Ii. становление древнерусской государственности 7 страница

Другой необходимой Новгороду функцией князя являлась судебная, выполняя которую он выступал в двух ролях: как непосредственный участник процесса судопроизводства (и в этом качестве новгородцы стремились максимально ограничить его полномочия) и в качестве гаранта всей судебной системы республики (выражавшейся, прежде всего в том, что от его имени Новгороду давалась судебная грамота).

Стремление князей обосноваться в Новгороде имело не только политические мотивы; не менее важной была и возможность извлекать значительные доходы из этой богатой земли: здесь князю причитались судебные пошлины, отчисления с торговых пошлин, особые «кормы» в подконтрольных ему волостях, дар от Новгородской земли, доля военного трофея, «постойный» корм во время проезда и пребывания в Новгороде.

Князю отводились территории для охоты и рыбной ловли, но при условии строгого выполнения предписанных правил. Причем, нарушение их могло привести к самым серьезным последствиям, как это случилось в 1269 г., когда князю Ярославу при изгнании в первую очередь были предъявлены «вины его» в том, что он незаконно занимался гусиной и заячьей охотой.

С XIV в. формируется практика истребования князьями «черных боров» – чрезвычай­ных поборов, выросших из потребности уплаты дополнительного «выхода» в Орду. На начальном этапе такое право в соответствии с договорами возникало лишь один раз за период княжения. Однако, начиная с Василия II появляется более расплывчатая формулировка – «А коли при­дется взять князем великим черный бор и нам дать черный бор по старине», – позволявшая трактовать ее как право великих князей получать «бор» по мере возникновения необходимости.

Таким образом, главная линия новгородского законодательства и политики в отношении князя – явное, подчеркнутое ограничение его политических, судебных и личных прерогатив. В то же время, как это характерно и для ситуации на Руси в целом, следует отличать юридическое и реальное положение князя в Новгороде. В той постоянной борьбе, которая то подспудно, то открыто шла между князьями и новгородцами, соотношение сил постоянно менялось, в результате чего первым нередко удавалось и стать новгородскими князьями вопреки воле новгородцев, и навязать им свою политику.

Важным условием увеличения таких возможностей являлась внешняя для Новгорода ситуация, когда возрастала военная угроза, соответственно и необходимость в князе как военачальнике. Особенно заметно это проявилось во второй четверти XIII в., в княжение Александра Ярославича. Успешно проявив себя в качестве защитника Новгорода от иноземных завоевателей (Невская битва 1240 г., Ледовое побоище 1242 г.), имея прочные позиции в Золотой Орде, он явно стремился изменить традиционную систему княжеско-новгородских отношений, превратив Новгородскую землю в подобие собственного княжества. Уже став великим князем в 1252 г., Александр продолжал рассматривать Новго­род в том же качестве: назначал в Новгород наместни­ков (правда, это были его сыновья), во время поездок в Новгород, творил суд и расправу, требовал (а не просил) участвовать в военных походах.[153]

Впрочем, эта попытка изменить характер отношений князей с Новгородом не имела еще прочных оснований и после смерти Александра не получила продолжения. Только через более чем двести лет, в конце XV в. москов­ским князьям удалось довести подчинить себе Новгород.

Значительное развитие в Новгороде получила судебная власть, которая оказалась теснейшим образом свя­зана с государственной, перенимая многие ее черты. Как и государственная, она характеризовалась раздроблением судебных инстанций, функций и полномочий, сложной системой подсудности, как и государственная, она сохраняла в себе немало архаичных черт, доставшихся от первобытной демократии, выражавшейся в частности, в широком применении тре­тейских судов и досудебных форм регулирования конфликтов.

Особенно интересен новгородский опыт в отношении высшей судебной власти, которую играловече: в случаях, волновавших весь город, оно открывало процесс непосредст­венного разбирательства, начиная от выдвижения обвинения и заканчивая исполнением приговора. При этом его суду могли подлежать любые лица – включая самого князя. Очень хорошо это видно из рассказа летописи о событиях 1136 г., когда вече предъявило князю Всеволоду «вины его», осуществило задержание («посадили его в епископов двор») и, наконец, изгнало его из города.

Правда, суд при установлении княжеской вины мог наказать его исключительно путем лишения новгородского стола, что означало по сути своей, расторжение догово­ра, осуществлявшееся в форме суда. На личность князя, обладавшего фактически неприкосновенностью, наказание не могло быть распространено. Крайней формой наказание могло являться его задержание до момента заключения договора с новым князем. Суд над должностными лицами Новгорода, по форме мало отличаясь от суда над князем, разнился по существу тем, что они подвергались су­ровым уголовным наказаниям, распространяемым и на личность, и на имущество.

Не только светские, но и духовные лица подлежали вечевому суду. Нередко обвинениям подвергались даже высшие церковные иерархи – архиепископы («владыки»). В 1228 г. в получении своей должности «за мзду» был обвинен архиепископ Арсений[154], в 1337 г. – архимандрит Есиф.[155]

Еще одной категорией лиц, наиболее часто подлежащей суду веча являлись посадники. Это хорошо видно из эпизодов о волнениях в Новгороде 1342 г. по поводу обвинения посадника Данилова в организации убийстве Луки Варфоломеева[156], или о расправе в 1209 г. над посадником Дмитром, которому были предъявлены обвинения во введении незаконных поборов с населения. Судебное разбирательство завершилось для последнего конфискацией имущества, затем распределенного между всеми жителями Новгорода. В качестве суда вече выступило и по делу посадника Якуна, совершившего измену – перевеет (1141 г.). Участники веча взяли на себя не только роль обвинителя и судьи, но и палача: избиение «мало не до смерти», «свержение с моста», заточение в Чудь[157]. Вообще перевеет – наиболее частый случай судебного разбирательства подлежащий юрисдикции веча.

Вече могло выступить и в качестве арбитражного суда в конфликте между представителями исполнительной власти, как это было в споре между князем Святославом и посадником Твердиславом в 1218 г., результатом чего стало признание невиновности последнего и сохранение им своей должности.[158]

Вече могло принять к рассмотрению и дела не относящиеся к составам преступления, связанным с государственными и должностными преступлениями. Это хорошо видно из сюжета летописи 1418 года, когда некий Степанко, захватив бо­ярина, обратился к вечевому собраниями с обвинениями против него. Результатом обращения стала казнь боярина «близко к смерти» со свержением с моста.[159]

Последний случай, одновременно показывает, что среди участников веча не всегда царило единодушие. Порой, дело доходило до элементарной драки. Однако такой ход событий не был незаконным. «Мятеж велик» 1137 г.–это тоже вече, вечевой суд, который принимает решение о конфискации имущества («взяли на разграбление») сбежавших сторонников Всеволода и наложении крупных штрафов на оставшихся.

Тем самым, вечевые столкновения являлись своего рода юридическим решением спорных вопросов – это был суд божий, «поле» в городском масштабе, как это произошло, например, в 1359 г. Не удивительно поэтому, что, как и любой подобный судебный поединок, этот анархический элемент веча был подчинен определенным правилам. События 1359 года, когда Славенский конец на короткое время сумел на­вязать свою волю всему городу, заменив одного посад­ника другим, стали возможны лишь потому, что славляне нарушили обычай вечевого поединка. Жители Славен­ского конца пришли на вече в доспехах, отчего и су­мели быстро разогнать безоружных заречан, тогда как правила требовали равных условий для противни­ков.[160]

Впрочем, порой, подобного рода эксцессы исследователи относят лишь к тем народным собраниям, которые являлись незаконными, созванными самоволь­но. Однако, по-видимому, более справедливо мнение согласно которому попытки «деления вечевых собраний на законные и незаконные… совершенно чуждо сознанию древней эпохи».[161] Хотя идея законности не была чужда новгородцам, но понималась она совершенно иначе. Законность заменя­ли представления о правде, спра­ведливости, которые отождествлялись со стариной, с воспринятыми от предков обычаями. Действия не по старине, вызывали отрицательную оценку. Именно поэтому летописец с осуждением относится к вечу 1337 года, состо­явшему из одних только черных людей, рассматривая эти события как незаконный суд над архимандритом Есифом («наваждением дьявола стала простая чадь на архимандрита Есифа».[162]

Республиканский вариант судопроизвод­ства с выборностью судей, состязательностью, равенством свободных граждан перед судом, открытостью и стремлением к ограни­чению судебного произвола – свидетельство существования достаточно сильных демократических тенденций в развитии российского общества на этапе его становления.

Таким образом, организация власти в Новгородской земле только на высшем уровне включала в себя значительное число звеньев и функций – вече, посадников, тысяцких, архиепископов, совет господ и князя. Если к этому добавить разнообразие органов местного и провинциального самоуправления, широкое развитие судебной власти, отсутствие четко структурированной системы, детального разграничения полномочий (дополняющиеся явной недостаточностью и неопределенностью источников и слабой применимостью сегодняшней терминологии к явлениям удельного периода) – все это вполне объясняет причины тех споров, которые до сегодняшнего дня ведутся вокруг характеристики государственного строя Великого Новгорода.

Впрочем, большинство исследователей вполне сходится на определении формы Новгородского государства как республики, разногласия возникают тогда когда пытаются определить ее характер с точки зрения политического режима.

С одной стороны, очевидно выборное начало, участие широких масс в принятии политических решений, явное ограничение полномочий должностных лиц (включая князя), широкое развитие самоуправления; с другой – ограниченность политических прав жителей всех волостей и части при­городов, неравноправное положение сельской округи и колоний, высокий уровень влияния боярства на процесс выработки и принятия решений.

Поэтому если досоветская историография видела в вечевых республиках проявление демократии (народоправства, народоправления по Костомарову)[163], то советская сделала акцент на тех сюжетах, которые ограничивали степень этого демократизма. Первым это сделал М.Н. Покровский представивший эволюцию древнерус­ских «республик» как путь от «аристократии происхож­дения» через «демократическую» стадию к «аристократии капитала» Он еще соглашается, что в демократический период «хозяином русских городов является действительно народ», однако далее он рисует картину утрачивания черными людьми политической самостоятельности под натиском новгородского империализма».[164]

В дальнейшем эта линия на подчеркивание аристократического начала в новгородской республике становится господствующей. Об «аристократическом характере правления в Великом Новгороде» говорит М.Н. Тихомиров.[165] Еще более отчетливо подчеркивает всевластие боярства С.В. Юшков, которое, по его мнению, «в целях преодоления княжеских притязаний на расширение власти, принуждено было поделиться властью с городскими купцами и ремесленниками» умело затушевывало «свою решающую роль при принятии вечевых решений,».[166] Законченный вид эта позиция приобрела у В.Л. Янина, представившего эволюцию нов­городской государственности, называемой им «боярским государством», как движение «от показных форм феодаль­ной демократии к откровенной олигархии».[167] Второй характерной особенностью этой историографической линии является определение политического строя Новгорода сквозь призму социально-экономических отношений – феодальной республики, основная задача которой обеспечивать классовое господство феодалов над трудящимися.

Впрочем, и в советской исторической литературе можно обнаружить проявления и той позиции в оценке степени демократичности политической системы Новгорода, которая продолжает традиции досоветской историографии. Наиболее отчетливо она выразилась у И.Я. Фроянова, который, исходя из своей общей позиции о нефеодальном, по сути дела, характере развития Древней Руси, подчеркивает, что хотя внутрибоярская борьба «оказывала влияние на замещение государственных постов Новгородской республики, но, чтобы та или иная смена правителя состоялась, необходимо было волеизъявление масс новгородцев, которые, в конечном итоге, решали, кому стать местным князем и посадником», что «именно новгородская община распоряжалась княжеским столом и посадничеством».[168]

Освобождение от постулатов советской идеологической схемы позволяет, по-видимому, говорить о Новгороде как о государственном образовании с относительно высоким уровнем демократических элементов в развитии республиканского строя, эволюционировавшем, однако, в сторону уменьшения демократии. Впрочем до логического завершения этого процесса дело не дошло, в связи с прекращением существования самой новгородской республики.

Заметными особенностями обладала не только новгородская государственность, но и его социально-экономическая система.

Характер политических событий, связанных с потерей Новгородом независимости, привел к низкой сохранности значительной части документов. Наиболее важную роль среди них играют два источника – это Псковская и Новгородская Судные грамоты. Оба документа дошли до нас в сравнительно поздних редакциях и не отражают всех сторон социальных отношений, хотя и дают возможность (будучи дополнены сообщениями летописей, информацией берестяных грамот, договорами с князьями), в целом, представить основные характеристики социально-экономической системы Новгорода.

Псковская судная грамота дошла до нас в двух довольно поздних спис­ках – Воронцовском XVI – начала XVII вв. (в составе статей 1–120 по принятому в настоящее время делению, обнаружен в архиве М.С. Воронцова и опубликован в 1847 г. Н.Н. Мурзакевичем) и Синодальном (в составе статей 109–120 по этому же делению, опубликована Н.М. Карамзиным) середины XVI в.

Сама грамота, как и «Русская правда», деления на статьи не содержит, но исследователи на основе вычленения логически или грамматически законченных оборотов разбили ее на 120 статей.

Наиболее сложной для историков проблемой является определение времени ее создания, поскольку в заглавии, имеющимся в Воронцовском списке, указывается, что списана она в 1397(6905) г. но, одновременно, делается ссылка на благословение «попов пяти собо­ров», последний из которых был построен в Пскове в 1462 г. Большинство исследователей видят причину противоречия в описке писца и относят время составления грамоты к 1467 г. (Н.Н. Мурзакевич). Однако есть и те исследователи, которые предлагают рассматривать правильными обе даты; по их мнению в 1397 г. была создана первая редакция памятника, а в середине XV в. она была дополнена, в результате чего и появились «5 соборов». (М.Ф. Владимирский-Буданов)

Дискутируется и вопрос об источниках грамоты. Если 2 из них достаточно ясны – Константинова грамота (начало XV в.) и псковские пошлины (местные обычаи), то к кому следует отнести Александрову грамоту не ясно: одни называют тверского князя Александра Михайловича (псковский князь в 1327 – 1337 г.), другие – Александ­ра Невского. Поскольку ни одна из этих грамот не сохранилась, вопрос так и остается открытым. Учитывая характер власти князей, большинство исследователей полагает, что основная часть статей – узаконение «псковских пошлин». Анализ статей показывает также, что составители пользовались другими юридические сборни­ками – Кормчей Книгой, Мерилом Праведным, и византийской Эклогой. В то же время их нормы, не были простым копи­рованием старых норм, а переработаны в соответствии с потребностями Псковской земли.

Не до конца ясен вопрос о ре­дакциях грамоты. Преобладает мнение о формировании Псковской судной грамоты путем добавления новых ста­тей, однако относительно того, сколько раз это происходило единого мнения нет: насчитывают от 2-х до 12-ти редакций.

Впрочем, «несмотря на отдельные неувязки, отражающие длитель­ную и сложную историю памятника, грамота в целом пред­ставляет собой лишенный логических противоречий цельный свод средневекового русского права, свидетельст­вующий о внимательной и квалифицированной редакторской работе и о достаточно высоком уровне юридического мышле­ния ее составителей».[169]

Намного сложнее обстоит дело с Новгородской Судной грамотой (XV в.), которая сохранилась в единственном списке 70-х годов XV в., обнаруженном в сборнике новгородско-двинских актов, причем не полностью (М.Ф. Владимирский-Буданов полагает, что это вовсе лишь отрывок грамоты). Дошедшие до нас 42 статьи посвящены в основном вопросам судопроиз­водства и судоустройства Новгородской рес­публики.

Время составления начального текста все ученые ограничивают серединой XV в. – 1440 г. (М.М. Михайлов, П.М. Мрочек-Дроздовский), 1446 г. (А.И. Филиппов, Б.М. Кочаков), 1456 г. (И.Д. Беляев). Как и в какой степени редактировался памятник неясно. Твердо установлено лишь то, что Новгород­ская Судная грамота дошла до нас в редакции 1471 г.

Положение отдельных категорий населения помогают определить различные княжеские Уставы: Устав князя Святослава Ольговича 1137 г. о церковной десятине, Устав князя Ярослава 60-ж гг. XIII в. о мостех, Устав великого князя Всеволода о церковных судах, людях и мерилах торговых, Рукописание князя Всеволода. Важную роль играет Новгородская первая летопись–древнейшая летопись Новгородской республики, создававшаяся в XIII – XVI вв., являющаяся одним из главных источников наших знаний о культуре, быте и общественно-политическом и правовом устройстве Новгорода удельного периода.

При всей неполноте отдельных источников взаимное дополнение имеющихся грамот в сопоставлении их с другими источниками вполне позволяет определить основные характеристики новгородской правовой системы.

Прежде всего, они дают возможность определить положение основных социальных групп Новгородской земли.

Учитывая значительные размеры ремесленного производства и посреднической торговли с Западной Европой и Востоком, а также участие новгородцев во внутренней торговле, естественной выглядит заметная роль тех социальных слоев, которые были связаны с этими видами деятельности (торгово-ремесленные слои, боярство). При этом, немалая часть притока богатств в Новгород определялась развитием аграрного производства и лесных промыслов, находившихся под контролем боярства, которое к тому же играло значительную, а подчас определяющую роль в политическом процессе. Развитие многоотраслевого хозяйства, существенный объем государственной работы активно стиму­лировали социальную диффе­ренциацию. Следует учитывать и переходный во многом характер происходивших процессов, который, пусть не полно и не в достаточной мере, отражается в источниках. Это порождает немалые сложности в создании детальной и непротиворечивой картины юридического положения тех или иных групп. Тем более, что законодатель не стремится давать определения хорошо знакомых ему социальных явлений.

В результате, в новгородских источниках наряду с вполне традиционными боя­рами, купцами, смердами или холопами, встречаются большие, вячшие, старей­шие, добрые, нарочитые, молодшие, одерноватые, милостники, половники, закладники, земцы, своезем­цы, сябры, серебряники, и др.

Наиболее ранняя и, одновременно, длительная, сохранявшее свое значение до конца существования независимой республики, форма дифференциации новгородцев заключалась в разделении на две категории – старей­ших и молодших. Характер каждой из них вполне передают присущие им синонимические ряды: «большие», «лучшие», «добрые», «передние», «вячшие», «нарочитые», «мужи» – для первой, и «меньшие», «черные», «простая чадь», «люди», «людины» – для вторых. Все эти определения не имеют четких границ, часто носят оценочный характер, однако, в целом, фиксируют как само деление, так и положение этих групп в обществе.

Развитие социальной дифференциации привело к появлению (параллель­но с сохранением двухчастного) трехчастного деления – на бояр, житьих и черных людей. Соответственно, среди исследователей возник интерес к качественному определению новой категории – житьих. Большинство из них фактически сошлось на том, что житьи должны быть отнесены к верхней части новгородского общества – к старейшим[170], различаясь лишь в конкретной трактовке того, какие именно слои населения должны быть включены в эту группу. Наиболее близкой к реальности, но, одновременно, слишком общей представляется позиция О.В. Мартышина, определившего житьих как «торгово-промышленную верхушку городского населения»[171]. К очевидным характеристикам этой группы относится обладание заметным имуществом и финансовыми средствами, занятие торгово-промысловой деятельностью, конкурентная борьба с боярством, возможность организовывать самоуправляемы корпорации, занимать некоторые должности.

Состав категории молодших (простая чадь, «черные люди») также был достаточно сложен, включая самые разнообразные социальные группы свободного новгородского «плебса»: торговцев, мелких ремесленников, наемных ра­ботников, го­родской люмпен-пролетариат. Имея сравнительно немного возможностей переместиться в разряд житьих, они существенно чаще оказывались перед опасностью закабале­ния, похолопления как альтернативой голодной смерти.[172]

Молодшие также проявляли политическую активность, прежде всего, в ходе работы вечевых собраний, однако, чаще всего, отстаивая не собственный групповой интерес, а выступая на стороне тех или иных боярских партий. Их представители не могли занимать выборные должности, но в ряде случаев включались в состав официальных новгородских посольств (например, при заключе­нии договоров с великими князьями Дмитрием Ивановичем 1371 – 1372 гг., Василием Васильевичем 1435 г.)

В правовом отношении все свободные житель Новгорода были равны между собой: «а судити… всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека».[173] Однако представительство в судебных коллегиях предоставлялось лишь боярам и житьим. Деление на старейших и молодших касалось только жителей непосредственно Новгорода и не затрагивало сельского населения волостей и колоний.

Старейшие, житьи, молодшие представляли собой достаточно аморфные, многокомпонентные, связанные лишь самыми общими потребностями группы. Более сплоченными, объединенными, обладающими определенным сходством интересов были социальные слои боярства, купечества, ремесленников, земледельцев, холопов.

Наиболее активны и заметны среди них, конечно, бояре, ведущие свое происхождение либо из среды мест­ной славянской родоплеменной знати, либо из состава княжеской дру­жины. Выделение летописцами огнищан и гридьбы (гридей), отмечаемое вплоть до XIII в., возможно являлось следствием особого статуса (или престижа[174]) и сохранения какой-то связи с князем, однако постепенно эта часть боярства проникается местными интересами и сливается с основной массой бояр. Знатность рода, являвшаяся важным элементом системы самоидентификации, создавала значительные трудности для проникновения в состав боярства небоярских элементов, поэтому в политической жизни Новгорода на протяжении столетий мы видим действующими представителей одних и тех же семейств.

Традиционно новгородских бояр рассматривают как крупных землевладельцев, однако такое положение они занимают сравнительно поздно, по-видимому, опять же не ранее XIII-XIV вв. На ранних этапах развития этой группы вся земля находилась в общеновгородской собственности, а главным источником боярских доходов являлось исполнение долж­ностных обязанностей (в т.ч. по сбору налогов) в рамках той или иной территории на базе системы «кормлений» – получения «корма» (денег и натуральных продуктов) с управляемого ими населения как своего рода платы за осуществление своих функций. Подобная система нередко приводила к злоупотреблениям[175], но в тех условиях она была, по-видимому, единственно возможной в обеспечении управленческой деятельности. Со временем, происходит нечто вроде «приватизации» государственных доходов, сбор которых начинает рассматриваться как традиционное и неотъемлемое право определенных родов, фактически превративших управление в наследственно-родовое. Часть полученных таким образом ресурсов использовалась для приобретения в собственность новых земель (возможно, сначала лишь пустошей), постепенно населявшихся земледельцами, уже обязанными выполнять определенные повинности в пользу землевладельца. На более поздних стадиях частой формой получения земель становились пожалования Новгородом боярам уже населенных земель.

Другой формой увеличения доходов являлись ростовщические операции, весьма вероятно связанные в основном с кредитованием торговой купеческой деятельности. В историографии существовало мнение о непосредственном участии бояр в торговле (А.И. Никитский, Н.И. Костомаров и др.)[176], однако источники не дают однозначного ответа на этот вопрос. Как бы то ни было, бояре были заинтересованы в развитии новгородской торговли и активно поощряли ее независимо от того, прямым или косвенным образом она служила средством их обогащения.

Экономическая мощь вполне соответствовала силе политического воздействия на развитие Новгородской республики. Через Совет господ, возможность влияния на решения веча и другие рычаги боярство на протяжении длительного времени достаточно успешно проводило в жизнь свои интересы. Это хорошо видно на примере политики установления и сохранения независимости Новгорода главным проводником которой несомненно являлись бояре.

Впрочем, единство боярства было весьма условным. Само оно делилось на «партии», как правило, связанные с концами. Ведущим общественно-политическим (и одновременно хозяйственным) элементом организации Новгорода являлись боярские кланы-патронимии[177] – весьма устойчивые[178] большие боярские семьи, включавшие ее главу и ближайших и дальних родственников, окруженных большим числом связанных с ними и зависимых от них людей (например, милостников). Клановые связи нередко приобретали террито­риальный характер, охватывая часть окрестных жителей, уличан, для получения поддержки которых им предоставлялась та или иная помощь, осуществлялись работы по благоустройству, устраивались пи­ры. Внутри концов могло быть несколько таких гнезд, как сотрудничающих, так и конкурирующих между собой.

Но даже соперничающие внутри концов группы быстро обретали единство в случае противостояния с боярскими кланами других концов, выступая как солидарное сообщество. С другой стороны, нередки были и союзнические взаимоотношения концов, возникавшие либо на базе общебоярских (общеновгородских) интересов, либо в борьбе на уровне Торговой и Софийской сторон. Столь большое число противоречий, возникающих и распадающихся союзов придавало новгородской политической жизни весьма острый характер.

Политическая и экономическая роль боярства определяла их фактически исключительное право на замещение высших вы­борных должностей в Новгородской земле: посадников, тысяцких и воевод и др. Не платили они и податей.

Впрочем, обратной стороной этого влияния был и больший спрос, большая ответственность, прямо устанавливаемая законодательством. Ст. 6 Новгородской судной грамоты подчеркивает, что одно и то же правонарушение будет иметь разную ответственность для боярина, житьего и молодшего человека, причем для первого – наивысшую.[179] Именно бояре оказываются чаще всего оказываются объектом судебных преследований по государственным преступлениям.

Наряду с боярством важную роль в жизни Новгорода играло многочисленное купечество, также занимавшее прочные экономические позиции. В то же время, достаточно трудно понимать под этой группой особый социальный слой, поскольку заниматься купеческой деятельностью мог, по сути дела, любой новгородец. В результате, купец – это и гость, занимающийся внешней торговлей (независимо от того, внутрирусской или зарубежной), и скупщик промысловой и сельскохозяйственной продукции, и мелкий торговец, имеющий стационарное торговое место, и коробейник, занимающийся разносной торговлей.

Часть купцов объединялась в самоуправляющиеся профессиональные корпорации-общины – своеобразные гильдии, подобные той, что возникла вокруг церкви св. Ивана на Опоках («Иванское сто», «купечество иваньское»). Последняя была признана официально, получив специальную Уставную грамо­ту князя Всеволода (Рукописание князя Всеволода). В соответствии с этой грамотой во главе объединения были поставлены старосты от житьих, черных людей и от купцов, (в т.ч. 2 – от купцов)[180], чтобы «управливати… всякие дела иванския, и торговая, и гостинная и суд торговои», в которые «не вступатця… посадником..., ни боярам новго­родским». Членство в общине определялось крупным вступительным взносом: «а хто хочет в купечство вложиться в ываньское даст купьцем пош­лым вкладу 50 гривен серебра, а тысяцкому сукно ипьское [ипрское – от фландрского г. Ипр]… А не вложится хто в купечество …то не пошлый купец».[181] Все это делало Ивановскую «гильдию» общиной преимущественно состоятельных торговцев, имевшей привилегии не только самоуправления, но и управления торговой деятельностью остального купечества.

Судя по некоторым обмолвкам летописей, существовали и другие подобные гильдии, создававшиеся на основе общности предмета (прасолы – торговля солью) или места (заморскиая) торговли. Как и Ивановское сто они созда­вались при церквях, которые использовались в т.ч. как каменные складские помещения, позволявшие избежать потерь от частых пожаров. Хотя в этих объединениях присутствовали элементы, сближавшие их с западноевропейскими гильдиями, как представляется большинству исследователей, явным их аналогом они так и не стали. Они не имели самостоятельного права голоса при принятии политических решений (только купечество в целом), собственного правового обеспечения (за исключением некоторых льгот), монополии на ведение торговых операций (хотя стремление купцов к монополизации имело место – иностранным торговцам запрещалось торговать в Новгороде в розницу, князю – без посредничества новгородских купцов.