Учебной и научной литературы 24 страница

В. А они ничё не хотели с твоей лодкой сделать?

А. Да нет / у них как выяснилось рядом своя стояла // А мне не видно вот так / из-за самого края берега // Во-от // Они (так?) немножко поежились / (смеется) такому явлению //

У меня слева фонарь висит /

В. (нрзбр.) неожиданно //

А. (продолжает) справа ружье вот так / наперевес // И погода такая / и-и не слышно из-за ветра / я еще из-под ветра подошел / то есть в полной тишине // Обернулись / человек стоит (смеется) //

В. С ружьем // (нрзбр.)

А. Да / с ружьем / наперевес // А я уже их узнал / рукой махнул / во-от // Они к своей лодке подошли / садятся / я отплыл / а там ледок у берега / ну и вообще идти погано // Хоть и по ветру / а-а / все равно // Я грю «давайте я вас / возьму / на буксир» // Ну они посмотрели / вроде веревку какую-то нашли / а я / в своей лодке глянул / привязать не к чему // В руках, держать / (это?) не удержишь полчаса //

Б. И бросить

(тихо, со смехом) где-нибудь //

А. Вот // Значит к ноге привязать /

перетянет // Вот //

В. (к Б., тихо, нрзбр.)

Б. (к В.) Давай / одевайся //

А. Ну и в конце концов я говорю / «мужики / привязать не к чему грю / простите великодушно» //

Диалоги

Ситуативно обусловленные диалоги показывают, что вне зави­симости от социально-ролевых и психологических отношений участ­ников общения известность многих обстоятельств делает естест­венным явлением структурную неполноту реплик. Неподготовлен­ность речи проявляется в порядке слов (например, появлении оп­ределений после определяемых), подборе синонимов, точных слов, обилии вводных слов, номинативных предложений. Индивидуаль­ный речевой стиль характеризуется выбором пословиц, прецедент­ных текстов, модных словечек, выражений; в женской речи встре­чаются эмоциональные возгласы, уменьшительно-ласкательные суффиксы (ср. XI, XII), иронические выражения (ср. IV, IX, X, XII). Некооперативная стратегия показывается в XIII диалоге, который носит «предписывающий характер», т. е. выражает просьбу-требо­вание, оставшуюся невыполненной, в результате чего инициатор общения потерпел коммуникативную неудачу.

Диалоги-беседы (запись Н. Н. Гастгвой, 1990 г.) показывают, как в ходе обмена репликами достигается коммуникативная цель. Оба диалога относятся к праздноречевым жанрам: первый (XIV) — это обмен мнениями и информацией по определенному вопросу, второй, (XV) — обмен оценочными суждениями, показывающими согласие собеседников. Интересны такие явления спонтанной уст­ной речи, как подбор нужного слова (произнесение начальных зву­ков одного слова, затем замена его другим словом), подхватываю­щие реплики, свидетельствующие о том, что коммуникативные ожидания адресата оправдываются, реплики-регулятивы, направ­ляющие ход диалога.

Участники — коллеги, люди средних лет

А. «Коровку» хочешь?

Б. Купила все-таки?

А. Я их люблю / И шоколадные // А всякие там карамели мне и даром не нужны // Мармелад / пастила / зефир / тоже ничего / И варенье / конечно / я обожаю / А к меду равнодушна / Наверно / скрытая аллергия какая-нибудь / Ну как тебе они?

Б. Суховаты / не тянутся //

А. Это местная фабрика / Не научились еще / как на «Крас­ном Октябре» / А может / сырье не то //

Б. Какое сырье? / Молоко? / Его здесь полно //

А. Ну / не только молоко / наверное //

Б. А что еще? //

А. Не знаю / Ну / сахар / конечно // И технология особая //

Телефонные разговоры

Особенность телефонного разговора состоит в определяющей роли таких компонентов речи, как темп, отчетливость произнесения, тембр голоса, паузирование, интонация. Приведенные диалоги де­монстрируют главные признаки разговорной речи: эллиптирован­ные конструкции, суффиксы субъективной оценки, междометные восклицания, цитирование текстов со смысловым приращением.

А. Привет! //

Б. Привет / Тань! //

А. Что не звонишь? / Завтра четверг / помнишь? //

Б. Помню / конечно / Завтра и поговорим // Не звоню / пото­му что закрутилась / дела все //

А. Ну / деловуха ты / Галина //

Б. А что делать? // Теперь и про четверг могу забыть / про воскресенье давно забыла // Но нет / нет / завтра в пять встреча­емся где обычно / и к Анне Тимофеевне // Все / все / пока / до встречи //

А. Пока //

А. Ку-ку! //

Б. «Не прошло и полгода» / Где ты? //

А. Как обычно //

Рассказ-воспоминание

Характерная особенность жанра рассказа — коммуникатив­ная интенция, которая, как правило, является информацией на оп­ределенную тему. Это монологическая речь внутри полилога (или диалога). Рассказ относится к «запланированным» видам речи, ожи­даемым всеми участниками коммуникативного взаимодействия. Це­лостность передаваемой информации обеспечивается связностью отдельных фрагментов. Ход рассказа прерывается репликами-оцен­ками, репликами-вопросами. Приведенный рассказ показывает ин­дивидуальные особенности речи рассказчика: неоправданное упот­ребление именительного падежа существительных, заполнение пауз обдумывания частицей да, эмоциональное выделение некоторых слов паузами и интонацией.

Запись сделана в Москве в 1995 г.

А. — москвичка, 74 года, учитель-словесник, пенсионерка. Б. — племянник А., программист. В. — сын Б., школьник. Г. — жена Б., бухгалтер

А. Тогда в сорок первом / в конце октября / тяжелая неделя была / мало кто верил / что Москву не сдадут // Бежали из Мос­квы / кто куда //

Б. А вы все / бабушка Шура / не хотели уезжать?

В. И бабушка Валя с вами была?

Г. Бабушка Валя тогда маленькая была //

А. Вале было тринадцать лет // Мы не верили / что Москву сдадут / и мама / и отец не верили // Отец тогда / по здоровью / не на фронте был / в милиции служил // По радио ничего не гово­рили / несколько дней / Да //

Г. Молчало радио?!

А. Нет / не молчало // Классическая музыка была //

Б. Несколько дней / классическая музыка? / И все? //

А. Да / очень напряженная обстановка была // Говорили / правительство уехало в Куйбышев / на заводах архивы жгли // Мы жили тогда на Стромынке / Я перед войной в медицинском училась / в эвакуацию с институтом в Среднюю Азию не поехала / мама часто болела / она и всю войну болела тяжело // работать не могла / у нее была иждивенческая карточка // Валька маленькая / Да // Но она работала / на заводе / все подростки работали // А я итээровскую получала (т. е. карточку) // Так вот в эти дни вся Стромынка / Преображенка и дальше на Владимирку / все было заполнено народом // Кто ехал на лошадях, на велосипедах / тач­ки везли / пешком шли / узлы тащили / с детьми / старики / многим и идти-то было некуда // Боялись немцев / не верили // просто бежали // А мы верили //

Б. Сталину верили?

А. Что в Москву немцев не пустят / верили // А Сталину мой отец / и мать тоже // не верили // У сестры папиной / тети Веры / перед войной / в ежовщину / мужа / пришли ночью / и забрали // Четверо детей //'Так и не узнали ничего / Пропал // А добрый был! / Кристально честный! / Простой / правда / может / сболтнул чего не надо // Доносили все // Много хороших людей пропало // Так отец до пятьдесят третьего года все утром включал радио и говорил / Может сегодня скажут / что он (Сталин) умер // А в те дни никто не работал / зарплату за несколько дней выдали // Что мы пережили / не передать //

В. А когда бомбили / вы в бомбоубежище ходили? //

А. Когда ходили / когда нет // В метро «Сокольники» ходили // мама болела / никуда не ходили // пятый этаж / не успеешь // хотя объявляли заранее // Работали посменно / придешь (с рабо­ты) / сил нет / какое бомбоубежище / падали прямо // В кварти­рах не топили / газ от холода не шел / стучали по трубам / чтоб газ зажечь / на стенах иней // А в победу верили! / Да // Работа­ли напряженно // Валька / тринадцать лет / подростки снаряды таскали / на заводе работали // Люди от усталости у станков / от голода / падали // А сверху / от партийных органов городских значит / присылали указания / что-то вроде / обеспечить участие в кроссе / выделить столько-то человек / кросс / посвященный годовщине Советской Армии / чтоб галочку поставить значит // Я. не посылала людей // Безобразие такое // А после бомбежки все / мгновенно! / убирали // Утром люди идут на работу / все заровня­ли / убрали // Перед нашим домом до войны дом стоял / напротив / в окно видно //в одном дворе с детьми из этого дома играли //на моих глазах в него бомба попала / у меня ноги отнялись // не­сколько дней //

В. Бабушка Люся / почему ты на войну не пошла?

А. Я считаю / на войне женщинам делать нечего // неизвестно чем они там занимались / эти женщины на войне // редко кто туда порядочные попадали / разведчицы / врачи нужны были конечно // А я в Москве работала / и мама у меня часто болела / всё вещи хорошие на продукты в войну поменяли / чтоб выжить только // Еде дождались победы //Из нашего класса только двое ребят с фронта вернулись // Двоюродный брат Иван без ноги с фронта пришел / в Белоруссии / в окружении / был / в болоте через соломинку дышал // Саш, ты дядю Ваню Калукова помнишь?

Б. Смутно // Я маленький был / потом он умер //

А. Главное / все верили / что эта война / последняя // что потом никаких бед / потому что мы / наша семья / очень хорошо перед войной жили //

Письма, записки, поздравления

Этот раздел открывает переписка М. Юдиной и Б. Пастернака: точные, теплые, человечески емкие фразы Б. Пастернака и пре­дельно искренняя, эмоциональная, содержательно развернутая речь М. Юдиной.

Письма известного культуролога, литературоведа и лингвиста Юрия Михайловича Лотмана к его другу Борису Федоровичу Его­рову, доктору филологических наук, профессору, представляют со­бой яркие талантливые произведения эпистолярного жанра. В них проявилась вся многогранность натуры Ю. Лотмана. По свидетель­ству Б. Ф. Егорова, «здесь и глубокие научные рассуждения, и по­лемика, и описания быта, настроений; серьезное перемешано с юмором» (Звезда. 1994. № 7. С. 160). Б. Ф. Егоров был единственным близким другом Ю. Лотмана, с которым он делился всеми своими мыслями, чувствами, тайнами. Письма Ю. Лотмана вводят нас в атмосферу жизни научной общественности 70—80-х гг., в историю публикаций работ тартуской лингвистической школы, в проблема­тику научных интересов Юрия Михайловича, в подробности его семейной жизни, открывают заветные мысли автора. Тексты этих писем показывают сложность и нетривиальность внутреннего мира Ю. Лотмана, широкую ассоциативную палитру его замечаний.

Последующие письма и записки характеризуются такими осо­бенностями композиции, как фрагментарность изложения, ситуа­тивная вынужденность. Тематическая дискретность зависит не только от индивидуальной манеры пишущего, но и от особенностей эпис­толярного жанра: в письме затрагиваются все темы, общеинтерес­ные для автора и адресата, причем для высказывания мнений, со­общения о тех или иных событиях избрана та форма, которая является традиционной для участников переписки. Непринужденность отношений, близость интересов — главные условия для переписки.

Характерны устоявшиеся этикетные формы приветствия и прощания.

Для записок главным фактором организации их содержания является информация, которая обусловлена известными адресанту и адресату обстоятельствами.

Поздравления могут представлять собой мини-письма, тема­тически дискретные, отражающие поток мыслей, или собственно поздравления, форма которых в значительной степени ритуализована, содержит триаду: обращение, поздравление, пожелания — и этикетные формулы прощания.

Б. Пастернак — М. Юдиной

22 янв<аря> 1955.

Дорогая Мария Вениаминовна!

От души благодарю Вас за письмо! Ваши обращения, то, как Вы титулуете и величаете Вашего покорного слугу, не испортят меня, я люблю Вашу доброту и восторженность, светящиеся в них.

Я зимую на даче. Мне хорошо. Особенно большое спасибо Вам за широту, с какою Вы сформулировали Ваши новогодние пожелания мне. Вы пожелали: «исполнения моих любых желаний, Вам неведо­мых». Мне хочется, чтобы все было хорошо. В такой полноте это жела­ние наверное недостижимо, но оно достигается в таком большом при­ближении, что уже и это сверхсчастье, так что просто не верится.

Я очень много работаю. Внешне и по имени эта работа не пред­ставляет ничего нового. Это вторая книга «Жеваго» во второй ее ре­дакции, перед перепиской окончательно начисто, к которой я наде­юсь приступить через месяц и предполагаю довести до конца через два-три, к весне. Но внутренне, в действительности это труд такой же новый, как если бы я начинал что-нибудь новое и по названию, так много я изменяю при отделке, и столько нового вставляю.

Эта книга будет очень большая по объему, страниц (рукопис­ных) до пятисот, тяжелая, сумбурная и вряд ли кому понравится.

У нас на даче два или три раза собирались. Ловлю Вас на выраженной Вами готовности повидаться, так сходящейся с моим желанием, и как только что-нибудь наметится, Вас извещу и поза­бочусь о технике доставления Вас к нам.

Вы сами знаете, как Вы тронули меня своей доброй памятью, как я предан Вам и как Вас чту.

Ваш Б. Пастернак.

Дневниковые записи

Подраздел открывают дневниковые записки А. Ахматовой, представляющие собой творческие размышления, раздумья о ходе работы над поэмами.

Дневник М. С. Волошиной, вдовы поэта Максимилиана Воло­шина, писавшийся ею в годы войны в Крыму, представляет собой, разговор с альтер-эго, искреннее описание душевных мук, немощи, переживаний и надежд в тяжелые годы Отечественной войны. Ма­нера письма свидетельствует об эмоциональности натуры М. С. Во­лошиной (градация, цепочки синонимов, восклицательные предло­жения, повторы), ее образованности, тонкости восприятия.

А. Ахматова «Из дневника» (1959—1962)

31 мая 1962.

«... Там в Поэме («Поэме без героя». — Е. Л.) у меня два двой­ника. В первой части — «петербургская кукла, актерка», в Третьей — некто «в самой чаще тайги дремучей». Во второй части (т. е. в Решке) у меня двойника нет. Там никто ко мне не приходит, даже призраки («В дверь мою никто не стучится»). Там я такая, какой была после «Реквиема» и четырнадцати лет жизни под запретом («My future is my past»), на пороге старости, которая вовсе не обещала быть покойной и победоносно сдержала свое обещание. А вокруг был не «старый город Питер», а послеежовский и предвоен­ный Ленинград — город, вероятно, еще никем не описанный и, как принято говорить, еще ожидающий своего бытописателя».

18 дек. 1962.

«И наконец произошло нечто невероятное: оказалось возмож­ным раззеркалить ее, во всяком случае, по одной линии. Так возникло «Лирическое отступление» в Эпилоге и заполнились то­чечные строфы «Решки». Стала ли она понятнее — не думаю! Ос­мысленнее — вероятно. Но по тому высокому счету (выше полити­ки и всего...) помочь ей все равно невозможно. Где-то в моих проза­ических заметках мелькают какие-то лучи — не более».

Дневниковые записи вдовы поэта Максимилиана Волошина М. С. Волошиной в Коктебеле

12/XI 42 г.

Милый мой, только твой образ, только мысль о тебе и с тобою дают мне силы как-то брести, что-то делать. Изнемогаю от бесси­лия, обиды, непонимания. С тобой не расстаюсь. А как бы поступил Мася, а что бы он сказал? Макс бы объяснил. Макс бы сказал. Масенька бы пожалел, помог! Вот только это и твержу себе, изнемогая. И сейчас ничего не могу, не хочу, не мыслю. А только к тебе, и вот писать стала, чтобы хоть как-нибудь себя обмануть, за что-то заце­питься, что-то делать. Милый, сколько горя, бессилия, обиды!

Писать изо дня в день нельзя, потому что нет слов и руки не поднимаются — вот сесть и писать. Это больше чем немыс­лимо. Это невозможно. Мой маленький ум, мои больные нервы, боль­ная психика не вмещают, не могут справиться с ужасами творяще­гося и творимого. Времена апокалипсические. Страны нет. Россия растоптана, поругана германским сапогом. Мы оккупированы, за­воеваны. Все, все непереносимо! Ну, как же слова? Ну, как это все рассказывать? Больно, страшно, оскорбительно, возмутительно. Это все только приблизительные определения. Да и зачем и кому пере­давать? Собственное бессилие, слабость? Конечно, вот это верно и хочешь передать. Хочется поддержки, ласки, логики. Ощущаешь только свое бессилие и боль. Эти унизительные состояния. Мизер своего духа. Ах, я всю жизнь жила в иллюзиях, что что-то могу, понимаю! И теперь, на старости лет, вижу всю иллюзорность своих представлений. Жизнь — ужас. Война — реальность.

Как человечество может быть в таком ужасе? Вся Европа! Весь мир. Да что же это такое? Насилие, насилие, смерть, убийства, раз­гром, грабеж, разорение стран — и так годы. Да что же это такое? Неужели нет умных, гуманных, понимающих? Ведь весь мир! По­чему Гитлер, Сталин, 3, 4, 10 — сколько их, могут посылать на убийства, на смерть, разорять, словом, делать войну и все ее ужа­сы? Почему миллионы не могут сказать: не можем больше так жить! Не сказать, а заставить не убивать, не разорять, не делать войны? Почему нет 10—100 таких, которые сказали <бы> «не надо вой­ны!»? Господи! Я бесплодно думаю день и ночь все об одном и том же...

Вот и сейчас: пишу, а над ухом, вблизи и вдалеке, все выстре­лы, выстрелы. Вся дрожу. Все время дрожу, когда стреляют, физически и морально так подавлена. И так второй год, с большими или меньшими интервалами.

II. Ораторская речь

Характерные черты ораторского стиля определяют особенности его конкретных воплощений и бытования. Прежде всего, ораторская речь является одним из видов публичной живой речи. В качестве обязательного признака ораторского стиля выступает, как известно, целевая установка, т. е. то, что называется ораторским намерением (интенцией). В зависимости от характера аудитории, жанра и цели воздействия говорящий избирает стиль речи, включающий сумму художественных приемов оформления темы. В самом публичном выступлении как специфическом акте речи следует выделять:

1) субъекта речевого действия,

2) массового слушателя как объекта речевого действия,

3) устное живое слово (канал воздействия),

4) цель речевого воздействия, которая определяется нередко профессиональными и личностными качествами оратора — чело­века определенной эпохи,

5) выбор темы и жанра выступления, которым соответствуют приемы логического, орфоэпического, синтаксического и стилисти­ческого оформления речи.

Своеобразие устройства системы ораторской речи и отмечен­ная релятивность ее компонентов обусловили критерии отбора об­разцов современной ораторской речи для хрестоматии. Прежде всего, материал в хрестоматии представлен по родам и жанрам оратор­ской речи, имеющим большое общественное значение. Имеются в виду такие разновидности речей, которые относятся к: а) социаль­но-политическим, б) академическим и лекционным, в) судебным и г) духовным (церковно-богословским).

Социально-политическая речь

Подраздел открывается выступлением академика Д. С. Лиха­чева на Съезде народных депутатов СССР в 1U89 г. Дмитрий Серге­евич Лихачев — литературовед, текстолог, с 1970 г. — действи­тельный член Академии наук СССР (ныне — РАН).

Знаменательна сама тема речи академика Д. С. Лихачева, по­священной оценке состояния культуры в нашей стране. За годы, прошедшие со дня этого выступления, общее положение в сфере культуры нисколько не изменилось. Поэтому данная тема остается весьма актуальной.

Речь Д. С. Лихачева весьма прозрачна по композиции: вступ­ление, обоснование основных тезисов, выделение центральных объ­ектов культуры (состояние библиотек, архивов, музеев, школ), за­ключительная часть; все составные элементы речи служат выра­жению ее основной мысли. Как писал А. Ф. Кони, «лучшие речи просты, ясны, понятны и полны глубокого смысла». Образцом имен­но такой речи и является публикуемый материал.

Далее в хрестоматии помещено выступление А. И. Солженицына в Государственной Думе 28 октября 1994 г. Эта речь — своего рода художественное произведение ораторского искусства. Если выступле­ние Д. С. Лихачева выдержано в спокойной, интеллигентной манере — без метафор, риторических вопросов, стилистических фигур и каких-либо других осознанных отклонений от нейтральной формы повество­вания, то выступление А. И. Солженицына интересно своими проти­воположными качествами — предельно открытым, эмоциональным стилем. В первой речи перед нами вырисовывается скорее образ ора­тора-наблюдателя, повествующего о конкретных событиях, во второй речи облик оратора — иной. А. И. Солженицын воспринимается не только как активный комментатор, но и как участник событий — с его экспрессивно выраженным личностно-самобытным и нравственным отношением к тому, о чем идет речь; см., например, такие гиперэмоци­ональные характеристики, как национальное безумие, чудовищное равнодушие, духовная зараза и презренные соблазны, советское об­морочное сознание и т. п. И еще примеры индивидуальной речи: ты­сячи писем внагонку; после 70-летнего духовного вымаривания нас; перелетные химеры; разворовка национального имущества и др. В выступлении А. И. Солженицына проявились все те особенности социально-политической речи, о которых писал А. Ф. Кони: «Полити­ческая речь должна представлять не мозаику, не поражающую тща­тельным изображением картину, не изящную акварель, а резкие об­щие контуры и рембрандтовскую светотень».

По данным исследователей, если в выступлении встречается более 11% слов и 32% предложений, которые содержат изобрази­тельные элементы, средства выразительности, эмоциональные оцен­ки, — такая речь особенно интересна для слушателей и обладает большей силой воздействия по сравнению с нейтральной. Острая тема выступления, ясность, искренность, правдивость и высокохудожественные качества речи А. И. Солженицына, адресованной не только депутатам, но и самой широкой массе слушателей (выступление транслировалось по телевидению), — залог ее долгой жизни в русской культуре.

Д. С. Лихачев Выступление на Съезде народных депутатов СССР (1989)

Буду говорить только о состоянии культуры в нашей стране и главным образом о гуманитарной, человеческой ее части. Я внима­тельно изучал предвыборные платформы депутатов. Меня порази­ло, что в подавляющем большинстве из них даже не было слова «культура». На, самом Съезде слово «культура» было произнесено только на третий день <...>

Между тем без культуры в обществе нет и нравственности. Без элементарной нравственности не действуют социальные и экономические законы, не выполняются указы и не может существовать современная наука, ибо трудно, например, проверить эксперименты, стоящие миллионы, огромные проекты «строек века» и так далее.

Низкая культура нашей страны отрицательно сказывается на нашей общественной жизни, государственной работе, на наших межнациональных отношениях, так как национальная вражда од­ной из причин имеет низкую культуру. Люди высокой культуры не враждебны к чужой национальности, к чужому мнению и не агрес­сивны. Незнание элементарной, формальной логики, элементов пра­ва, отсутствие воспитанного культурой общественного такта отри­цательно сказывается даже на работе нашего Съезда. Я думаю, это не надо пояснять.

К сожалению, в отношении культуры действует еще «остаточ­ный» принцип. Об этом свидетельствует даже Академия наук Совет­ского Союза, где гуманитарной культуре отведено последнее место.

О крайне низком состоянии культуры в нашей стране свиде­тельствует, во-первых, состояние памятников культуры и истории. Это перед глазами у всех, и я не буду об этом говорить. Во-вторых, это состояние библиотек и архивов <...>. В-третьих, состояние му­зеев, состояние образования, в первую очередь — среднего и на­чального, когда закладывается культура человека.

Начну с библиотек. Библиотеки важнее всего в культуре. Мо­жет не быть университетов, институтов, научных учреждений, но если библиотеки есть, если они не горят, на заливаются водой, име­ют помещения, оснащены современной техникой, возглавляются не случайными людьми, а профессионалами — культура не погибнет в такой стране. Между тем наши важнейшие библиотеки в Москве, в Ленинграде и в других городах горят, как свечки <…>. Даже в главной библиотеке страны имени В. И. Ленина, о которой я особен­но забочусь, возникают мелкие пожары. Сравните с библиотекой Конгресса в Соединенных Штатах. Что же говорить о сельских библиотеках? Районные библиотеки часто закрываются <...>, потому что нужны их помещения для других целей <...>.

Библиотечные работники, обращенные непосредственно к чи­тателю <...>, не имеют времени сами читать и знать книгу, журнал, ибо влачат полунищенское существование <...>. Библиотекари сель­ских районов, которые должны быть главными авторитетами в селе, воспитывать людей, рекомендовать книгу, — получают 80 рублей. Между тем Россия в XIX веке — вопреки мифу о ее якобы отста­лости — была самой передовой библиотечной державой мира <...>. Теперь о музеях. Здесь аналогичная картина — допотопная техническая оснащенность. Зарплата работников, обращенных к человеку, — не администраторов, а реставраторов, хранителей, экскурсоводов — недопустимо низка. А они, именно они — настоя­щие энтузиасты, как и «низшие» библиотечные работники <...>.

Мы обладаем несметными музейными богатствами, несмотря на все распродажи, частично продолжающиеся и сейчас. Но поло­жение памятников культуры низко, и мы вынуждены приглашать реставраторов из Польши, Болгарии и Финляндии, что обходится во много раз дороже <...>.

Школы у нас — опять-таки та же картина и даже хуже. Детей и педагогов надо сейчас просто защищать. Учителя школ не имеют авторитета, не имеют времени пополнять свои знания. Я могу при­вести примеры, но не буду. Преподавание душится различными программами, имитирующими командно-административные мето­ды прошлого, регламентирующими указаниями и низкого качества методиками. Преподавание в средней школе — это прежде всего воспитание. Это творчество педагога, а творчество не может быть вне свободы. Оно требует свободы. Поэтому учитель должен вне программы иметь возможность рассказать ученикам о том, что он сам любит и ценит, прививать любовь к литературе, к искусству и так далее.

Отмечу, что сами ученики отмечают в нашей печати эти се­рьезные недостатки. Учителя в России были всегда властителями дум молодежи. А нынешней учительнице не хватает средств к су­ществованию и к тому, чтобы более или менее прилично одеться.

Вы скажете, откуда взять деньги, чтобы повышать уровень жизни людей, чьи профессии обращены к человеку, именно к чело­веку, а не к вещам. Я реалист. Рискуя нажить себе врагов среди многих своих товарищей, скажу. Первое. Надо сократить — и очень решительно — чрезвычайно разросшийся и хорошо обеспеченный административный аппарат всех учреждений культуры и минис­терств. Пусть составители методичек сами преподают по своим методикам и выполняют эти указания, пусть они охраняют памят­ники, пусть они водят экскурсии, то есть пусть работники минис­терств работают.

Музеям надо дать средства от доходов Интуриста, которые он получает от наших плохо сохраняемых культурных ценностей <...>. Необходимо отчислять на культуру больше средств от сокращения военных расходов <...>, от сокращения материальной помощи дру­гим странам, помощи за счет средств нашего народа, о которой мы мало осведомлены.

Культура не может быть на хозрасчете. Отдача культуры на­роду, стране ^— неизмеримо больше, чем от возможных непосредст­венных доходов библиотек, архивов и музеев, чем от любой области экономики и техники. Это я утверждаю. Но отдача эта дается не сразу. Низкое состояние культуры и нравственности, рост преступ­ности сделают бесплодными, бесполезными все наши усилия в лю­бой области. Нам не удастся реформировать экономику, науку, об­щественную жизнь, продвинуть перестройку, если наша культура будет находиться на нынешнем уровне <...>.

Должна быть долгосрочная программа развития культуры в нашей стране, которой нет или по крайней мере она мне не извест­на. Только тогда у нас не будет национальных споров, свидетельст­вующих о низкой культуре, зато будет нормальная экономическая жизнь, понизится преступность. Возрастет, в частности, и порядоч­ность общественных деятелей <...>.

Судьба Отечества в ваших руках, а она в опасности. Спасибо за внимание.

А. И. Солженицын Выступление в Государственной Думе 28 октября 1994 г.

По роду моей работы, за много лет я прочел сплошь все стено­граммы четырех дореволюционных Государственных Дум, мне при­шлось узнать и безудержную конфликтность с властями 1-й и 2-й Дум, неработоспособных. Хорошо работоспособную 3-ю Думу, кото­рая, однако, три года бессмысленно тормозила целительные земель­ные столыпинские реформы; двойственную роль 4-й Думы, зарвав­шейся вздорной мыслью свергнуть верховную власть в стране во время войны из расчета, что после войны это не удастся. И эта победа ей удалась. По историческому возмездию или исторической иронии сама 4-я Дума в тот самый день вместе с падением верхов­ной власти кончила свое существование и больше никому не была нужна ни одного дня. Весь этот парламентский опыт российский не слишком вдохновляет нас и являет нам суровое предупреждение на будущее. Я рассматриваю вас сегодня как 5-ю Государственную Думу на продлении той же линии развития. Я сознаю свою ответст­венность выступать сегодня перед вами здесь, но еще большая от­ветственность лежит на вас перед народом, страдающим и ожида­ющим. Проехав много российских областей, через сотни встреч и потом четыре тысячи писем в нагонку, я вынес ощущение, что наша народная масса обескуражена, что она в ошеломлении, в шоке от унижения и от стыда за свое бессилие: в ней нет убеждения, что происходящие реформы и политика правительства действительно ведутся в ее интересах. Людей низов практически выключили из жизни; все, что делается в стране, происходит помимо них. У них остался небогатый выбор — или влачить нищенское и покорное существование, или искать пути незаконных ремесел: обманывать государство или друг друга.