Советское послевоенное общество и предпосылки хрущевских реформ 4 страница

Ситуация стала еще более стремительно развиваться после 1 декабря 1952 года, когда состоялось расширенное заседание Президиума ЦК КПСС (иногда его называют пленумом ЦК). В настоящее время в архивах (включая и АПРФ) не обнаружены документы с материалами этого заседания. О них лишь упоминает в своих дневниках В. А. Малышев, который пишет о том, что речь Сталина на заседании носила программный характер. Он не просто обрушился с резкой критикой на «американский империализм» и его «сионистских пособников», но и потребовал очередной перестройки органов государственной безопасности, на которые возложил ответственность за негативные стороны жизни общества. Были вновь заклеймены Молотов и Микоян.

О характере принятых на заседании решений известно также из составленной по итогам его работы записки (от 4 декабря 1952 г.).[82]В документе отмечалось, что партия «слишком доверяла и плохо контролировала работу Министерства госбезопасности и его органов». Особый акцент делался на то, что «обкомы, крайкомы партии и ЦК компартий союзных республик неправильно считают себя свободными от контроля за работой органов государственной безопасности и не вникают глубоко в существо работы этих органов».[83]Весьма знаменательным фактом было и то, что авторы документа критиковали партийные организации системы МГБ как в центре, так и на местах за то, что они «не вскрывают недостатков в работе органов МГБ, зачастую поют дифирамбы руководству».[84]Такая постановка вопроса прямо вела к усилению доносительства и новой волне репрессий в самих органах МГБ, так как в постановлении требовалось «обеспечить развертывание критики и самокритики в организациях, своевременно сообщать руководящим партийным органам вплоть до ЦК КПСС о недостатках в работе министерств, управлений и отдельных работников».[85]Для этого предлагалось установить впредь такой порядок, чтобы секретари парторганизаций республиканских министерств, областных и краевых управлений МГБ утверждались обкомами, крайкомами, ЦК компартий союзных республик, а секретари партийных комитетов центрального аппарата МГБ СССР — ЦК КПСС.

Метаморфозы этого документа поразительны. Сталин пытался использовать его для усиления и без того, казалось, полного личного контроля над органами госбезопасности. Берия, спустя три месяца, использовал основные положения этого документа при создании объединенного МВД, во главе которого он стал. Маленков в июле 1953 г. включил его основные положения в свой доклад на пленуме ЦК, развенчавшем Берию. Наконец, уже в 1954 году Хрущев использовал это постановление как отправное при создании КГБ и объяснении необходимости контроля партийного аппарата (который он тогда возглавлял) над деятельностью органов госбезопасности.

После заседания Президиума ЦК 1 декабря 1952 г. был ускорен ряд мер органов госбезопасности по так называемому мингрельскому делу, за которым вырисовывалась фигура «главного мингрела» — Берии. В «подвешенном состоянии» оказались и другие члены высшего руководства. Начались аресты по «делу врачей». Их справедливо полагали одним из звеньев в готовящейся Сталиным акции по смещению Берии. Более того, по сложившейся практике, при оперативной разработке членов высшего партийного руководства фамилии разрабатываемых не печатались, а вписывались самим министром (или, в зависимости от характера документа, другим ответственным лицом) от руки в готовый текст. Печатать фамилии этих руководителей в документах МГБ начинали лишь тогда, когда вопрос о его предстоящем аресте был уже решен наверху.

Значение заседания Президиума ЦК, состоявшегося в день убийства Кирова (1 декабря), имеет определяющее значение для последних трех месяцев жизни вождя. Именно здесь было объявлено о «деле врачей». В выступлениях руководства МГБ оглашались материалы, касающиеся этого вопроса. Как известно, сообщение по данному делу публиковалось в «Правде» 13 января 1953 года под заголовком «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Среди жертв врачей назывались видные деятели партии и государства: А. Жданов, А. Щербаков, А. Горький, В. Куйбышев, В. Менжинский. «Красной нитью» этого сообщения был вывод о повышении бдительности и борьбе с ротозейством. С этого момента данная тема вводится в активный политический оборот.[86]«Правда» помещает письма трудящихся, адресованные Л. Тимашук, проявившей ту самую бдительность и разоблачившую врагов в медицине. Вот выдержка одного из них: «Все — стар и млад, если бы было возможно иметь Ваш портрет, поставили бы его на самое дорогое место в рамке, в семейном альбоме».[87]

История шпиономании, замешанная на изрядной порции антисемитизма, захлестнула советское общество первой половины 1953 года. В информации ЦК КПСС об откликах на сообщение об аресте врачей-вредителей говорилось о повсеместных требованиях увольнять евреев, в школах создавалась нетерпимая атмосфера вокруг учащихся еврейской национальности, люди отказывались посещать врачей-евреев.[88]Эта волна, поднятая властями, была настолько сильна, что продолжилась и после смерти Сталина. В этом смысле не случайно, что арестованный в июне 1953 года Берия был объявлен не кем-нибудь, а иностранным шпионом, агентом западных спецслужб. В существовавшей обстановке массовой истерии и поиска врагов, возникшей после «дела врачей», по-другому быть не могло. По всей видимости, это можно квалифицировать как начало конкретных действий Сталина по физическому устранению его многолетних соратников по власти — Молотова, Микояна, Ворошилова, Берии и не только. Их смена, вошедшая в состав Президиума ЦК, могла занять место ветеранов в любой момент.

Раздел 2

КАК СМЕЩАЛИ СТАЛИНА

Десятилетие пребывания Н. С. Хрущева у власти постоянно находится в поле зрения исследователей истории советского общества. Интерес к нему во многом обусловливается многообразностью процессов того периода, приведших к качественным изменениям повседневной жизни. Анализу подвергаются преобразования, начавшиеся тогда в различных сферах — промышленности, сельском хозяйстве, духовной жизни. Но не будет ошибкой сказать, что центральной темой происходивших перемен стало развенчание «культа личности» И. В. Сталина. Именно демонтаж и осуждение созданной «великим кормчим» системы является «красной нитью», отличительным знаком хрущевской эпохи.

Существование системы, где главной скрепляющей силой являлся сам Сталин, не могло оставаться неизменным без него. Поэтому тема «культа личности» возникла сразу же после смерти «вождя всех времен и народов». Уже на другой день после его похорон, вечером 10 марта, Г. Маленков на заседании Президиума ЦК КПСС отметил, что «у нас были крупные ненормальности, многое шло по линии культа личности», и подчеркнул: «…считаем обязательным прекратить политику культа личности».[89]В этой связи известный американский ученый Р. Таккер остроумно заметил, что после смерти вождя процесс борьбы с «культом личности» не только стал возможным, но и фактически был начат самой смертью Сталина.[90]

Однако очевидно: личность Сталина, господствовавшая над обществом, не могла сразу же исчезнуть из общественного сознания и отойти в прошлое. И после 5 марта 1953 года страна по-прежнему жила в преклонении перед великим «вождем» и его мудростью. Именно такая атмосфера запечатлена на страницах периодической печати тех лет. В ней, как и раньше, неизменно подчеркивалась неоценимая роль Сталина во всех вопросах деятельности партии и государства. К примеру, в редакционной статье «Правды» от 14 января 1954 года «Под знаменем нерушимой дружбы» о национальной политике КПСС указывалось: «Ленинские программные указания по национальному вопросу нашли свое дальнейшее творческое развитие в произведениях великого продолжателя бессмертного дела Ленина — И. В. Сталина». Передовицы, редакционные статьи «Правды» за 1953–1955 годы редко обходились без упоминания о Сталине, его роли в достигнутых успехах и свершениях.[91]Как и прежде, эйфория в отношении «отца народов» многократно возрастала в преддверии дня его рождения. В декабре 1954 года было широко отмечено 75-летие со дня рождения Сталина. К этой дате в «Правде» открыли специальную рубрику, где публиковались статьи, посвященные недавно скончавшемуся вождю, такие как «И. В. Сталин — выдающийся теоретик марксизма», «Вдохновляющая сила ленинских идей», «Сталин — великий продолжатель дела Ленина» и др. Сообщалось об открытии в Ленинской библиотеке выставки о бывшем вожде с демонстрацией его произведений, о митингах, прошедших по местам революционной деятельности Сталина. Ко дню его рождения по-прежнему было приурочено присуждение международных Сталинских премий «За укрепление мира между народами».[92]5 марта 1953 года прибавило еще одну дату, когда неизменно обращались к персоне бывшего лидера. В годовщину его смерти «Правда» поместила передовую, которая по сути представляла собой в концентрированном виде «Биографию И. В. Сталина», созданную еще при его жизни.[93]

В 1953—55 годах имя и образ Сталина постоянно присутствовали в выступлениях руководства партии и государства, членов Президиума ЦК КПСС. Об этом красноречиво свидетельствуют материалы избирательной кампании 1954 года по выборам в Верховный Совет СССР. В ходе выборов в своих округах выступили члены и кандидаты в члены Президиума ЦК КПСС. И практически у всех в речах вровень с классиками марксизма-ленинизма присутствовал Сталин, приводились цитаты из его трудов. Сталинские идеи ставились во главу угла и официальной пропагандой. К примеру, на совещании заведующих отделами пропаганды и агитации и отделами науки и культуры ЦК союзных республик, обкомов и крайкомов КПСС подчеркивалось значение постановления Центрального Комитета партии в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП(б)».[94]Авторитет Сталина оставался непоколебимым и в международном коммунистическом движении. На верность ему присягали в ходе различных визитов и приемов между братскими партиями социалистических стран.

Однако сразу же после смерти «вождя» стали набирать силы новые жизненные процессы, еще недавно не вписывающиеся в догматические каноны, проповедуемые не одно десятилетие. Прежде всего это относится к попыткам ослабления так называемого железного занавеса, отгородившего советское общество от остального цивилизованного мира с его успехами и достижениями. Первые шаги в этом направлении в 1953—55 годах осуществлялись посредством новой внешнеполитической стратегии СССР. В ее основу были положены принципы значительного расширения и углубления связей и контактов не только со странами социалистического лагеря, но и с государствами Запада, третьего мира. По сравнению с послевоенным периодом эти годы отличались интенсивными поездками советского руководства по целому ряду стран, расширением обмена официальными делегациями. Так, в июле 1955 года состоялась поездка делегации Министерства сельского хозяйства СССР в Северную Америку. В советскую делегацию, возглавляемую министром, входили ответственные работники министерства, председатели передовых колхозов России. Пробыв в Америке и Канаде около 60 дней, члены делегации побывали в 12 штатах, посетили около полусотни ферм, при этом широко интересуясь производственной стороной дела, признавая необходимость того опыта, которым располагали фермеры Америки.[95]

С другой стороны, жизнь советского общества, становившегося более открытым, вызывала за рубежом естественный интерес. Получив возможность приезда в Советский Союз, значительное число делегаций различного уровня посещали Москву и союзные республики. Только Узбекскую ССР в 1954–1955 годы посетили 122 делегации из 59 стран мира.[96]Ширились и торговые связи Советского Союза. За один 1953 год были заключены торговые договоры с 13 странами, среди них Иран, Швеция, Норвегия, Дания, Франция, Индия, многие из соглашений заключались впервые.[97]

Серьезные сдвиги начали происходить во внутриполитической жизни СССР. Их конкретным проявлением стал поиск новых подходов в определении основополагающих тенденций развития народного хозяйства страны. В этом русле следует рассматривать сентябрьский (1953 г.) пленум ЦК КПСС по сельскому хозяйству, а также попытки повернуть экономику к решению проблемы ускоренного развития легкой промышленности и производства товаров народного потребления. В конечном счете для нашего исследования важен тот факт, что такие настроения, такая дискуссия вообще могли возникнуть на самом высоком уровне политического руководства. Вполне понятно, что до 1953 года открытая постановка альтернативных вопросов, касающихся определения экономической стратегии партии, вообще не представлялась возможной. По существу, это было первое серьезное обсуждение с конца 20-х годов, после долгих лет господства теоретических воззрений Сталина.

Своеобразие политической обстановки в стране в преддверии ХХ съезда КПСС заключалось в том, что перемены, происходившие в общественной жизни, все еще находились в оболочке «культа личности» Сталина, который по-прежнему олицетворялся официальной пропагандой и обществоведами с классиками марксизма-ленинизма. В такой обстановке и был поставлен вопрос о «культе личности». Впервые эта проблема серьезно была поднята на июльском (1953 г.) пленуме ЦК КПСС. Значение этого пленума состоит в том, что на нем были заданы определенные параметры темы «культа личности». Вся ее критическая направленность концентрировалась на фигуре Берии. Это выглядело вполне естественно, так как он теснейшим образом был связан с «вождем», наделен практически всеми его качествами. Беспрецедентные преступления сталинского режима участники пленума и, прежде всего, руководители страны записали на счет Берии, выставив его главным виновником существовавших беззаконий, обманувшим партию и государство. Все это объяснялось перерождением Берии, его негативными качествами, властным характером, органической неспособностью делить власть с кем-либо.[98]

Обращает на себя внимание тот факт, что процесс осуждения Берия проходил в полном соответствии с традициями 30-х — 40-х годов. Руководители партии и правительства пристально и лично следили за ходом суда. Его трансляция шла непосредственно в их кабинеты.[99]На ходе судебного разбирательства безусловно сказывалось решение пленума ЦК КПСС, который дал определенные оценочные формулировки. Стенограмма пленума не публиковалась, в информационном заявлении говорилось: «Заслушав и обсудив доклад президиума ЦК, — т. Маленкова о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Л. П. Берия, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в вероломных попытках поставить Министерство внутренних дел СССР над правительством и Коммунистической партией Советского Союза, принял решение — вывести Л. П. Берия из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов Коммунистической партии Советского Союза как врага Коммунистической партии и советского народа».[100]

Как и в недавнем прошлом, сообщения подобного рода вызывали бурное негодование трудящихся, словно соревновавшихся в изощренности сильнее заклеймить очередного обнаруженного врага. К примеру, гражданина Алексеева (Днепропетровская обл.) разоблачение Берии настроило на поэтическую волну:

«Я не прошу, я требую по праву

Стереть с лица земли тебя змею.

Ты меч поднял на честь мою и славу,

Пусть он обрушится на голову твою».[101]

Гражданин Нудько (г. Кустанай, Казахская ССР) предлагал другой вариант наказания: «Берия не должен быть физически уничтожен. Для него смерть лучшая награда, которой он не достоин. Он не человек, а зверь. А поэтому его следует посадить в клетку… и возить по городам, великим стройкам коммунизма, по заводам, шахтам, колхозам, показывая труженикам его озверелую физиономию».[102]Сходство проведения дела Берия с политическими процессами 30—50-х годов подмечает и очевидец событий О. Трояновский. В своих воспоминаниях он пишет: «И хотя вряд ли нашлась бы хоть горсточка людей, которая симпатизировала бывшему главному кагебисту, все же пленум оставил известное чувство неудовлетворенности. Ибо выступал как своего рода Верховный Суд, постановление которого предвосхищало и предрешало выводы приговора настоящего суда, который состоялся шестью месяцами позже. К тому же дело Берия рассматривалось на пленуме без участия самого подсудимого. Скептицизм, чтобы не сказать больше, вызывался и ничем не обоснованными обвинениями в адрес Берия, будто он агент иностранных разведок. И наконец, пожалуй, самое главное — как мог Берия и иже с ним творить свои злодеяния без ведома Сталина? Какова была роль нашего кормчего во всех этих делах?».[103]

На этот вопрос июльский (1953 г.) пленум ЦК КПСС ответа не давал. Разговор о «культе личности» и его проявлениях не связывался с фигурой Сталина, а концентрировался в русле обвинений, сделанных в адрес Берии. Такое положение являлось отличительной чертой внутриполитической жизни 1953–1955 годов, когда официально понятие «культа личности» и имя Сталина не имели как бы ничего общего между собой. Это создавало порой странную ситуацию, когда на партийных собраниях коммунисты задавались вопросом, о каких именно личностях идет речь и в чем конкретно проявилась пропаганда «культа личности».[104]Имя Сталина не упоминалось даже в связи с известными нарушениями в области социалистической законности, где последствия «культа личности» приобрели наиболее уродливые формы. В статье министра юстиции СССР К. Горшенина «Советский суд и его роль в укреплении социалистической законности» значительное место уделялось рассмотрению беззаконий следственных органов, вмешательству в действия судов, давлению на судей, но все это связывалось с деятельностью «врагов народа» — Берия и его сообщников, «пытавшихся подорвать основы советского строя». Какая-либо связь вопиющих беззаконий с личностью Сталина не прослеживалась.[105]Эта позиция содержалась и в статье «Правды» «За дальнейшее укрепление социалистической законности», которая также связывала существовавший произвол с деятельностью группы Берия. Между тем в статье ставился вопрос о полном прекращении необоснованных арестов, а также осуждалась линия на жесткие меры за незначительные проступки, что, как известно, широко практиковалось и поощрялось именно Сталиным.[106]

Аналогичный подход к вопросу о «культе личности», сформулированный при осуждении дела Берии, прослеживался и в решениях январского (1955 г.) пленума ЦК КПСС, сместившего Маленкова с поста Председателя Совета Министров СССР. Как показывает изучение материалов пленума, в ходе его работы личность Сталина всячески уберегалась от критики, отводилась от наиболее острых моментов, а весь негатив фокусировался вновь на Берии, к которому теперь добавился Маленков. Он разделил участь бывшего главного чекиста как организатора репрессий, виновника уничтожения видных руководителей партии и правительства. Инициатором этого выступил Хрущев, откровенно избавлявшийся от своего главного политического конкурента. В частности, комментируя «ленинградское дело» и фактически оправдывая Сталина, первый секретарь ЦК заявлял: «Вот и довели Сталина до такого состояния… Ведь Сталин подписал, чтобы уничтожить Вознесенского, Кузнецова и др., потому что он глубоко верил, что они враги партии, враги Советского государства. Постоянно получая такие материалы, он не мог иметь других соображений. Ведь он не знал, что все эти материалы добыты нечестным и недостойным путем. И каждый из нас, располагая такими материалами и не имея оснований не верить им, поступил бы, вероятно, так же».[107]Или еще одно высказывание Хрущева: «При Сталине было трудно действительно, и стало трудно после того, как вы (Маленков. — А. П. ) с Берия стали влиятельны. До этого было легко».[108]Таким образом складывалась уникальная ситуация: Берия и Маленков обвинялись не только в уничтожении руководящих кадров партии, но еще и в том, что обманывали «великого вождя», втершись к нему в доверие. Хотя, конечно же, Хрущев шел на это сознательно. Позже в своих воспоминаниях он прямо скажет: «И все же не Берия выдумал Сталина, а Сталин выдумал Берию. До Берии в НКВД был Ягода. Из него Сталин сделал преступника, руками его людей убив Кирова. После Ягоды был Ежов, Сталин сделал и из него убийцу».[109]

Очевидно, что уже до ХХ съезда КПСС тема «культа личности» выступает в качестве своеобразного орудия, которое использовалось в главных внутрипартийных битвах. Это орудие оказалось в руках первого секретаря ЦК, сумевшего с большой пользой для себя обращаться с ним. Фигура Сталина, как главного ответственного за беззаконие, еще не была вовлечена в политический оборот, но его преступные дела уже стали той силой, которая сокрушала замешанных в них его соратников, сцепившихся в схватке за наследство «великого кормчего». Однако процессы десталинизации в обществе набирали силу и не оставляли возможности сохранения такой двойственной ситуации. Впоследствии А. Микоян, комментируя обстановку периода, предшествовавшего ХХ съезду партии, скажет: «Мы не сразу правильную оценку Сталину дали. Сталин умер, мы его два года не критиковали… Мы психологически не дошли тогда до такой критики».[110]

Присутствие Сталина на политическом пьедестале «вождя и учителя» сохранялось практически до самого ХХ съезда КПСС. Незадолго до его открытия директор Музея В. И. Ленина сообщал в ЦК о завершении ремонтных работ в «Мемориальном доме-музее И. В. Сталина» (ближняя дача) и предлагал показать его делегатам предстоящего партийного форума, а открытие музея для всех желающих приурочить к 5 марта 1956 года.[111]Исключение имени Сталина из официального политического лексикона можно отнести к 3 февраля 1956 года, когда Президиумом Верховного Совета СССР был принят Указ о присвоении звания Героя Социалистического Труда К. Е. Ворошилову в честь его 75-летия. В традиционном приветствии от ЦК КПСС и Совета Министров СССР Ворошилов характеризовался как «верный ученик великого Ленина, один из выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства».[112]Упоминание о Сталине, ранее обязательное для такого рода документов, впервые отсутствовало.

Можно говорить о внезапности такого решения, принятого в узком кругу, так как в приветственных телеграммах К. Е. Ворошилову от руководителей братских коммунистических и рабочих партий, он по-прежнему именовался учеником Ленина и ближайшим соратником Сталина. Этот факт с полным правом можно квалифицировать как первый реальный симптом приближающегося большого разговора о «культе личности» и его главном носителе — И. В. Сталине. Через 10 дней, 13 февраля 1956 года, пленум Центрального Комитета КПСС по предложению Президиума ЦК принял решение о проведении на ХХ съезде КПСС закрытого заседания с докладом Н. С. Хрущева.[113]

ХХ съезд КПСС явился переломным моментом в переосмыслении деятельности Сталина после его более чем тридцатилетнего пребывания на высших постах в партии и государстве. Н. С. Хрущев следующим образом определял значение этого высшего партийного форума: «На этом съезде мы должны взять на себя обязательство по руководству партией и страной. Для этого надо точно знать, что делалось прежде и чем были вызваны решения Сталина по тем или иным вопросам. Особенно это касается людей, которые были арестованы. Вставал вопрос: за что они сидели? И что с ними делать дальше? Тогда в лагерях находилось несколько миллионов человек… Получалась двойственная ситуация: Сталин умер, его мы похоронили, а безвинные люди находились в ссылке».[114]Доклад Хрущева на закрытом заседании содержал конкретные примеры грубейших извращений законности, порожденных «культом личности» Сталина в различных сферах общественной жизни. Советский писатель И. Г. Эренбург так вспоминал о впечатлении от доклада на ХХ съезде КПСС: «На закрытом заседании 25 февраля во время доклада Хрущева несколько делегатов упали в обморок… Не скрою: читая доклад, я был потрясен, ведь это говорил не реабилитированный в кругу друзей, а первый секретарь ЦК на съезде партии. 25 февраля 1956 года стало для меня, как для всех моих соотечественников, крупной датой».[115]

Необходимо обратить внимание на то, что пленум ЦК КПСС накануне съезда принял решение о докладе Н. С. Хрущева, а не о докладе ЦК КПСС, с которым бы уже по поручению пленума мог выступать первый секретарь. На самом съезде этот доклад был преподнесен и воспринимался так же, как доклад Н. С. Хрущева, а не ЦК или его Президиума. Вследствие этого доклад на XX съезде КПСС о «культе личности» официально именовался и вошел в историю как доклад Н. С. Хрущева. Нам представляется, что здесь была, во-первых, позиция Н. С. Хрущева не дать Президиуму вмешаться в текст доклада, в его направленность, во-вторых, перестраховка членов Президиума ЦК КПСС, бывших соратников И. В. Сталина, непосредственно связанных с определением курса развития страны и ответственных вместе с ним за массовые политические репрессии. Форма закрытого заседания, на котором впервые и в полный рост был поднят вопрос о «культе личности» Сталина, представляется естественной. Она явилась отражением противоречивой позиции по отношению к бывшему «вождю», сложившейся в руководстве партии. Большой решимости пойти на открытое осуждение сталинских деяний не было проявлено как до съезда, так и в ходе него. Первое свидетельство тому — отчетный доклад ЦК КПСС, сделанный Н. С. Хрущевым. Хотя здесь имя И. В. Сталина уже не упоминалось в связи с достигнутыми страной успехами, но оно не упоминалось и в ходе разговора о «культе личности». Этот вопрос в отчетном докладе носил отпечаток общих рассуждений теоретического порядка. «Культ личности» был охарактеризован как чуждый духу марксизма-ленинизма, превращающий того или иного деятеля в героя-чудотворца и одновременно умаляющий роль партии и народных масс, ведущий к снижению их творческой активности, принижающий роль коллективного руководства.[116]

Это было характерно практически для всех выступлений делегатов. В прениях по докладу Н. С. Хрущева выступил 51 человек, по докладу Н.А.Булганина — 34. Почти каждый говорил о коллективном руководстве вообще, его важном значении в целом, но вопрос о «культе личности», как таковом, прозвучал всего в нескольких выступлениях: А. Б. Аристова, М. А. Суслова, А. И. Микояна, Г. М. Маленкова, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, А. Д. Даниялова, А. М. Панкратовой. И. Д. Мустафаев затронул «культ личности» бывшего секретаря ЦК компартии Азербайджана Багирова. Из этих восьми выступлений «культу личности» уделили внимание лишь М. А. Суслов и в особенности А. И. Микоян, который поставил под сомнение теоретические взгляды Сталина в его трудах — «Экономические проблемы социализма в СССР» и «Краткий курс истории ВКП(б)».

Речь А. И. Микояна на съезде можно считать отличающейся наибольшей антисталинской направленностью. Остальными выступавшими о «культе личности» было лишь упомянуто, причем, как и в отчетном докладе ЦК, Сталин вообще не упоминался. Нельзя не заметить: из восьми говоривших о «культе личности», шестеро являлись членами Президиума ЦК КПСС, из других ораторов А. Д. Даниялов — первый секретарь Дагестанского обкома КПСС и А. М. Панкратова — ученый-историк. Это было еще одним подтверждением того, что инициатива в развенчании «культа личности» исходила исключительно свыше и для многих, особенно для руководителей коммунистических и рабочих партий других стран, была полной неожиданностью. Руководитель Французской коммунистической партии Морис Торез в своем выступлении говорил о нерушимой «верности идеям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».[117]

Противоречивость, отличающая постановку вопроса о «культе личности» на XX съезде, естественно, не перечеркивает значения этого события, но и не может быть оставлена вне поля зрения исследователя. Видимо, не случайно на съезде значительно больше говорилось о разоблачении Л. П. Берия, расценивая это как крупную победу партии. Этой темы касались многие, но примечателен здесь такой момент. Некоторые выступающие, в первую очередь Г. М. Маленков и Л. М.. Каганович, называли Л. П. Берию и его помощников не иначе, как «агентами международного империализма», «фашистско-провокаторской бандой», «матерыми агентами империализма».[118]Тем самым причины, породившие эту одиозную фигуру, выносились за пределы существовавшей общественно-политической системы и акцент делался на внешний фактор в лице международного империализма, фашизма и т. д. На наш взгляд, не является случайным, что именно те лица, которые вместе с Берией долгое время составляли окружение И. В. Сталина, теперь активно проводили эту мысль. Такой же линии придерживался и сам Н. С. Хрущев, заявляя в отчетном докладе ЦК, что «особые надежды империалисты возлагали на своего матерого агента Берию, вероломно пролезшего на руководящие посты в партии и государстве».[119]

Несмотря на всю неожиданность последовавшего на XX съезде КПСС разоблачения (хотя и не в открытой форме) культа личности, все-таки есть основания говорить о предсказуемости этого события. Причины, побудившие Н. С. Хрущева сделать такой шаг, становятся понятными, если в должное мере учитывать конкретно-политическую обстановку того периода.

Прежде всего надо иметь в виду новые жизненные процессы, начавшие набирать силу сразу после смерти Сталина. Речь идет о претворении целого комплекса идей: от мирного сосуществования различных общественных систем до реорганизации МТС и передачи техники колхозам. Как можно заметить, все эти идеи, задуманные новым руководителем, никоим образом не вписывались в сталинские теоретические каноны. В силу этого, при прежнем официальном признании И. В. Сталина в качестве классика марксизма-ленинизма, для Хрущева создавалась реальная угроза того, что с помощью господствующих теоретических воззрений сталинское окружение, все еще пребывающее в Президиуме ЦК КПСС и Президиуме Совета Министров СССР, могло без особых затруднений доказать несостоятельность любого выдвигаемого им новшества.

Учитывая данное обстоятельство, Н. С. Хрущев больше внимания уделял критике сталинского теоретического наследия. Не случайно, что на XX съезде КПСС в наиболее сильном выступлении А. И. Микояна, ближайшего соратника первого секретаря ЦК КПСС, был сделан акцент именно на несостоятельность Сталина как теоретика марксизма. И впоследствии, на XXII съезде КПСС, А. И. Микоян отмечал, что «идейное значение XX съезда… вырабатывалось… в процессе пересмотра определенных идеологических установок».[120]