим меня вопросам вплоть до 1920 года, но подбор их далеко не полный и оставляет желать многого. Что же касается библиотеки моей alma mater, Петро-градского Университета, то, к глубочайшему моему прискорбию, я лишен возможности ею пользоваться.
К сожалению, в моем труде читатель не найдет ссылок на русскую литературу вопроса. Сколько мне известно, вся русская литература сводится к статье Н. Брюлловой “Антисемитизм в древности” в “Еврейской энциклопедии” (изд. под ред. Л. Каценельсона и бар. Д. Г. Гинцбурга; II отд. – иудео-эллин-ский – под ред. проф. Ф. Ф. Зелинского, том II, стр. 639-643). Эта статья представляет собою краткий реферат ярко-антисемитской брошюры Stahelin’a, Der Antisemitismus des Altertums без малейшей попытки критически разобраться в сообщаемых фактах.
Реферат сделан крайне небрежно: так, в труде Посидония Анамейского приближенные Антиоха VII Сидета рассказывали этому царю о разоблачениях, сделанных Антиохом IV Епифаном в иерусалимском храме; Брюллова, по-видимому, не поняла прочтенного у Штегелина и на ст. 641 приписывает эти разоблачения непосредственно Антиоху VII.
Далее, Штегелин говорит о мнимой еврейской монополии торговли папирусом в весьма осторожных выражениях, слагая всю ответственность на Шлаттера. Брюллова говорит об этом давно опровергнутом в науке (ниже, стр. 39) навете, как о непреложном факте. Единственное собственное добавление Брюлловой: “в различных спекулятивных отраслях торговли и государственного хозяйства евреи играют преобладающую роль” – представляет собою не основанное ни на каких фактах дальнейшее развитие мыслей Штегелина. Ясно, что на эту статью было неуместно ссылаться в научной работе.
Далее, как мне сообщили, на днях выходит в свет книга проф. Тюменева: “Евреи в древности и в средние века”, но к моменту сдачи моего труда в печать мне не удалось достать этой книги.
За отсутствием в типографии греческих и еврейских шрифтов мне пришлось все цитаты приводить в латинской транскрипции.
В заключение считаю долгом выразить свою глубокую благодарность дорогому товарищу Петру Викторовичу Ернштедту, хранителю Азиатского Музея Академии Наук, за его содействие в разыскании научной литературы, за указания новейших научных трудов по интересующим меня вопросам, за руководство в моих первых шагах по изучению древнееврейского языка и за сообщение мне ряда весьма существенных для моей работы фактов (на стр. 34 читатель найдет сделанное им ценное примечание).
Петроград, 15 февраля, 1922 г.
Соломон Лурье
II. Причины античного антисемитизма
Общие замечания
Выше мы видели, что объяснять античный антисемитизм какими-либо временными, случайными причинами или причинами, лежащими вне самих евреев, совершенно невозможно. Если везде, где только ни появляются евреи, тотчас вспыхивает и антисемитизм (Mommsen, Rom. Gesch. V, 519), и если антисемитизм есть совершенно “своеобразное явление”, не имеющее никаких параллелей в отношении греков и римлян к другим национальным группам (Wilcken, Zum alex. Antisemitismus, 783), то, очевидно, следует искать причину антисемитизма в самих евреях.
Это ясно для большинства ученых; но так как антисемитизм до сих пор остается злобой дня, боевым вопросом, то вполне естественно, что такое объяснение антисемитизма получает оценочный привкус; ученые не довольствуются констатированием того, что евреи в тех или иных отношениях разнятся от всего остального древнего мира, но еще находят нужным объяснять антисемитизм тем, что евреи либо много хуже, либо много лучше своих соседей.
Со взглядами первой группы мы уже отчасти встречались в первой части, отчасти мы выясним их происхождение и опровергнем их ниже. Сейчас мы займемся взглядами второй группы. Такого рода взгляды высказываются не только учеными-евреями (у которых они и понятны, и простительны), но и учеными-христианами. Дело в том, что в еврействе эти люди видят предтечу христианства, а так как для них преимущество христианского мира над “языческим” – одна из первых аксиом их исторического миросозерцания, проникнутого верой в непрерывность нравственного прогресса, то естественно, что и еврейство, содержащее в себе зародыш христианства, – куда “выше язычества”.
Автор этой книги не видит никакого нравственного прогресса в переходе от так наз. “языческой” эллинской религии к средневековому христианству и равным образом не видит тех нравственных максимов, которые заключались бы в Библии, но не были бы уже достоянием эллинистической культуры. Для него, так. обр., эта априорная предпосылка отпадает сама собой.
Однако такие взгляды нередко раздаются в науке. Ренан (Revue de deux Mondes, 1890, p. 801) говорит: “Израилю не была предназначена (курсив мой) судьба обычной нации, прикрепленной к своей земле; его удел был стать бродилом для всего мира. Рассеяние было одной из предпосылок его истории; ему предназначено было исполнять свою главную миссию будучи рассеянным”.
Еще дальше идет автор книги “Das Judentum in der vorchristlichen griechischen Welt” (Wien und Leipzig, 1897) М. Фридлендер. Исходя из (конечно, далеко не беспристрастных) указаний еврейских писателей древности, Филона и Иосифа Флавия, он приходит к выводу, что весь еврейский народ (не только его идейные руководители, но и широкие средние круги) “поставил своей единственной целью служить руководителем в нравственной жизни всему человечеству” (стр. 3-4), что “единственным крупным промыслом, которым евреи диаспоры интенсивно занимались, было широко поставленное обучение и обращение язычников” (стр. 23), что “еврейская диаспора в действительности представляла собою общину апостолов, чувствующую себя призванной стать светочем народов, каким она и в самом деле стала” (стр. 23), что “презрение к богатству вообще было основной характерной чертой еврейской диаспоры” (стр. 66) и т. д. И т. д. Точно так же и в объяснении антисемитизма М. Фридлендер следует Иосифу Флавию (с.Ap. I. 125): антисемитизм возник вследствие зависти язычников к успеху религиозной пропаганды и нравственным совершенствам образцового во всех отношениях еврейского народа (стр. 6, 47).
Если пойти по стопам этих ученых, то еврейский народ – какое-то неслыханное и непонятное исключение в истории мира. Другие народы ведут ожесточенную борьбу за существование, и в этой борьбе закаляется их природа и вырабатывается национальный характер; евреи пренебрегли этой борьбой за существование, ушли от мелочей жизни, “презрение к богатству вообще было их основной чертой” и вместо этого, пользуясь выражением Ренана, всецело погружаются в исполнение какой-то заранее предназначенной им исторической миссии, на вред себе и на благо окружающим.
Самое существование такого “народа апостолов” невероятно. Такой народ, живя среди людей с ангельскими душами, конечно, поразил бы их своим примером и в короткий срок обратил бы их всех в еврейство, живя же среди людей черствых сердцем, он, вследствие своей полной неприспособленности к жизненной борьбе, был бы в короткий срок уничтожен. В действительности не случилось ни того, ни другого. Вдобавок, такое представление никак не уживается с историческими данными.
Несмотря на антисемитизм и нравственные гонения, евреи, как мы видели выше, прекрасно преуспевали в практической жизни. Далее, не только пророки, праведники и ученые, но и практические дельцы, думавшие прежде всего о том, как бы сколотить хорошее состояньице, пользовались у евреев всеобщим почетом и уважением, если они соблюдали известный декорум, известный минимум благотворительности и внешней религиозности. Так, крупный откупщик-спекулянт Иосиф Тобиад “был очень популярен среди жителей Иерусалима за свое благочестие, мудрость и справедливость”. (Jos. Ant. XII, 4, 2).
Откуда же могло возникнуть такое представление о евреях древности? Источник его двоякий: во-первых, подобные же замечания у писателей древности “языческих” и еврейских; во-вторых, широко поставленная миссионерская деятельность античных евреев.
Начнем с указаний “языческих” писателей. Писатели конца IV и начала III века Феофраст (fr. 5 R), Клеарх (fr. 7 R), Мегасфен (fr. 8 R) и другие (Diog. Laert. praef_9; fr. 98 R) считали евреев не народом, а философской сектой. Но это объясняется, конечно, не “апостольской миссией” евреев: в это время ассимиляция в еврейской среде, как мы видели, еще только начиналась, и эти писатели попросту не знали евреев.
Им было известно только, что это народ, живущий в большинстве на чужой территории и тем не менее всюду с упорством исповедующий и проповедующий свою религию; а так как для античного человека религия неразрывно связана с государством, то для него и религия, не втиснутая в рамки определенного государства – не религия, а “философия”, почему и евреи, с его точки зрения, не национальная группа, а философская секта.
Столь же малоубедительны и панегирики эссенянам, которые мы находим у Плиния (fr. 150_73 R) и Солина (fr. 196_9 R). Эссеняне – монашеский орден в Палестине, и, конечно, не они, а евреи диаспоры давали представление о характерном облике еврея и были причиной тех или иных чувств к ним соседей. Конечно, и у евреев, как и у всякого другого народа, были и достоинства, выгодно отличавшие их (особенно в эпоху нравственного упадка эллинистического мира) от их соседей; “таковы добродетели, признававшиеся даже врагами евреев: глубокая религиозность, строгое повиновение закону, крайне скромные потребности, благотворительность, привязанность друг к другу, презрение к смерти на войне, усердие к земледелию и ремеслам” (L. Friedlander, Darst. aus der Sittengeschichte Roms. III, 515), но было бы невозможным парадоксом утверждать, что именно эти достоинства и были причиной антисемитизма.
Наоборот, мы видим, что древние писатели умеют совместить уважение к этим достоинствам евреев с самым ярким антисемитизмом; так, напр., Страбон (Georg. XVI, 35) воздает должное простоте и возвышенности еврейского религиозного культа и в то же время относится к евреям крайне враждебно за другие особенности их жизни и учения.
Еще менее убедительны указания еврейских писателей древности. Более всего с первого же взгляда отличала евреев от окружающих их религия и ее внешняя обрядность. Подобно тому, как греческие писатели (см. выше, стр. 20) старались представить себе эту религию как смесь безнравственности, кровожадности и суеверия и этим объясняли себе антисемитизм, так и еврейские писатели склонны были видеть причину антисемитизма в еврейской религии. Но так как евреям, естественно, их религия должна была казаться лучшей и совершеннейшей, то понятно, что они считали себя апостолами, мучениками за эту религию, и видели единственную причину антисемитизма в зависти соседей (Joseph, s. Ap. I 25, Or. Sib. III 194 sq. et passim Sapientia Salomonis, passim).
Широко поставленная миссионерская деятельность евреев, не имеющая даже отдаленных параллелей в истории других религий древности, стремление навербовать как можно больше новых адептов еврейской религии, казалось, противоречили национально-религиозной замкнутости евреев и заставляли видеть в них народ, ушедший от мира, народ апостолов. Это – главная причина появления тех взглядов, о которых мы только что говорили.
Между тем, более близкое ознакомление с характером миссионерской деятельности евреев древности ставит нас сразу же в тупик.
По справедливому мнению Бертолета (о. с.322 слл.), для того, чтобы быть признанным евреем, необходимо было соблюдать известный минимум еврейских религиозных обрядов, не имевших прямой связи с нравственным усовершенствованием (такая связь устанавливается эллинистически-еврейскими писателями только посредством символизации этих обрядов) и сохранявших лишь национально-традиционное значение.
Конечно, нельзя указать точно, каков был этот минимум, так как внутри самого еврейства шла также борьба между партикулярными и ассимиляционными элементами, и вольнодумная часть еврейства сама не находила нужным соблюдать значительную часть установленных обрядов. Во всяком случае, обрезание, соблюдение субботы, почитание иерусалимского храма, кое-какие правила относительно пищи считались conditio sine qua non для еврея, а следовательно, и для всякого, желающего вновь вступить в среду еврейства. “Или обрезание и связанный с ним полный переход в еврейство, или же вы остаетесь совершенно вне их круга” (Бертолет, о. с.329): “для прозелитов является законом все то, что было законом для самих евреев” (ibid. 335).
Попытка М. Фридлендера (о. с.56 слл.) открыть в еврействе религиозное течение, отрицающее и обрезание, и иерусалим-ский храм, должна была быть признана неудачной: он, как мы увидим ниже, опирается на еврейскую литературу, предназначенную для не-евреев, и притом для таких не-евреев, которых вовсе не имеется в виду вовлечь в круг еврейства. Действительно, сам же он (на стр. 57 своей книги) указывает, что тот же Филон, который в своих трудах объясняет обрезание и субботу как чисто символическое изображение определенных нравственных максимов, тем не менее для нужд еврейского читателя находит нужным заметить: “Следует, однако, сурово порицать тех людей, которые, уразумев истинный философский смысл старинных обрядов, священных в глазах народных масс, перестают вследствие этого их соблюдать”. (Philo de migr. Abr. ч. I 450 м., ср. доб. к стр. 91).
В глазах евреев всех толков “перейти в еврейство” и “сделать себе обрезание” синонимы. Проникнутый эллинистической культурой еврей мог, так. обр., считать еврейские обряды сами по себе безразличными для нравственного усовершенствования и видеть в них только символы; тем не менее он требовал соблюдения их ввиду их “старинности”, т. е. по национально-патриотическим соображениям.
С другой стороны, евреи вели среди соседей широкую пропаганду своей религии (ср. напр. Hor. Sat. I ч. 138 слл. цит. выше на стр. 23); при этом они пропагандировали чаще всего только нравственные догмы еврейской религии, умышленно перетолковывая иносказательно-символически еврейские обряды – иными словами, вели пропаганду, которая могла иметь и имела своим результатом лишь появление большого числа лиц, приемлющих часть еврейского вероучения, а не присоединение к еврейству больших групп эллинского общества (Bertholet, о. с.302, 334. Bludau. о. с.27, ср. Mommsen, о. с.V, 492).
М. Фридлендер справедливо заметил, что Филон вовсе не хочет “наложить на язычников бремя еврейского закона, он представляет им еврейское учение как благо, доступное для разума и легкодостижимое” (о. с.70). Такова же и тенденция еврейской Сивиллы (тот же автор, стр. 57 слл.); М. Фридлендер ошибается лишь в том, что видит здесь взгляды одной из партий внутри еврейства, тогда как в действительности мы имеем здесь, если можно так выразиться, товар, предназначенный лишь для внешнего употребления.
Еще более любопытна книга, вышедшая в свет под именем (по-видимому, египетского жреца) Артапана. Несмотря на то, что самой сущностью еврейской религиозной пропаганды является проповедь монотеизма и борьба с многобожием, автор этой книги, как мы видели выше (стр. 24-25), приписывает Моисею изобретение языческой религии, отождествляет Моисея с греческим богом Гермесом (и, по-видимому, египетским богом Тотом), приписывает ему не только постройку языческих храмов, но и “верх языческой мерзости” – культ священных животных. А между тем автор этой книги настроен ярко националистически и его цель – снискать как можно больше поклонников еврейству.
Конечно, и это – товар, предназначенный исключительно для экспорта, но какой толк в вербовке поклонников еврейства, не усвоивших себе даже основной сущности этой религии – единобожия?
Получается, таким образом, непонятное противоречие, на которое указал уже Шюрер (о. с.III, 162). Для устранения его Бертолет и Штегелин так же, как и М. Фридлендер, прибегают к допущению существования двух резко враждебных партий в еврействе, с тою лишь разницей, что в то время, как, по мнению М. Фридлендера, вольнодумная партия, не признающая обрезания и храма, задавала тон еврейскому общественному мнению диаспоры, с точки зрения этих ученых эта универсалистическая партия составляла жалкое меньшинство (Bertholet, о. с.318) и не играла, по-видимому, самостоятельной роли в еврействе: все ее значение сводится лишь к тому, что из ее недр вышло христианство, и что она вынуждала к известным уступкам универсализму господствующую партикуляристическую партию.
Существование этих двух партий Бертолет доказывает на следующем примере (о. с.316). Царь Адиабены, Изат, настолько проникся нравственной высотой еврейской религии, что хочет подвергнуться обрезанию и стать евреем всецело. Но, как сообщает Иосиф Флавий, от которого мы узнаем об этом случае (Ant. XX, 2, 5), религиозный наставник Изата еврей Ананий из страха, что обрезание царя может навлечь на него как на виновника гнев народный, уговаривает царя не делать этого. Он пытается внушить ему, что Бога можно чтить и без обрезания – необходимо только тщательно соблюдать еврейские законы. Это – много важнее обрезания. Одким ничтожным меньшинством, мнение которого может быть вовсе не принимаемо во внимание.
Однако, если считать течение, ведшее пропаганду за принятие только нравственной части еврейского закона, столь мало влиятельным, то останется непонятным появление весьма многочисленной категории не-евреев, принявших отчасти еврей-ский закон, так наз. “чтущих Бога” или “чтущих Бога Всевышнего” (sebomenoi ton Theon, phobumenoi ton Theon, sebomenoi Theon ton Hypsiston). Бертолет чувствует это, и для него остается только одна возможность – считать, вопреки общепринятому в науке взгляду, sebomenoi не полупрозелитами, а настоящими прозелитами, принявшими всецело еврейский закон (ст. 329 слл. Его труда). Несмотря на в талантливость, Бертолету эта попытка совершенно не удалась. Действительно, в подтверждение своего взгляда он приводит следующее:
1)Иосиф (Ant. XIV, 7, 2) указывает, что сокровища Иерусалимского храма составились из взносов: а) евреев всей вселенной, б) sebomenoi ton Theon и в) жителей Европы и Азии. Под а), конечно, разумеются евреи, под в), по мнению Бертолета, полупрозелиты; таким образом, остаются настоящие прозелиты, каковыми, следовательно, и являются sebomenoi ton Theon. Рассуждение это правильно в том случае, если считать, что настоящие прозелиты составляли значительную обособленную группу, которую необходимо было упомянуть отдельно. Если же, как мы увидим, настоящих прозелитов была ничтожная горсточка, растворенная бесследно в коренной еврейской массе, то гораздо более естественно будет видеть во второй группе – полупрозелитов, а в третьей – лиц, не имеющих никакого отношения к еврейству и сделавших взносы из соображений дипломатических, политеистических (желание жить в ладу со всеми богами – обычное явление в эллинистическую эпоху) и т. д.
2)В “Деяниях Апостольских” (13, 50) евреи натравливают на Павла и Варнаву женщин из категории sebomenoi – tas sebomenas gynaikas. По мнению Бертолета, нелепо предположить, что они натравливали на апостолов полупрозелитов и не натравливали настоящих прозелитов: очевидно, sebomenoi – настоящие прозелиты. Но если мы представим себе, что настоящие прозелиты представляли ничтожную кучку, бесследно растворившуюся в еврейской массе, не только не пользующуюся влиянием, но презираемую наравне с евреями, тогда как полупрозелитки, не пожелавшие вступить в среду евреев, представляли собой цвет местной аристократии, то станет ясно, почему евреи прибегли именно к их влиянию, желая добиться высылки Павла и Варнавы.
3) Выражение Павла (там же, 13, 16) “Мужи Израильтяне и phobumenoi ton Theon” также не доказывает, что phobumenoi – настоящие прозе<