Не мог бы Ты рассказать о насилии?

Человек — это дилемма, потому что он двойствен. Человек представляет собой не одно единое существо: он соединяет в себе и прошлое, и будущее. Прошлое связано с животным, а будущее — с Божественным. А между ними — настоящее, в котором живет человек — разобщенный, раздираемый на части, разрываемый в противоположных направлениях.

Если человек оглянется назад, то обнаружит в себе животное. Потому наука и не может отказаться от представлений, будто человек не может быть чем-то большим, просто... животное, — потому что наука исследует лишь прошлое. Чарльз Дарвин и его коллеги правы в том смысле, что человек произошел из животного царства. Это справедливо в отношении прошлого, но неверно в отношении целостности человеческой натуры.

Религия устремляет взор к возможному, к тому, что еще не случилось, но может произойти. Наука рассекает семя и не обнаруживает в нем цветка. Религия предсказывает грядущее, она способна мечтать и может увидеть то, чего еще нет, — цветок. Не секрет, что нельзя, невозможно обнаружить цветок, разрезав семя. Для этого требуется великий дар предвидения, не умение анализировать, а полет интуиции, некое особое видение, поэтический взгляд. Нужно быть настоящим мечтателем, способным увидеть то, чего еще нет.

Религия обращает взгляд к возможному, потому и считает человека не животным, а частью Божественного: для нее человек — это Бог. И та, и другая сторона правы. Их конфликт беспочвен. Наука и религия спорят понапрасну. Их направления, методы, работы, поиск — все в корне различно.

Наука всегда сводит все к истоку, тогда как религия устремляется к цели. А человек — и то, и другое, поэтому и стал дилеммой воплощением постоянного беспокойства: быть или не быть, быть таким или иным?

Человек может достичь спокойствия лишь двумя способами: либо он снова становится животным — тогда он вновь будет целостным, тогда исчезнет разделенность, воцарится умиротворенность, безмолвие, гармония... оттого множество людей и пытаются на разный лад становиться животными.

Война дает человеку возможность стать животным, поэтому она многих притягивает. На протяжении трех тысяч лет люди умудрились развязать пять тысяч войн; непрерывно, то в одном то в другом месте идет война. Не проходит и дня, чтобы один человек не убил другого. Откуда берется столь ненасытная тяга разрушать, убивать? Ответ кроется в человеческой психологии.

В тот момент, когда ты убиваешь, ты вдруг становишься цельным, вновь становишься животным; исчезает двойственность.

Отсюда и невероятная магнетическая притягательность убийства и самоубийства.

До сих пор не удалось убедить человека отказаться от насилия.

Насилие набирает обороты. Меняются названия, девизы, — но жестокость остается. Насилие может совершаться во имя религии, во имя политической идеологии или любого иного вздора,— футбольного матча достанет, чтобы люди потеряли голову, — даже состязания по крикету.

Людям так нужна жестокость, что, если они не могут совершить насилие сами — из-за риска и боязни последствий, они отыщут своему насилию обходные пути. В кино, по телевидению без насилия уже не обойтись — в противном случае никто не станет смотреть фильм. При виде насилия и крови ты внезапно ощущаешь связь со своим животным прошлым; ты забываешь свое настоящее, напрочь забываешь о будущем — и возвращаешься в прошлое.

Ты отождествляешься с тем, что происходит на экране, оно становится словно твоей собственной жизнью. Ты больше не зритель — в такие моменты ты становишься участником, вступаешь с происходящим в контакт.

Насилие может быть очень привлекательным.

Сексуальность влечет не меньше, ибо только в моменты близости ты можешь стать целостным, в остальное время в тебе словно живут двое, ты разобщен, одолеваем беспокойством и страданиями.

Насилие, секс, наркотики — все это помогает вернуться назад, к своей животной ипостаси — по крайней мере на время, ненадолго. Но долго это длиться не может.

Пойми один основополагающий закон: ничто не возвращается. Ты можешь самое большее притвориться, солгать, но невозможно ничего возвратить назад — время не повернуть вспять. Оно всегда движется вперед. Юноше не стать вновь ребенком, а старику — молодым, сие невозможно. Дерево уже никогда не станет тем семенем, из которого оно проросло, — не бывает такого.

Эволюция поступательна, и не существует способа ее приостановить либо повернуть вспять.

Потому любые попытки людей стать животными и обрести покой обречены на провал. Ты можешь прибегнуть к алкоголю или наркотикам — марихуане, ЛСД — и полностью отключиться. На какое-то время все тревоги исчезают, ненадолго тебя перестают волновать проблемы бытия, на это время ты движешься в совсем ином направлении, — но это только на непродолжительное время.

Утром следующего дня ты вернешься назад, и когда это произойдет, мир покажется тебе еще более отвратительным, чем прежде, и жизнь станет еще большей проблемой. И все потому, что, покаты был без сознания, в отключке, в наркотическом сне, проблемы только множились. Они все больше и больше усложнялись. Пока ты думал, что ушел от них далеко, они только пускали корни в твоем существе, в твоем подсознании.

Завтра ты вновь вернешься в тот же мир, — однако он будет выглядеть еще омерзительнее в сравнении с тем покоем, что ты якобы обрел, отключившись, опьянев, забывшись. По сравнению с тем покоем мир покажется еще более опасным, более сложным более зловещим. И выход останется лишь один: увеличивать дозу. Но и это спасет ненадолго. Так ты не отыщешь решения своей дилеммы. Она останется, все больше досаждая.

Единственный выход — тянуться к Божественному, идти только вперед. Единственный выход — реализовать свой потенциал трансформировать потенциал в реальность.

В человеке сокрыт Божественный потенциал, и до тех пор, пока он не станет Богом в реальности, ему не достичь довольства.

Люди уже предпринимали попытки: как достичь Божественного?

И став Божественным, что делать с животным?

Самым простым выходом на протяжении веков считалось подавить животное. Все то же решение проблемы: либо подавить Божественное — путем насилия, при помощи секса, наркотиков, — забыть о Божественном. Это — первый выход, который никогда не приносит успеха, не может принести успех; по самой природе вещей он обречен на провал. Вторая возможность, которая приходит на ум, — подавить животное, позабыть о нем, не впускать его в дом, не глядеть на него. Заточить его в подвале подсознания, избегать встречи с ним в повседневной жизни, дабы оно не показывалось на глаза.

Человек мыслит почти как страус. Страус думает, что если он не видит врага, то никакого врага и нет вовсе. И потому при встрече с врагом страус просто закрывает глаза. Так ему легче считать, что врага не существует — ведь его не видно.

Именно так веками поступали девяносто девять процентов религиозных людей. К оставшемуся одному проценту я причисляю Будд, Кришн, Кабиров. Девяносто девять процентов религиозных людей прибегали к такой страусиной политике — политике, ведущей в никуда.

Подавить животное! Но подавить его невозможно — животное обладает огромной энергией. Оно — все твое прошлое, его возраст исчисляется миллиардами лет. Оно глубоко укоренилось в тебе и просто так от него не избавиться — взяв да закрыв глаза.

Это просто глупо.

Животное — твоя основа, твое основание. Ты рожден животным; ты не отличаешься от любого другого животного. Ты мог бы отличаться, но этого не происходит — само рождение не оставило тебе такой возможности. Да, твое тело выглядит иначе, но различие не так уж велико. У тебя иной склад интеллекта — но отличие небольшое. Вся разница лишь в количестве, а вовсе не в качестве.

Недавние исследования растений подтверждают, что даже они наделены интеллектом, чувствительностью, бдительностью, осознанностью — что тогда говорить о животных? Кто-то из ученых говорит, что даже металлы обладают неким подобием интеллекта. Поэтому различия между человеком и слоном, человеком и дельфином, человеком и обезьянами заключается не в качестве, а в количестве, в мере.

Девяносто девять процентов религиозных людей проделывали нечто в высшей степени неверное — следуя все той же логике. Той же логике, на которую полагались особи, склонные к насилию, сексу, алкоголю. Логика все та же: игнорировать животное. Для этого было разработано множество техник: проговаривать мантры, чтобы позабыть о животном, уйдя с головой в это занятие; твердить «Рама, Рама, Рама, Рама». Повторять нужно так быстро, чтобы ум полностью заполнился вибрацией этого единственного слова «Рама». Это — не что иное, как способ избегать животного, — а оно и не думало исчезать.

Ты можешь бормотать свое «Рама» не одну сотню лет... животное не изменить такой незатейливой уловкой. Его нельзя обмануть. Такой способ оставит лишь налет религиозности. Поддень пальцем личину любого религиозного человека — под поверхностью ты обнаружишь животное, только чуть тронь. Она не идет даже глубже кожного покрова — эта их так называемая религиозность. Это — притворство, формальность, социальный ритуал.

Ты посещаешь церковь, читаешь Библию, Гиту, проговариваешь мантры, читаешь молитвы, — но проделываешь все это формально. Твое сердце в этом не участвует. А животное внутри тебя смеется над тобой, высмеивает тебя. Оно прекрасно знает, кто ты и где ты. И оно знает, как тобой манипулировать. Ты можешь часами бормотать мантры, как вдруг мимо проходит привлекательная женщина, и все — твоей мантры и след простыл, ты уже и не вспоминаешь о Боге. Или аромат, доносящийся из булочной... куда все и делось. «Харе Кришна Рама...» — все насмарку.

Любой ерунды достаточно! Тебя оскорбили, — и вот уже гнев тут как тут, животное готово к отмщению, в тебе вспыхивает ярость. В действительности, религиозные люди гневаются больше, чем кто-либо другой — другие ничего в себе не подавляют. Религиозные люди — бόльшие половые извращенцы, чем остальные люди — те ничего не подавляют. За снами религиозного человека нужно следить: днем он может что-то подавить, а как насчет ночи, когда приходит сон?

Махатма Ганди писал, что даже в возрасте семидесяти лет у него случались эротические сны. В семьдесят-то лет — к чему они? Он говорил: «Днем я подчиняюсь строгой дисциплине — ни единая мысль о сексе не посещает меня за весь день. Но ночью я не могу ничего поделать, я нахожусь в бессознательном состоянии, и никакой контроль с дисциплиной мне не помогают».

Взгляд Зигмунда Фрейда весьма ценен: чтобы понять человека, достаточно узнать его сны, а не жизнь в состоянии бодрствования. Эта жизнь — фальшивка. Истинная жизнь человека проявляется в его сновидениях, потому что сны более естественны — в них отсутствует подавление, дисциплина, контроль. Поэтому психоаналитиков мало интересует твоя дневная жизнь. Улавливаешь суть? Твоя жизнь днем столь фальшива, что психоаналитики вообще в нее не верят. Она не представляет собой ничего стоящего. Психоанализ проникает в твои сны — они куда более близки к реальности, чем твоя так называемая дневная жизнь.

В этом заключена большая ирония: мы-то считаем истинной жизнь дневную, а психоаналитики это отрицают; по их мнению, в ней гораздо меньше истинного по сравнению со сновидениями. Твои сны куда более реальны — ведь ты не можешь их контролировать ты погружен в глубокий сон; сознательный разум спит, и тогда бессознательное получает полную свободу сказать свое слово. А бессознательное как раз и есть твой истинный разум, так как сознание составляет всего десятую его часть. Девять десятых приходится на долю бессознательного — оно в девять раз сильнее, в девять раз больше сознательного.

А что ты предпримешь, если объявил бой своей сексуальности, гневу, алчности? Ты станешь каждый раз отдавать их на откуп своему бессознательному, бросая в темень подвала и полагая, что раз ты их не видишь — ты от них избавился. Ничего подобного...

Девяносто девять процентов религиозных людей занимаются подавлением, а когда ты что-то подавляешь, оно укореняется в тебе, все больше становясь частью твоего существа. Затем оно начинает оказывать на тебя влияние — столь тихо и незаметно, что ты этого даже не осознаешь. Оно выбирает окольные пути: оно не может пойти по прямой, ведь иначе ты его осадишь. И тогда ему остаются такие обходные пути, такие обманные способы, прикрытые многими масками, что ты даже не узнаешь под ними сексуальности.

Оно может приходить под маской молитвы, любви, религиозного ритуала. Однако, если ты копнешь поглубже, если позволишь себе раскрыться перед кем-то, кто способен пронаблюдать и разобраться в хитросплетениях твоего ума, открытие тебя удивит: это все та же энергия, текущая по иным каналам. Ей приходится двигаться по другим каналам, ибо энергию невозможно подавить.

Пойми раз и навсегда: никакую энергию подавить невозможно.

Энергию можно трансформировать — но не подавить. Истинная религия заключается в алхимии, в техниках и методах трансформации.

Истинная религия состоит не в том, чтобы подавить животное, а в том, чтобы его очистить, возвысить его до уровня Божественного, использовать его, оседлав и поднявшись на нем к Божественному. Оно может стать движущей силой колоссальной мощи, потому что это — энергия.

Секс можно использовать в качестве огромной движущей силы с его помощью ты можешь воспарить к самой двери к Богу. Но стоит его подавить, как тебя буквально скрутит в узел.

Если ты подавишь секс, тебя захлестнет гнев; вся сексуальная энергия взорвется яростью. Уж лучше секс, чем гнев. В сексе по крайней мере, есть что-то от любви, в гневе же — сплошь жестокость и ничего более.

Когда секс задавлен, человек становится жестоким — проявляет насилие либо по отношению к другим, либо к себе. Существуют две вероятности: либо он станет садистом и будет мучить других, либо сделается мазохистом и примется за себя. Но мучить кого-то он непременно будет.

Известно ли тебе, что воинам издревле было запрещено вступать в сексуальные отношения? На это были основания. Если воинам это позволить, им не хватит злости, будет недоставать жестокости. Секс ослабит весь их запал, они станут более мягкими, а мягкий человек не может воевать. Лиши воина сексуальной разрядки — и он будет сражаться насмерть. Его сексуальность проявится жестокостью.

И снова прав Зигмунд Фрейд, утверждавший, что все наше оружие — не что иное, как фаллические символы: все мечи, ножи, штыки — лишь имитация фаллоса. Воину не дозволено проникать в чье-то тело, в женское тело. А ему до смерти этого хочется, и у него появился выход. Непреодолимое извращенное желание завладело всем его существом. Подавленный секс проявляется в желании проникнуть в чье-то тело посредством штыка, меча...

Воинов издавна вынуждали подавлять их сексуальные желания.

В наше время мы становимся свидетелями следующего: американские солдаты, лучше всех в мире вооруженные — при поддержке науки и технологий, — на поверку оказываются слабее всеx прочих солдат. Во Вьетнаме, бедной стране, они четыре года сражались, однако были вынуждены признать поражение. В чем причина? Впервые в истории американский солдат сексуально удовлетворен — в этом вся проблема. Впервые солдат за всю историю удовлетворен, он не испытывает сексуального голода. Он не способен побеждать. Такая бедная страна, как Вьетнам, маленькая страна Вьетнам — просто чудо; если не разбираться в психологии, то можно принять это за чудо. При всей технологии, передовой науке, всей своей мощи... американские солдаты оказались бессильны.

Но это не ново; истина стара. Вся история Индии служит тому доказательством. Индия —огромная страна, одна из самых больших, уступающая только Китаю, вторая в мире, и много раз ее завоевывали маленькие страны. Турки, монголы, греки — все кто угодно приходили и тотчас побеждали, завоевывали эту огромную страну. В чем секрет? Завоеватели были из числа бедных, нуждающихся.

Поразмыслив над историей Индии, я пришел к выводу: в том далеком прошлом эта страна не знала сексуального подавления. Это было время храмов вроде Кхаджурахо, Конарака, Пури — секс в Индии тогда не был запретным. За исключением горстки так называемых махатм, большая часть страны была сексуально удовлетворена; вокруг царила мягкость, любовь, благодать. Сражаться для Индии было делом нелегким. За что сражаться? Сам посуди: если хочешь сразиться с кем-то, придется несколько дней поморить себя сексуальным голодом.

Спроси Мухаммеда Али или других боксеров: несколько дней перед боем они должны воздерживаться. Это обязательное условие! Поинтересуйся у олимпийских чемпионов: за несколько дней до соревнований они должны отказаться от интимных отношений. Тогда эта сила бурлит в тебе, заводит тебя — и ты обретаешь способность сражаться. Ты быстрее бежишь, стремительнее атакуешь — потому что энергия внутри кипит. Потому солдат и ограничивали в сексе.

Если позволить армиям во всех странах достичь сексуального удовлетворения — повсюду воцарится мир. Стоит открыть людям дорогу к удовольствию, как станут стихать индо-мусульманские стычки, христианские и мусульманские крестовые походы — весь этот бред сойдет на нет.

Если польется любовь — перестанет проливаться кровь: любовь и война несовместимы.

Подавление — не выход, им может стать лишь трансформация.

Не нужно ничего подавлять.

Если сексуальность становится помехой, не стоит ее подавлять, иначе появится новая сложность, и с ней будет гораздо труднее бороться...

Если твоя сексуальность будет естественной, спонтанной, то все станет очень простым. Настолько простым — ты даже представить себе не можешь. Тогда твоя энергия обретет естественность, а естественная энергия не создает препятствий к трансформации. Поэтому я говорю: от секса к сверхсознанию...

Трансформация возможна, только если вначале ты примешь свою естественную сущность.

Все, что естественно, — прекрасно. Да, большее возможно, но оно станет возможным, лишь когда ты примешь свою природу во всей ее полноте — когда откроешь ей свои объятия, перестанешь испытывать вину. Быть виновным, чувствовать себя виновным — значит быть нерелигиозным. В прошлом тебе говорили обратное: признай свою виновность — и ты религиозен. Я говорю тебе: признай свою виновность — и ты никогда не станешь религиозным.

Отбрось всякую вину!

Ты такой, каким Бог создал тебя. Ты такой, каким тебя сотворило бытие.

Секс — не твое творение: это дар Божий.

«The Fish in the Sea is Not Thirsty», глава 13

Глава 9

ТЕРАПИЯ

Почему объятия являются столь мощным терапевтическим средством? Я всегда считал, что проблему можно решить лишь при помощи ясности, здравого смысла и анализа ситуации, но все это — ерунда по сравнению с объятиями.

Человеку важно быть нужным кому-то. Это одна из основных потребностей человеческого существа. Когда тебя никто не любит, на тебе можно ставить крест. Если ты не чувствуешь, что небезразличен кому-то, хоть кому-нибудь, то вся твоя жизнь теряет смысл.

Потому любовь — лучшее из существующих лекарств.

Этому миру нужна терапия, потому что ему недостает любви. В истинно любящем мире никакой терапии не потребуется; любви хватит на всех, ее будет в избытке. Объятия — всего лишь проявление любви, теплоты, заботы. Само ощущение теплоты, исходящее от другого человека, способно растопить холодное, словно лед, эго. Оно снова возвращает тебя в детство.

Психологам хорошо известен факт: если ребенка не обнимают, Не целуют, то тем самым его лишают подпитки. Так же как телу нужна пища, душе нужна любовь. Можно удовлетворить все Физические потребности малыша, создать внешний комфорт и благополучие, но лиши его нежных объятий — и он не вырастет здоровым. Глубоко в душе у него поселится печаль — ведь он никому не нужен, его забросили, им пренебрегают. Никакие самые лучшие няни не заменят ему материнской ласки.

Замечено, что ребенок, лишенный такой ласки, как объятия начинает чахнуть, — он даже может умереть, — несмотря на то что его обеспечили всем необходимым. Все, что относится к нуждам тела, у него было, но его не окружили любовью. Его словно изолировали, отрезали от источника.

Любовь — наша связующая нить, любовь — наши корни. Она — как дыхание: для тела оно жизненно необходимо, прекрати дышать — и ты не сможешь существовать; любовь — это внутреннее дыхание.

Никакому анализу это не под силу. Здравый смысл и ясность, знания и ученость не помогут. Можно проштудировать весь материал по терапии, стать высококлассным специалистом, но, если тебе неведомо искусство любви, ты будешь скользить по поверхности, не соприкоснувшись с настоящим чудом терапии.

Стоит только тебе почувствовать душевную боль пациента, проникнуться его страданием... девяносто людей из ста страдают в первую очередь из-за недостатка любви. Если тебе удастся прочувствовать потребность пациента в любви, если ты сможешь восполнить эту потребность, случится поистине волшебная перемена в его состоянии.

Вне всякого сомнения, любовь — самое мощное терапевтическое средство.

Зигмунд Фрейд очень боялся этого, настолько боялся... ни о каких объятиях и речи быть не могло — он не был готов даже к тому, чтобы общаться с пациентом лицом к лицу, ведь слушая о его несчастьях, выслушивая обо всех кошмарах, гложущих его изнутри, он мог начать проникаться жалостью к пациенту. Его глаза могли увлажниться, или вовсе заструились бы слезы, или, неожиданно для него самого, его рука потянулась бы к руке пациента.

Он так опасался каких бы то ни было проявлений любви между врачом и пациентом, что изобрел свою технику: пациент должен лежать на кушетке, а психоаналитик садится позади нее — и таким образом оба избегают визуального контакта.

Но запомни одно: именно благодаря этому контакту возрастает любовь. Животные не способны на это — они предаются любовному акту, не глядя друг на друга, не проявляя ни дружелюбия, ни единства. И как только все закончено, они разбегаются в разные стороны — каждый сам по себе, безо всяких «спасибо», «пока» и «до скорой встречи». Животным не дано создать дружеские отношения, семью, общество по одной простой причине: во время любовного акта они не смотрят друг другу в глаза, не обращены друг к другу; их акт — сугубо механический. В нем нет ничего человеческого.

Только человек создал весь спектр различных взаимоотношений — он единственный представитель звериного царства, который может заниматься любовью, видя лицо партнера. Предаваясь любви, люди могут общаться даже глазами, даже мимику можно превратить в особый язык. И тогда вмиг изменится настроение и эмоции — поднимутся волны радости, экстаза, накалится страсть — и близость перейдет на новую ступень.

Близость необходима, она — основа всего.

Потому любви следует предаваться при свете, не в темноте — хотя бы в приглушенном свете, при свете свечей. Занятия любовью в темноте — отголосок звериного в нас, стратегия избежать контакта лицом к лицу.

Зигмунд Фрейд боялся любви как огня, он боялся собственной подавленной любви. Он опасался, как бы не ощутить связь, не привязаться к кому-то. Он хотел оставаться вовне, избежать вовлеченности в проблемы человека, не стать частью его внутреннего мира, не погрузиться глубоко, но пребывать в позиции ученого-наблюдателя, отстраненного, непредвзятого, безэмоционального, далекого. Он относился к созданному им психоанализу как к науке. Но психоанализ не наука и никогда ею не станет! Это искусство, которое куда ближе к любви, чем к логике.

Истинный психоаналитик не станет бояться погрузиться во внутренний мир пациента — он отважится на этот риск. Да, это рискованно, как блуждать в мутной воде. Можно и утонуть — в конце концов, ты ведь тоже просто человек! Не исключено, что тебя поджидают проблемы, сложности, ты сам можешь оказаться запутанной ситуации — однако все же стоит рискнуть.

За это я очень люблю Вильгельма Райха. Этот человек полностью изменил лицо психоанализа — не побоявшись окунуться проблемы пациента. Он отказался от кушетки, отказался от былой отстраненности. Он произвел гораздо более значительную революцию, чем Зигмунд Фрейд. Зигмунд Фрейд не вышел за рамки традиции, он слишком боялся собственных подавленных чувств.

Если тебя не страшат собственные подавленные чувства, то твоя помощь будет бесценной. Если ты не боишься своего бессознательного, если хоть наполовину разрешил свои проблемы, то сможешь оказать огромную помощь, погрузившись во внутренний мир пациента, став скорее участником, чем посторонним наблюдателем.

По правде говоря, у самих психоаналитиков хватает нерешенных проблем, подчас даже более серьезных, чем у их пациентов, оттого страхи Зигмунда Фрейда можно понять. Что касается меня, то я готов заявить со всей категоричностью: до тех пор пока человек по-настоящему не пробужден, не просветлен, он не может стать истинным, подлинным психотерапевтом.

Лишь будда способен быть истинным терапевтом, ибо у него не осталось своих проблем. Он может слиться с пациентом, раствориться в нем; на самом деле пациент для него и не пациент вовсе.

В этом заключается разница между отношениями, сложившимися у пациента с терапевтом, и отношениями между учеником и мастером. Ученик не пациент, он — любимец, он любим. Мастер не бесстрастный наблюдатель, он становится участником. Оба утратили свою отделенную сущность, стали одним целым, и это единение служит им.

Объятие — всего лишь жест единения, даже жеста бывает достаточно.

Так что ты прав. Ты спрашиваешь: «Почему объятия являются столь мощным терапевтическим средством?»

Так оно и есть, и это всего лишь жест. Если он искренний — когда не только движения, но и твое сердце участвует в нем, — он способен стать магическим средством, сотворить чудо. Он может в мгновение ока трансформировать всю ситуацию.

Здесь следует уяснить кое-что. Первое: представление о том, что ребенок умирает, а на смену ему приходит отрок, затем умирает отрок, сменяемый юношей, позднее юноша умирает и приходит взрослый, и так далее, и тому подобное — неверно. Ребенок никогда не умирает — вообще ничто никогда не умирает. Ребенок остается, он есть всегда, погребенный под грудой прочих событий — отрочества, юности, зрелости, старости, — но он никуда не уходил.

Ты напоминаешь луковицу, одетую во сто одежек, но стоит ее очистить, как обнаружатся слои посвежее. Чем глубже — тем свежее. То же самое справедливо и в отношении человека: если устремиться поглубже, всегда можно отыскать невинное дитя — контакт с этим невинным ребенком целителен.

Объятие позволяет отыскать непосредственный контакт с ребёнком. Если обнять человека, вложив в это объятие теплоту, любовь, если это будет не пустой жест, но значимый, весомый, подлинный, если через него изливается твое сердце, ты в тот же миг встретишься с ребенком, невинным ребенком. А невинность ребенка, даже на мгновение показавшаяся на свет, делает огромное дело — детская невинность всегда здорова и целостна, она незапятнанна. Ты достиг сокровенного центра человека, где нет и следа развращенности, ты достиг непорочного центра, и привнести в этот непорочный центр пульсацию жизни уже достаточно.

Каждый ребенок настолько свеж, настолько оживлен, настолько полон энергии — сама его живость становится целительной.

Если тебе удастся каким-либо образом прикоснуться к ребенку, таящемуся внутри пациента... а объятие служит одним из важнейших средств.

Анализ—это путь ума, объятие—путь сердца. Ум—причина всех недугов, а сердце — источник любого исцеления.

«The Wild Geese and the Water», глава 4

В кабинет психиатра входит мужчина и говорит: «Доктор, я схожу с ума. Мне все время кажется, что я зебра. Каждый раз, когда я смотрюсь в зеркало, я вижу, что все мое тело покрыто черными полосами».

Психиатр пытается его успокоить. «Тихо, тихо, — говорит он. — Сейчас успокойтесь, ступайте домой и примите эти пилюли, выспитесь хорошенько, и, я уверен, черные полосы уйдут».

Бедняга идет домой, но спустя пару дней наносит повторный визит. Он говорит: «Док, я в полном порядке. А нет ли у вас чего-нибудь от белых полос?»

Проблемы и не думают уходить.

Однажды ко мне привели юношу, явно повредившегося в уме. Молодой человек внушил себе безумную идею, что в его теле поселились мухи, забравшись во время сна через нос либо рот, и буйствуют внутри него. Разумеется, это доставляло ему массу проблем. Он вертелся, как уж на сковородке, не мог спокойно сидеть из-за этих несносных тварей, напрочь лишился сна. Жизнь превратилась в сплошную агонию. Что было с ним делать? Я сказал ему: «Ложись на кровать, полежи спокойно минут десять, а мы сделаем все, что от нас зависит».

Я укрыл его простыней, чтобы он не видел происходящего, и стал носиться по всему дому в попытке поймать парочку мух. Это было делом непростым — раньше мне не приходилось заниматься подобным, но мой опыт погони за людьми оказался весьма кстати.

Кое-как я умудрился поймать трех мух. Поместив их в бутылку, я поднес ее к юноше, произвел несколько мудреных пассов над ним, затем велел ему открыть глаза и предъявил ему бутылку.

Он посмотрел на нее и говорит: «Да, несколько штук вам удалось поймать, но это те, что поменьше. Крупные-тo всё ещё остались — они такие большие!» Проблема усложнилась. Где же было достать насекомых покрупнее? Юноша сказал: «Я очень вам признателен. По крайней мере вы избавили меня от мелких, но те, что побольше, — просто огромные».

Людям не угодишь. Вроде бы разделаешься с их проблемой, так нет — они снова суются с ней под видом новой, словно в этом есть какая-то глубокая потребность. Попробуй понять это.

Жить без проблем невероятно трудно, почти не под силу человеку. В чем причина? Проблемы тебя отвлекают. Проблемы не дают тебе сидеть сложа руки. Они занимают тебя делом безо всякого дела. Проблемы развлекают тебя. Не будь их, ты не смог бы уцепиться за периферию твоего существа. Тебя бы затянуло в центр.

А тем временем центр твоего существа пуст. Он — словно ступица колеса. Все колесо вертится благодаря пустой ступице. Твой сокровенный центр пустует, там — ничего, небытие, шуньям, пустота, пропасть. Ты боишься этой пустоты, оттого не выпускаешь из рук обод колеса. Или, самое большее, если в тебе есть хоть капля храбрости, ты ухватишься за спицы, но так и не доберешься до ступицы. Ты боишься, просто трясешься от страха.

Проблемы — твои помощники. Когда есть что решать, разве можно все бросить и отправиться внутрь? Люди приходят ко мне и говорят: «Мы хотим отправиться внутрь, но прежде нужно разобраться с проблемами». Они полагают, что это проблемы не дают им соединиться со своим центром. Настоящая причина кроется в обратном: из-за своего нежелания отправиться на поиски центра они выдумывают себе проблемы.

Пусть понимание этого укоренится в тебе как можно глубже: все твои проблемы — мнимые.

Я непрестанно отвечаю на вопросы о ваших проблемах просто из вежливости. Все они — надуманные, в основе своей ничего не значащие, но они помогают избегать встречи с собой. Они уводят тебя в сторону. В итоге начинает казаться, что, имея такие проблемы, невозможно углубиться в себя. Прежде ведь нужно решить так много проблем. Но как только решается одна проблема, следом возникает другая. И если ты приглядишься повнимательнее, то заметишь: вторая проблема — точно такого же свойства, что и предыдущая. Займись ею — и за ней уже ожидает третья, наготове.

Расскажу один анекдот.

Психиатр:

— С вами, подростками, прямо беда. Вы начисто лишены чувства ответственности. Забудь о материальном и задумайся о других вещах вроде науки, математики и тому подобном. Как у тебя с математикой ?

Пациент:

— Да не то чтобы очень.

— Дам-ка я тебе тест на проверку фактической информации. Назови любые цифры.

— Роял 3447. Это номер магазина, в котором работает моя подружка.

— Мне не нужен номер телефона, назови любое обычное число.

— Пожалуйста. Тридцать семь.

— Уже лучше. Теперь еще одно, пожалуйста.

— Двадцать два.

— И еще одно.

— Тридцать семь.

— Отлично. Вот видишь, можешь заставить свои мозги работать в ином направлении, если захочешь.

— Точно. 37-22-37! Ничего себе фигурка!

Снова о подружках. Если не о номере ее телефона, так о фигуре. Ни конца ни краю этому нет.

Задавался ли ты самым главным вопросом: действительно ли существуют проблемы или ты сам их создаешь и уже настолько свыкся с этим, что просто не можешь обойтись без их компании — тебе станет без них одиноко? Ты согласен быть даже несчастным — лишь бы не пустым. Люди хватаются за свои несчастья, только бы не допустить пустоты в себе.

Я наблюдаю это изо дня в день, Приходит семейная пара. Они конфликтуют друг с другом на протяжении многих лет; они сами признаются, что их ссоры не утихают уже лет пятнадцать. Они состоят в браке пятнадцать лет, и все это время выясняют отношение, превращая жизнь друг друга в ад. Почему бы вам в таком случае не развестись? Почему вы уцепились за свои страдания? Тогда либо меняйтесь, либо расстаньтесь. Какой смысл тратить понапрасну всю свою жизнь? Но я-то вижу, что происходит.

Они не готовы остаться в одиночестве. Несчастья по крайней мере не дают им остаться наедине с собой. Они ведь даже не знают, как будут жить, если расстанутся. Они привыкли к определенному шаблону поведения — непрекращающийся конфликт, гнев, упреки, ссоры, насилие. Они в совершенстве познали это нехитрое искусство. А теперь они не знают, как вести себя в иной ситуации — с кем-то другим, с абсолютно непохожим характером. Как быть вместе с кем-то другим? Ничто другое им неведомо. Они владеют определенным языком несчастья. В нем они мастаки, профессионалы. Создавать что-то заново с другим человеком — все равно что начинать заново изучать алфавит. Прожив пятнадцать лет в одних условиях, ты начинаешь бояться оказаться в других.

Я слышал об одном киноактере, звезде экрана, который пришел к психиатру и говорит: «У меня нет никакого таланта ни к музыке, ни к актерской игре. Я некрасив, у меня заурядная внешность. Лицо мое уродливо, а личность — бедна. Что мне делать?» — а он известный актер.

Психиатр ему отвечает: «Почему же тогда вы не оставите свое ремесло? Если вы чувствуете, что вам недостает таланта, гениальности и вообще это не ваша работа, — отчего вы ее не бросите?»

На что актер отвечает: «Что? Проработав двадцать лет и став почти знаменитостью?»

Ты сам подпитываешь свои несчастья. Смотри. Когда исчезает одна проблема, обрати внимание, как настоящая проблема тотчас найдет себе другое место. Ситуация напоминает змею, которая избавляется от старой кожи, но сама всегда остается.

Почему ты создаешь из жизни проблему? Жизнь невероятно прекрасна — почему не жить настоящим моментом? Слезы — это проявление жизни. Смех тоже проявление жизни. Иногда ты грустишь. Это — проявление жизни, твое настроение. Замечательно. В другой раз ты счастлив, искришься радостью и танцуешь. Это тоже здорово, это чудесно. Что бы ни происходило — прими это как желанного гостя и оставайся с ним; и мало-помалу ты увидишь, что привычка задавать вопросы и создавать из жизни проблему исчезла.

И когда ты перестанешь создавать из мухи слона, жизнь откроет тебе свои тайны. Она никогда не раскрывает их человеку, непрестанно задающему ей вопросы. Жизнь готова раскрыться тебе, если ты не превращаешь ее в проблему. Если ты видишь во всем лишь сложности, твое видение притупляется. Ты становишься агрессивным по отношению к жизни.

В этом состоит различие между научным и религиозным подходом. Ученый подобен агрессору, который пытается вырвать у жизни истины, принуждая ее открыть их ему — насильно, приставив к виску пистолет. Религиозный человек не угрожает жизни пистолетом, превращая все дело в допрос.

Религиозный человек просто живет расслабленно, течет с жизнью единым потоком, и жизнь открывает ему множество своих тайн — кот