Эволюция института императорской власти

В ДОБУРЖУАЗНОЙ ЯПОНИИ

Массовое почитание императора сознательно культивиро­валось (посредством государственного синтоизма) правите­лями эпохи Мэйдзи (1868—1912), видевшими в императорском престоле единственно надежную опору в деле консолидации нации в условиях отсталости и слабости Японии, которой угрожала потеря национальной независимости. Но, форми­руя систему тэнноистских взглядов, официальные идеологи искусно вплетали в нее глубоко укоренившиеся в нацио­нальной этико-политкческой мысли догмы синтоизма, прин­ципы конфуцианства, даосизма, буддийской философии, древ­ние народные представления и верования.

Тэнноистская и вообще официальная националистическая идеология в Японии 1868—1945гг. зиждилась прежде всего на идеях движения «за возрождение синто древности», возглавлявшегося школой «национальной науки» (кокуга-куха), а также сторонников синто-конфуцианского синтеза, объединявшихся вокруг школы Мито (Мито гакуха)¹ и выдви­нувших в конце XVIII — первой половине XIX в. теорети­ческое обоснование свержения сёгуната и реставрации импера­торской власти.

Общественно-политическая мысль и того и другого направ­ления была обращена в прошлое — к самым истокам япон­ской государственности, воплощавшей, по глубокому убеж­дению сторонников упомянутых школ, «незамутненный» последующими наслоениями духовных культур Китая и Ин­дии «дух Ямато» (Ямато дамасии)², поэтому для понимания основополагающих понятий тэнноизма необходимо хотя бы кратко проследить главные этапы развития института монархической власти в Японии и эволюцию взглядов на роль императора, начиная с древности и до реставрации монархического правления (1867 г.).

Согласно официальной японской историографии довоен­ного периода, почитание императора в стране возникло с началом государственности, когда в 660 г. до н.э. мифический император Дзимму основал правящую дина­стию. Современные прогрессивные историки Японии едино­душно отрицают возможность существования государства в Японии в VII в. до н.э. На базе достоверного мате­риала по древней истории Японии, опираясь на достижения археологии, они научно доказывают, что лишь в III в. н.э. на Японских островах появляются зачатки государственно­сти — складывается общеплеменной союз с не развившими­ся еще признаками государственной власти. Становление древнего централизованного государства большинство уче­ных относит к VII в. (см., например, [127; 128; 65; 107; 105; 11]).

Централизованное государство в древней Японии создава­лось в ходе борьбы за власть между правителями зачаточно-государственных образований, носивших характер племен­ных союзов. Наиболее влиятельным из них к II—III вв. стало «государство» Яматай (северный Кюсю), сумевшее к III— IV вв. подчинить себе племенные союзы центральной Японии и перебазироваться в район Ямато, давший название пер­вому крупному государственному объединению Японии. Источником престижа царей Ямато (носивших титул «ооки-ми») служило выполнение ими функций верховных священно­служителей во время отправления обрядов земледельческих праздников — «мацури»³, главными из них считались «то-сигои» — весенний «мацури» перед началом работ и «ниинамэсай» — праздник преподношения богам первых плодов урожая. Поливное рисоводство, ставшее основой эко­номической жизни страны, обусловливало исключительное значение кровнородственных общин и их обрядности, но­сившей коллективный характер. Выполнение функций верхов­ного жреца во время магических богослужений общинных «мацури» наиболее прочно обеспечивало господствующее положение правителя в среде родо-племенной знати.

Это положение подкреплялось также устно передававши­мися из поколения в поколение мифологическими сакраль­ными генеалогиями, отражавшими усложнявшийся и иерар-хиизировавшийся культ предков. Божества — покровители той или иной местности сливались в представлениях лю­дей с духами прародителей общины, что с классовым расслоением привело к доминированию в древней син­тоистской религии божеств правящего рода, считавшихся в то же время покровителями всей территории древнего государства. Цари Ямато стали устраивать «мацури» в мас­штабе всей подвластной им территории, выполняя роль верховных священнослужителей; это усиливало государст­венный культ прародительницы царского рода солнечной богини Аматэрасу и способствовало складыванию пред­ставления о царях как о «воплощении божества», а также породило концепцию «сайсэй итти» («единство отправления ритуала и управления государством») [42, с. 12—27].

Таким образом, идеологическое обоснование царской вла­сти в древней Японии опиралось прежде всего на традиции местной религии — синтоизма. Царский род считался об­ладающим особой магической силой, обеспечивавшей эффек­тивное общение с божествами, без чего не мыслилось благо­получное функционирование всего общественного организма. Такое сакральное значение царской власти обусловило со­хранение царским родом его верховенствующего положения в иерархической структуре общества, несмотря на то что он был отстранен другими знатными родами от реаль­ных дел по управлению консолидировавшимися в государ­ственный организм общественными единицами. В первой половине V в. царский род был вынужден делить власть с родом Кацураги, во второй половине V в. — с родом Хэгури, в VI в. у власти поочередно оказывались пред­ставители родов Отомо, Мононобэ, Сога. А с 645 г. наиболь­шего влияния добился род Фудзивара, удерживавший бразды правления в течение нескольких веков (см. [24, с. 58—67]).

С VI в. началось широкое внедрение буддизма во все сферы общественной жизни, что привело поначалу к соперничест­ву между синтоизмом и буддизмом за право быть духовной основой японской государственности. Забегая вперед, от­метим, что результатом этого процесса явилось склады­вание к VIII в. синкретических синтоистско-буддийских форм коллективного сознания, когда религиозные систе­мы синтоизма и буддизма обслуживали различные потреб­ности общества и индивида (см. [32]).

Наиболее точно функциональное «разделение труда» между буддизмом и синтоизмом в VI—VII вв. определил американ­ский ученый Р. Миллер: «Буддизм служил духовным и эсте­тическим запросам эпохи, а традиционные мифологические представления и представления о предках служили опорой социальной структуры, а также средством определения различий статуса внутри этой структуры» (цит. по [32. с. 29]).

Советскому ученому А.Н. Мещерякову на материале тщательно проанализированных им памятников VI—VIII вв. удалось доказать, что «политическим орудием» буддизм был основном в руках служилой знати и иммигрантских родов Кореи и Китая, не располагавших сакральными генеалогиями местного синто, в то время как ценностная система синтоизма охраняла интересы родо-племенной знати. Отношение же царского рода к буддизму было противоречивым. С одной стороны, буддизм привлекал царский род как уже готовая институциональная система, способная в большей мере, нежели синтоизм, органично связанный с родо-племенным строем, противостоять центробежным тенденциям; с другой стороны, «буддизм фактически десакрализовывал синтоистские основы царской власти, превращаясь до некоторой степени из ее опоры в соперника. Буд­дизм изолировал царя от идеологической системы сакральных генеалогий, переводя царя в другую шкалу оценок, где определяющей является этическая, т.е. нефиксированная, оценка поступков» [32, с. 79—80].

Поэтому политика царской власти в области идеологии в этот период не отличалась последовательностью. Стремясь создать систему государственного синтоизма на базе мифов об Аматэрасу и Дзимму, т.е. сформировать общегосудар­ственную синтоистскую идеологию, усилив ее конфуциан­ством, цари пытались также подчинить своим целям и буд­дизм, способствуя его распространению под своим контро­лем. Только имея в виду всю сложность идеологической ситуации в Японии в VI—VIII вв., можно понять меро­приятия царского рода в области религии и идеологии.

К VIII в. относится начало применения японскими правите­лями в посланиях китайским и корейским императорам тер­мина «тэнно» (дословно «небесный государь», переводится в нашей литературе как «император») [36, с. 6—7]. В япон­ских источниках они титуловались «сумэра-микото» («верхов­ный правитель, передающий слова небесного божества»)⁴. Титулом «тэнно» обозначались только японские верховные правители, иностранные короли и императоры именовались обычно в японской литературе «котэй».

В начале VII в. сторонники китайской идеологии, эклек­тически сочетавшей элементы буддизма, конфуцианства и в какой-то мере даосизма, предприняли попытку сформулиро­вать идею абсолютной власти монарха. В 604 г. программа централизованного государства во главе с монархом была составлена в виде «Уложения Сётоку»⁵, представлявшего собой руководство по управлению государством и впервые в письменной форме постулировавшего принципы взаимо­отношений между правителем и подданными. «Уложение» свидетельствует о существовании в Японии в тот период уже сложившейся синтоистской традиции обожествления мо­нарха, поскольку, используя конфуцианскую концепцию «сильного совершенномудрого правителя», Сётоку, однако, не воспринял идею «мандата Неба», обосновывавшую в конфуцианской традиции возможность смены неправедного правителя. Идеи, содержавшиеся в «Уложении», и преж­де всего концепция гармоничных отношений правителя и под­данных, питали культ императора на протяжении всей даль­нейшей истории страны.

Именно после знакомства с институтами китайского го­сударства в Японии появилось представление о том, что в лице тэнно может совмещаться и высший религиозный авторитет, и реальная власть главы государства. Переворот Тайка (645 г.), в ходе которого царскому роду удалось свергнуть владычество Сога, считается началом непродолжительного (до IX в.) периода «прямого правления императора», хотя и в этот промежуток, строго говоря, власть царского рода не была абсолютной: он в той или иной мере делил ее с родом Фудзивара.

После переворота и последовавших за ним реформ, кото­рые постепенно осуществлялись в течение полувека и полу­чили окончательное оформление в кодексе «Тайхорё» (701 г.), развитие японской раннесредневековой государственности было связано с буддизмом. Император, продолжая отправ­лять функции синтоистского жреца, в то же время выступал как защитник буддизма, он укреплял и узаконивал свою власть не только на основе сакральной генеалогии, но и насаждая буддизм, при этом придавая большое значение таким внешним проявлениям религиозности, как соору­жение храмов и статуй. Буддизм был первоначально воспри­нят в Японии лишь правящей верхушкой и в первую очередь как свод неких магических обрядов, приносящих спокой­ствие и порядок в государство. Подобное понимание буд­дизма (по существу, в духе представлений местной рели­гии) способствовало его быстрому распространению и мир­ному сосуществованию с синтоистским культом.

Во второй половине VII в. из Китая также была заим­ствована церемония вручения новому императору в связи с восшествием на престол знаков императорской власти. Такими знаками считались «три божественные регалии» — зеркало, меч и яшмовые подвески — предметы тройного магического ритуала племенных вождей северного Кюсю и знаки власти царей Ямато. В дальнейшем сформировалась концепция «трех божественных регалий» — одна из ключевых в идеологической структуре мифа о «божественном» проис­хождении императорской власти (подробнее см. [42, с. 27—29; 99, с. 85—110]). С конца VII в. при восшествии на престол нового тэнно при дворе стал отправляться ритуал дайдзёсай, в основу которого был положен главный синтоистский празд­ник — «ниинамэсай».

После реформ Тайка государственное управление стало осуществляться на основе законов, получивших потом общее название «системы рицурё», согласно которой устанавлива­лась строгая и довольно сложная иерархическая структура институтов, возглавлявшихся императором и копировавших порядки танского Китая. Прежде всего для ослабления клановой системы и централизации управления земля была изъята из-под власти отдельных родов и объявлена государ­ственной (фактически царской) собственностью, вводилась система «хандэн», при которой подданные наделялись землей (подушные наделы, жалованные земли), и одновременно вво­дились три повинности — трудовая, поземельный налог и на­лог с ремесленных изделий.

Главной идеологической основой господства рода тэнно по-прежнему оставалась ритуальная система синтоизма, по­этому центральное положение среди вновь созданных госу­дарственных учреждений отводилось Управлению по делам небесных и земных божеств (Дзингикан), чиновники которо­го отвечали за организацию религиозных ритуалов. Послед­ние были возведены в категорию государственных празд­ников, а в роли верховного священнослужителя боль­шинства из них выступал сам тэнно. Крупные синтоистские храмы, связанные с культом императорского рода, а также посвященные божествам — покровителям наиболее влиятель­ных аристократических родов, выделялись в особую кате­горию государственных храмов (канся), контролировавших­ся непосредственно Дзингиканом или администрацией про­винций.

Кроме того, становление централизованного государства сопровождалось мероприятиями по формированию общего­сударственной идеологии путем письменной фиксации офи­циального канона синтоизма. Итогом государственных уси­лий в этом направлении явилось составление летописно-мифологических сводов «Кодзики» (712 г.) и «Нихон секи» (720 г.), систематизировавших синтоистские мифы, восхо­дившие к далекому прошлому, а также перестроивших сак­ральное генеалогическое дерево родо-племенной аристокра- тии, исходя из необходимости обоснования концепции «бо­жественного» происхождения императорской власти.

Именно интерпретация мифов «Кодзики» и «Нихон секи» с явным упором на миф о «прародительнице» император­ской династии — богине Аматэрасу, а также мифологизи­рованное повествование о первых императорах, начиная с основателя государства императора Дзимму, послужили в дальнейшем фундаментом идеологии тэнноизма. Официаль­ная историография рассматривала «Кодзики» и «Нихон секи» как свидетельство существования у японцев с глубокой древ­ности духа почитания императоров, трактуя эти своды как изложение народных верований и обычаев. На самом деле, хотя в «Кодзики» и «Нихон секи» и отражены в значитель­ной мере архаические мифологические представления про­стых японцев, все же костяк их составляют более поздние, усложненные представления, привязанные к иерархической структуре государства с его своеобразной официальной ми­фологической символикой, во многом использующей заимствованные из Китая и Кореи конфуцианские и даосские концепции.

«Вторичная» мифология «Кодзики» и «Нихон секи» подроб­но изложена и проанализирована в работах многих иссле­дователей (см., например, [24, с. 15—23; 42, с. 30—37; 1, т. 1, с. 65—66, 376, 479—480, т. 2, с. 221, с. 685—686; 99, с. 27—54]), поэтому отметим лишь, что главная цель их написания со­стояла в стремлении царского рода усилить единый культ Аматэрасу и ослабить таким образом влияние знатных аристократических родов, бывших главными носителями децентрализаторских тенденций. Хотя роль буддизма в жизни общества с VII в. неуклонно возрастала, все же идео­логической базой законности наследственного правления про­должала служить система синтоистских сакральных генеало­гий, что, по словам А.Н. Мещерякова, «вело... к значитель­ному усилению культа предков, общей консервации веро­ваний и мысли, основой которой неизменно служил миф» [32, с. 53].

Считается, что государство «древней императорской систе­мы» достигло своего расцвета в VIII—X вв., или, по японской периодизации, в эпоху Нара (710—794)⁶ и ранний период Хэйан (794—1185)⁷, когда общество функционировало на основе «системы рицурё». Однако это мнение не выдерживает сопоставления с известными историческими фактами. Так, в начале IX в. император Сага предпринял безуспешную попытку реорганизовать систему управления государст­вом, чтобы усилить свою личную власть. Вдобавок могущественный аристократический род Фудзивара, по традиции с VIII в. поставлявший жен для тэнно и принцев царской крови, с 858 г. завладел постом регента (сэссё) при малолетних императорах, который ранее занимали члены императорского рода. В 887 г. был создан институт «кампаку» (канцлера) при взрослом тэнно, также всецело находившийся в руках Фудзи­вара. Таким образом, к IX в. установилась система аристок­ратического правления с политически пассивным тэнно, со­хранявшим, однако, свой религиозный престиж верховного священнослужителя при отправлении синтоистских земле­дельческих обрядов.

Уже с IX в. система государственного землевладения при­ходит в упадок, все большую роль в экономике страны начинают играть частные поместья (сёэн), фактическое веде­ние хозяйства в которых передается в руки местных фео­далов-управляющих. Старые аристократические роды посте­пенно отходят также от политических дел. Придворная аристократия ведет весьма замкнутый образ жизни, бóльшую часть времени посвящая участию во всевозможных церемониях и ритуалах, а также совершенствуясь в занятиях различными видами искусства. Выше всего при дворе начи­нают цениться творческие способности, и прежде всего в поэ­зии и прозе.

Период Хэйан известен как «золотой век» культуры Япо­нии, отмеченный пышным расцветом утонченных форм ис­кусства, создававшихся художественными талантами преиму­щественно придворной аристократии. Императоры стали символом особого, аристократического понимания прекрас­ного, заложившего фундамент традиционной японской эсте­тики. Это естественное соединение религиозно-ритуальной социальной функции института императорской власти с куль­тивированием утонченных форм искусства имеет весьма важ­ное значение для понимания особенностей духовной роли сакрализованного тэнно в истории Японии, но, к сожалению, в данной работе нет возможности исследовать эту область, и в дальнейшем мы почти не будем касаться самого нераз­работанного и самого увлекательного аспекта культа импе­ратора.

Разложение государственного землевладения привело к ос­лаблению государства, политической децентрализации, уси­лению сначала экономического, а потом и политического влияния местной феодальной знати, опиравшейся на воин­ские дружины — самураев. С XI в. явно обозначились призна­ки упадка власти дворцовой аристократии. Система правления «сэссё — кампаку», установленная домом Фудзивара сменилась правлением «инсэй» (экс-императоров-монахов). Император Сиракава в 1086 г. отрекся от престола и постригся в монахи, после чего, опираясь на выросший политический авторитет буддийской церкви и на представителей нового военного дворянства (Минамото, Тайра и др.), объявил о создании своего правительства [25, с. 80]. В результате в Кио­то находился бесправный императорский двор, где продолжа­ли сохраняться регенты и канцлеры из дома Фудзивара, но фактически страной правили отрекшиеся от престола и принявшие буддийский сан экс-императоры.

Структура высшей политической власти еще более услож­нилась, когда шедшая еще с середины XI в. борьба двух фео­дальных лагерей военного дворянства (букэ) Тайра и Мина­мото закончилась победой последнего и установлением новой системы правления — сёгуната Камакура (1185—1333)⁸, Им­ператор двора в Киото узаконил власть Минамото, при­своив ему в 1192 г. титул «сэйи тайсёгун» («великий вое­начальник, покоряющий варваров»). Сам титул не был но­вым, ранее он давался тем представителям придворной знати, которые особо преуспели в ведении карательных экспедиций против айнов, непокорных аборигенов Северной Японии. Од­нако с присвоением этого титула Минамото он стал наслед­ственным, а самое главное — делал его обладателя факти­чески главой нового правительства (бакуфу) в Камакура, располагавшим реальной властью в стране. Но с начала XII в. и власть сегуна стала номинальной — страной стали управлять сиккэны («держатели власти») из дома Ходзё (вассалов Минамото).

Такая многослойная структура власти с невообразимо большим количеством чисто номинальных должностей и ти­тулов была очень непрочной. В XIII в. императорский двор в Киото не раз пытался восстановить свои верхов­ные прерогативы, используя военную мощь то одного, то другого лагеря влиятельных феодальных домов, однако это не удавалось. С 1333 г. только на два с половиной го­да в стране возродилась прямая императорская власть — эти события получили в японской историографии название «реставрации Кэмму» (Кэмму тюко) (1333 —1336) по одному из девизов годов правления императора Годайго, главного героя этих бурных лет.

Император Годайго взошел на престол в 1318 г., а в 1321 г. он осмелился ликвидировать институт экс-императоров: пос­ле смерти своего отца (императора Гоуда) Годайго не стал отрекаться от престола и принимать постриг, а сосредото­чил свои усилия на подготовке заговора против дома Ходзё, за что и был низложен последним и сослан на пустынный остров Оки. В 1333 г. Годайго бежал из заточения и примкнул к заговору, возглавлявшемуся верными ему феодалами Ёсисада Нитта и Масасигэ Кусуноки, вскоре разгромив­шими войска сёгуната. Поскольку же пост регента в это время оказался вакантным, свергнув с трона императора Когэн, возведенного Ходзё после ссылки Годайго, послед­ний оказался полновластным правителем страны. Но уже в 1336 г. верховный военачальник императорских войск Такаудзи Асикага вероломно нарушил долг верности им­ператору и, заняв со своими войсками Киото, объявил себя сегуном. Император Годайго успел бежать со своими наиболее преданными сторонниками в Ёсино, считая себя законным правителем, поскольку обладал тремя священными регалиями. Такаудзи Асикага возвел на престол другого императора, происходившего из «северного» ответвления правящей династии, соперничавшего с «южным», к которому принадлежал Годайго.

Наличие двух дворов в стране дало название целому перио­ду истории — «Намбокутё», закончившемуся в 1392 г. падением «южного» двора, когда император Гокамэяма был вынужден передать «божественные регалии» императору «северного» двора [25, с. 106—107; 99, с. 129—231; 7, vol. 2, с. 204]. С тех пор трон наследовали императоры «северного» двора, но уже в период сёгуната Токугава (1603—1867), во время разработки школой Мито одной из главных концепций их учения, «тайги мэйбун»⁹, обсуждался вопрос о закон­ности наследования императорской власти и широко распространилась точка зрения о законности «южного» двора. После революции Мэйдзи (1867—1868) была официально признана законность прав на престол «южного» двора и возведены синтоистские святилища в честь верных вас­салов императора Годайго — Ёсисада Нитта, Масасигэ Кусуноки, Тикафуса Китабатакэ и других, поклоняясь которым японцы должны были проникнуться духом верно­подданности императору [99, с. 131].

Возвращаясь к событиям двоецарствия, необходимо оста­новиться на очень важном для понимания процесса развития монархических идей в Японии документе. Речь идет о трак­тате Тикафуса Китабатакэ (1293—1354) «Дзинно сётоки» («Записи о законности наследования божественных монар­хов»), в котором этот верный приверженец «южного» двора на основе концепции «трех божественных регалий» дока­зывал сакральные права императора Годайго. Для нас данный документ представляет интерес прежде всего как первый образец теоретических рассуждений о «божественном» праве императоров, соединенных с четко выраженной идеей «уни­кальности Японии как страны богов», превосходство кото­рой над другими странами определяется непрерывной линией наследования престола с момента «разделения Неба и Земли». Кроме того, Тикафуса Китабатакэ заложил фундамент этно­центрической этики синтоизма, трактуя «три божественные регалии» как воплощающие добродетели императора и чле­нов императорской семьи: зеркало — честность, меч — муд­рость, яшмовые подвески — милосердие. Только император, по мысли Китабатакэ, мог управлять страной, делая эти добродетели главными принципами политики. Отсюда осно­ву нравственности народа он видел в «соблюдении вер­ности верховному правителю, даже если ради этого придет­ся пожертвовать жизнью» (см. [172]). В довершение всего Китабатакэ, признавая полезность буддизма и конфуцианст­ва, а также других учений, отводил им роль, подчинен­ную синтоистскому вероучению. Все эти идеи и способ их аргументации были восприняты почти без изменения и лишь развиты и осовременены в значительно более позднюю эпоху — в период возрождения монархизма уже в новое время, а также идеологами тэнноизма после Мэйдзи.

Мифологическое обоснование концепции монархической власти и японской истории престолонаследия свидетель­ствовало о существенном значении в общественном сознании в XIV в. древних представлений о том, что лишь соот­ветствие мифу обеспечивает нормальное функционирование социума. Вместе с тем, как показал советский исследова­тель Г.Е. Светлов, в период двоецарствия предпринимались первые попытки модифицировать догматику синто путем заимствований из других учений, что привело к рождению учения «исэ синто»¹⁰, призванного укрепить культ императо­ра, вводя новые понятия, использовавшие буддийские катего­рии. Именно идеи «исэ синто», по словам Светлова, вопло­щены в трактате «Дзинно сётоки» [42, с. 71—75].

Таким образом, после короткого периода «реставрации Кэмму» политическая власть императора, особенно при Камакурском сёгунате, стала откровенно номинальной. В этот период главной социальной функцией двора оставалось от­правление религиозного культа, в наименьшей степени под­вергшегося буддийскому влиянию. В то время как все син­тоистские святилища были преобразованы для отправления смешанного синто-буддийского культа, два главных син­тоистских святилища Исэ и Идзумо оставались чисто син­тоистскими [8, с. 519].

В условиях падения политического влияния император­ского института двор понимал, что единственной возможно­стью для него вписаться в изменившуюся социальную струк­туру было сохранить за собой религиозный престиж, основан­ный на ритуальной роли императорского рода и синтоист­ской мифологии. Поэтому в условиях нехватки финансов, когда экономическая база существования двора все более истощалась, при проведении пышных дворцовых церемоний (особое значение придавалось ритуалу «дайдзёсай») прибегали даже к продаже придворных должностей для сбора недоста­ющих средств. Когда в начале XIII в. император Тюке при восшествии на престол смог провести лишь церемонию «сэн-со» (главным элементом ее являлась передача «трех божест­венных регалий»), а обряды «сокуисики» (церемония вос­шествия на трон) и «дайдзёсай» не отправлялись, в народе это вызвало насмешливое отношение к его правлению как «полуцарствованию» (хантэй).

Из-за борьбы «северного» и «южного» дворов, поражения сторонников концепции монархической власти Тикафуса Китабатакэ, подчеркивавших преобладание права «трех божественных регалий» над силой оружия, религиозный престиж института императорской власти пошатнулся до такой степени, что в период второго сёгуната — Асикага¹¹, импе­раторский двор влачил бедственное существование. С середи­ны XV в. прекратилось отправление обрядов, связанных с императорским культом, не проводились церемонии «нии-намэсай» и «дайдзёсай», киотоский двор пришел в полное запустение, оказавшись без средств к существованию. По­скольку прекратилось проведение церемоний возведения в сан наследного принца (после того, как их прошел импе­ратор Гокамэяма в 1368 г., они не отправлялись 315 лет), то наследование трона шло хаотично, без соблюдения тра­диций [99, с. 131].

Во время сёгуната Асикага бакуфу размещалось в импера­торской столице Киото, отношение сегуна к императору и дворцовой аристократии было откровенно непочтитель­ным. Третий сегун Асикага — Ёсимицу особенно известен в этом отношении. Он присвоил своей жене титул, который давался только императрицам. В ходе официального визита императора в сёгунский замок весь церемониал был направ­лен на то, чтобы подчеркнуть равное положение сегуна и императора.

Во второй половине XV в. вследствие ослабления власти сёгуната в стране развернулась междоусобная борьба фео­далов. Особенно опустошительной была «смута годов Онин» (1467—1477). В этот период положение двора стало поистине бедственным, императорский дворец был разрушен, как и зна­чительная часть Киото. Тело усопшего императора Токудзи было захоронено только через шесть недель после его кон­чины, а восшествие на престол другого императора отсрочилось на 20 лет [7, т. 2, с. 204].

В период междоусобных войн «система родовитости» (ми-бун сэйдо), существовавшая со времени законов рицурё, при­шла в упадок. Согласно этой системе, высота положения в социальной иерархии определялась степенью близости к са­мому родовитому — императору. В XV — первой половине XVI в. знатность происхождения не давала никаких социаль­ных привилегий и не сулила экономических выгод, положение в обществе завоевывалось военной силой и экономической мощью. Это привело к большим перемещениям во всех сословиях и, в частности, к коренному изменению облика военно-феодальной аристократии, немалую часть которой составляли теперь выходцы из самых низов социальной лестницы. В японской исторической литературе этот период очень метко назван «гэкокудзё» («низший подавляет высше­го», или, в переводе Н.И. Конрада, — «низы одолевают верхи»).

Постепенное падение власти, а затем и престижа импера­торского дома объясняется социально-классовыми сдвигами, исподволь созревавшими в японском обществе еще с VIII в. Развитие феодальных отношений неминуемо подрывало осно­вы централизованной политической структуры, свойственной ранней государственности. Центробежные силы укрепляв­шейся провинции к XV в. изменили старые порядки, базировавшиеся на родовитости происхождения. Правда, необходимость консолидации страны для отражения угро­зы монгольского нашествия в XIII в. на какое-то время ожи­вила интерес к синто с его огромным этноцентрическим объединительным потенциалом, что явилось одной из причин рецидива «прямого императорского правления» в период «реставрации Кэмму», но закономерное движение феодаль­ного общества к этапу политической раздробленности свело на нет ставшие ненужными старые социальные структуры. В этой связи хотелось бы отметить способность указан­ных структур в условиях японского общества не исчезать безвозвратно, а, уйдя в тень даже на длительный период, порождаться в случае возникновения социальной необходи­мости в новых формах, но со стойким сохранением сущностного субстрата. Именно так и случилось с институтом императорской власти.

Возрождение его значения связано с борьбой за объединение японского феодального государства во второй половине ХVI в., ведшейся под руководством сменявших друг друга военачальников Нобунага Ода (1534—1582), Тоётоми Хидэёси (1536—1598) и Иэясу Токугава (1542—1616).

Объединители страны были заинтересованы в восстановле­нии не реальной политической власти императора, а его функ­ций главы синтоистского культа, что должно было усилить собственное политическое влияние в стране. Вновь императоры стали узаконивать власть фактических правителей, как пишет советский японист-культуролог Л.Д. Гришелева, «фактически синтоизм был необъявленным религиозным знаменем объединения страны. Именно синтоизм сыграл в Японии роль той одной религии, которая является необ­ходимым признаком этнической общности народности и су­щественным фактором в процессе ее консолидации и со­здания централизованного государства» [15, с. 14].

И Нобунага Ода, и Тоётоми Хидэёси принимали действенные меры к возрождению религиозного престижа монархии. Сами выказывая поклонение перед сакральным значением двора, они требовали того же от своих подчиненных. Были выделены средства для нормального выполнения некоторых ритуальных функций императора, позволившие двору в какой-то мере возобновить жизнь, соответст­вовавшую их номинально верховному положению. Была так­же возрождена почетная система придворных титулов времен «системы рицурё». И Нобунага Ода, и Тоётоми Хидэёси удостоились высоких придворных титулов. Фамилия Тоёто­ми, принадлежавшая аристократическому роду, была по­жалована императором безродному Хидэёси в знак призна­ния его заслуг перед троном.

Таким образом, как отмечает японский религиовед С. Мураками, «эти средневековые объединители сделали основой военного правительства покровительство императорского двора, и поэтому система государства рицурё формально просуществовала до периода бакумацу (1853—1867) [99, с. 134].

Победителем в борьбе за власть, развернувшейся после смерти Хидэёси (1598), оказался Иэясу Токугава, который в 1603 г. провозгласил себя сегуном и добился подтвержде­ния титула у императора. После этого династия Токугава правила Японией в течение четверти тысячелетия.

Эпоха Токугава в истории института императорской вла­сти оказалась самой сложной для изучения, несмотря на бóльшую близость к нам во времени по сравнению, например, с древностью. В какой-то мере это обусловлено своеобразным положением двора, когда полная его отстраненность от реальной политической власти не означала потери обще­ственной значимости. Напротив, сохранявшееся долгое время особо почетное, номинально самое привилегированное поло­жение императорского двора повлекло за собой абсолютиза­цию его сакрально-символической роли. В период вызре­вания национального самосознания японцев концепция «бо­жественности и непрерывности императорской династии» (бансэй иккэй) в разных интерпретациях становится централь­ной объединительной идеей и перерастает в знамя борьбы всех сил, оппозиционных по отношению к феодальному сёгунату.

Согласно Я. Кинугаса, в японской науке утвердились три точки зрения на роль института императорской власти в период Токугава. Первая (наиболее распространенная до второй мировой войны) трактует эту проблему тенден­циозно, в духе концепции «кокутай»¹², отводившей императо­ру роль верховного правителя вне зависимости от истори­ческих обстоятельств. Вторая точка зрения — теория «рас­пределения (или разделения) политической власти между се­гуном и императором» (сэйкэн бунсё) — исходит из офи­циальной концепции дома Токугава о «препоручении импера­тором политической власти» сегуну (дайсэйинин). Существует и третья оценка, согласно которой император формально об­ладал лишь религиозной властью, а фактически был низведен до уровня обычного феодала, подчинявшегося власти реаль­ного правителя Японии — сегуна, поэтому не играл никакой роли в политике страны [76, с. 80].

В последнее время в Японии появились исследования, пре­одолевающие недостаточность любой из этих точек зрения и фиксирующие внимание на религиозной и культурной роли императора на основе исследования идеологии периода То­кугава, а также подчеркивающие ритуальное значение тэнно, опираясь на изучение системы родовитости и поряд­ков сельскохозяйственной общины [109].

Токугава, подобно Нобунага Ода и Тоётоми Хидэёси, под­держивали императорский двор, используя духовный автори­тет императора для легитимизации собственного правления. Иэясу распорядился о закреплении за императорским двором фиксированного рисового пайка, точный размер которого неизвестен (источники дают разные данные — от 10 тыс. до 150 тыс. коку¹³ в год). Некоторые исследователи пишут о наличии небольших земельных владений у императора [35, с. 18] или о поступлении средств для содержания двора с определенных земель во владениях Токугава [7, vol. 2, с. 204].

Однако все ученые сходятся на том, что размеры жало­ванья, получаемого двором, существенно уступали даже уровню доходов от владений средних феодальных князей-даймё, не говоря уже об их несопоставимости с богат­ством дома Токугава. Это ставило императорский двор в экономическую зависимость от сёгуната. К тому же была ограничена личная свобода и