Журнал для всех», 1902, № 12

Из писем и бумаг гр. Л.Н. Толстого*

О воспитании я думал очень много. И бывают вопросы, в которых приходишь к выводам сомнительным, и бывают вопросы, в которых выводы, к которым пришел, окончательные, и чувствуешь себя не в состоянии ни из­менить их, ни прибавить к ним что-либо: таковы выводы, к которым я пришел, о воспитании. Они следующие: вос­питание представляется сложным и трудным делом только до тех пор, пока мы хотим, не воспитывая себя, воспиты­вать своих детей или кого бы то ни было. Если же поймем, что воспитывать других мы можем только через себя, вос­питывая себя, то упраздняется вопрос о воспитании и остается один вопрос жизни: как надо самому жить? Я не знаю ни одного действия воспитания детей, которое не включало бы и воспитания себя. Как одевать, как кор­мить, как класть спать, как учить детей? Точно так же, как себя. Если отец, мать одеваются, едят, спят умеренно и работают, и учатся, то и дети будут то же делать. Два правила я бы дал для воспитания: самому не только жить хорошо, но работать над собой, постоянно совершенствуясь, и ничего не скрывать из своей жизни от детей. Лучше, чтобы дети знали про слабые стороны своих родителей, чем то, чтобы они чувствовали, что есть у их родителей скрытая от них жизнь и есть показная. Все трудности воспитания вытекают оттого, что родители, не только не исправляясь от своих недостатков, но даже не признавая их недостатками, оправдывая их в себе, хотят не видеть эти недостатки в детях. В этом вся трудность и вся борьба с детьми. Дети нравственно гораздо проницательнее взрос­лых, и они – часто не выказывая и даже не сознавая этого – видят не только недостатки родителей, но и худший из всех недостатков – лицемерие родителей, и

*С личного разрешения Л.Н. Толстого

теряют к ним уважение и интерес ко всем их поучениям. Лице­мерие родителей при воспитании детей есть самое обычное явление, и дети чутки и замечают его сейчас же и отвра­щаются и развращаются. Правда есть первое, главное условие действенности духовного влияния, и потому она есть первое условие воспитания. А чтоб не страшно было по­казать детям всю правду своей жизни, надо сделать свою жизнь хорошей или хоть менее дурной. И потому воспи­тание других включается в воспитание себя, и другого ничего не нужно.

Воспитание есть воздействие на сердце тех, кого мы воспитываем. Воздействовать же на сердце можно только гипнотизацией, которой так подлежат дети, – гипнотизацией, заразительностью примера. Ребенок увидит, что я раздражаюсь и оскорбляю людей, что я заставляю других делать то, что сам могу сделать, что я потворствую своей жадности, похотям, что я избегаю труда для других и ищу только удовольствия, что я горжусь и тщеславлюсь своим положением, говорю про других злое, говорю за глаза не то, что говорю в глаза, притворяюсь, что верю тому, во что не верю, и тысячи, тысячи таких поступков или поступков обратных: кротости, смирения, трудолюбия, самопожертвования, воздержания, правдивости, –и заражается тем или другим во сто раз сильнее, чем самыми красноречивыми и разумными поучениями. И потому все или 0,999 воспитания сводится, к примеру, к исправлению и совершенствованию своей жизни.

Так что то, с чего вы начали внутри себя, когда мечтали об идеале, т. е. добре, достижение которого несомненно только в себе, к тому самому вы приведены теперь при воспитании детей извне. То, чего вы хотели для себя, хорошенько не зная зачем, то теперь вам уже необходимо нужно для того, чтобы не развратить детей.

От воспитания обыкновенно требуют и слишком много и слишком мало. Требовать того, чтобы воспитываемые выучились тому-то и тому-то, образовались, как мы разумеем образование, – это невозможно; так же невозможно и то, чтобы они сделались нравственными, как мы разумеем это слово. Но совершенно возможно то, чтобы не быть самому участником в развращении детей (и в этом не может помешать ни жене муж, ни мужу жена), – а всей своей жизнью, по мере сил своих, воздействовать на них, заражая их примером добра.

Я думаю, что не только трудно, но невозможно хорошо воспитать детей, если сам дурен; и что воспитание детей есть только самосовершенствование, которому ничто не помогает столько, как дети. Как смешны требования людей, курящих, пьющих, объедающихся, не работающих и превращающих ночь в день, о том, чтобы доктор сделал их здоровыми, несмотря на их нездоровый образ жизни, так же смешны требования людей научить их, как, продолжая вести жизнь ненравственную, можно бы было дать нравственное воспитание детям. Все воспитание детей состоит в большем и большем сознании своих ошибок и исправлении себя от них. А это может сделать всякий и во всевозможных условиях жизни. И это же есть и самое могущественное орудие, данное человеку для воздействия на других людей, в том числе и на своих детей, которые всегда невольно ближе всего к нам, и больше всего относится к воспитанию.

* * *

Оба вопроса о воспитании и об отношении к людям сводятся в один вопрос, именно в последний: как относиться к людям не на словах только, а на деле. Если этот вопрос решен, и жизнь отца идет по такому или другому решению, то в этой жизни отца и будет все воспитание детей. А если решение правильно, то отец и не введет соблазна в жизнь детей; если же нет, то будет обратное. Знание же, которое приобретут или не приобретут дети, – это дело второстепенное и ни в каком случае не важное. К чему будут способности у ребенка, тому он научится, хотя бы жил в захолустье.

Родители, живя развратной, невоздержанной «в пище», праздной – в неуважении к людям – жизнью, всегда требуют от детей воздержания, деятельности, уважения к людям. Но язык жизни, примера далеко слышен и виден и ясен и большим, и малым, и своим, и инородцам.

* * *

Ведь дело в том, что выгодно или, не выгодно ли для внешнего успеха дела любовное (не насильственное) обращение с учениками, - вы не можете обращаться иначе. Одно, что можно сказать наверное, это то, что добро будит добро в сердцах людей и наверное производит это действие, хотя оно и невидно.

Одна такая драма, что вы уйдете от учеников, заплачете (если они узнают), – одна такая драма оставит в сердцах учеников большие, более важные следы, чем сотни уроков.

* * *

Человек всякий живет только затем, чтобы проявить свою индивидуальность. Воспитание (современное) стирает ее.

Ужасно смотреть на то, что богатые люди делают со своими детьми.

Когда он молод и глуп и страстен, его втянут в жизнь, которая ведется на шее других людей, приучают к этой жизни; а потом, когда он связан по рукам и ногам соблазнами, – и не может жить иначе, как требуя для себя труда других, – тогда откроют ему глаза (сами собой откроются глаза), – и выбирайся, как знаешь: или стань мучеником, отказавшись от того, к чему привык и без чего не можешь жить, или будь лгуном.

Дети еще тем хороши, что у них нет дела, а они заняты только тем, как бы хорошо провести день. Так их и воспитывать надо. А мы торопимся приучать их к делу, т. е. к тому, чтобы вместо вечного дела перед Богом и своей совестью и они бы делали то дело, которое установлено какими-то людьми по уговору, как игра…

Если бы мне дали выбирать: населить землю такими святыми, какими я только могу вообразить себе, но только чтобы не было детей; или такими людьми, как теперь, но постоянно прибывающими свежими от Бога детьми, – я бы выбрал последнее.

Стоит заняться воспитанием, чтобы увидать все их прорехи. А увидав, начинаешь исправлять их. А исправлять самого себя и есть наилучшее средство воспитания своих и чужих детей и больших людей.

Сейчас читал письмо Н. о том, что медицинская помощь не представляется ему добром, – что продолжение многих пустых жизней на многие сотни лет гораздо менее важно, чем самое слабое дутие, как он пишет дуновение, искры Божеской любви в сердце другого. Вот в этом дутии и лежит все искусство воспитания. А чтобы раздуть в других, надо раздуть в себе.

Для того, чтобы воспитывать хорошо, надо жить хорошо перед теми, которых воспитываешь. А потому и в вопросе о половом общении надо быть, насколько можешь, чистым и правдивым: если считаешь половое общение грехом и живешь целомудренно, можно и должно проповедовать целомудрие детям. Если же живешь нецеломудренно и не можешь, и не хочешь жить иначе, то невольно будешь скрывать это от детей и не будешь им говорить про это. Так это и делают.

* * *

Воспитание есть последствие жизни. Обыкновенно предполагается, что люди известного поколения знают, какими должны быть люди вообще, и потому могут их готовить к такому состоянию. Это совершенно несправедливо: люди, во-первых, не знают, какими должны быть люди – могут в лучшем случае знать только идеал, к которому им свойственно стремиться; а во-вторых, люди воспитывающие – сами никогда не готовы, не воспитаны, а сами, если они не мертвы, движутся и воспитываются.

И потому все воспитание сводится к тому, чтобы самому жить хорошо, т. е. самому двигаться, воспитываться – только этим люди влияют на других, воспитывают их, и тем более на детей, с которыми они связаны.

Быть правдивым и честным с детьми, не скрывая от них того, что происходит в душе, есть единственное воспитание.

Педагогика же есть наука о том, каким образом, живя дурно, можно иметь хорошее влияние на детей, вроде того, что есть наша медицина, как, живя противно законам природы, все-таки быть здоровыми. Науки хитрые и пустые, никогда не достигающие своей цели.

28. «Русские ведомости», 1902, № 359.

2 января в 11 ч. дня имеет быть торжественное открытие юбилейной выставки в память 200-летия первых русских Ведомостей на Государевом Печатном дворе и при Московской Синодальной типографии.