О границах верховной власти суверена
Если Государство или Гражданская община это нечто иное, как условнаяличность, жизнь которой заключается в союзе ее членов, и если самой важнойиз забот ее является забота о самосохранении, то ей нужна сила всеобщая ипобудительная, дабы двигать и управлять каждою частью наиболее удобным дляцелого способом. Подобно тому, как природа наделяет каждого человеканеограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашениедает Политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, ивот эта власть, направляемая общею волей, носит, как я сказал, имясуверенитета. Но, кроме общества как лица юридического, мы должны принимать всоображение и составляющих его частных лиц, чья жизнь и свобода,естественно, от него независимы. Итак, речь идет о том, чтобы четкоразличать соответственно права граждан и суверена*; а также обязанности,которые первые должны нести в качестве подданных, и естественное право,которым они должны пользоваться как люди. ___________ * Внимательные читатели, не спешите, пожалуйста, обвинять меня здесь впротиворечии. Я не мог избежать его в выражениях вследствие бедности языка;но подождите. Все согласны (66) с тем, что все то, что каждый человек отчуждает пообщественному соглашению из своей силы, своего имущества и своей свободы,составляет лишь часть всего того, что имеет существенное значение дляобщины. С этим все согласны; но надо также согласиться с тем, что одинтолько суверен может судить о том, насколько это значение велико. Все то, чем гражданин может служить Государству, он должен сделатьтотчас же, как только суверен этого потребует, но суверен, со своей стороны,не может налагать на подданных узы, бесполезные для общины; он не может дажежелать этого, ибо как в силу закона разума, так и в силу законаестественного ничто не совершается без причины. Обязательства, связывающие нас с Общественным организмом, непреложнылишь потому, что они взаимны и природа их такова, что, выполняя их, нельзядействовать на пользу другим, не действуя также на пользу себе. Почему общаяволя всегда направлена прямо к одной цели и почему все люди постоянно желаютсчастья каждого из них, если не потому, что нет никого, кто не относил быэтого слова каждый на свой счет и кто не думал бы о себе, голосуя винтересах всех? Это доказывает, что равенство в правах и порождаемое импредставление о справедливости вытекает из предпочтения, которое каждыйоказывает самому себе и, следовательно, из самой природы человека; что общаяволя, для того, чтобы она была поистине таковой, должна быть общей как посвоей цели, так и по своей сущности; что она должна исходить от всех, чтобыотноситься ко всем, и что она теряет присущее ей от природы верноенаправление, если устремлена к какой-либо индивидуальной и строгоограниченной цели, ибо тогда, поскольку мы выносим решение о том, чтоявляется для нас посторонним, нами уже не руководит никакой истинный принциправенства. В самом деле, как только речь заходит о каком-либо факте или частномправе на что-либо, не предусмотренном общим и предшествующим соглашением, тодело становится спорным. Это - процесс, в котором заинтересованные людисоставляют одну из сторон, а весь народ - другую, но в котором я не вижу низакона, коему надлежит следовать, ни судьи, который должен вынести решение.Смешно было бы тогда ссылаться на особо по этому поводу принятое решениеобщей воли, которое может представлять собою лишь решение, принятое одной изсторон и которое, следовательно, для другой стороны является только волеюпостороннею, частною, доведенною в этом случае до несправедливости иподверженной заблуждениям. Поэтому, подобно тому, как частная воля не можетпредставлять волю общую, так и общая воля, в свою очередь, изменяет своюприроду, если она направлена к частной цели, и не может, как общая, выноситьрешение ни в отношении какого-нибудь человека, ни в отношении какого-нибудьфакта. Когда народ Афин, например, нарицал или смещал своих правителей,воздавал почести одному, налагал наказания на другого и посредствоммножества частных декретов осуществлял все без исключения действияПравительства, народ не имел уже тогда общей воли в собственном смысле этихслов; он действовал уже не как суверен, но как магистрат. Это покажетсяпротивным общепринятым представлениям, но дайте мне время изложить моисобственные. Исходя из этого, надо признать, что волю делает общею не столько числоголосов, сколько общий интерес, объединяющий голосующих, ибо при такого родаустроении каждый по необходимости подчиняется условиям, которые он делаетобязательными для других: тут замечательно согласуются выгода исправедливость, что придает решениям по делам, касающимся всех, чертыравенства, которое тотчас же исчезает при разбирательстве любого частногодела, ввиду отсутствия здесь того общего интереса, который объединил иотождествлял бы правила судьи с правилами тяжущейся стороны. С какой быстороны мы ни восходили к основному принципу, мы всегда придем к одному итому же заключению, именно: общественное соглашение устанавливает междугражданами такого рода равенство, при котором все они принимают на себяобязательства на одних и тех же условиях и все должны пользоватьсяодинаковыми правами. Таким образом, по самой природе этого соглашения,всякий акт суверенитета, т. е. всякий подлинный акт общей воли, налагаетобязательства на всех граждан или дает преимущества всем в равной мере; такчто суверен знает лишь Нацию как целое, и не различает ни одного из тех, ктоее составляет. Что же, собственно, такое акт суверенитета? Это не соглашениевысшего с низшим, но соглашение Целого с каждым из его членов; соглашениезаконное, ибо оно имеет основою Общественный договор; справедливое, ибо онообщее для всех; полезное, так как оно не может иметь иной цели, кроме общегоблага; и прочное, так как поручителем за него выступает вся сила общества ивысшая власть. До тех пор, пока подданные подчиняются только такого родасоглашениям, они не подчиняются никому, кроме своей собственной воли; испрашивать, каковы пределы прав соответственно суверена и граждан, этозначит спрашивать, до какого предела простираются обязательства, которые этипоследние могут брать по отношению к самим себе - каждый в отношении всех ивсе в отношении каждого из них. Из этого следует, что верховная власть, какой бы неограниченной,священной, неприкосновенной она ни была, не переступает и не можетпереступать границ общих соглашений, и что каждый человек может всецелораспоряжаться тем, что ему эти соглашения предоставили из его имущества иего свободы; так что суверен никак не вправе наложить на одного из подданныхбольшее бремя, чем на другого. Ибо тогда спор между ними приобретает частныйхарактер и поэтому власть суверена здесь более не компетентна. Раз мы допустили эти различия, в высшей степени неверно было быутверждать, что Общественный договор требует в действительности от частныхлиц отказа от чего-либо; положение последних в результате действия этогодоговора становится на деле более предпочтительным, чем то, в котором онинаходились ранее, так как они не отчуждают что-либо, но совершают лишьвыгодный для них обмен образа жизни неопределенного и подверженногослучайности на другой - лучший и более надежный; естественной независимости- на свободу; возможности вредить другим - на собственную безопасность; исвоей силы, которую другие могли бы превзойти, на право, которое объединениев обществе делает неодолимым. Сама их жизнь, которую они доверилиГосударству, постоянно им защищается, и если они рискуют ею во имя егозащиты, то разве делают они этим что-либо иное, как не отдают ему то, что отнего получили? Что же они делают такого, чего не делали еще чаще и притом сбольшей опасностью, в естественном состоянии, если, вступая в неизбежныесхватки, будут защищать с опасностью для своей жизни то, что служит им дляее сохранения? Верно, что все должны сражаться за самого себя. И разве мы невыигрываем, подвергаясь ради того, что обеспечивает нам безопасность, частитого риска, которому нам обязательно пришлось бы подвергнуться ради нассамих, как только мы лишились бы этой безопасности? Глава V Спрашивают: как частные лица (67), отнюдь не имея прав распоряжатьсясвоею собственной жизнью, могут передавать суверену именно то право,которого у них нет (68). Этот вопрос кажется трудноразрешимым лишь потому,что он неверно поставлен. Всякий человек вправе рисковать своей собственнойжизнью, чтобы ее сохранить. Разве когда-либо считали, что тот, ктовыбрасывается из окна, чтобы спастись от пожара, виновен в покушении насамоубийство? Разве обвиняют когда-либо в этом преступлении того, ктопогибает в бурю, хотя при выходе в море он уже знал об опасности ееприближения? Общественный договор имеет своей целью сохранение договаривающихся. Ктохочет достичь цели, тот принимает и средства ее достижения, а эти средстванеотделимы от некоторого риска, даже связаны с некоторыми потерями. Тот, ктохочет сохранить свою жизнь за счет других, должен, в свою очередь, бытьготов отдать за них жизнь, если это будет необходимо. Итак, гражданину ужене приходится судить об опасности, которой Закону угодно его подвергнуть, икогда государь говорит ему: "Государству необходимо, чтобы ты умер", - то ондолжен умереть, потому что только при этом условии он жил до сих пор вбезопасности и потому что его жизнь не только благодеяние природы, но и дар,полученный им на определенных условиях от государства. Смертная казнь, применяемая к преступникам, может рассматриватьсяприблизительно с такой же точки зрения: человек, чтобы не стать жертвойубийцы, соглашается умереть в том случае, если сам станет убийцей. Согласноэтому договору, далекие от права распоряжаться своей собственной жизнью людистремятся к тому, чтобы ее обезопасить; и не должно предполагать, чтокто-либо из договаривающихся заранее решил дать себя повесить. Впрочем, всякий преступник, посягающий на законы общественногосостояния, становится по причине своих преступлений мятежником и предателемотечества; он перестает быть его членом, если нарушил его законы; и даже онведет против него войну. Тогда сохранение Государства несовместимо ссохранением его жизни; нужно, чтобы один из двух погиб, а когда убиваютвиновного, то его уничтожают не столько как гражданина, сколько как врага.Судебная процедура, приговор это доказательство и признание того, что оннарушил общественный договор и, следовательно, не является более членомГосударства. Но поскольку он признал себя таковым, по крайней мере своимпребыванием в нем, то он должен быть исключен из государства путем либоизгнания как нарушитель соглашения, либо же путем смертной казни как врагобщества. Ибо такой враг - это не условная личность, это - человек; а втаком случае по праву войны побежденного можно убить. Но, скажут мне, осуждение преступника есть акт частного характера.Согласен: потому право осуждения вовсе не принадлежит суверену; это - право,которое он может передать, не будучи в состоянии осуществлять его сам. Всемои мысли связаны одна с другою, но я не могу изложить их все сразу. Кроме того, частые казни - это всегда признак слабости или нерадивостиПравительства. Нет злодея, которого нельзя было бы сделать на что-нибудьгодным. Мы вправе умертвить, даже в назидание другим, лишь того, кого опаснооставлять в живых (69). Что до права помилования или освобождения виновного от наказания,положенного по Закону и определенного судьей, то оно принадлежит лишь тому,кто стоит выше и судьи и Закона, т. е. суверену; но это его право еще невполне ясно, да и случаи применения его очень редки. В хорошо управляемомГосударстве казней мало не потому, что часто даруют помилование, а потому,что здесь мало преступников; в Государстве, клонящемся к упадку,многочисленность преступлений делает их безнаказанными. В Римской Республикени Сенат, ни консулы никогда не пытались применять право помилования; неделал этого и народ, хотя он иногда и отменял свои собственные решения.Частые помилования предвещают, что вскоре преступники перестанут в нихнуждаться, а всякому ясно, к чему это ведет. Но я чувствую, что сердце моеропщет и удерживает мое перо; предоставим обсуждение этих вопросов человекусправедливому, который никогда не оступался и сам никогда не нуждался впрощении. Глава VI
О ПРАВЕ ЖИЗНИ И СМЕРТИ
О ЗАКОНЕ
Общественным соглашением мы дали Политическому организму существованиеи жизнь; сейчас речь идет о том, чтобы при помощи законодательства сообщитьему движение и наделить волей. Ибо первоначальный акт, посредством которогоэтот организм образуется и становится единым, не определяет еще ничего изтого, что он должен делать, чтобы себя сохранить. То, что есть благо и что соответствует порядку (70), является таковымпо природе вещей и не зависит от соглашений между людьми. Всякаясправедливость - от Бога, Он один - ее источник; но если бы мы умелиполучать ее с такой высоты, мы бы не нуждались ни в правительстве, ни взаконах. Несомненно, существует всеобщая справедливость, исходящая лишь отразума, но эта справедливость, чтобы быть принятой нами, должна бытьвзаимной. Если рассматривать вещи с человеческой точки зрения, то приотсутствии естественной санкции законы справедливости бессильны междулюдьми; они приносят благо лишь бесчестному и несчастье - праведному, еслиэтот последний соблюдает их в отношениях со всеми, а никто не соблюдает их всвоих отношениях с ним. Необходимы, следовательно, соглашения и законы,чтобы объединить права и обязанности и вернуть справедливость к ее предмету.В естественном состоянии, где все общее, я ничем не обязан тем, кому яничего не обещал; я признаю чужим лишь то, что мне ненужно. Совсем не так вгражданском состоянии, где все права определены Законом. Но что же такое, в конце концов, закон? До тех пор, пока люди неперестанут вкладывать в это слово лишь метафизические понятия (71), мы внаших рассуждениях будем, по-прежнему, уж не понимать друг друга; и дажеесли объяснят нам, что такое закон природы, это еще не значит, что благодаряэтому мы лучше поймем, что такое закон Государства. Я уже сказал, что общая воля не может высказаться по поводу предметачастного. В самом деле, этот частный предмет находится либо в Государстве,либо вне его. Если он вне Государства, то посторонняя ему воля вовсе неявляется общей по отношению к нему; а если этот предмет находится вГосударстве, то он составляет часть Государства: тогда между целыми и частьюустанавливается такое отношение, которое превращает их в два отдельныхсущества; одно это часть, а целое без части - другое. Но целое минус частьвовсе не есть целое; и пока такое отношение существует, нет более целого, аесть две неравные части; из чего следует, что воля одной из них вовсе неявляется общею по отношению к другой. Но когда весь народ выносит решение, касающееся всего народа, онрассматривает лишь самого себя, и если тогда образуется отношение, то это -отношение целого предмета, рассматриваемого с одной точки зрения, к целомуже предмету, рассматриваемому с другой точки зрения, - без какого-либоразделения этого целого. Тогда сущность того, о чем выносится решение, имеетобщий характер так же, как и воля, выносящая это решение. Этот именно акт яи называю законом. Когда я говорю, что предмет законов всегда имеет общий характер, яразумею под этим, что Закон рассматривает подданных как целое, а действия -как отвлечение, но никогда не рассматривает человека как индивидуум илиотдельный поступок. Таким образом, Закон вполне может установить, что будутсуществовать привилегии, но он не может предоставить таковые никакомуопределенному лицу; Закон может создать несколько классов граждан, можетдаже установить те качества, которые дадут право принадлежать к каждому изэтих классов; но он не может конкретно указать, что такие-то и такие-то лицабудут включены в тот или иной из этих классов; он может установитькоролевское Правление и сделать корону наследственной; но он не может ниизбирать короля, ни провозглашать какую-либо семью царствующей, - словом,всякое действие, объект которого носит индивидуальный характер, не относитсяк законодательной власти. Уяснив себе это, мы сразу же поймем, что теперь излишне спрашивать отом, кому надлежит создавать законы, ибо они суть акты общей воли; и о том,стоит ли государь выше законов, ибо он член Государства; и о том, может лиЗакон быть несправедливым, ибо никто не бывает несправедлив по отношению ксамому себе; и о том, как можно быть свободным и подчиняться законам, ибоони суть лишь записи изъявлений нашей воли. И еще из этого видно, что раз в Законе должны сочетаться всеобщийхарактер воли и таковой же ее предмета, то все распоряжения, которыесамовластно делает какой-либо частный человек, кем бы он ни был, никоимобразом законами не являются. Даже то, что приказывает суверен по частномуповоду, - это тоже не закон, а декрет; и не акт суверенитета, а актмагистратуры. Таким образом, я называю Республикою всякое Государство, управляемоепосредством законов (72), каков бы ни был при этом образ управления им; иботолько тогда интерес общий правит Государством и общее благо означает нечто.Всякое Правление* посредством законов, есть республиканское: что такоеПравление, я разъясню ниже. ___________ * Под этим словом я разумею не только Аристократию или Демократии, новообще всякое Правление, руководимое общей волей, каковая есть Закон. ЧтобыПравительство было законосообразным, надо, чтобы оно не смешивало себя ссувереном, но чтобы оно было его служителем: тогда даже Монархия естьРеспублика. Это станет ясным из следующей книги. Законы, собственно - это лишь условия гражданской ассоциации. Народ,повинующийся законам, должен быть их творцом: лишь тем, кто вступает вассоциацию, положено определять условия общежития. Но как они их определят?Сделают это с общего согласия, следуя внезапному вдохновению? Есть ли уПолитического организма орган для выражения его воли? Кто сообщит емупредусмотрительность, необходимую, чтобы проявления его воли превратить вакты и заранее их обнародовать? Как иначе провозгласит он их в нужныймомент? Как может слепая толпа, которая часто не знает, чего она хочет, ибоона редко знает, что ей на пользу, сама совершить столь великое и стольтрудное дело, как создание системы законов? Сам по себе народ всегда хочетблага, но сам он не всегда видит, в чем оно. Общая воля всегда направленаверно и прямо, но решение, которое ею руководит, не всегда бываетпросвещенным. Ей следует показать вещи такими, какие они есть, иногда -такими, какими они должны ей представляться; надо показать ей тот верныйпуть, который она ищет; оградить от сводящей ее с этого пути воли частныхлиц; раскрыть перед ней связь стран и эпох; уравновесить привлекательностьблизких и ощутимых выгод опасностью отдаленных и скрытых бед. Частные лицавидят благо, которое отвергают; народ хочет блага, но не ведает в чем оно.Все в равной мере нуждаются в поводырях. Надо обязать первых согласоватьсвою волю с их разумом; надо научить второй знать то, чего он хочет. Тогдарезультатом просвещения народа явится союз разума и воли в Общественноморганизме; отсюда возникает точное взаимодействие частей и, в завершениевсего, наибольшая сила целого. Вот что порождает нужду в Законодателе. Глава VIIО ЗАКОНОДАТЕЛЕ
Для того чтобы открыть наилучшие правила общежития, подобающие народам,нужен ум высокий, который видел бы все страсти людей и не испытывал ни однойиз них; который не имел бы ничего общего с нашею природой, но знал ее всовершенстве; чье счастье не зависело бы от нас, но кто согласился бы все жезаняться нашим счастьем; наконец, такой, который, уготовляя себе славу вотдаленном будущем, готов был бы трудиться в одном веке, а пожинать плоды вдругом*. Потребовались бы Боги, чтобы дать законы людям. _________ * Народ становится знаменитым лишь когда его законодательство начинаетклониться к упадку. Неизвестно, в течение скольких веков устроение, данноеЛикургом, составляло счастье спартанцев, прежде чем о них заговорили вдругих частях Греции. Тот же вывод, который делал Калигула применительно к фактам, Платонвозводил в принцип для определения свойств человека, призванного кгражданской деятельности или к тому, чтобы стать царем, принцип, поискамикоторого он занят в своей книге о Правлении (73). Но если верно, что великиегосудари встречаются редко, то что же тогда говорить о великом Законодателе?Первому надлежит лишь следовать тому образцу, который должен предложитьвторой. Этот - механик, который изобретает машину; тот лишь рабочий, которыйее собирает и пускает вход. При рождении обществ, - говорит Монтескье, -сначала правители Республик создают установления, а затем уже установлениясоздают правителей Республик (74). Тот, кто берет на себя смелость дать установления какому-либо народу,должен чувствовать себя способным изменить, так сказать, человеческуюприроду, превратить каждого индивидуума, который сам по себе есть некоезамкнутое и изолированное целое, в часть более крупного целого, от которогоэтот индивидуум в известном смысле получает свою жизнь и свое бытие;переиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить наместофизического и самостоятельного существования, которое нам всем даноприродой, существование частичное и моральное. Одним словом, нужно, чтобы онотнял у человека его собственные силы и дал ему взамен другие, которые былибы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содействиядругих. Чем больше эти естественные силы иссякают и уничтожаются, а силы,вновь приобретенные, возрастают и укрепляются, тем более прочным исовершенным становится также и первоначальное устройство; так что, есликаждый гражданин ничего собою не представляет и ничего не может сделать безвсех остальных, а сила, приобретенная целым, равна сумме естественных силвсех индивидуумом или превышает эту сумму, то можно сказать, что законыдостигли той самой высокой степени совершенства, какая только им доступна. Законодатель - во всех отношениях человек необыкновенный в Государстве.Если он должен быть таковым по своим дарованиям, то не в меньшей мере долженон быть таковым по своей роли. Это - не магистратура; это - не суверенитет.Эта роль учредителя Республики совершенно не входит в ее учреждение. Это -должность особая и высшая, не имеющая ничего общего с властью человеческой.Ибо если тот, кто повелевает людьми, не должен властвовать над законами, тои тот, кто властвует над законами, также не должен повелевать людьми. Иначеего законы, орудия его страстей, часто лишь увековечивали бы совершенные имнесправедливости; он никогда не мог бы избежать того, чтобы частные интересыне искажали святости его создания. Когда Ликург давал законы своему отечеству, он начал с того, чтоотрекся от царской власти (75). В большинстве греческих городов существовалобычай поручать составление законов чужестранцам. Этому обычаю частоподражали итальянские Республики нового времени; также поступила ЖеневскаяРеспублика, и она не может пожаловаться на результаты*. Рим в пору своегонаибольшего расцвета увидел, как возродились в его недрах все преступлениятирании, и видел себя уже на краю гибели, потому что соединил в головаходних и тех же людей знаки достоинства законодателя и власти царя. ___________ * Те, кто смотрят на Кальвина лишь как на богослова (77), не понимают,по-видимому, всей широты его гения. Составление наших мудрых Эдиктов, вкотором он принимал немалое участие, делает ему столько же чести, как и его"Наставление" (78). Какие бы перевороты ни произошли со временем в нашейвере, - до тех пор пока не угаснет среди нас любовь к отечеству и свободе, -в нашей стране никогда не перестанут благословлять память этого великогочеловека. Между тем даже Децемвиры никогда не присваивали себе (76) права вводитькакой-либо закон своею собственною властью. "Ничто из того, что мы вампредлагаем, - говорили они народу, - не может превратиться в закон безвашего согласия. Римляне, будьте сами творцами законов, которые должнысоставить ваше счастье". Вот почему тот, кто составляет законы, не имеет, следовательно, или недолжен иметь какой-либо власти их вводить; народ же не может, даже прижелании, лишить себя этого непередаваемого права, ибо согласнопервоначальному соглашению, только общая воля налагает обязательства начастных лиц, и никогда нельзя быть уверенным в том, что воля какого-либочастного лица согласна с общею, пока она не станет предметом свободногоголосования народа. Я уже это говорил, но не бесполезно это еще разповторить. Итак, мы обнаруживаем в деле создания законов одновременно две вещи,которые, казалось бы, исключают один другую: предприятие, повышающеечеловеческие силы, и, для осуществления его, - власть, которая сама по себеничего не значит. И вот еще одна трудность, заслуживающая внимания. Мудрецы, которыехотят говорить с простым народом своим, а не его языком, никогда не смогутстать ему понятными. Однако есть множество разного рода понятий, которыеневозможно перевести на язык народа. Очень широкие планы и слишком далекиепредметы равно ему недоступны, поскольку каждому индивидууму по вкусу лишьтакая цель управления, которая отвечает его частным интересам, он плохопредставляет себе те преимущества, которые извлечет из постоянных лишений,налагаемых на него благими законами. Для того чтобы рождающийся народ могодобрить здравые положения политики и следовать основным правилам пользыгосударственной, необходимо, чтобы следствие могло превратиться в причину,чтобы дух общежительности, который должен быть результатом первоначальногоустроения, руководил им, и чтобы люди до появления законов были тем, чем онидолжны стать благодаря этим законам. Так, Законодатель, не имея возможностивоспользоваться ни силою, ни доводами, основанными на рассуждении, понеобходимости прибегает к власти иного рода, которая может увлекать засобою, не прибегая к насилию, и склонять на свою сторону, не прибегая кубеждению. Вот что во все времена вынуждало отцов наций призывать к себе на помощьнебо и наделять своею собственной мудростью богов, дабы народы, покорныезаконам Государства как законам природы и усматривая одну и ту же силу всотворении человека и в создании Гражданской общины, повиновались по своейволе и покорно несли бремя общественного благоденствия. Решения этого высшего разума, недоступного простым людям, Законодательи вкладывает в уста бессмертных, чтобы увлечь божественною властью тех, когоне смогло бы поколебать в их упорстве человеческое благоразумие*. ______________ * "E veramente, - говорит Макиавелли, - mai non fu alcuno ordinatore dileggi straordinarie in un popolo, che non ricorresse a Dio, perchealtrimenti non sarebbero accetate; perche sono molti beni conosctuti da unoprudente, i quali non hanno in se radgioni da potergli persuadere ad aitrui"- Discursi sopra Tito Livio, L. I. сар. XI. "В самом деле, не было ни одногоучредителя чрезвычайных законов какого-либо народа, который бы не прибегнулк Богу, так как иначе они не были бы приняты; есть много благ, которыехорошо понятны мудрецам, но сами по себе недостаточно очевидны, чтобы можнобыло убедить в них других людей". - "Рассуждение на первую декаду ТитаЛивия", кн. I, гл. XI (итал.). Но не всякому человеку пристало возвестить глас богов и не всякомуповерят, если он объявит себя истолкователем их воли. Великая душаЗаконодателя - это подлинное чудо (79), которое должно оправдать егопризвание. Любой человек может высечь таблицы на камне или приобреститреножник для предсказаний; или сделать вид, что вступил в тайные сношения скаким-нибудь божеством; или выучить птицу, чтобы она вещала ему что-либо наухо; или найти другие грубые способы обманывать народ. Тому, кто умеетделать лишь это, пожалуй, удастся собрать толпу безумцев; но ему никогда неосновать царства, и его нелепое, создание вскоре погибнет вместе с ним.Пустые фокусы создают скоропреходящую связь, лишь мудрость делает еедолговременной. Все еще действующий иудейский закон и закон потомка Исмаила(80), что вот уже десять веков управляет половиною мира, доныне возвещают овеликих людях, которые их продиктовали, и в то же время как горделиваяфилософия или слепой сектантский дух видят в них лишь удачливых обманщиков(81), истинного политика восхищает в их установлениях тот великий и могучийгений, который дает жизнь долговечным творениям. Не следует, однако, заключать из всего этого вместе с Уорбертоном (82),что предмет политики и религии в наше время один и тот же; но что пристановлении народов одна служит орудием другой (83). Глава VIIIО НАРОДЕ
Подобно архитектору, который, прежде чем воздвигнуть большое здание,обследует и изучает почву, чтобы узнать, сможет ли она выдержать еготяжесть, мудрый законодатель не начинает с сочинения законов, самых благихсамих по себе, но испытует предварительно, способен ли народ, которому он ихпредназначает, их выдержать. Вот почему Платон отказался дать законы жителямАркадии (84) и Киренаики (85), зная, что оба эти народа богаты и не потерпятравенства. Вот почему на Крите были хорошие законы и дурные люди, ибо Миносвзялся устанавливать порядок (86) в народе, исполненном пороков. Блистали на земле тысячи таких народов, которые никогда не вынесли быблагих законов; народы же, которые способны были к этому, имели на то лишьвесьма краткий период времени во всей своей истории. Большинство народов каки людей, восприимчивы лишь в молодости; старея, они становятсянеисправимыми. Когда обычаи уже установились и предрассудки укоренились,опасно и бесполезно было бы пытаться их преобразовать; народ даже не терпит,когда касаются его недугов, желая их излечить, подобно тем глупым ималодушным больным, которые дрожат при виде врача. Это не значит, что подобно некоторым болезням, которые всепереворачивают в головах людей и отнимают у них память о прошлом, и вистории Государств не бывает бурных времен, когда перевороты действуют нанароды так же, как некоторые кризисы на индивидуумов; когда на сменузабвению приходит ужас перед прошлым и когда Государство, пожираемоепламенем гражданских войн, так сказать, возрождается из пепла и вновьоказывается в расцвете молодости, освобождаясь из рук смерти. Так было соСпартой во времена Ликурга, с Римом после Тарквиниев, так было в нашивремена в Голландии и в Швейцарии после изгнания тиранов (87). Но такие события редки: это - исключения, причина которых всегда лежитв особой природе такого Государства. Они даже не могли бы повториться дваждыв жизни одного и того же народа; ибо он может сделаться свободным тогда,когда находится в состоянии варварства, но более на это неспособен, когдадвижитель гражданский износился (88). Тогда смуты могут такой народуничтожить, переворотам же более его не возродить; и как только разбиты егооковы, он и сам распадается и уже больше не существует как народ. Отныне емутребуется уже повелитель, а никак не освободитель. Свободные народы, помнитеправило: "Можно завоевать свободу, но нельзя обрести ее вновь". Юность - не детство (89). У народов, как и людей, существует пораюности или, если хотите, зрелости, которой следует дождаться, прежде чемподчинять их законам. Но наступление зрелости у народа не всегда легкораспознать; если же ввести законы преждевременно, то весь труд пропал. Одиннарод восприимчив уже от рождения, другой не становится таковым и попрошествии десяти веков. Русские никогда не станут истинно цивилизованными,так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр обладал талантамиподражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создаетвсе из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не кместу. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что онеще не созрел для уставов гражданского общества (90). Он хотел сразупросветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было ещеприучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан,когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своимподданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что онибыли тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своегопитомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством.Российская империя пожелает покорить Европу - и сама будет покорена. Татары,ее подданные или ее соседи, станут ее, как и нашими повелителями (91).Переворот этот кажется мне неизбежным. Все короли Европы сообща способствуютего приближению. Глава IXПРОДОЛЖЕНИЕ
Подобно тому, как природа установила границы роста для хорошосложенного человека, за пределами которых она создает уже лишь великанов иликарликов, так и для наилучшего устройства Государства есть свои границыпротяженности, которою оно может обладать и не быть при том ни слишкомвелико, чтобы им можно было хорошо управлять, ни слишком мало, чтобы онобыло в состоянии поддерживать свое существование собственными силами (92).Для всякого Политического организма есть свой максимум силы, который он неможет превышать и от которого он, увеличиваясь в размерах, часто отдаляется.Чем более растягивается связь общественная, тем более она слабеет; и вообщеГосударство малое относительно сильнее большого. Тысячи доводов подтверждают это правило. Во-первых, управлениестановится более затруднительным при больших расстояниях, подобно тому, какгруз становится более тяжелым на конце большего рычага. Управлениестановится также более обременительным по мере того, как умножаются егоступени. Ибо в каждом городе есть прежде всего свое управление, котороеоплачивается народом; в каждом округе свое, также оплачиваемое народом; тоже - и каждой провинции; затем идут крупные губернаторства, наместничества ивице-королевства, содержание которых обходится все дороже по мере того, какмы поднимаемся выше, и притом все это за счет того же несчастного народа,наконец, наступает черед высшего управления, которое пожирает все. Такиенеумеренные поборы постоянно истощают подданных: они не только неуправляются лучше всеми этими различными органами управления, ониуправляются хуже, чем если бы над ними был только один его орган. И ужепочти не остается средств для чрезвычайных случаев, а когда приходитсяприбегать к этим средствам, Государство всегда оказывается на граниразорения. Это еще не все: у Правительства оказывается не только меньше силы ибыстроты действий, чтобы заставить соблюдать законы, не допускатьпритеснений, карать злоупотребления, предупреждать мятежи, которые могутвспыхнуть в отдаленных местах; но и народ уже в меньшей мере можетиспытывать привязанность к своим правителям, которых он никогда не видит; котечеству, которое в его глазах столь же необъятно, как весь мир, и ксогражданам своим, большинство из которых для него чужие люди. Одни и те жезаконы не могут быть пригодны для стольких разных провинций, в которыхразличные нравы, совершенно противоположные климатические условия и которыепоэтому не допускают одной и той же формы правления. Различные законыпорождают лишь смуты и неурядицы среди подданных: живя под властью одних итех же правителей и в постоянном между собою общении, они переходят с местана место или вступают в браки с другими людьми, которые подчиняются ужедругим обычаям, а в результате подданные никогда не знают, действительно лиим принадлежит их достояние. Таланты зарыты, добродетели неведомы, по рокибезнаказанны среди этого множества людей, незнакомых друг другу, которыхместо нахождения высшего управления сосредотачивает в одном месте.Правители, обремененные делами, ничего не видят собственными глазами.Государством управляют чиновники. И вот уже необходимы особые меры дляподдержания авторитета центральной власти, потому что столько еепредставителей в отдаленных местах стремятся либо выйти из подчинения ей,либо ее обмануть; эти меры поглощают все заботы общества; уже нет силзаботиться о счастье народа; их едва хватает для защиты его в случае нужды;так организм, ставший непомерно большим, разлагается и погибает,раздавленный своею собственной тяжестью. С другой стороны, Государство, чтобы обладать прочностью, должносоздать для себя надежное основание, дабы оно успешно противостояло темпотрясениям, которые ему обязательно придется испытать, и выдержать теусилия, которые неизбежно потребуются для поддержания его существования. Ибоу всех народов есть некоторая центробежная сила, под влиянием которой онипостоянно действуют друг против друга и стремятся увеличить свою территориюза счет соседей, как вихри Декарта. Таким образом слабые рискуют быть вскором времени поглощены, и едва ли кто-либо может уже сохраниться иначе,как приведя себя в некоторого рода равновесие со всеми, что сделало быдавление повсюду приблизительно одинаковым. Из этого видно, что есть причины, заставляющие Государство расширяться,и причины, заставляющие его сжиматься; и талант политика не в последнююочередь выражается в том, чтобы найти между теми и другими такоесоотношение, которое было бы наиболее выгодным для сохранения Государства.Можно сказать, вообще, что первые причины, будучи лишь внешними иотносительными, должны быть подчинены вторым, которые суть внутренние иабсолютные. Здоровое и прочное устройство - это первое, к чему следуетстремиться; и должно больше рассчитывать на силу, порождаемую хорошимобразом правления, нежели на средства, даваемые большой территорией. Впрочем известны Государства, устроенные таким образом, чтонеобходимость завоеваний была заложена уже в самом их устройстве: чтобыподдержать свое существование, они должны были непрестанно увеличиваться.Возможно, они и радовались немало этой счастливой необходимости, но онапредсказывала им, однако, наряду с пределом их величины и срок неизбежногоих падения (93). Глава ХПРОДОЛЖЕНИЕ