Новые участники и новые возможности
Здесь едва ли уместно заявлять о смерти всех старых отраслей экономики, компаний и названий. Напротив, целый ряд обстоятельств свидетельствует об обратном. Многие фирмы-долгожители до сих пор благоденствуют. Кто-то из крупных корпораций-старожилов типа Coca-Cola, Nestle, ExxonMobil, Toyota будет процветать и дальше, кто-то продержится больше, кто-то меньше. С одной стороны, посвятив время предсказанию перспектив какой-нибудь большой корпорации, акционеры этой самой корпорации как минимум получат занимательное времяпровождение, а с другой, оно же отвлечет их от серьезных перемен, происходящих повсеместно, а точнее – от пришествия новичков-конкурентов. Ниже мы встретимся с некоторыми из них.
Новые южные ТНК
Знакомьтесь: Алехандро Рамирес, молодой предприниматель из мексиканской Морелии, глава индийского отделения Cineplex – одного из ведущих игроков кинопрокатной индустрии.
Индия известна как страна с самой крупной в мире киноиндустрией, по крайней мере по количеству коммерческих фильмов, выпускаемых за год. Но в чем она серьезно уступает, так это в наличии современных мультиплексов с высоким качеством изображения, где стремительно растущий средний класс мог бы знакомиться с образцами индийского и зарубежного кинематографа. На страну с населением более 1,2 миллиарда человек приходится порядка тысячи современных кинопрокатных площадок. Возглавляемая Рамиресом компания Cinepolis намерена за ближайшие несколько лет возвести пятьсот мультиплексов, заполнив таким образом пробел. Cinepolis, который появился в 1940-е в захолустном мексиканском штате Мичоакан и представлял собой кинотеатр с одним экраном, прошел немалый путь и стал крупнейшей в Мексике и Центральной Америке сетью кинотеатров-мультиплексов[308].
Однако Cinepolis не только самый агрессивный из новых игроков индийского кинопроката, он еще и первый зарубежный инвестор, вошедший в этот сектор индийской экономики. “Как вам пришла в голову мысль разнообразить индийский рынок?” – спросил я у Рамиреса. “Сама идея не моя, – ответил он. – Два студента из Стэнфордской школы бизнеса в рамках учебного курса должны были составить бизнес-план, и когда тот был готов, то принесли его мне. Сообща мы его доработали, нашли капитал и принялись за дело. И почти сразу же обнаружилось, что потенциал нового дела превосходит все наши ожидания[309].
И Cine-polls – лишь один из новых игроков, появляющихся в Мексике, Индии, Бразилии, ЮАР и Турции, которые занимаются бизнесом в других развивающихся экономиках, в тех ее секторах, которые некогда были запущены, ограничивались только внутренними инвестициями или же контролировались более крупными западными ТНК. В 1970-х годах сотрудничество Юг-Юг было мечтой приверженцев концепции третьего мира, ведь таким образом экономики развивающихся стран могли взаимно расширять свои возможности посредством прямой торговли, инвестиций и помощи в обход “Севера”. Это была внушаемая государствами социалистическая мечта, и те инвестиции, которые льются широким потоком сегодня, не имеют ничего общего с этими фантазиями. Тем не менее сегодня инвестиции Юг-Юг – одна из определяющих тенденций глобального бизнеса[310]. Данные ООН показывают, что в 2003 году общий размер прямых иностранных инвестиций (ПИИ) из развивающихся стран и стран с переходной экономикой превысил размер инвестиций из развитых стран.
Двадцать из пятидесяти четырех двусторонних инвестиционных договоров, подписанных в 2010 году, были заключены между развивающимися странами, и роль этих стран продолжает расти, как в качестве получателей ПИИ, так и в качестве внешних инвесторов. Поток прямых иностранных инвестиций из развивающихся стран достиг беспрецедентных 29 % от общего объема ПИИ в 2010 году, а в 2011-м и 2012-м этот впечатляющий рост продолжился, невзирая на глобальную экономическую лихорадку[311].
Количество фирм из развивающихся стран, входящих в перечни крупнейших мировых компаний, непрерывно растет. А исследователи из Всемирного банка и ОЭСР утверждают, что официальная статистика недооценивает масштаб ПИИ из развивающихся стран, отчасти из-за того, что это новая и зачастую неожидаемая категория отчетности, а отчасти из-за объемов неучтенного оттока капитала[312].
В числе бенефициаров этой тенденции множество компаний, представляющих самые разные отрасли экономики, от строительной и телекоммуникационной до текстильной и нефтедобывающей. В массе своей эти бренды неизвестны в Европе или Северной Америке, но все более и более узнаваемы в остальных частях мира. Например, такие мобильные операторы, как индийские Bharti Airtel и Reliance, MTN из ЮАР, Orascom из Египта или Etisalat из ОАЭ, – все они входят в число пятнадцати крупнейших мировых компаний. Другие не так известны, но и они занимают не последнее место в своих отраслях: например, шри-ланкийские производители текстиля размещают производственные мощности по всей Южной Азии и в странах Индийского океана, а турецкие многоотраслевые конгломераты стали главными игроками в России, на Балканах и на Ближнем Востоке. (Так, турецкие компании играли заметную роль в международном сотрудничестве по восстановлению и развитию инфраструктуры в Афганистане, включая строительство американского посольства в Кабуле.) Все чаще и чаще подобные компании стремятся вырваться за рамки своих региональных зон, где им уютно в силу языковой, культурной общности с другими странами, чтобы заняться инвестициями за пределами родных пенатов, когда возникает такая возможность (как в свое время та же Cinepolis). Антуан ван Агтмаэль, автор термина “развивающиеся рынки”, как-то признался мне, что он более чем уверен, что к 2030 году число фирм, представляющих развивающиеся рынки, превысит количество компаний из стран с развитой на сегодняшний день экономикой[313].
Юг отправляется на север
Близкородственный феномен – рост поглощений крупных североамериканских и европейских фирм компаниями, пришедшими из развивающихся и переходных экономик, что породило целое поколение глобальных ТНК, привязанных географически и исторически к экономическим системам, которые до недавнего времени считались закрытыми и плотно опекаемыми государством. Индия, Мексика, Бразилия, ЮАР, Китай – эти компании оттуда. Хороший наглядный пример – уже упомянутый нами мексиканский цементный гигант CEMEX, представленный почти в сорока странах. Компания CEMEX получила международный статус, что почти автоматически вывело ее на первые позиции на рынке стройматериалов (в жесткой борьбе с французским производителем Lafarge) и позволило довести американскую долю бизнеса до отметки 41 % против 24 % в Мексике. И хотя сегодня компании пришлось сократить расходы ввиду нестабильности мировой экономики, она по-прежнему остается международным игроком, представленным во многих развивающихся странах, причем в той сфере, которая была когда-то исключительно прерогативой фирм из развитых стран[314]. В числе примеров вы найдете также фирмы, давшие начало двум крупнейшим игрокам американской пивоваренной отрасли. Anheuser-Busch пребывает под началом бельгийской InBev (которая сама возникла вследствие зарубежной экспансии бразильской AmBev ), а значительную часть управленческого персонала составляют бразильцы. Между тем держателем конкурирующего пивного бренда Budweiser является компания SABMiller, возникшая, когда South African Breweries после целого ряда удачных покупок в таких странах, как Чехия, Румыния, Сальвадор, Гондурас и Замбия, приобрела в 2002 году американскую Miller Brewing Company. Бразильская Vale (известная когда-то под неуклюжим названием Companhia Vale Do Rio Doce) после приобретения в 2007 году канадского конкурента Inco стала второй в мире по размеру горнодобывающей компанией. А крупнейший мировой производитель стали ArcelorMittal возник как результат целой серии приобретений, совершенных индийским миллиардером Лакшми Митталом. Его Mittal Steel только в 2005 году вошла в рейтинг лучших пятисот компаний мира от журнала Fortune[315].
Громоздкие составные названия ArcelorMittal и Anheuser-Busch InBev указывают нам не только на историю слияний-поглощений, но и на бурную энергию новых участников, явившихся оттуда, откуда их никто не ждал. Вне всякого сомнения, эти слияния приведут к концентрации и новым олигополиям с ощутимой властью на рынке, но в то же время мы не должны забывать, что зачастую они проводятся с участием компаний, которые еще каких-то десять лет назад были в разы меньше компаний, поглощаемых ими сегодня. Нечто подобное может случиться и с ними, а роль поглотителя крупных компаний вполне может сыграть третьесортная, ничем особо не приметная фирма из далекого захолустья. Эта тенденция была знаковой для минувшего десятилетия, и она лишь продолжает набирать силу.
Некогда локальные фирмы с малых защищенных рынков никогда не получили бы рычаги, которые позволяли бы брать под контроль крупнейшие компании мира в различных отраслях экономики, если бы не резкое падение входных барьеров под давлением открытых финансовых рынков, распространение образования и бизнес-культуры, доступ к капиталу, увеличение прозрачности и доступности информации о компаниях, отмена регулирования, либерализация торговли и инвестиций, перспективы развития, глобализация, новые технологии и прочие факторы, уже упоминавшиеся здесь. Интернационализация компаний, происходящих из бедных стран, – яркий пример того, как действуют революции множества, мобильности и ментальности.
Рассеяние бирж
Жертвами гиперконкуренции на мировой бизнес-арене становятся и сами рынки – точнее, фондовые биржи, на которых торгуется львиная доля всех акций и за которыми неустанно следят политики, средства массовой информации и общественность, рассматривая их как индикаторы состояния экономики как таковой. Знаменитые торговые площадки, такие как Нью-Йоркская или Лондонская фондовые биржи, недолго сопротивлялись наступлению альтернативных площадок. Традиционные киты американского финансового рынка – Нью-Йоркская фондовая биржа (основанная в 1792 году) и NASDAQ (основанная в 1971 году) в настоящее время едва покрывают половину всех сделок, проводящихся в ходе публичных торгов; согласно данным за 2012 год, на электронные биржи Direct Edge (год основания – 1998-й) и BATS Exchange (основана в 2005 году) приходилось порядка 9 и 10 процентов соответственно, а остальное разделили десятки прочих бирж. Бурно растущие биржи и постоянная торговля автоматическими компьютерными алгоритмами немало способствуют рыночной волатильности, из-за которой акции одних компаний стремительно теряют цену, других – так же стремительно растут.
Биржа в Нью-Йорке – не единственная крупная биржа, отступающая под натиском новых конкурентов, то же самое можно сказать и о Лондонской фондовой бирже, и о Deutsche Borse, и о других старомодных торговых площадках. При всем этом новичок с канзасскими корнями BATS (от Better Alternative Trading System – “лучшая альтернативная торговая система”) совершает больше сделок, чем любая другая биржа, за исключением Нью-Йоркской и NASDAQ, оставив позади Токийскую, Лондонскую, Шанхайскую, Парижскую и остальные фондовые биржи. Индикатор трудностей, с которыми сталкиваются старые игроки, – обесценивание их собственных акций. Акции NXSE Euronext (кодовое обозначение NYX) обвалились с кульминационных 108 долларов в 2006 году до 22 в 2012-м. Падает и доходность: в 2009 году доходы от торговых операций с участием лондонского биржевого оператора London Stock Exchange Group Plc снизились более чем на треть[316].
Конкурирующие биржи – это только один из аспектов рассеяния новых финансовых рынков. Другой пример – появление “скрытых пулов”, неафишируемых бирж, которые создавались для торговли между различными учреждениями, желавшими сохранить анонимность (без объявления во всеуслышание заказов, цен, объемов) и не раскрывать своих стратегий перед другими игроками. Скрытые пулы противоречат установке на то, что рынки для достижения положительных результатов должны быть прозрачными, кроме того, именно в них усматривают главную причину волатильности и искажений цен на акции, не говоря уже о незаслуженных преимуществах их участников. Регуляторы всего мира ведут споры о том, что делать со скрытыми пулами, и все по-разному представляют степень их опасности для мировой финансовой системы. Единственное, что не вызывает никаких сомнений, – это то, что их становится больше[317]. Согласно оценке Комиссии по ценным бумагам и биржам, число действующих на американском рынке скрытых пулов с 2002 по 2012 год выросло от десяти до тридцати с лишним. По данным агентства Bloomberg News, в январе 2012 года на долю скрытых пулов приходилось почти 14 % от всех американских биржевых сделок[318]. Согласно более ранним оценкам Комиссии по ценным бумагам и биржам, на долю скрытых пулов приходилось более 7 % от общего числа всех сделок, заключенных на американских биржах, – величина, быть может, относительно и небольшая, но вполне достаточная, чтобы запустить масштабный волновой эффект[319].
Звездный час фондов прямых инвестиций и хедж-фондов Считается, что финансовый кризис и рецессия глобальных рынков в 2008–2009 годах покончили с рыночным господством частных фондов прямых инвестиций и хедж-фондов. В течение предыдущего десятилетия эти мало кому известные и зачастую небольшие фирмы получили контроль над огромными компаниями, действуя методом выкупа с привлечением заемных средств, а также благодаря агрессивной торговой политике и активной позиции акционеров. Придя в себя после того, как в начале десятилетия лопнул пузырь доткомов, фонды прямых инвестиций всю оставшуюся часть десятилетия посвятили беспрецедентной скупке всяческих активов, а кульминацией этой деятельности стала покупка в 2007 году за 45 миллиардов долларов энергетической компании TXU, совершенная Kohlberg Kravis Roberts (KKR) и Texas Pacific Group (TPG) .
Тем временем хедж-фондов становилось все больше: если в 1998 году в мире насчитывалось 3 тысячи хедж-фондов, то в 2008-м их было 10 тысяч. К 2011 году сотня крупнейших хедж-фондов распоряжалась активами на 1,2 триллиона долларов[320]. В 2012 году с их участием прошла половина всех сделок с государственными облигациями США, 40 % торгов акциями, а также 80 % сделок с проблемными долгами. В 2011 году двадцатка крупнейших хедж-фондов из списка журнала Bloomberg Markets, возглавляемая Bridgewater Associates с капиталом 77,6 миллиарда долларов, распоряжалась активами без малого на 600 миллиардов[321]. Параллельно, хоть и в меньших масштабах, шла экспансия хедж-фондов в Европе и Азии.
Грань между банками и хедж-фондами стиралась тем сильнее, чем чаще последние вступали во владение активами компаний, действуя как частные инвестиционные компании и вытесняя попутно обычные банки. К 2007 году доля первичного рынка заемного капитала (то есть торговля кредитами), осуществляемая с помощью традиционных банков, впервые опустилась ниже отметки 50 %, тогда как еще в 2000 году она составляла 90 %. Поддавшись этой тенденции, банки сами стали приобретать акции у хедж-фондов, что только ускоряло размывание ролей.
Хедж-фонды стали катализаторами рыночной активности и вынуждают руководство компаний действовать более гибко и эффективно. В США, владея 5 % активов, они участвовали в 30 % сделок. Они оказывали огромное давление на корпорации, невзирая на их историю и степень известности, подобно фонду с не самым уместным названием Children’s Investment Fund (Детский инвестиционный фонд), который приложил максимум усилий для того, чтобы голландский банк ABN AMRO был продан или реорганизован таким образом, чтобы ему не оставалось ничего иного, как смириться с продажей британскому банку Barclays. Огромные суммы денег приходили и уходили в виде гигантских ставок – как известнейшая ставка всех времен от Джорджа Сороса, когда он сорвал куш в миллиард с лишним долларов. В 2006 году тридцатилетний трейдер фонда с названием Amaranth потерял 6,2 миллиарда долларов, прогорев на газовых сделках. Зато победители в этом секторе получают огромные прибыли: по некоторым данным, в 2006 году руководство 25 ведущих хедж-фондов заработало в общей сложности сумму, эквивалентную ВВП Иордании. Впрочем, весьма велика вероятность, что большинство из них не знакомы не только широкой публике, но и людям, проживающим по соседству в изысканном Гринвиче или Вестпорте (два города в штате Коннектикут), где особенно много хедж-фондов.
В 2008 году хедж-фонды потеряли около 18 % стоимости своих активов. И все же было много исключений, включая фонд Джорджа Сороса, а также фонд под руководством тогда еще не пресловутого Джона Полсона, которые заработали миллиарды, рискнув сыграть против рынка высокорисковых ипотечных облигаций и целого ряда неизвестных игроков, заработавших сотни миллионов долларов на пике крушения ипотечного рынка[322]. Восстановление рынка на фоне рефинансирования 2009 года, как и ожидалось, также оказалось выгодным для хедж-фондов, хотя некоторые эксперты по промышленности отмечали идущее полным ходом вытеснение мелких спекулянтов. В пользу этого легкорегулируемого сектора говорит то обстоятельство, что он исправно поставляет победителей и проигравших, чем привносит на рынки некий элемент стабильности. Согласно Себастьяну Маллаби, автору посвященного хедж-фондам бестселлера “Денег больше, чем у Бога”, они “не столько создают риски, сколько их поглощают”[323].
Впрочем, хедж-фонды тоже угодили под регуляторный кнут, и теперь их возможности довольно ограниченны. В 2011 году сообщалось, что из-за новых финансовых регуляторов Джордж Сорос решил закрыть свои фонды для инвесторов и заняться исключительно их управлением. Правда, колоссальные потери на этих небезопасных площадках могут быть вызваны и волатильностью рынков. Серьезные убытки понес фонд Джона Полсона, прогорев на рыночных операциях. (В 2011 году он потерял 9,6 миллиарда долларов – абсолютный рекорд для хедж-фондов[324].) И в то же время стали появляться, заявляя о себе как о самых доходных в мире машинах, другие хедж-фонды с необычными, инновационными названиями, стратегиями, расположением и технологиями. Например, Bridgewater, колосс в мире хедж-фондов, в 2011 году заработал для своих инвесторов 13,8 миллиарда долларов[325].
Урок, который безусловно можно из этого извлечь, таков: одни хедж-фонды появляются, другие исчезают, премии их менеджерам бывают большими и очень большими, но при любом раскладе нам не избежать дальнейшей экспансии этих некрупных и не очень-то известных групп с колоссальным влиянием на рынки и на цены. В этом новом финансовом мире нередко случается так, что умник-одиночка, вооруженный программными алгоритмами, дает фору огромному банку, живущему в мире витиеватых правил, сложных внутренних практик и нединамичной субординации.
Хедж-фонды против традиционной власти игроков финансового рынка – это то же, что сомалийские пираты – против мощи сильнейших в мире ВМС.
Короче говоря, такие новые участники, как хедж-фонды, новые фондовые биржи, скрытые пулы и неизвестные поначалу стартапы, которые вдруг ставят с ног на голову целые отрасли, и есть предвестники грядущих перемен: растущей волатильности, более явной фрагментации, более жесткой конкуренции и большей микровласти, способной ограничивать возможности мегаигроков.
Действительно, ни возмущение общественности диспропорциями, вызванными экономической глобализацией, ни тотальный шок, произведенный финансовым кризисом 2008 года и последовавшей за ним Великой рецессией, не стали преградой для международной экономической интеграции. Она продолжается без особых помех, и все пророчества о вспышках протекционизма, когда страны попытаются оградить свои экономики и защитить рабочие места, так и остались досужими домыслами. Международная торговля и потоки инвестиций продолжают расти и подпитывать силы, ограничивающие власть традиционных бизнес-игроков.
Что все это значит?
Один из парадоксов нашей эры: корпорации стали крупнее, растет их присутствие в мире и политический вес, но в то же время они все больше рискуют утратить позиции, прибыли, репутацию, а в некоторых случаях их может ждать и полное банкротство. Растет и без того уже немалый список компаний, которые когда-то были неприкосновенными для конкурентов и властей, но сегодня уже не являются таковыми, а их устойчивость больше не воспринимается как должное. То же самое верно и в отношении титанов банковского дела и промышленного сектора, чья сила и неуязвимость вопреки ожиданиям многих (в том числе и их собственным ожиданиям) оказались явлением преходящим.
Даже у продолжающих благоденствовать крупных компаний, мало подверженных действию рыночных сил, сужается поле выбора. Те же ExxonMobil, Sony, Carrefour и JPMorgan Chase до сих пор пользуются огромным влиянием и автономией, но сегодня их главы более ограничены в своих решениях, чем прежде. Они не в состоянии распоряжаться своей огромной властью с такой же легкостью, как это делали их предшественники, а последствия от злоупотреблений этой властью еще более пагубны.
Как мы увидели в этой главе, власть корпораций уже не та, что была раньше.
Глава 9