Глава 2.3. форма государства и местное самоуправление
§2.3.1. Соотношение категорий «форма государства» и «форма правления»
Forma dat esse rei[283].
«Фактически складывающиеся отношения между
высшими органами государства имеют нередко
более важное значение, чем правовые нормы,
определяющие форму правления юридически»[284].
В.Е. Чиркин
В философии под формой понимают, прежде всего, внешнее очертание, наружный вид или внутреннее строение какого-либо предмета[285], зачастую определяющего процессы собственного становления и развития в объективной действительности.[286] Вместе с тем, исследуя характеристики вещественного мира, человеку, как субъекту познания, не стоит забывать, что категория формы тесно взаимосвязана с содержательной стороной материи[287]. Поэтому изучение феномена политической организации общества, уяснение социального назначения публичной власти невозможно без постижения системных образов государственного механизма, функционирующего в рамках правовых предписаний. В юриспруденции для анализа публичного властвования государственных учреждений используется методологическая дефиниция «формы правления», неоднозначно трактуемая в правовой литературе различных исторических эпох и стран. Плюралистическое толкование данной категории обусловлено тем, что многочисленные юридические школы отталкиваются в интеллектуальном осмыслении формального конструирования верховной власти суверенных держав от двух фундаментальных философских точек зрения: идеалистической или материалистической[288]. Первая рассматривает идею как основополагающую сущность материи, выраженной в форме, а вторая опирается на внешние, осязаемые признаки вещественного развития общественных отношений и явлений, определяющих их структуру и предназначение.
Идеалисты (И.Е. Андреевский, Л.А. Тихомиров, И.А. Ильин, И.Л. Солоневич и др.) считают, что форма правления есть проявление народного правосознания, национального духа, нравственности или религиозного мировоззрения[289].
В противовес им, материалисты (В.С. Петров, А.И. Денисов, В.М. Сырых и т.д.) доказывают обусловленность любой модели политической власти в государстве вещественно-осязаемыми факторами и социальными закономерностями: обширностью либо ограниченностью территории, уровнем развития экономики; географическим положением страны, плотностью населения, соотношением классовых сил в обществе и т.д.[290] При таком подходе, содержание считается определяющей стороной целого, представляет единство всех составных элементов объекта, его свойств, внутренних процессов, связей, противоречий и тенденций, а форма предстает лишь способом существования и выражения материи[291].
Так, в марксизме форма правления неразрывно связана с соотношением классовых сил в обществе, характером производственных отношений, уровнем культуры, традициями и внешнеполитическими реалиями, существующими в определенных исторических условиях. Другими словами, форма правления представителями этого направления объясняется через классовую сущность самого государства, в рамках которого происходит соединение правящего класса с аппаратом публичного господства, превращающего волю власть имущих лиц в нормы права общеобязательные для всех индивидов проживающих на подконтрольной им территории[292].
В целом, следует признать, что, несмотря на значительные различия в подходах к определению формы правления, эти теоретические позиции имеют и ряд общих методологических установок.
Во-первых, они признают зависимость функционирования человеческого общества от определенной формальной деятельности, которая строго регламентирует юридические, нравственные и эстетические нормы, регулирующие поведение людей.
Во-вторых, любая форма рассматривается ими сквозь призму содержания.
В-третьих, идеалистический и материалистический подходы к анализу формы правления являются ограниченными для понимания всех аспектов организации политической власти в государстве[293].
Западноевропейские юристы пытаются избежать выше приведенных трудностей путем отказа от выработки единого понимания какого-либо определения вообще. Они стараются исследовать лишь видовые качества политических систем. Так, немецкий государствовед Ф.Гизе выделяет три формы правления: абсолютизм, конституционализм и парламентаризм[294]. Более того, он вводит понятие конституционного типа государства, в рамках которого описывает монархию, аристократию и демократию[295]. Мюнхенский профессор Г. Навяски, вообще, смешивая понятия «тип», «политический режим» и «форма», говорит о либеральных, демократически-эгалитарных, социалистических и националистических видах государств[296]. Французский ученый Ж.-П. нте, например, в основу градации форм правления ставит принцип разделения властей[297]. По его мнению, те государства, которые знают относительно автономное существование органов законодательной, исполнительной и судебной компетенции имеют либо президентскую форму правления, как в США, или парламентскую, как в ФРГ[298]. Страны, отвергающие принцип разделения властей, при организации аппарата публичного управления народом используют диктаторскую (авторитарную) форму правления (Германия 1933 – 1945 гг.) или режим собрания (III – я республика во Франции, СССР, Швейцария и т.д.)[299].
Кроме того, Ж.-П. нте, говорит еще о демократии – особой форме правления, служащей воплощением народного суверенитета[300]. На практике она делится на два вида: прямое (референдум, свободные выборы и т.д.) и представительное народоправство (деятельность депутатов и других избираемых гражданами должностных лиц)[301]. Соотечественник Ж.-П. нте политолог Ф. Бенетон формами правления называет «модальности организации политического режима, определяемые взаимодействием между институциональной и партийной системами»[302]. Он считает, что «на сегодняшний день существует два типа институциональных систем: парламентская … и президентская…»[303].
Главным недостатком данных методологий является смешение критериев градации различных способов организации власти, таких как доктринальное содержание идеологических установок публичного управления и приемов определения волеизъявления широких масс населения. Вследствие этого, с помощью классификационных шаблонов различных форм правления разработанных Ж.-П. нте и Ф. Бенетоном невозможно точно описать государства, в которых монархи возглавляют правительство, а законодательством занимаются избранники народа (например, Хашимитское Королевство Иордания).
По мнению, В.Е. Чиркина страны, тяготеющие к формам правления противоположным тем, что закреплены в их конституциях, могут иметь смешенные, «гибридные» признаки[304]. Для таких государств он разрабатывает новую идентификацию, в качестве «монархической республики» (ОАЭ, Малайзия, Великобритания, Япония), «республиканской монархии» (КНДР, Уганда, Тунис), полупрезидентской (Франция) и полупарламентарной республики (ФРГ)[305]. Представленная классификация державного управления вовсе не нова для отечественной юридической науки, так еще в начале XIX столетия М.М. Сперанский в работе «Руководство к познанию законов» описывал смешанные республики и монархии[306], а 50 лет спустя К.Д. Кавелин предлагал установить в России «самодержавную республику»[307].
Полагаем, что данные градации верховной власти в государстве, страдают внутренней противоречивостью, ибо они пытаются искусственно установить консенсус между реально существующими публичными отношениями и господствующими политическими догмами в обществе. Стоит помнить, что посреди двух противоположных мнений лежит не истина, а проблема[308], которую необходимо решать. Для этого лучше всего подходит классическая система разделения формы правления на монархии и республики[309]. Ведь «наиболее правильной является, та классификация государств, - писал В.М. Хвостов, - в основу которой положены различия в организации верховной власти»[310], олицетворяющейся единоличным самодержцем или совокупностью представительных органов.
Вместе с тем, государство на всем протяжении своего исторического развития имеет только ему присущие полномочия и обязанности, которые осуществляются посредством специального аппарата публичного господства. В результате этого возникают особые правоотношения, регулирующие структурирование и функционирование верховного управления в стране, которое в каждом отдельном случае имеет индивидуальные особенности[311]. Причиной публичного многообразия видов государственной организации высшего уровня политического механизма, являются специфические стереотипы правового сознания того или иного народа, занимающего главенствующее положение в державе. Практически всегда, юридические конструкции конституционного господства верховной власти нивелируются фактическими общественными отношениями, отражающими интеллектуально-нравственную оценку людей существующего и желаемого правопорядка[312]. И «если законодатель не будет идти на поводу народного правосознания, - пишет А.И. Овчинников, - то своим «независимым» правотворчеством он будет лишь увеличивать объем «права в книгах», которое никто не будет реализовывать»[313].
Таким образом, исследователь формы правления должен учитывать, что любой юридический институт связан с национальной культурой его породившей. По этому поводу М. Вебер справедливо утверждал: «При полной формальной идентичности значимых правовых норм культурное значение нормированных правовых отношений, а тем самым и самих норм, может быть совершенно различным»[314].
Следовательно, характер публичного управления гражданами в государствах мира может принимать разнообразные формы, зависимые «частью от теоретических соображений, но еще в гораздо большей степени от состояния общества»[315].
Данные обстоятельства легко объясняются мировоззрением К.Н. Леонтьева, считавшего, что форма есть идея, заключенная в материи[316]. Поэтому способ публичной конкретизации политических идей является процессом формулирования правовых норм, который есть функция правосознания[317].
Испытывая воздействие выше рассмотренных факторов, современная юриспруденция, как и любая другая гуманитарная отрасль научного знания (философия, политология, социология и т.д.) не выработала единственно верного, универсального понятия описывающего феномен формы государства. Поэтому справедливо утверждение столетней давности Л. Гумпловича о том, что «учение о различии государств или о государственных формах является столь же шатким и неустановленным, как и определение понятий государства»[318].
Большинство отечественных правоведов (А.Б. Венгеров, М.Н. Марченко, Н.И. Матузов, А.В. Малько, В.С. Петров, А.М. Скоков, В.М. Сырых, В.Е. Чиркин и д.р.) последние шестьдесят лет под формой государства понимают совокупность трех элементов: формы правления; формы государственного устройства и государственного (политического) режима[319]. При этом форма правления рассматривается ими в качестве системы органов верховной государственной власти. Под формой государственного устройства они понимают особенности взаимодействия центрального аппарата публичного управления страной с региональным. Государственный (политический) режим для представителей данного направления является конкретным проявлением способов осуществления государственной власти в отдельно взятых исторических условиях[320].
В отличие от выше изложенной позиции, в 1956 году Г.Н. Манов предложил отождествлять политический режим с понятием формы государства в целом, а форму правления и форму государственного устройства исследовать как его составные части[321].
Болгарский ученый В. Цонев считает, что между формой государства и формой правления нет никакого различия и эти категории абсолютно идентичны друг другу[322].
По мнению А.И. Денисова, форму государства следует анализировать в широком и узком смысле: в первом случае это образ правления и государственного устройства, а во втором – лишь форма правления[323].
Достаточно оригинальный подход к пониманию формы государства предложил Д.А. Керимов, который выделил внутреннюю и внешнюю форму государства[324]. В рамках внутренней формы государства описывался политический режим, а внешняя – состояла из формы правления и формы государственного устройства[325].
А.Г. Лапшин считает, что политический режим не является структурным элементом формы государства, так как он характеризует его сущность, а не материальное проявление в лице верховных и территориальных органов публичного управления страной[326].
Теоретик конституционного права А.А. Мишин утверждает, что форма государства имеет бинарную структуру: с одной стороны она включает в себя форму правления, а с другой – форму государственного устройства[327].
С.А. Комаров видит в государстве, как и в любом другом объекте, совокупность двух систем: функциональной (динамической) и организационной (статической)[328]. В рамках его концепции форма государства в динамическом аспекте считается политическим режимом, а в статическом: формой правления и формой государственного устройства[329].
Для Л.П. Рожковой, «форма государственного устройства в значительной мере производна от формы правления, поэтому оба эти понятия могут охватываться»[330] общей дефиницией «формы государства», под которой «целесообразно было бы понимать, прежде всего, форму правления, а форму государственного устройства рассматривать как конкретизирующий признак, - пишет она, - позволяющий дополнительно классифицировать формы государства»[331] в пределах основных градационных разрядов.
Данная дискуссия еще более осложняется тем, что некоторые ученые (например, А.Б Венгеров, С.А. Комаров и В.В. Лазарев) в качестве равнозначного термина «форме государства» используют понятие «устройство государства»[332]. Но дореволюционная юридическая мысль под формой государственного устройства фактически подразумевала современную концепцию формы правления. Так, Б.Н. Чичерин писал: «Государственное устройство определяется строением верховной власти, которая является владычествующим элементом в государстве. Различное строение верховной власти составляет различные образы правления»[333]. Этой точки зрения придерживались Г.Ф. Шершеневич, И.А. Ильин, В.И. Ленин и др.[334]
Зарубежные авторы, не только не разрешают сложившиеся противоречия, а наоборот, чрезвычайно обостряют научный спор о понимании формы государства. Например, Ж.-П. нте различает две формы государства: унитарное и федеративное, ограничиваясь анализом территориального господства публичной власти в стране[335]. Швейцарский автор М. Имбоден, исходя из теории разделения властей, называет четыре типа формы государства: монистический, дуалистический, тринитарный и квадративный[336].
По мнению О.И. Чистякова, для того, чтобы выйти из этой запутанной ситуации, необходимо заменить категорию «формы государства» понятием государственный режим, а форму государственного устройства – «организацией государственного единства»[337].
Вместе с тем, новые терминологические наименования вряд ли способны объединить различные научные направления, ибо юриспруденция не стоит на месте и постоянно обогащается знаниями, идеями и фактами. Так, изменчивость, неустойчивость, способность к эволюции (инволюции) форм государства предлагается анализировать в рамках категории политической динамики[338]. А.И. Овчинников и А.А. Тащиян доказывают целесообразность того, что форма государства должна рассматриваться не только в пределах ее основных компонентов: формы правления, формы государственного устройства, политического режима; но и с учетом дополнительного элемента: политико-правового режима национальных отношений, раскрывающего специфику этнической структуры политического механизма конкретного государства[339]. И.А. Иванников считает, что в будущем большое теоретическое значение приобретет исследование «гетерогенных и гетерономных факторов форм государства»[340], отражающих степень зависимости и соответствия форм конкретных государств исторически сложившимся общественным отношениям[341]. Данная тенденция прослеживается в попытке белорусских ученых А.Ф. Вишневского, Н.А. Горбатока и В.А. Кучинского объединить в определении понятия формы государства рациональные и иррациональные основы публичного управления: организацию и устройство политической власти, социальное назначение государственных институтов, исторические, экономические и национальные особенности державы, уровень развития демократии в стране[342]. Кроме того, эти авторы соглашаются с тем, что, в конечном счете, форма государства представляет собой сложную «причудливо переплетенную совокупность его признаков, сформировавшихся под воздействием объективных и субъективных причин, отличающих одно государство от другого»[343]. В.Д. Перевалов дополняет учение о форме государства категорией «публичный порядок», в основе которого базируются традиции гражданского общества, менталитета населения, правосознания чиновников, отношение государства к гражданам, обычаи делового оборота и т.д.[344]
Таким образом, исследователь формы государства обязан не только рассматривать внешнюю структуру публичных учреждений страны, но и учитывать идеальные компоненты политического устройства, которое по справедливому замечанию Э.А. Позднякова «есть продукт и манифестация собственного духа данного народа и ступени развития его сознания»[345]. Следовательно, уникальное состояние национального социума требует организации народа в самобытную форму государства. Вместе с тем, абстрактные образы правления имеют значение, достаточно относительное. Поэтому, «самая идеальная теория государственной формы останется мечтой или произведет только смуту, - отмечал Б.Н. Чичерин, - если она не отражает жизненные условия, к числу которых принадлежат особенности народа, склоняющие его к тому или другому политическому устройству»[346]. По мнению, И.Е. Андреевского связано это с тем что, в форме любого государства выражена его нравственная природа, отношение к общечеловеческому прогрессу, гражданским свободам личности, интересам отдельного лица и всего общества в целом[347]. Но такая позиция вовсе не является основанием для отрицания классической интерпретации формы государства через совокупность трех элементов: формы правления, формы государственного устройства и государственного (политического) режима, так как основания своего генезиса они черпают в первичных признаках государственности – народе, власти, территории[348]. Кроме того, правовой союз лиц, которым является государство, должен иметь всеобщий интерес, заставляющий громадные массы населения выступать как единое целое на международной арене[349]. Отсутствие политического согласия в стране чревато анархией, гражданскими войнами и распадом некогда целостного государственного организма. Ключевую роль в формировании духовного единства граждан любой державы играют укоренившиеся в народе обычаи, нравы, культурные ценности, религиозные догмы и стереотипы мышления. Все эти факторы концентрированно выражаются или черпают свою силу в правосознании индивидов, которое приводит в действия механизмы, структурирующие форму публичного господства в обществе. По существу, посредством политической власти духовно-нравственная идея государства под влиянием человеческой воли и интеллекта превращается в реальный исторический процесс[350]. Следовательно, прав И.А. Иванников, предлагающий в качестве дополнительного критерия категории формы государства рассматривать наличный уровень правосознания населения конкретной страны[351]. Наряду с этим, правосознание народа не стоит выделять в самостоятельный компонент формы государства, так как оно является органической частью формально юридических и фактических конструкций формы правления, формы государственного (политико-территориального) устройства и государственного режима[352].
Кроме того, материализация правосознания в порядке формирования и деятельности высших органов государственной власти опосредуется правовым мышлением, представляющим собой «процесс понимания окружающей индивида социально-правовой действительности»[353], результатом которого являются особые привычки и стереотипы поведения. В результате такого генезиса державных институтов публичного управления выстраивается комплексная цепочка формально-правового, идеологического и политико-аппаратного единства, составленного из правового сознания и системы высших органов государственной власти, соединенных в общую категорию формы государства посредством правового мышление.
Исходя из этого, следует сделать ряд выводов.
1. Форма государства есть собирательное понятие, состоящее из совокупности трех элементов: формы правления, формы государственного (политико-территориального) устройства и государственного режима (способов осуществления публичного господства), отражающих специфику правосознания и правового мышления населения страны.
Под формой правления необходимо понимать исторически сложившуюся модель организации верховной государственной власти, функционирующей в рамках и на основе особых видов правосознания и правового мышления народа (республиканского или монархического).
Виды формы правления
Традиционно по форме правления государства делятся на монархии и республики.
По мнению современных государствоведов, монархия – это форма правления, где высшая государственная власть принадлежит единоличному главе государства – монарху (королю, царю, императору, шаху и т.д.), который занимает престол по наследству и не несет ответственности перед населением[354].
Правда, некоторые из них оговариваются, как В.Е. Чиркин, о том, что из этого правила есть и исключения[355] - тем самым, уничтожая универсальный характер общепризнанного определения, из которого можно выделить четыре классических традиционных признака: верховенство, наследственность, бессрочность (или пожизненность) и юридическую безответственность персоны монарха[356].
Но эти критерии являются достаточно шаткими, ибо «затруднения становятся величайшими, если привлечь историю Китая, Индии, монголов, южноамериканских государств, древней эпохи и нового времени, историю Византии, Древней Греции, языческого Рима и Возрождения (эпоха тиранов)… Различия между законом, политическим обычаем и голым фактом силы или власти – становится совершенно неуловимым. Например, римские императоры – не то монархи, не то тираны, не то «избранники», не то узурпаторы – нисколько не являются президентами республики; они сменяют друг друга – не то назначаемые, не то наследующие, не то провозглашаемые армией, не то восходящие на престол в порядке завоевания (или своей страны, или чужой); и исследователь не может установить, что перед ним – публичное право, политическое событие, катастрофа, революция или развязка гражданской войны, правило или исключение; здоровое исключение или болезненное, случай или сущее безобразие»[357].
Единоличность верховной власти, как заметил еще И.А. Ильин – не безупречный признак монархии. «Если обратиться к истории древнего Рима, то нельзя однозначно сказать, кем являлись римские консулы – двумя республиканскими «полу-царями» из коих не один не был царем или оба были срочными республиканскими чиновниками»[358], поэтому различие «образов правления … состоит только в словах»[359], а не в специфики осуществления государственной власти.
Кроме того, история знает множество случаев, когда в одной стране, в одно и то же время был не один монарх, а два и более.
Так, «в Византии в XI веке Роман Диоген, женившись на регентше Евдокии Макремболитессе, дал письменное обязательство признавать своими соправителями всех трех сыновей Константина Дуки – Михаила, Андроника, Константина. В официальных документах ставились подписи четырех царей. Вообще наследники Восточной Римской Империи, даже малолетние, именовались (по римской традиции - «соправления») – царями; царей могло быть сразу два или три[360]. Историки подчеркивают, что в V-VI веках среди франков различали - «назначенных» царей (rex designatus) и «освященных царей (rex consecratus, sublimatus); последние имели более полные права; по отношению к правящему королю освященный король назывался «junior» (младший), мало того, только все вмести, они составляли «единого суверена»[361].
История России знает двух равноправных царей: Иоанна Алексеевича (Иоанна V, от Милославской) и Петра Алексеевича (Петра I, Великого, от Нарышкиной). Они имели общий единый двухместный трон и общие официальные приемы, при регентстве сестры их, Софьи.
В научной литературе ошибочно указывается на наследственность как неотъемлемый признак монархического строя. Против этой точки зрения свидетельствуют факты истории. Приведу лишь некоторые из них. Так, «в VII веке чешским королем был избран Само, которому удалось отразить аваров и франков, а в последующем заложить фундамент чешского королевства (627 г. н.э.).
Короли Кастилии и Арагона в XIII в. занимали престол по выбору»[362].
Согласно Золотой Булле Карла IV Император Священной Римской Империи Германской нации избирался семью князьями – курфюрстами[363].
В соответствии с «Генриковыми артикулами» (1673 г.), принятыми французским принцем, занимавшим престол всего несколько месяцев, в Речи Посполитой; уже с первых слов абсолютно отвергался династический принцип: «… Мы и наши потомки, польские короли, они же великие князья литовские и пр., не должны ни в коем случае назначать … себе приемника. А это для того, чтобы всегда после кончины нашей и наших потомков выбор короля оставался за всей шляхтой. Поэтому ни мы, ни наши потомки, польские короли, не должны употреблять титула наследственного»[364].
В 1811 г. сербская учредительная Скупщина, провозгласила выходца из крестьянской семьи, гайдука, вождя восставшего народа Георгия Петровича (Кара-Георгия) наследственным князем Сербии[365].
Современность не менее богата интересными примерами отрицания наследственного начала. Так, в Малайзии главу государства – монарха (короля) – избирают на пятилетний срок султаны монархических субъектов федерации, заседающие в Совете правителей штатов, в состав которого входят девять государей. Главы четырех штатов не являются наследственными султанами и поэтому участия в выборах монарха не принимают. Обычно короля избирают из числа султанов монархических субъектов государства по очереди, для чего в Совете правителей ведется особый список. Таким образом, Малайзия представляет собой своеобразную форму правления - ротационную монархию[366].
Элементы выборности существуют и в ОАЭ. Эмиры семи объединившихся эмиратов выбирают на пять лет Председателя Совета Эмиров, которого нередко называют президентом. Ему принадлежат многие функции главы государства, особенно церемониальные. В отличии от Малайзии в ОАЭ Председателем Совета Эмиров постоянно выбирают монарха крупнейшего эмирата Абу-Даби, который занимает 86% территории государства. Очередности занятия поста в этой стране нет[367].
В королевстве Свазиленд наследника престола выбирает малый совет вождей, состоящий из 17 человек[368].
Отечественная история знает времена полного отказа от передачи императорской власти в соответствии с династическими традициями. Например, Петр I установил возможность выбора своего приемника независимо от кровно-родственных связей с царствующим домом, что получило отражение в Именном Указе от 5 февраля 1722 г. «О праве наследия престолом»[369].
Со времен М.М. Сперанского, практика и теория построения монархических государств знает три классических системы престолонаследия: салическую, кастильскую и австрийскую[370].
Салическая система сводится к тому, что наследование престола осуществляется только по мужской линии. Женщины из круга престолонаследников исключаются полностью (Япония, Оман)[371].
Кастильская система не исключает женщину из очереди престолонаследия, но отдает предпочтение мужчинам – младший брат исключает старшую сестру (Великобритания, Испания и др.).
Австрийская система не исключает женщин, но дает мужчинам и мужским линиям преимущество во всех поколениях и во всех степенях родства. Эта система была введена в России в 1797 году Павлом I, после чего, как известно, женщин на российском престоле не было. Так, в соответствии со ст. 6 Положения «О порядке наследия престолом», закрепленном в «Основных законах и учреждениях государственных» 1842 г., отмечалось, что … «наследие престола принадлежит прежде всех старшему сыну царствующего Императора, а не всему его мужскому поколению», а в ст. 7 пояснялось; «по пресечении сего мужского поколения, наследство переходит в род второго сына Императора и в его мужское поколение; по пресечении же второго мужского поколения, наследство переходит в род третьего сына, и так далее»[372].
Кроме того, законы Российской Империи ничего не упоминают о возможности отречения Императора и сложения им своих полномочий, поэтому манифест об отречении Николая II от престола, да еще и в пользу своего брата Михаила, мягко говоря, незаконен[373]. А по сему «Декларация временного правительства о его составе и задачах» от 3 марта 1917 г., в п. 4 указывающая на необходимость созыва Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны – бумага, не имеющая юридической силы[374], так же как и Постановление «О провозглашении России Республикой» от 1 сентября 1917 г.[375] Данные обстоятельства ставят под сомнение легальность всех властей в российском государстве после 1917 г., что подтверждает важность исследования этого вопроса[376].
Самая либеральная система престолонаследия была установлена во второй половине XX века в Скандинавских монархиях (Швеции и Норвегии), признавших равные права на корону за августейшими наследниками обоих полов (мужского и женского), по праву первородства, когда старший сын или дочь государя исключают его младших потомков из списка претендентов на занятие трона[377].
Нетипичной формой династической легитимации верховной власти является османская система престолонаследия. Суть ее состояла в том, что к четырнадцати годам после церемонии обрезания юных принцев отсылали управлять различными провинциями турецкой Анатолии. Наблюдая за успехами своих сыновей, правивший султан решал, кто из наследников должен был стать приемником падишаха. А для того, чтобы избежать заговора враждующих группировок двора, поддерживающих разных претендентов на трон, существовала практика убийства братьев и племянников будущего монарха. Следуя древней традиции, их душили шелковой удавкой. По замечанию Р. Льюис, эта варварская процедура «воспринималась как недорогая плата за избавление от династических войн и гражданского противостояния: «Смерть принца менее прискорбна, чем потеря провинции»»[378].
Самобытный способ передачи монархической власти существовал в древнем Перу. Так, верховный правитель империи инков выбирал царского преемника обычно из детей рожденных свой законной женой (его старшей сестрой). Назначенный наследник должен был разделять всю полноту власти с законным монархом, перед тем как преступить к самостоятельному правлению. Император имел право замены не оправдавшего государственные надежды соправителя на другого из своих сыновей. Такое происходило несколько раз в начале XV века. Например, Инка Виракоча назначил своим помощником сына Урко, а затем заменил его родным братом – Куси. Когда тот в свою очередь стал императором под именем пачакути, он выбрал наследником престола своего сына Амору, которому в последствии пришлось уступить это место другому сыну – Тукану, и т.д.[379] При смене Верховного Инки соблюдался принцип разделения между властью и собственностью. Так, по закону, полномочия монарха переходили к отпрыску царской крови мужского пола рожденному от законной жены государя и выбранному отцом своим преемником. В то же время, вся собственность оставалась в распоряжении умершего правителя. Следуя древним традициям предков, инки оставляли мумии некогда царствовавших особ в их собственных дворцах в окружении оружия, художественных ценностей и слуг. Поэтому, новый император строил себе другую резиденцию, становясь ее хозяином на «вечные времена»[380].
История также знает древнерусскую систему престолонаследия, предполагавшую передачу княжеской власти, в стольном городе Киеве, старшему в роде Рюриковичей[381].
В архаическую эпоху (ок. Ш – II вв. до н.э.) в Японии передача верховной власти императора строилась на основе минората: предоставления императорских прав младшему сыну государя[382]. Правители «страны восходящего солнца», в отличие от других монархов, никогда не искали себе невест за границей. По сложившейся традиции в конце VI – VII вв. японские императоры женились на дочерях рода Сога, а к середине IX в. эта роль была окончательно монополизирована родом Фудзивара[383].
Кроме того, в Саудовской Аравии существует так называемая клановая система престолонаследия с элементами выборности, в соответствии с которой Король называет своего преемника из числа мужчин – членов правящей семьи Саудитов, но окончательное решение принимает семейный совет царствующей династии, который с 1992 г. при рассмотрении кандидатур лиц имеющих право на государственный венец обязан действовать не по принципу старшинства, а на основании способностей и профессиональной пригодности принцев[384].
Особой спецификой обладает характер определения и осуществления верховной власти в монархическом государстве в период междуцарствия.
Согласно сложившейся практики, в случае вакантности престола, малолетства, болезни или длительного отсутствия короля устанавливается регентство, т.е. правление за государя, вместо него, осуществляемое либо единичным должностным лицом, либо специально сформированной коллегией. Регентство – институт чрезвычайно гибкий и эластичный. Он неоднократно использовался дворцовыми камарильями для устранения нежелательных венценосцев, как альтернатива более радикальным средствам.
В новейшее время регентство применялось неоднократно. 15 июля 1952 года был учрежден регентский совет при малолетнем наследнике египетского короля Фарука, отрекшегося от престола. В августе 1952 года король Трансиордании Талал был признан парламентом душевнобольным, и власть была передана регентскому совету. В Испании с 1947 года, т.е. после восстановления монархии, регентский совет возглавил нтерпелляции Ф. Франко, после смерти которого, осенью 1975 года на престол вступил король Хуан Карлос I из династии испанских Бурбонов[385].
Императорская Россия в своем законодательстве также предусматривала возможность применения этого института. «Совершеннолетним Государям обоего пола и Наследнику Императорского престола полагается в шестнадцать лет» - говорит ст. 16 «Основных законов и учреждений государственных», а ст. 19 отмечает, что «до вступления этого срока учреждается Правительство и опека»[386], «в одном лице совокупно, или же раздельно, так, что одному поручается правительство, а другим опека» (ст. 2)[387]. Выбор этих вариантов полностью зависит от воли царствующего Императора (ст. 21)[388]. Если таковые не назначались, то данное право переходило к отцу или матери наследника; за исключением отчима и мачехи (ст. 22). При отсутствии отца и матери в права регентства вступали ближние родственники (ст. 23)[389].
«Основные законы и учреждения государственные» 1842 г. в ст. 24 закрепляли законные причины неспособности к правительству и опеке, это:
1) безумие, хотя бы оно было временным;
2) вступление вдовых, во время правительства и опеки во второй брак[390].
При правителе государства обязательно должен был образовываться
Совет Правительства из 6 особ, назначаемых самим правителем (ст. 25, 26). Правитель при принятии решений Советом всегда имел решающий голос (ст. 29)[391].
Высокую оценку наследственному принципу организации верховной власти дал Н. Макиавелли, считавший его залогом прочности и стабильности правящей династии, т.к. «значительно менее трудно сохранить за собой государства наследственные и привыкшие к роду сво