Власть распадается. Что теперь? Как быть?
Первый и, возможно, самый важный вывод из этой книги – неотложная необходимость по-новому думать и говорить о власти.
И для начала стоило бы по-новому расставить акценты в рассуждении о том, как меняется власть, каковы ее источники, кто ею обладает, кто ее лишается и почему. Многих перемен, которые влечет за собой упадок власти, мы не можем предвидеть, но можем усвоить новое понимание, дающее максимальный простор для маневра, чтобы успешнее планировать будущее и свести к минимуму влияние опасностей, о которых мы сейчас говорили.
Следует понимать, что последствия упадка власти для того будущего, которое сегодня видит большинство ученых, общественных деятелей и крупных политиков, оказались не менее ошеломительными, чем для любой другой области.
Посмотрите, насколько бессвязным и неполным стал господствующий дискурс. Возьмите, например, международные отношения, и в частности спор о том, какая страна будет доминировать в XXI веке: США или Китай? Новые рынки? Нет ни одного? В деловой сфере одна школа комментаторов говорит о консолидации, олигархии и упрочении власти мировой корпоративной – и особенно финансовой – элиты, между тем как другие не менее настойчиво толкуют о гиперконкуренции и разлагающем воздействии новых технологий и бизнес-моделей. Подобным образом и в религиозной картине современного мира кого-то глубоко тревожат фундаментализм и нетерпимость, а другие наблюдатели отмечают здоровые признаки консолидации масс, способствующей либерализации, смягчению нравов и мирному сосуществованию.
Полярными мнениями забиты книги на полках книжных магазинов, страницы газет на всех языках, и, разумеется, особенно броско подают их телеэфир и социальные сети. И все эти теории и мнения верны. По крайней мере, сторонники каждой из них могут привести свой набор фактов и свидетельств, чтобы убедительно и глубокомысленно обосновать занимаемую позицию.
В самом деле, поразительно, насколько несходны мнения о том, в каком направлении меняется наш мир, и к каким угрозам нам следует готовиться, и тем более – как на них отвечать. При всем необъятном объеме данных и пестроте мнений, имеющихся на сегодня, у нас нет надежного компаса – четкой концепции, которая помогла бы понять смысл перемен, происходящих во всех областях жизни, все больше и больше переплетающихся между собой. Никакая стратегия на будущее не сработает, если не предложит глубокого понимания тех превращений, которые происходят с властью, и их последствий.
Последствия упадка власти многогранны и существенны. Но увидеть их и внедрить в картину мира и в менталитет тех, кто принимает решения – в семьях ли, в президентских дворцах, в правлениях компаний, – не получится, пока мы не сформируем новый дискурс, учитывающий, что происходит с властью сейчас.
И первый шаг к созданию нового дискурса о власти – это выход из лифта.
Выйти из лифта
Разговор о власти до сих пор по большей части строится весьма традиционно и потому часто оказывается опасно устаревшим. Наглядный пример – поныне сохраняющееся преобладание лифтового мышления: озабоченность тем, кто едет вверх, а кто вниз – какая страна, город, отрасль, компания, политик, делец, религиозный лидер или мыслитель набирает влияние, а кто или что его теряет. Лифтовое мышление лежит глубоко в основе нашего стремления ранжировать и определять первых. В нем причина привлекательности спортивных турниров и рысистых бегов.
Разумеется, в любой момент можно ранжировать соревнующихся субъектов по их возможностям, мощи и достижениям. В конце концов, государства мира действительно соперничают между собой, и такие факторы, как объем производства, сеть военных баз и вооружение, численность населения, площадь территории, владение технологиями и т. п., часто служат для оценки и ранжирования. Но картина, которую они дают, мимолетна – выдержка этого снимка все короче и короче – и, хуже того, непоказательна. Чем больше мы сосредоточиваемся на рангах, тем выше риск не заметить или недооценить, насколько упадок власти ослабляет все соперничающие партии, не только те, которые явно находятся в упадке, но и те, что идут на подъем.
Многие китайские писатели и ученые рассуждают о подъеме Китая, то же самое пишут о своих странах русские, индийцы и бразильцы. Европейцев же заботит растущая маргинализация их континента в геополитической игре. Но основная масса “лифтерских” разговоров происходит в США, где аналитики неустанно обсуждают, окончателен ли закат страны, поправим ли, временен ли или вовсе иллюзорен. Другие аргументированно теоретизируют о “подъеме остальных” и переходе к миру “многополярной” геополитики[386].
Авторы многих книг, анализируя размывание власти, вызванное умножением стран, способных влиять на положение в мире, также не затрудняются покинуть лифт или шагнуть за пределы схемы, в которой главным действующим лицом и предметом изучения выступает национальное государство. Известный теоретик международных отношений Чарльз Купчан утверждает, что “никакая единая модель или сила не придет на смену западному порядку. XXI век не будет принадлежать Америке, Китаю, Азии или кому бы то ни было. Мир будет ничьим. Впервые в истории он станет системой взаимных зависимостей – но без общего центра тяготения и без мирового жандарма”[387].
Того же мнения придерживается бизнес-консультант и писатель Ян Бреммер, который вводит термин “Go: мировой порядок, при котором ни одна страна либо длительный союз стран не может взять на себя роль лидера”[388].
И оба этих автора вторят Збигневу Бжезинскому, который утверждает, что “мы вступили в постгегемонистическую эру”, подразумевая под этим, что в ближайшем будущем ни одна из стран не сможет оркестровать мировой порядок в той степени, в которой это делали в прошлом некоторые из великих держав[389].
Трудно со всем этим не согласиться, и в пятой главе мы разбирали те многочисленные силы, что объединяются против постоянного господства одной нации и государства. Но фокусируя оптику на национальном государстве – даже если мы доказываем, что ни одно из таких не сможет распоряжаться общемировыми делами, – мы нерезко видим другие силы, по-своему перекраивающие эти дела: упадок власти во внутренней политике, в бизнесе и в остальных сферах.
Усложнить жизнь “непроходимым упрощенцам”
Второе важное следствие такого анализа – наша возросшая уязвимость перед аморальными идеями и аморальными вождями. Одним словом, покинув лифт, нужно на все смотреть скептически, особенно на современную разновидность буркхардтовских “непроходимых упрощенцев”.
Упадок власти обильно удобряет почву для демагогов-провокаторов, которые, эксплуатируя разочарование людей власть имущими, обещают перемены и пользуются той неразберихой, которая начинается, когда появляется все больше действующих лиц, голосов и планов. Растерянность от перемен, которые приходят слишком быстро, слишком разрушительны и отменяют былую определенность и прежние способы решения задач – а это все последствия революций множества, мобильности и ментальности, – немало помогает деятелям с аморальными идеями. Крупные банкиры, что выдвигали под видом оригинальных решений порочные финансовые схемы, американские политики, обещавшие ликвидировать бюджетный дефицит, не поднимая налогов, и, на другом конце спектра, французский президент Франсуа Олланд, решивший обложить доходы богатых неслыханным налогом в 75 %, – это лишь несколько примеров. Апостолы информационных технологий, которые верят, что цифровые “примочки” сами по себе решат ныне не решаемые проблемы человечества, тоже склонны к излишне бравурным заявлениям и в итоге тоже оказываются “непроходимыми упрощенцами”.
Такие опасные демагоги обнаруживаются во всех областях жизни, о которых идет речь в этой книге: предприниматели и теоретики, утверждающие, что интернет-бизнесы с минимумом активов и скудными или нулевыми доходами должны оцениваться выше, чем “традиционные” компании с мощными активами и постоянным притоком средств; стратеги, обещавшие, что вторжение в Ирак будет вроде развлекательной прогулки, а захватчиков будут встречать как освободителей и что война “окупит себя” за счет высоких нефтяных доходов Ирака. Усама бен Ладен, “Аль-Каида”, “Талибан” и другие террористические движения тоже опираются на чудовищные упрощения, которые они сумели широко популяризировать. Обещания и прогнозы инспирированной Уго Чавесом “боливарианской революции” и, на другом полюсе, североамериканского Движения чаепития также коренятся в дикой примитивизации, не учитывающей ни уроков прошлого, ни даже просто объективных данных и научных свидетельств.
Разумеется, в демагогах, шарлатанах и продавцах воздуха нет ничего нового: история изобилует примерами, когда восхождение личности на вершину власти и пребывание там оборачивалось гибельными последствиями для народов. Новое – это среда, в которой “человеку с улицы” – в том числе носителю разрушительных идей – гораздо легче приобрести власть.
Отслеживать тех, кто стремится все упрощать, и не давать им той власти, которой они ищут, всегда было необходимо. И укрепление нашей способности – как индивидов и как общества, интеллектуальной и политической – обнаруживать таких среди нас еще более важно в мире, переживающем стремительные и ошеломительные перемены.
И для начала нужно принять новую реальность упадка власти и, как сказано, изменить характер наших рассуждений о ней. Не только и не столько в коридорах президентских дворцов, головных офисах корпораций и университетских аудиториях, сколько в разговорах у кулера, в дружеских беседах и за обеденным столом в семье.
Такие разговоры – незаменимый компонент политического климата, в котором будет неуютно непроходимым упрощенцам. Ведь, как точно замечает Фрэнсис Фукуяма, для искоренения ветократии, парализующей политический механизм, “главное, чтобы политические реформы опирались на движение масс, простых людей”[390]. Для этого, в свою очередь, необходимо вести дискуссию о том, как преодолеть негативные последствия упадка власти и перебраться на позитивную ветку нашей перевернутой подковы. Чтобы это произошло, необходимо решить сложнейшую задачу: демократические общества должны созреть до того, чтобы делегировать больше власти тем, кто ими правит. Это невозможно, если в обществе не вырастет доверие к этим людям. Что, конечно, само по себе еще труднее. Но без этого не обойтись.
Вернуть доверие
Хотя упадок власти затронул все области организованной человеческой деятельности, в некоторых сферах его последствия особенно устрашающи. Если директора и президенты корпораций теряют в способности диктовать свою волю и сохранять за собой полномочия, это не такая великая беда, как избранные руководители государств, парализованные ветократией.
На международном уровне этот паралич особенно зловещ. Глобальные проблемы множатся, а способность мирового сообщества их устранять стагнирует либо убывает. Иначе говоря, неспособность бизнесменов добиваться задуманного для нас всех несет меньшую угрозу, чем ситуация, когда главы государств и лидеры блоков и объединений обездвижены, словно Гулливеры, опутанные тысячами малых “микродержав”.
Когда вы последний раз слышали, чтобы крупная группа стран приняла какое-нибудь международное соглашение по некой острой проблеме? Лет десять назад, не меньше, а в каких-то отдельных важных аспектах период бездействия доходит до двадцати и даже тридцати лет. Неспособность европейских государств, которые по иронии судьбы уже подписали соглашения о распределенном управлении, совместно противостоять разрушительному кризису – это такое же красноречивое свидетельство паралича, как и неспособность мирового сообщества принять меры против выбросов парниковых газов, разогревающих планету. Или его неспособность остановить кровопролитие, например разразившееся в 2012 году в Сирии.
Запущенность болезни очевидна: с начала 1990-х, когда по миру распространились явления, вызванные глобализацией и революциями множества, мобильности и ментальности, необходимость в эффективном сотрудничестве на уровне государств резко возросла. Но возможности человечества не успевают за этими новыми потребностями. Важные многосторонние переговоры проваливаются, сроки упускаются, финансовые договоренности и обещания не уважаются, работа глохнет. Коллективная международная активность не достигла того уровня, который предлагался, а главное – того, который был необходим[391].
Эти провалы не только изобличают хронический дефицит согласия между державами; по сути дела, это очередная яркая манифестация упадка власти. А какое отношение имеет ко всему этому утрата доверия? Неспособность политических лидеров успешно сотрудничать с соседями по планете связана с их шатким положением в своих странах. Правительства, не пользующиеся особым (или никаким) доверием, не могут заключать международные соглашения, ведь для этого часто требуется принимать обязательства, идти на уступки, компромиссы и даже жертвы, чего народ может и не позволить. Я не говорю, что мы должны давать тем, кто нами правит, карт-бланш и неограниченные полномочия: разумеется, неподконтрольная, неподотчетная и не уравновешенная сдерживающими силами власть опасна и неприемлема. Но следует при этом понимать, что, когда общество оказывается на нисходящей ветке подковы-графика, дополнительные ограничения власти правительственных институтов идут в конечном счете во вред всем нам. Восстановление доверия необходимо, чтобы ослабить эти ограничения и перевести в ту область графика, где общество от них выигрывает. Взрывной рост и усложнение сдержек и противовесов, опутывающих правительства демократических государств, – прямое следствие утраты доверия. В иных странах убывание доверия к правительству уже стало постоянной тенденцией. Вспомним наблюдения президента Фонда Карнеги Джессики Мэтьюз, которую мы цитировали в четвертой главе, говоря о революции ментальности: “[В США] каждый, кому меньше сорока, всю жизнь живет в стране, где большинство граждан не доверяют собственному национальному правительству делать то, что, по их мнению, нужно делать”[392].
Разумеется, у нас хватает причин не доверять политикам и власть имущим вообще: дело не только в продажности и лживости, но и в банальном неумении правительств хорошо делать работу, которой мы ждем от них как избиратели. Более того, информация становится все доступнее, а повышенное внимание медиа к государственному истеблишменту быстро высвечивает все его ошибки, огрехи и некомпетентность. В результате низкий уровень доверия к правительству, характерный для наших дней, становится нормой.
Все должно перевернуться. Нужно возродить доверие к правительству и к политическим лидерам. Это потребует от политических партий крутых перемен в структуре, в деятельности, в отборе, оценке и выдвижении (и отзыве) лидеров. Адаптация политических партий к условиям XXI века – это требование момента.
Укрепление политических партий: уроки “Захвати Уолл-стрит” и “Аль-Каиды”
В большинстве демократических стран партии остаются важнейшими субъектами политики и по-прежнему обладают широкими возможностями. Но это лишь видимость: они раздроблены, ослаблены и поляризованы, как и вся политическая система, в которую они встроены. Строго говоря, большинство старых партий уже не в состоянии обладать той властью, какая у них была прежде. Красноречивый пример – агрессивное давление Движения чаепития на республиканцев и тот внутренний раскол, который это вызвало в некогда одной из самых мощных политических машин в мире. Столь же разрушительную фракционную борьбу мы видим в партиях по всему свету.
Начиная с 1990-х политические партии переживают нелучшие времена. В большинстве стран опросы общественного мнения показывают, что престиж и ценность партий в глазах тех самых людей, кому они призваны служить, падают и кое-где уже достигли небывало низкого уровня[393].
Конец холодной войны и особенно крушение коммунизма как вдохновляющей доктрины размыли идеологические границы, сообщавшие многим партиям их уникальное своеобразие. Поскольку идеологические платформы стали неразличимы, в главный, а зачастую и единственный определяющий фактор превратились персоны кандидатов. В предвыборной гонке партии стали меньше полагаться на привлекательные для народа идеи и идеалы, а больше на маркетинговые приемы, медийные умения кандидатов и, конечно, деньги, которые они способны собрать. Закономерно, что скандалы, в которые оказываются втянуты отдельные политики, равно компрометируют и партии, к которым эти персоны принадлежат. И вновь стараниями свободных медиа и независимых парламентариев и судей коррупционные схемы, которые прежде хорошо прятали или безмолвно терпели, вытаскиваются на всеобщее обозрение, и их ставшая явной противоправность подрывает “бренд” политической партии. Публичное очернение также организуется партиями, которые больше не могут отличаться от оппонентов идеологической позицией и пытаются внушить избирателю, что их соперники неизбежно связаны с коррупцией и скандалами. Нельзя сказать с уверенностью, в самом ли деле коррупция в политике усилилась в последние десятилетия, но огласка точно сегодня широка, как никогда.
Тем временем, пока политические партии переживали трудности, расцвели общественные движения и неправительственные организации (НПО). В 1990-х даже кровавые террористические сообщества типа “Аль-Каиды” (которые в ряде важных аспектов тоже можно классифицировать как НПО) стали всемирными и существенно усилились. Связи между политическими партиями и электоратом ослабляются, а между НПО и их сторонниками укрепляются. Общественная поддержка политиков и партий продолжает неуклонно убывать, а авторитет и влияние НПО растут. Доверие к ним растет столь же скоро, сколь быстро его теряют партии. Такое организаторское умение, как привлечение молодых и мощно мотивированных активистов, готовых многим жертвовать ради общего дела и организации, сегодня более свойственно НПО, чем политическим партиям.
НПО преследует свою единственную цель с жаром одержимого, тогда как у политической партии широкий набор разных и часто противоречивых целей и она одержима лишь погоней за пожертвованиями на избирательную кампанию. В странах, где политические партии остаются под запретом или подвергаются гонениям, НПО превращаются в единственный канал политической и общественной активности. В остальных случаях быстрый рост НПО объясняется чаще всего тем, что они меньше затронуты коррупцией, нередко принадлежат к широкой международной сети и обычно имеют более ясную идеологию, менее строгую иерархию и работают в тесном контакте со своими участниками. Важное преимущество НПО – четкие задачи. Ставит ли организация целью защиту гражданских прав или окружающей среды, борьбу с бедностью или с контролированием прироста населения, ее участники редко теряют из виду смысл своей работы. Все эти факторы склоняют новых и новых политически активных людей, прежде примкнувших бы к тем или иным партиям, в сторону участия в НПО.
Рост НПО – в целом позитивная тенденция. Что значительно менее радостно и действительно должно быть повернуто вспять – это утрата партиями авторитета, что в ряде стран: в Италии, в России, в Венесуэле – привело к тому, что партии фактически исчезли и заменены создаваемыми к очередным выборам объединениями. Чтобы партии могли возродиться и эффективно функционировать, им нужно вернуть способность вдохновлять, мотивировать и мобилизовывать людей, особенно молодых, которые без этого либо вовсе забрасывают политическую активность, либо направляют свою энергию в русло узкоспециальных организаций или даже маргинальных групп. То есть партиям нужно возыметь волю к переменам и адаптировать свою структуру и методы к условиям все более интегрирующегося мира. Неправительственные организации благодаря относительно горизонтальной, неиерархической структуре оказались подвижными, пластичными и хорошо настроенными под запросы и ожидания их участников; должно быть, этот рецепт и партиям поможет найти новых сторонников, стать мобильнее, продвигать свою программу и, будем надеяться, более успешно противостоять непроходимым упрощенцам, охотящимся за влиянием внутри партии и вне ее.
Неправительственные организации завоевывают доверие тем, что их участники видят результат своих действий, понимают, что без их помощи организации не обойтись, что ее лидеры отвечают перед рядовыми членами, играют честно и не преследуют никаких тайных или неблаговидных целей. Политическим партиям нужно уметь вызывать такого рода эмоции в широких слоях общества и рекрутировать участников не только в традиционном узком кругу верных приверженцев.
Только в таком случае они смогут вернуть ту власть, которая нужна, чтобы успешно нами править.