Основные положения идеологии тэнноизма

Ядром идеологии тэнноизма служит комплекс понятий, обозначаемых обычно в японской литературе труднопере­водимым словом «кокутай»¹. Востоковед Т.П. Григорьева определяет это понятие как «моральную основу социаль­ного организма» и поясняет: «В Японии веками складывалось представление о государстве как сложном организме, континууме, жизнь которого обусловлена определенным типом связи всего со всем. Все связывалось воедино не законоположениями и не конституцией, а Небом, т.е. зако­нами самой природы, реализованными в конкретных эти­ческих принципах. Стало быть, традиционная мораль, с точки зрения японцев, и есть то, что непосредственно связывает отдельные части между собой, то, чему нация обязана своей целостностью» [10, с. 4—5]. Г.Е. Светлов, считая, что перевод слова «кокутай» как «национальный государственный строй» недостаточно полно передает чрез­вычайно емкое содержание этого термина, предлагает вос­пользоваться удачно найденным описательным переводом «кокутай», предложенным Дж. Спа: «уникальная (японская) национальная сущность» [42, с. 140]. Такой перевод наиболее полно раскрывает особенность трактовки «кокутай» офи­циальными националистическими идеологами как понятия, охватывающего политические, моральные, религиозные, ис­торические и географические особенности Японии — «бо­жественной страны». Главным элементом «кокутай» счи­тается идея мистической связи между императором и японским народом. Именно эта связь признавалась фунда­ментом японского государства и нации в официальной националистической литературе на протяжении всего периода с революции Мэйдзи и до конца второй мировой войны². Основными компонентами структуры «кокутай» можно считать миф о «божественном» происхождении японского государства (или концепцию «духа основания государства»), миф о «божественных» добродетелях императора и «уни­кальных» моральных качествах японских подданных («япон­ский дух»), наконец, миф о «великой миссии нации».

В тэнноистской идеологии постоянно фигурировали ссылки на силы, стоящие за пределами человеческого разумения, — на божественное провидение. Японское государство, согласно официальной версии, возникло по воле главной богини синтоистского пантеона — богини солнца Аматэрасу, она заложила и основы престола, который поэтому объявлялся таким же «вечным и нерушимым, как Небо и Земля». Вот одно из типичных утверждений официальной про­паганды: «В великой священной воле и великих священных деяниях императора — воплощенного божества проявляется великая божественная воля императорских предков (имеются в виду прародительница императорской династии — богиня Аматэрасу и императорские предки. — Т.С.-Н.), а их воля определяет бесконечное будущее нашей нации» [154, с. 183].

Таким образом, миф о «божественном» происхождении императора базируется на синтоистском постулате о кровном родстве императорской династии с богиней солнца Аматэ­расу. Этот миф был узаконен в императорской консти­туции 1889 г., ст. 1 которой гласит: «Японской империей будет править вечная во веки веков императорская ди­настия». А ст. 3 добавляет: «Императорская особа священна и неприкосновенна» [178, vol. I, с. 95]. «Священная» импе­раторская династия образует в тэнноистской системе основу «кокутай».

К догмату о «божественности и непрерывности импера­торской династии» (бансэй иккэй) примыкает миф о добро­детелях императора, осуществляющего великий идеал богини Аматэрасу, воплощенный в «трех божественных регалиях» японской династии — яшмовых подвесках, зеркале и мече. Тэнноистские идеологи обычно ссылаются при этом на летописно-мифологический свод «Нихон секи», в котором записано о вручении первому правителю Японии этих регалий богиней Аматэрасу [183, с. 76].

Императору присущи добродетели самой богини Аматэ­расу, поэтому императорское правление изначально не может быть неправедным. Японским подданным внушали тем самым, что император непогрешим во всем, что касается религии, политики и морали, так как обладает непости­жимой, мистической божественностью, позволяющей ему безошибочно видеть истинный путь своей страны и поддан­ных. Этот путь, называемый «кодо» («императорский путь»), японские проповедники тэнноизма и трактовали как идеал японского государства.

Синтоистские идеи «божественности» императора были использованы официальной пропагандой как духовный базис для формирования ясного чувства национальной иденти­фикации, концентрирующегося в почитании императора. Вот выдержка из статьи одного из милитаристских идео­логов тэнноизма генерала С. Араки (1877—1966), отвечаю­щего на поставленный им же вопрос, с чем ассоциируется самосознание японца: «Это не что иное, как великий идеал, представленный тремя регалиями японской династии (яшмо­вые подвески, зеркало и меч), которые вручила Аматэрасу при основании японского государства... Милосердие, спра­ведливость и смелость, представленные тремя регалиями японской династии, и являются идеалом японского госу­дарства, путь которого указывался императорами... История Японии представляет собой именно движение по этому пути. Сохранить его, прославить является долгом японской нации — нации верных подданных его величества» [215, 22.03.1933].

Одним из главных принципов тэнноизма на протяжении всего периода его существования был принцип «сайсэй итти» («единство отправления ритуала и управления го­сударством»)³. Он был принят сразу после революции Мэйдзи и неоднократно подчеркивался в императорских эдиктах как «фундаментальный принцип „кокутай" и нацио­нальной общности со времен создания японского государ­ства» [121, с. 143]. Именно благодаря принципу «сайсэй итти» подданные Японской империи могли осознать «ко­кутай» и «великий путь почитания богов» [121, с. 144].

Содержание принципа «сайсэй итти» наиболее полно из известных источников раскрывается в официальной бро­шюре, опубликованной в 1937 г. и называвшейся «Основ­ные принципы кокутай» («Кокутай-но хонги»): «Император посредством отправления религиозных ритуалов становится единым со своими божественными предками и, сливаясь с их духом, может вести подданных и умножать их про­цветание. Таким образом проявляется божественность им­ператоров, которые правят страной. Поэтому почитание богов императором и его управление государством, по существу, едины. Император передает божественные пред­начертания своих предков и тем самым проясняет великий принцип основания нации и великий путь, по которому должны следовать подданные. ...Другими словами, воспита­ние подданных неотделимо от религиозных ритуалов и управления государством» [154, с. 187].

Идеология тэнноизма использовала и традиционную для Японии концепцию «гармоничного государства», восприняв­шую исконно японские мировоззренческие установки. Из «пяти великих этических отношений» (см. примеч. 17 к гл. 1), соблюдение которых, согласно конфуцианству, гарантиро­вало гармоничное развитие общества, тэнноизм превозносил превыше всего особые, свойственные лишь «божественной» Японии отношения между императором и его подданными, заключавшиеся в единении высшего с низшим — монарха со своим народом. В синтоистских представлениях о «бо­жественном», носящих видимые следы культа предков, не проводится четкой грани между «ками» (божествами) и человеком, они в определенном смысле едины, как едины родитель и ребенок. Это наложило серьезный отпечаток на конфуцианские этико-политические принципы абсолютной власти императора — именно отношения между родителями и детьми рассматривались в Японии как прототип социальной организации, как модель для всех других социальных отношений, при этом лояльность к императору ставилась выше сыновней почтительности. Тэнноистские идеологи не уставали повторять, что генеалогия японцев восходит к некоему единому корню. Японская нация, таким образом, рассматривалась как одна большая семья, а император выступал не как воинственный теократический правитель, навязывающий своим подданным нормы поведения во всех областях жизни силой, а как покровительствующий всем без различия японцам духовный глава нации.

Император, отечески любя и защищая, вел своих под­данных, к которым он относился как к «омитакара» (букв. — «великое сокровище», но означает скорее «люби­мые подданные»), по истинному пути, указанному еще боги­ней Аматэрасу. Подданным внушали, что отеческое чувство императора превосходит любовь родителей к своим детям: император с «великим божественным милосердием прощает проступки своим подданным» (см. [154, с. 185—189]). В ответ на такое покровительство император должен был вызывать в подданных чувства преданности и благодарности за благо­деяния, как и другие синтоистские «ками». В результате морально-политический долг японцев приобретал силу внут­реннего бессознательного импульса к благодарному повино­вению, осуществление которого порождало чувство внутрен­него удовлетворения. Другими словами, лояльность к импе­ратору, приравнивавшаяся к патриотизму, прививалась син­тоистской верой и становилась своего рода внутренней потребностью каждого японца, особенно по мере того, как тэнноистская пропаганда приобретала поистине общенацио­нальный масштаб.

Это особое отношение японца к долгу отмечают многие японские исследователи. Например, профессор Университета Риссё К. Мидзусима считает, что понятие долга перед обществом у японца принципиально отлично от европей­ского, поскольку он (долг) вызывается не социально обуслов­ленной обязанностью, а чувством признательности, благо­дарности как сугубо субъективным побуждением души [104, с. 196—197].

В основе тэнноистской доктрины «гармоничного госу­дарства» лежала, таким образом, трактуемая в национали­стическом духе синтоистская установка на гармоничные связи между божественным и человеческим. Это оправдывало наделение японцев уникальными врожденными добродете­лями, проявляющимися при единственном условии — если подданные в едином порыве, самоотверженно служат делу императора, т.е., по японской терминологии, добиваются «тюкун» («искренность сердца при почитании императора»). Вот что говорится в упоминавшейся брошюре «Кокутай-но хонги»: «Везде, куда распространяется добродетель мило­сердия императора, путь подданных проясняется сам собой. Этот путь подданных осуществляется, когда вся нация, единая в сердечном порыве, служит императору... Это означает, что мы от рождения служим императору и сле­дуем пути Империи, и это вполне естественно, что мы, подданные, обладаем таким важным качеством» [154, с. 189].

«Лояльность означает почитание императора как источ­ника всего и полное повиновение ему. Следовать пути лояль­ности — единственно возможный для нас, подданных, образ жизни, этот путь — источник всяческой энергии. Следо­вательно, отдавать наши жизни во имя императора означает не так называемое самопожертвование, а преодоление наших маленьких самостей во имя жизни под божественным импе­раторским покровительством» [154, с. 190].

Самой существенной помехой «пути лояльности» национа­листы считали «западный индивидуализм и рационализм», причем под эту категорию подпадал весьма широкий спектр западной идеологии — от идей буржуазного просветитель­ства до марксистского учения. Лишь почитая синтоистских богов, и прежде всего «живого бога» (арахито гами) — импе­ратора, японец, согласно официальной пропаганде, мог идти по «пути лояльности», отождествляемому с патриотизмом. Другими словами, тэнноизм укреплял лояльность модифи­цированной в интересах государства синтоистской верой, исконными традиционными моральными ценностями, да еще приравнивал такую «священную» лояльность к патрио­тизму. Лояльность, понимаемая в единстве с почитанием синтоистских богов и с осуществлением патриотического долга, стала одной из краеугольных установок государствен­ного синтоизма.

Именно лояльность в вышеизложенном смысле, согласно установкам тэнноизма, составляет основу гармоничного, не имеющего аналогов в мировой истории развития Японии. «Сердца подданных, следующих единым путем лояльности и сыновней почтительности, сливаясь с великим августейшим милосердным сердцем императора, растят плоды гармонии между монархом и его подданными, что и предопределяет бесконечное будущее нашей нации» [154, с. 196].

Эти особые, свойственные только «божественной» Японии гармоничные, бесконфликтные отношения между «ками» и людьми, между природой и человеком, между членами семьи, между вышестоящими и нижестоящими, между императором и подданными имели, согласно тэнноизму, своим источником «мусуби». Этот синтоистский термин обозначает мистическую творческую энергию, полнее всего проявившуюся при создании Японских островов божествен­ной парой Идзанаги и Идзанами, лежащую в основе раз­вития любых вещей, явлений, существ, в том числе и японской нации. Тут тэнноизм подходит к формулировке «японского духа»: «В нашей стране различия во мнениях или интересах, проистекающие из-за различий в статусе, легко преодоле­ваются посредством уникальной гармонии, которая черпается из единого источника. Во всем не борьба является оконча­тельной целью, а гармония; все приносит плоды, а не умирает, разрушаясь. В этом великий дух нашей нации» [154, с. 199]. Лишь бескорыстное служение императору давало возмож­ность японцам реализовать полностью свои потенциальные добродетели. Кульминацией гармонии провозглашалось при­несение подданным своей жизни в жертву императору. При этом он обретал «киёки кокоро» («чистоту сердца»), или «магокоро»⁴ («истинность сердца»), что приравнивалось к очи­щению, главному и самому древнему синтоистскому обряду. Еще одним мифом, на котором покоилась «уникальная национальная сущность» в интерпретации тэнноистской идео­логии, был миф о «небесном предназначении» (тэммэй) японской нации, призванной самими богами, в первую очередь богиней Аматэрасу, «спасти человечество», «уста­новить гармонию» во всем мире путем распространения на него власти «богоравного тэнно». Идеологи тэнноизма оперировали ссылками на классическую синтоистскую лите­ратуру, и прежде всего на мифы «Нихон секи», которые они интерпретировали, исходя из вполне земных задач зах­ватнических войн империалистической Японии.

Японцев воспитывали в вере в то, что с незапамятных времен основания японского государства богиней Аматэрасу, вступления на престол первого императора, Дзимму, и на протяжении всей японской истории общественная деятель­ность подданных тэнно была подчинена выполнению ниспосланной самой Аматэрасу священной миссии по распро­странению «божественного» правления на все более обшир­ные территории. Обычно для подкрепления этого утвержде­ния официальная пропаганда цитировала (по «Нихон секи») высказывание мифического императора Дзимму перед так называемым восточным походом⁵, а также эдикт импера­тора Дзимму по его вступлении на престол после шести­летних войн по усмирению непокорных племен на востоке Японских островов. В эдикте император Дзимму поклялся богине Аматэрасу «распространить императорскую власть на весь мир, так чтобы собрать восемь углов под одной крышей (хакко ити у)» (см. [183, с. 131]). Этот лозунг, ко­торый часто переводят также как «весь мир — одна семья» или «весь мир под одной крышей», рассматривался официаль­ным тэнноизмом как божественный императив. Проповедники воинственного «японизма» доказывали, что только японцы, осененные добродетелями «японского духа» благодаря «ра­совой чистоте и единству», способны «распространить свет своей культуры на все человечество», ибо «небесное пред­назначение японского государства» (нихонкоку-но тэммэй) состоит в создании единой новой культуры для всего чело­вечества [152, с. 290].

Именно пропаганда «божественной» миссии «хакко ити у» придана та экспансионистским акциям японского империа­лизма на Азиатском континенте (начиная с японо-китайской войны 1894 1895 гг. и кончая агрессивными действиями в 1931 —1945 гг.) в глазах простых японцев характер «свя­щенной войны». Лозунг «хакко ити у» использовался и для обоснования особых прав Японии на руководство народами «желтой расы» в деле освобождения их от ига западных держав.

Этноцентризм, свойственный синтоистской мифологии, был развит идеологами тэнноизма в теорию расового пре­восходства, оправдывавшую права японцев на господство над всеми другими расами и народами, обойденными покро­вительством синтоистских богов. Тэнноистские идеи легли в основу японского варианта паназиатизма, который по мере расширения военной экспансии Японии в Азии приобретал все более изощренный характер. Японские паназиатисты создали своеобразную иерархическую систему этнических ценностей по квазисемейному принципу, согласно которой во главе семьи азиатских народов стояла японская нация, вооруженная идеалами «расы Ямато», или «высокими прин­ципами» «восьми углов под одной крышей», и призванная повелевать отставшими в своем развитии аморфными народа­ми других стран Азии. Народы государств Запада и СССР объявлялись «варварами» и культурными антиподами, чужды­ми зчиатской общности народов. Господствующее положение «белой расы» в Азии должно было быть по праву уступлено японцам — «расе Ямато», превосходившей все остальные по своим биологическим и этнопсихологическим достоин­ствам.

Один из идеологов «кокутай», С. Уэсуги, еще в 1919 г. утверждавший, что «спасение всей человеческой цивилизации — это миссия Японской империи», писал: «В настоящее время нации мира не знают порядка. Они разделены на классы, каждый из которых борется лишь за свои собственные интересы и считает другой класс непримиримым врагом. За рубежом распространяется радикализм. Яд этой болезни проникает в плоть и кровь и грозит опрокинуть госу­дарства... Сердце человека потеряло способность к сотруд­ничеству. Индивиды поступают как им вздумается, действуя без всяких ограничений... Весь мир раздирает борьба между капиталом и трудом... На земле царит ад борьбы и крово­пролития... Среди японского народа нет ни одного чело­века, который не верит, что, если бы только у них были наши императоры, они не дошли бы до такого крайнего положения... Наш народ благодаря божественным добро­детелям императоров облагодетельствован такими нацио­нальными основами государственности, которые не имеют аналогий во всем мире... И если бы теперь весь мир мог жить под покровительством добродетелей нашего импера­тора, то мог бы загореться свет надежды на гуманисти­ческое будущее. Только таким путем мир может быть спасен от разрушения. Только так возможна жизнь в мире добра и красоты. Поистине велика миссия нашей нации» [144, с. 82].

Как бы продолжая рассуждения Уэсуги, газета «Тайсё нити-нити симбун» писала: «Наш народ и боги... стремятся лишь выполнить эту величайшую и благороднейшую задачу по объединению мира под эгидой императора Японии. Нашей главной целью является распространение правления императора Японии на весь мир, поскольку он — единствен­ный правитель в мире, выполняющий духовную миссию, унаследованную от своих божественных предков» [210, 21.12.1920].

Согласно постулатам монархического культа тэнноизма, главной силой, призванной выполнить «хакко ити у», была японская императорская армия, или, по тэнноистской терми­нологии, «священное воинство, посланное Небом принести жизнь всему сущему». Японские воины, от высших офи­церов до простых солдат, выполняя свой воинский долг, становились «едиными по духу с божественным импера­тором» [193] и приобщались к сонму синтоистских «ками». Гармония провозглашалась свойством, присущим «священ­ному воинскому духу» японцев, якобы существующему не «для убийства людей, а для дарования им жизни». «Этот воинский дух стремится дать жизнь всему сущему, он не стремится к разрушению. Другими словами, это борьба, в основе которой лежит мир с обещанием нового роста и развития... Война в этом смысле ни в коем случае не предназначена для разрушения, подчинения и подавления других, она служит осуществлению великой гармонии, мира, помогая раскрыться животворящей силе мусуби» [154, с. 197].

Несколько более современная трактовка особой миссии японцев содержалась в теориях Киотоской школы фило­софии во главе с видным философом К. Нисида (подробно о нем см. [37]). В своей работе Нисида выдвинул нацио­налистическую теорию государства и нации, в основе ко­торой лежали апологетика особой моральности «кокутай», освященной высокими принципами «императорского пути», восхваление японской нации как «энергичной, активной силы», призванной «оформить» азиатские нации, выступавшие лишь пассивным материалом в деле строительства «нового мирового порядка». Эта теория придавала традиционным постулатам японского национализма вид современной науки, так как создавалась она на базе сочетания идейного арсе­нала новейших идеалистических течений стран Запада с тра­диционными восточными учениями.

Открыто расистские идеи об избранности «расы Ямато» питали теорию «сферы совместного процветания в Великой Восточной Азии», выдвинутую в период второй мировой войны представителями наиболее реакционного крыла Киотоской школы М. Косака, И. Кояма и др. Япония, согласно этой теории, являла собой пример национальной общности с «гармоничными отношениями», так как опиралась на «уникальную национальную сущность» («кокутай») с ее единством императора и народа. Идею подобной общности Япония должна была нести в страны Восточной Азии и создать вместе с ними единую межнациональную общность, покоящуюся на «национальном родстве» народов этих стран. Японской культуре отводилась ведущая роль в строи­тельстве культуры всего указанного региона, для которой был бы характерен «восточный гуманизм», дающий воз­можность преодолеть кризис буржуазного общества. Япон­ской культуре приписывались «особая, чистая моральная энергия японского духа» и идеалы «восьми углов под одной крышей».

Тэнноизм, таким образом, обращался к японцам как к высшей человеческой расе, разрабатывая свою концепцию «избранного народа». Был создан расовый миф, соединенный с культом императора, синтоистской ритуалистической рели­гиозной системой.

Идеологи тэнноизма, по-видимому, осознавали необхо­димость придания официальной идеологии формы социаль­ного мифа, так как массовое сознание японцев, особенно в первые десятилетия после революции Мэйдзи, явно тяго­тело к мифологическим формам мировосприятия.

Мифомышление вообще характерно для любого человека, когда он переживает свою национальную принадлежность, а также сопричастность ушедшим поколениям. В Японии эффективность воздействия религиозной мифологии тэн-иоизма сто крат усиливалась в связи с длительным культи­вированием мифомышления у японцев синтоистской верой.

В отличие от стран Запада в Японии процесс модерни­зации не изменил способов нравственного регулирования общественной жизни. В послемэйдзийской Японии домини­рующее место занимал слой добуржуазного (традицион­ного) типа общественной коммуникации, поэтому и система религиозного восполнения действительности не могла не сохранить традиционный вид, приспособленный к новым условиям и задачам. «Рациональный образ мышления еще далеко не проник в жизнь большинства населения, в его среде скорее преобладали суеверия и ненаучный образ мыш­ления» [22, с. 197].

На основе древней синтоистской мифологии была создана социальная мифология, активно использовавшая традицион­ные духовные ценности, разнообразную символику мифоло­гических тем как средство национальной интеграции, ста­билизации общественных отношений и мобилизации эмоцио­нально-нравственных регуляторов человеческих взаимоотно­шений в японском обществе. Мифы тэнноизма были приз­ваны освятить вполне конкретные, земные, а не «потусто­ронние» моменты общественной жизни — вопросы полити­ческой власти и общественного долга, военной экспансии, сохранения национальной самобытности и единства и т.д. Национальная ограниченность не преодолевалась, а культи­вировалась и освящалась наряду с сакрализацией суще­ствовавших социальных порядков императорской системы. В идейно-образном комплексе тэнноизма наблюдается пере­плетение мифического и реального, что находит свое вы­ражение в морально-политических принципах социальных отношений, выдвигаемых этой идеологией.

Авторы тэнноистских концепций возлагали на идеологию охранительные функции по отношению к государству импе­раторской системы. Японское государство представало как эманация высших сил, что обеспечивало ему статус легитим-ности в глазах народных масс. Правящие круги управляли не от своего имени, а от имени императора, олицетво­рявшего государство, отождествлявшееся с нацией. Таким образом, японские подданные подчинялись не обычным смертным, а некоей таинственной власти, окруженной мисти­ческим ореолом священности. Тэнноистская идеология была призвана внушить, что, невзирая на определенные разли­чия, японцы как «божественная нация» образуют с мифического основания государства в 660 г. до н.э. сообщество, объединенное общностью судьбы, предначертанной богами синто. При этом эксплуатировалось религиозное представ­ление о том, что участь сообщества зависит от воли бо­жеств, благословляющих поведение всей нации или остав­ляющих ее членов без своего покровительства. Условием, определявшим следование «путем с богами» (каннагара), были неизменность и вечность правления императора, быв­шего как бы медиумом между божественным и земным. Трактовка идеологами монархической власти японской исто­рии как результата «божественного промысла» освящала конфуцианские идеи преданности и покорности, означала сакрализацию объекта лояльности, когда в сознании японца отождествлялись понятия «император», «государство», «на­ция».

Другими словами, тэнноизм возводил учение об уникаль­ном общественном устройстве Японии в степень синтоистской догматики, возвышал его до уровня религиозной веры, что лишало возможности критического отношения к установкам тэнноизма и не допускало никаких изменений в «кокутай».

Подчеркивание общности интересов всех японцев в соче­тании с националистическим противопоставлением их всем другим народам как низшим, лишенным «божественного» благословения делало тэнноизм исключительно действенной идеологией в плане сплочения японской нации на основе синтеза обновленной традиционной религиозной идеологии и современного буржуазного национализма.

Этапы развития тэнноизма

Эволюция государственной идеологии и массового вос­приятия образа императора в период господства импера­торской системы распадается на ряд этапов. Первым можно считать двадцатилетие, хронологическими рамками которого выступают реставрация императорской власти в 1867 г. и обнародование конституции Мэйдзи в 1889 г. В эти годы, характеризовавшиеся бурными переменами во всех областях общественной жизни страны, постепенно формулируются основные положения тэнноизма, изучается возможность их использования в массовой пропаганде культа императора. Именно к концу этого периода складываются параметры официальной идеологии, получившие юридическое закреп­ление в конституции Мэйдзи.

При формировании государственного аппарата в Японии в ходе незавершенной буржуазной революции Мэйдзи инсти­тут императорской власти был укреплен и трансформирован для служения нуждам капиталистической модернизации. Этот момент во многом сознательного конструирования и использования императорской системы лидерами Мэйдзи послужил причиной для упрощенных оценок ее роли многими японскими прогрессивными исследователями. Примером та­кой оценки может служить работа К. Иноуэ.

«Современная императорская система, — писал Иноуэ, — не возникла в результате постепенной модификации и улуч­шения того, чем Япония располагала с основания госу­дарства. Она была сформирована лишь совсем недавно, в период так называемой императорской реставрации. В то же время среди народа существовало стремление создать нацию, в которой высшая власть принадлежала бы народу, а не императору. А среди наиболее прогрессивных групп было даже движение за создание народной республики. Но император Мэйдзи, бюрократия и военные использовали все... чтобы подавить это движение и утвердить император­скую систему» [64, с. 17].

Подобный эмоционально предвзятый подход к проблемам японской монархии вполне объясним с человеческой точки зрения, учитывая горечь раздумий прогрессивных ученых о причинах, приведших Японию к трагедии милитаризма, но научный анализ событий после незавершенной буржуазной революции Мэйдзи все же не дает возможности для таких крайних оценок. Важно осознать, что реставрация импе­раторской власти опиралась на реально существовавшие в японском обществе идеи спасительности императорского правления, носителями которых выступали идеологи на­рождавшегося в изолированной Японии национализма. И, конечно, утверждение К. Иноуэ о стремлении народа к учреждению народной власти является явным преувеличе­нием. Либерально-буржуазное просветительское движение и «движение за свободу и народные права» (дзию минкэн ундо), развернувшиеся вскоре после 1868 г., хотя и выдви­гали в лице представителей своего левого крыла идею народного суверенитета, не смогли выработать реальной программы осуществления этой идеи. Более того, многие участники «движения за свободу и народные права» оста­вались приверженными идеям умеренного монархизма.

Даже Юкити Фукудзава, выступавший за вестернизацию страны и бывший властителем дум «молодой и новой Японии», считал, что свобода политической деятельности для граждан, объединенных идеей «самопомощи» и «само­уважения», может гармонично сочетаться с традиционным пассивным императорским правлением. «Императорский дом всем управляет, но ничего не касается. Линия император­ского дома едина и непрерывна, и на ней держится спокой­ствие нынешнего общества. Мы стремимся к независимости императорского дома, к тому, чтобы он пребывал над политикой как беспристрастный и беспартийный, чтобы сохранить на вечные времена его высокое положение и божественность» (цит. по [39, с. 373]). Есть множество иных свидетельств в пользу тезиса о неразвитости и исклю­чительно узком распространении антимонархических на­строений в Японии после незавершенной буржуазной револю­ции Мэйдзи. Представляется, что именно это обстоятельство позволило официальным идеологам тэнноизма столь эффек­тивно использовать образ императора для унификации мас­сового сознания.

В первые же дни после реставрации была развернута активная деятельность по разработке официальной концеп­ции императора как «живого бога», или «человекобога», религиозный авторитет которого должен был резко возрасти и приобрести массовый характер в результате целого ряда мер, направленных на превращение верховного священно­служителя эзотерических ритуалов императорского синто, каким император был до этого, в первосвященника обще­национальных пышных церемоний, специально реклами­ровавшихся и освещавшихся всеми доступными тогда сред­ствами информации.

Одновременно уже в одном из первых указов нового правительства (5 апреля 1868 г.) был провозглашен возврат к древнейшему принципу синтоизма «единства отправления ритуала и управления государством» [180, с. 21]. Рели­гиозный обряд, состоявшийся в императорском дворце на следующий день, должен был продемонстрировать непосред­ственную связь между религией и политикой, что является необходимым условием развития Японии по «пути с богами».

Такой обряд не имел прецедентов в истории страны. Император в молельне южного дворца у священного син­тоистского дерева химороги провел священнослужение, в ходе которого поклялся перед синтоистскими божествами Неба и Земли в том, что все важные решения в стране будут приниматься после широкого обсуждения, дурные обычаи прошлого будут отменены и все вернется к справед­ливому естественному порядку, а знания всего мира будут использоваться с тем, чтобы укрепить основы император­ского правления [186, с. 137]. Затем собравшиеся совер­шили церемонию почитания «ками» и императора.

Это был первый в ряду синтоистских обрядов, введенных новым правительством для поднятия в массах религиозного престижа императора, а также закрепления положения им­ператора как «живого бога», поклонение которому отныне вменялось в обязанность всем его подданным. Знаменитая «Императорская клятва» выдвигалась в дальнейшем офи­циальной монархической пропагандой как символ «просве­щенного императорского правления Мэйдзи». Так заклады­вался ставший впоследствии привычным порядок, когда су­губо политические проблемы государства становились со­держанием религиозных обрядов.

Главными задачами в начальный период утверждения императорской системы (с точки зрения официальной идео­логии) были пропаганда «божественности» происхождения государства, управляемого императором, а также распро­странение среди всех поголовно японцев лояльности по от­ношению к этому государству в лице императора-«живого бога» (как основы национальной морали). Иными словами, речь шла о создании новой государственной религии, объе­динявшей в себе перестроенный на базе культа императора синтоизм и японизированные конфуцианские принципы «пути монарха».

Необходимость обеспечить синтоизму господствующее по­ложение над буддизмом и христианством привела к офи­циальным мерам по ослаблению влияния последних. Хри­стианство было запрещено вплоть до 1873 г., а буддизм был отделен от синтоизма на основании указа от 28 марта 1868 г. и подвергнут официальным гонениям (подробно см. [42, с. 127—129]). В дальнейшем сектантский синтоизм, буддизм и христианство были поставлены в более низкое положение, чем государственный синтоизм, и включены в сеть «нравственного воспитания нации» на основе идеологии императорской системы. Независимые религиозные движения считались еретическими и сурово подавлялись властями.

В начальный период Мэйдзи формирование идеологии тэнноизма сопровождалось крайне прямолинейной полити­кой, направленной на превращение синтоизма в государствен­ную религию, сторонники которой заняли решающие позиции в созданном по древнему образцу Управлении по делам небесных и земных божеств (Дзингикан).

Резиденция императора была переведена в Эдо, ставший столицей и переименованный в Токио. В ходе переезда император Муцухито совершил паломничество в храм Исэ, что явилось одним из первых шагов по изменению струк­туры синтоистского культа, исходя из императороцентрист-ских тенденций «реставраторского» синто. Император как «живой бог» провозглашался равным по религиозному статусу с великой богиней Аматэрасу и божеством Тоёукэ⁶ [180, с. 23].

В августе 1869 г. в Дзингикан учреждается институт проповедников (сэнкёси), на строго ранжированные посты которого назначались в основном конфуцианские ученые и представители школы «национальной науки». Эти проповед­ники должны были распространять среди простого народа тэнноистский принцип «единства отправления ритуала и управления государством», положенный в основу династи­ческого культа. О том, что такая идеологическая политика исходит непосредственно от самого императора, свидетель­ствовали два императорских эдикта начала 1870 г.: о введении общенациональных «мацури», освящавших реставрирован­ную монархию, а также о пропаганде «великого учения» (тайкё)⁷, т.е. доктрины о «божественном» происхождении японской государственности. Для поднятия духа пропо­ведников «великого учения» Дзингикан организует специаль­ные богослужения с участием самого императора в связи с обнародованием эдикта, а также церемонию посвящения для проповедников. Однако большинство проповедников низших рангов составляли конфуцианцы, не имевшие опыта в работе с массами, поэтому и эффект от их деятельности оказался далек от ожиданий правительства.

К 1871 г. завершились мероприятия по унификации синто­истских храмов, которые подразделялись на семь рангов, причем храм Исэ выделялся в особую категорию головного святил